Иоганн привык к волкам и зимним буранам, к прохладе летних ночей, к болотам, к жестокости, с которой крепостных и пленных шведов заставляли работать. Но к мертвым он не привык бы никогда. Они умирали от лихорадки, от чахотки или, как эта девушка здесь, в воде. Ничего необычного в этом не было. Если на болотистой местности строишь город, волны пожирают то одного, то другого, и выплевывают его вновь, обескровленного и распухшего. «Петербург — это ад», — только вчера бормотал старик помощник, работавший в столярной мастерской дяди Иоганна. Теперь, стоя пасмурным днем на берегу Невы, пришлось признать его правоту.
Толпа людей, сгрудившаяся вокруг мертвой девушки, бушевала возле Иоганна. Его толкнули локтями в бок и грудь и отбросили назад. Многого рассмотреть он не смог, только порой мелькала в промежутке между головами картина обнаженной руки, свисавшей с доски. При мимолетном взгляде Иоганн поразился тому, какая же белая у нее кожа. Он тщетно пытался выбраться из толчеи, вместо этого толпа любопытных придвинула его еще ближе. Раздававшееся вокруг него перешептывание и усиливающееся чувство опасности заставили быстро искать запасной выход.
— Проткнули! — пробормотал крестьянин без единого зуба во рту и перекрестился. — Убийство!
Шушуканье становилось все громче, переходило из уст в уста. Иоганн оперся о коренастого смотрителя, и сумел чуть-чуть продвинуться к выходу. Настало время исчезнуть. Если русские крепостные заговорили об убийстве, он, как иностранец, не находился в безопасности. Царь Петр любил своих немецких и голландских плотников, которых он выписал из Москвы и заграницы для строительства своего города. Но простой люд, рекрутированный со всех концов царской России, думал иначе.
— Теперь еретики убивают наших девочек! — проворчала какая-то крестьянка.
— Ты куда это? — произнес за спиной Иоганна хриплый голос.
Тот час же множество рук грубо схватили его за рубаху и волосы. Иоганн не дал им время, выдвинуть другие подозрения, ловко ослабил хватку и оттолкнул вымазанную грязью руку.
К счастью он был рослым парнем, и рано научился драться со своими четырьмя братьями. Ткань треснула, кто-то ударил его в бок, но он удержался на ногах. Ему часто приходилось справляться с чернью, живя еще в Немецкой слободе Москвы.
Он уже почти высвободился, когда над его головой просвистела нагайка, и с отвратительным шлепком ударилась о плоть. Малый, хотевший вновь броситься на Иоганна, заорал и схватился за щеку.
Кровь сочилась у него сквозь пальцы, к ним приклеился пучок длинных, до плеч волос из головы Иоганна. Толпа смолкла. Десятки испуганных глаз уставились на верхового.
Моргая, Иоганн оглянулся и, облегченно, узнал полковника Дережева, сворачивавшего в полной тишине свой хлыст. Дережев напрямую подчинялся царю Петру. Но, что в данный момент важнее, он знал Иоганна и его дядю. Нельзя сказать, что он особо любил старого плотника и столяра и его ученика, но никогда бы не допустил, чтобы иностранца избила или, возможно, даже вздернула разъяренная свора. Дережев, не удостоив Иоганна взглядом, спрыгнул с лошади и подошел прямо к девушке. Толпа расступилась и нерешительно застыла за его спиной. Постепенно вновь поднялся шум, затем Иоганн услышал приглушенные рыдания и молитвы. Голос разума увещевал его, в конце концов, уйти, но он стоял, как вкопанный, наблюдая за людьми. Дережев склонился в изголовье носилок с девушкой и приподнял грязное сукно, которым укрыли покойницу. Показалось растерзанное и неожиданно обескровленное плечо. Левая рука девушки безжизненно покоилась возле раны. Длинные волосы, черные и полные тины из Невы, закрывали лицо.
Иоганн замер с открытым ртом, когда увидел то, что и все увидели: пряди, не испачканные тиной, отливали черно-зеленым цветом, как вода в глубине озера под грозовым небом.
Высокий крик прервал молитву. Дережев опустил тряпку и отошел. Рослый парень продрался сквозь толпу к носилкам и упал пред ними на колени. Его угловатое лицо можно было назвать красивым, если бы его не уродовал пылающий взгляд и гримаса безумца. Потрепанный мундир сине-голубого цвета, раньше, вероятно, принадлежавший гренадеру, болтался на теле, и вместе с грубыми, мешковатыми штанами составлял причудливую картину. Любого другого из своих солдат Дережев бы прогнал или даже поколотил, но это был Митя, блаженный. Так что Дережев промолчал, не препятствуя рыдающему сумасшедшему. Среди всех обычаев и манеры поведения, с которыми до сегодняшнего дня Иоганн познакомился в этой диковинной стране, данный обычай один из самых странных: даже вспыльчивый русский становился доброжелательным и снисходительным, если ему встречался слабоумный. Над ними не смеялись и их не прятали, как в родной деревне Иоганна поблизости от Магдебурга. Здесь они считались избранными Богом блаженными.
— Небо кровоточит, — бормотал Митя. — Земля в русле реки, саранча утонула в окаменевшей волне.
Слюна лилась у него изо рта и капала на обшарпанные отвороты мундира.
— Огонь падет, когда рыбы взлетят!
Его голос повысился до комариного писка, и ему стало не хватать воздуха. Толпа зашепталась. Он подскочил, указал на укрытую покойницу, и, хрипло выдохнув, закричал:
— Русалка!
Рабочий, стоявший впереди, от крика так резко дернулся, что натолкнулся на Иоганна. С проклятиями мужчина грубо отпихнул его в сторону и скрылся.
— Русалка, — прошептала крестьянка и перекрестилась. Затем она протиснулась мимо Иоганна и убежала.
— Ты! Плотник! Иди сюда! — раздался громовой голос Дережева.
Иоганн понял, что это к нему обращаются, и нерешительно двинулся сквозь толпу. Народ расступился так быстро, будто он болен чумой.
Его встретило множество недружелюбных взглядов, но люди молчали. На краю свободной площадки, образовавшийся вокруг импровизированных носилок, Иоганн остановился. Юродивый опустился на колени и причитал невнятным шепотом. Дережев в ярости наморщил лоб. Подозрительно оглядев толпу, он громко произнес:
— Девушка утонула!
Иоганн удивился, что полковник сделал заявление. Украдкой он бросил взгляд на руку, все еще торчащую из-под грязной тряпки. Кожа очень белая, у простолюдинки такой быть не могло.
Голос Дережева оторвал его от размышлений.
— Беги к своему дяде и скажи, чтобы он освободил место в мастерской. Быстро!
Иоганн кивнул и помчался прочь, радуясь, что может покинуть это место. Илистая тропинка привела его на южный берег Невы. В некоторых местах дорогу выложили дубовыми досками. Сегодня, как и в любой другой день, тянули лямку бурлаки, докеры сгружали бревна, кирпичи и камни на лодки и повозки, на которых перевозили строительный материал. Рабочие, выкладывавшие первые фундаменты для каменных домов, едва глянули на него, когда он пробегал мимо. Мастерская его дяди находилась примерно в миле от берега в северо-восточном направлении, неподалеку от болот, которые еще предстояло осушить. Однажды в дельте Невы вырастет огромный город, построенный из камня. В Москве же большинство домов деревянные. Но в данный момент из будущего великолепия еще ничего не угадывалось. Практически все здешние дома срублены из дерева, земляная насыпь наслоена там, где однажды мощные городские стены прикроют город от атак. Чем дальше Иоганн удалялся от реки, тем болотистее становилась, размякшая от дождей, почва. Он уже запыхался, когда показалась маленькая группка домов, в них поселились плотники и токари из немецкой слободы Москвы. Дом, в котором жил Иоганн со своими дядей, тетей и помощниками, стоял на высоком фундаменте, поднятом на добрый кусок от земли. Крытая лестница вела прямо к двери. Благодаря возвышенности жители не мочили ноги, когда ранней весной таял лед, и начинались частые наводнения. С мастерской дела обстояли иначе, одноэтажное строение свирепым деревянным колоссом противостояло штормам.
— Марфа! — закричал Иоганн еще издалека. Его шаги тяжело застучали по ступеням.
Внутри дома царила полутьма, только в печи горел огонь. Возле нее стояла тетя Иоганна, судорожно сжимая в руках кувшин. Ее лицо, как всегда, неподвижно, но Иоганн знал, что Марфа постоянно ожидала самую худшую из возможных новостей. Он тяжело задышал.
— Дережев принесет покойницу, — выпалил Иоганн. — Мы должны освободить место в мастерской.
Марфа нахмурила брови, поставила кувшин и убрала с лица каштановые, непослушные волосы. Ее глаза заблестели, как серый лед.
— Значит, Дережев велел, — заметила она сухо. — Скажи Михаэлю.
Этим вечером горница оказалась набита битком. Четверо помощников, обычно ночевавших на деревянных лавках в мастерской, сегодня расположились в избе. Кроме всего прочего, здесь спали Иоганн и старый слуга Иван, отделенные лишь плотной занавеской от крошечной каморки, которую занимали дядя Иоганна Михаэль и Марфа. Маленький дом сооружали в огромной спешке, чтобы успеть до первого снежного бурана. Следующим летом, если дела пойдут хорошо, они построят новый дом. Недалеко отсюда и поближе к Неве. Нарядный, каменный и просторный.
Как только помощники уложили завернутую покойницу на один из верстаков, мастерскую заперли. До вечера крестьяне и другие любопытные прокрадывались к мастерской, перешептывались друг с другом, однако держались на безопасном расстоянии. Наступил поздний вечер, но, несмотря на это, молочная белизна просачивалась сквозь дверные щели и ставни. Это были странные северные ночи, когда солнце полностью никогда не заходило, не давая выспаться и идти утром на работу отдохнувшим. Хоть на дворе и стояло лето, Иоганн мерз, сидя с голым торсом на табуретке и наблюдая за своей малоразговорчивой тетей, зашивавшей дырку на его рубахе. Как и большинство русских горожанок, она носила платье с длинными, широкими рукавами, не туго зашнурованное, с тканым восточным узором. Там, где раньше край декольте украшало золотое шитье, красовалась простая лента из голубой материи, единственное бедное украшение. Марфа и Михаэль поженились два года назад в том самом месяце, когда Иоганн прибыл в Россию. Тогда Марфа показалась ему высокомерной и такой же серьезной, как статуя святого. Будучи на двадцать лет моложе Михаэля, она происходила из обедневшего дворянского рода. От прежнего богатства ей достался лишь Иван. Пожилой, лет шестидесяти, с бородой, достававшей ему до груди. Иван, можно сказать, являлся частью домашнего имущества, как дубовый комод, вышитое покрывало, зеркало и три чаши для питья из горного хрусталя, полученные Марфой в качестве приданного. Крепостной, которому даже не принадлежала своя собственная жизнь. Хозяева в любое время могли его подарить, продать или истязать. Ивану, однако, повезло. Марфа рассматривала его, как слугу, и порой даже совала ему копейку. Иоганн любил свою тетю за доброе сердце, хотя до сих пор она ему казалась строгой и надменной.
— Это уже третья рубашка за два лета, — сказала она, неодобрительно прищелкнув языком.
— Не я драку начинал, — защищался он.
Марфа поджала губы и вдела новую нитку в игольное ушко. Иван хмуро рассматривал синяк на скуле Иоганна, но молчал. Один из помощников хрипло раскашлялся. Всех беспокоил влажный климат и полчища комаров, бывшие сущей напастью и приносившие лихорадку, которая лишь усугубляла ситуацию. Иоганн оглядел свои распухшие костяшки пальцев и вздохнул. Работать завтра будет тяжело, но он знал, что его строгий дядя разбитые пальцы в качестве оправдания не примет. Во многих жизненных вопросах Михаэль, приехавший в Россию тридцать лет назад, сам уже стал русским. В течение долгих лет учебы и работы по обретению ремесла, которым гордился, он придерживался абсолютной дисциплины, прилежания и исполнения долга, как и отец Иоганна, и другие его братья. Но Иоганн по-другому представлял себе жизнь в царской России. Приключения и новые возможности, а затем — свобода, ее он никогда не знал в тесноте родной деревни. И еще кое-что — море! Бесконечный океан, который откроется перед ним.
Если бы это зависело от Иоганна, то он бы остался на корабле, которым плыл из Гамбурга вокруг мыса Нордкап, через Северный Ледовитый океан в порт Архангельска. В свете этих воспоминаний он забыл даже о холоде и тяжелой работе на палубе и очень тосковал, рисуя в своем воображении танец волн под ногами. Вместо этого он сидел здесь, страна и люди оставались ему все еще чужими, хотя за это время он, по крайней мере, неплохо освоил язык. С тоской вспоминал Иоганн о временах в Немецкой слободе Москвы. Только в ней он чувствовал себя, как дома. Там жили аптекари и ремесленники из самых разных стран, купцы со своими семьями, а также авантюристы, наемники и, как ни странно, шотландские роялисты, сбежавшие от гражданской войны на родине и нашедшие убежище в иностранной слободе. На новом же месте Иоганн внезапно увидел ютившихся в тесноте крепостных и рабочих, крестьян и солдат со всех частей царской России. Хотя здесь кишмя кишели архитекторы, работники и специалисты из Франции, Голландии и Англии, во время обучения он частенько чувствовал, что простой люд с презрением относится к иноземцам.
Кашляющий помощник задремал, но даже во сне его била дрожь. Иоганн бросил взгляд на деревянную модель корабля, собранную еще в Москве. Она представляла собой «Святого Павла» — один из самых больших фрегатов, принадлежавших Петру I.
«Однажды… — подумал он, — однажды и у меня будет корабль. Потом я буду вспоминать Петербург и смеяться». Он нервно захрустел пальцами. Тогда ему не придется смотреть на утопленников. Не то чтобы девушка была первым покойником, которого он увидел. В Москве ему уже однажды приходилось помогать доктору, забирать из переулка жертву жестокого убийства и класть на повозку. Но утопленница, лежавшая рядом в мастерской, беспокоила его.
На ум снова пришло лицо юродивого.
— Марфа? — спросил он тихо. — Кто такая русалка?
Тетка все еще зашивала ему рубаху.
— Суеверие, — ответила она сухо. — Говорят, русалки приходят из царства мертвых и туда же возвращаются.
— Значит, они призраки.
Марфа слабо усмехнулась и неохотно вернулась к теме.
— Крестьяне верят, что русалки — это утонувшие девушки. Считается, что они живут в прудах и имеют рыбий хвост. А летом выходят из воды и танцуют в лесу. Почему ты спрашиваешь?
Острый взгляд Марфы заставлял его нервничать, и в следующий момент он почувствовал себя загнанным в угол.
— Так называл покойницу Митя, а люди на берегу перекрестились.
— Блаженный правду говорит, потому что она от Бога, — пробормотал Иван.
Порой Иоганн чувствовал, что Иван и сам выражался, как блаженный.
— Послушай, Иоганн, — продолжила Марфа. Она не имела привычки произносить его имя по-русски, а всегда называла нормальным немецким именем. — Ты же знаешь, как царь Петр относится к таким суевериям. Не дай Бог пойдут слухи, что ты веришь в подобную чушь.
Она еще раз бросила на него резкий взгляд, который воспринимался, как будто его лоб сделан из прозрачного листа бумаги, а мысли под ним имеют очертания теневых марионеток.
— И, прошу тебя, не делай глупости, — быстро добавила она. — Я не хочу тебя застукать, когда ты прокрадываешься в мастерскую, слышишь? Кто знает, что с бедняжкой произошло. Может убийство, может… — ее голос понизился, — в ближайшие дни какой-нибудь мужик поплатится за то, что к ней прикоснулся. Но мы не вмешиваемся, ты меня понял?
Иоганн ничего не ответил и опустил взгляд. Марфа умела читать мысли, а та, которая пришла ему в голову, ей вообще не понравится.
— Ты ее видела? — спустя некоторое время спросил он.
Марфа сделала раздраженный жест.
— Нет. Зачем мне разглядывать покойницу? На что там смотреть, на что? — и более резким голосом добавила, — если бы это оказалась твоя Кристина, тебе бы понравилось, что на нее кто-нибудь таращится?
Иоганн смущенно замолчал, рассматривая деревянную дверную ручку, вырезанную Иваном.
— Немедленно прекрати ерзать! — рявкнул дядя Михаэль, сидевший до этого молча и делая набросок строительных лесов. В свете огня его седые волосы приобрели золотой блеск, напоминавший о том, как Михаэль выглядел в молодости. — Займись чем-нибудь! Если ничего в голову не приходит, можешь поточить разделочные ножи!
Иоганн встал и выдвинул ящик, в котором лежали аккуратно рассортированные ножи. Вздохнув, он устроился на своей лавке и аккуратно поднял крышку, чтобы пощадить свои распухшие пальцы, и украдкой наблюдал за Марфой и Михаэлем, толковавших о налогах на заточку топоров, об инструменте, который пришлось закупать заново, о новом доме, который в недалеком будущем появится на берегу Невы. Его нетерпение усиливалось, но он не должен возбуждать подозрений. Поэтому, согнувшись над работой, обдумывал, как бы незаметно прокрасться обратно в мастерскую.
Иван закончил работу над дверной ручкой, сдул опилки на пол, и любовно провел рукой по дереву. Иоганн не мог не залюбоваться искусной работой крепостного. Его кубки и чаши продавались по хорошей цене. Даже царь Петр имел нож с деревянной рукояткой, вышедший из-под ловких, мозолистых рук Ивана. То, чем другой ремесленник бы гордился, являлось для старика лишь поводом, плохо спать по ночам. Ад или дьявол его не пугали, нет, Иван боялся царя. Страх, хорошо понятный Иоганну. Гигантского роста царь производил внушительное впечатление, но вести себя мог капризно и непредсказуемо.
И Иван боялся. Царь под настроение мог бы собственноручно обрить ему бороду, как он это сделал боярам в Москве. Петр I бывал безмерно увлеченным и добросердечным, но также необузданным в своих желаниях и самоуправстве. Что ожидало убийцу, Иоганн даже не пытался себе представить.
Он содрогнулся и посмотрел в окно на деревянное строение с другой стороны, в котором находились шлифовальный станок и пилы. Возле правой стены здания под навесом сложены дрова. Перед мастерской Дережев оставил часового, и Иоганн предположил, что где-нибудь, вероятно, под окнами с северной стороны имеется еще один страж. Слишком много усилий для охраны одной покойницы, якобы, просто утонувшей.
Что-то не сходилось. Не то, чтобы он всерьез верил, что девушка в действительности могла оказаться русалкой. Иоганн не верил в такие вещи, как Дикая охота, когда всадники скачут галопом по ночному небу, Нахцерер или мстительные души. Но если Дережев принял такие меры, то с ней произошло что-то необычное. Предположительно, девушка являлась благородного происхождения. Тут, несомненно, пахло убийством.
Позднее, чем обычно, Марфа и дядя отправились в свою каморку, а помощники с Иваном улеглись спать на лавках и полатях. Иоганн лежал на своей койке, использовавшийся днем в качестве скамьи, и вглядывался открытыми глазами в странный полумрак за окнами, приглушенный толстыми шторами. Как всегда, в такие ночи, он пытался представить себе лицо Кристины, ее светло-каштановые волосы и нежные черты лица. Однако сегодня это ему не удавалось. Перед его глазами вставала купеческая дочь с изумрудно-черными волосами и кожей, сверкающей, как снег на солнце.
Несмотря на мысли, он задремал, а когда открыл глаза, в доме стояла таинственная тишина. Даже помощник больше не хрипел, а спал так тихо, что Иоганн счел его умершим. В этот момент мужчина перевернулся и громко всхрапнул. Иоганн окончательно проснулся.
Он встал и подкрался к окну. В сумрачном свете показалась фигура часового. Иоганн прикинул в уме различные варианты проникновения в мастерскую. Дверь заперта. По приказу Дережева дядя Михаэль отдал ключ часовым. Но вряд ли существовал такой замок, который представлял бы для ученика плотника серьезные трудности. Он тихонько нащупал свой пояс с висевшими инструментами, названный Марфой в шутку «Ключами от Петербурга». Она говорила, что ими он мог бы открыть даже небесные врата. Частенько хозяева теряли ключи от сундуков и ящиков, тогда появлялась работа для Иоганна. Ее он делал ночи напролет и являлся желанным гостем во многих домах. Иоганн знал, насколько прост был механизм, ведь существовало не слишком много видов замков. «Ты очень сообразительный, но у тебя тень вора» — считала Марфа. Однако сегодня инструменты ему не слишком помогли бы, пришлось бы выманивать от двери часового.
Конечно, можно забраться на крышу, но это создало бы много шума. Вероятно, имелась еще возможность, проникнуть через заднюю стену дома. Только Иоганн и Иван знали о расшатанной доске, висевшей лишь на двух гвоздях. Иоганн наблюдал за крепостным, когда тот отжал доску от стены и, будто по мановению волшебной палочки, исчез в щели, увидев, что в мастерскую вошли люди царя Петра. Иоганн его тогда не выдал. «Всегда полезно, — подумал он, — иметь запасной выход».
Иоганн усмехнулся и продолжил свой путь.
Половица скрипнула под его ногой, и он, затаив дыхание, остановился. Но в избе все спали так же глубоко, как и покойница из Невы, лежавшая по соседству на верстаке. Иоганн осторожно ступил на порог и толкнул дверь. Она находилась в тени, и с позиции часового ее можно увидеть, лишь сильно повернув голову влево. Проворно прошмыгнув за дверь, он перепрыгнул через ступеньки и, пригнувшись, побежал вдоль стены дома. Звук шагов казался ему невероятно громким. Под окнами светелки Марфы и Михаэля он задержался, наблюдая за вторым часовым. Тот дошел до угла и повертел в руках саблю. Иоганн задержал дыхание. Еще пару шагов вперед, и солдат его обнаружит. У него имелась возможность кинуть камешек, чтобы отвлечь часового. Тем не менее, велика опасность, что солдат краем глаза мог заметить бросок. Он осторожно попытался сильнее вжаться в стену, надеясь, что часовой не посмотрит в его сторону. Ему повезло. Где-то с другой стороны мастерской что-то треснуло. Охранник прислушался и обернулся. Иоганн, воспользовавшись этим моментом, одним прыжком проскользнул за дом. Он слышал голоса часовых, обходивших мастерскую. У него появился шанс. В тот момент, когда часовые оказались вне зоны видимости, он прыгнул к задней стене дома и ловким движением отодвинул доску, но в образовавшуюся узкую щель смог протиснуться только боком.
— Там, сзади! — крикнул один из часовых.
Тяжелые шаги прогрохотали мимо Иоганна. Он расцарапал себе руки, когда спешно пролезал через щель и ставил доску на место, а сердце стучало громче плотницкого молотка дяди Михаэля. Затаив дыхание, он остановился.
Шаги становились все громче, потом внезапно стихли.
Часовые, должно быть, стояли перед доской.
Иоганн полагал, что тепло его тела чувствуется даже сквозь древесину. Мужчина, казалось, прислушивался, потом пробормотал крепкое ругательство и удалился. Иоганн выдохнул. Сейчас ему пришла в голову мысль, что он не обдумал, как возвращаться обратно в дом. В мастерской стояла темнота, но сквозь щели в досках падало достаточно света, чтобы он мог угадать очертания предметов в помещении — пилы, висящие на стенах, блестели, как темная вода. Спящими животными притулились столы и маленькие верстаки. Посреди них возвышалась большая скамья, на которой дядя Михаэль расклинивал большие деревяшки. Она оказалась пуста. Иоганн сощурил глаза и осмотрел ее внимательнее. Без сомнения — на верстаке лежало только полотно, которым укрывали покойницу. Часть материи свесилась на пол, будто его скинул человек, когда вставал. Иоганн устрашился такой мысли.
«Она не могла встать» — сказал он сам себе. Тем не менее, ему невольно вспомнились рассказы Ивана о покойниках, проснувшихся во время панихиды, стучавших зубами и вслепую, наощупь искавших живых, чтобы затащить к себе в гроб. В довершении ко всему он что-то услышал — легкий шорох, едва заметный, но ощутимый. Казалось, в комнате кто-то дышал. Он прислушался, но звук уже исчез. Возможно, это ошибка или звуки, доносившиеся снаружи, сыграли с ним злую шутку. На полусогнутых ногах он подкрался к верстаку. Новый звук заставил его вздрогнуть. Легкое похлопывание шло прямо от лавки. Нерешительно Иоганн вытянул руку и дотронулся до ткани. Она была мокрой, капли падали на пол, издавая тихий стук по дереву, именно его он и слышал. Кто-то забрал труп из мастерской.
Мокрые волосы девушки намочили ткань. Подавленно Иоганн разглядывал пустую усыпальницу и, наконец, признался себе, почему его так интересовала утопленница. Он слишком хорошо помнил, как вместе с семьей молился в пустой церкви о душе его брата. Симона тоже тянуло к морю, но он не уцелел в первом же плаванье на немецком торговом судне, утонув во время шторма возле острова Рюген.
Его тела так и не нашли.
Иоганн отодвинул тяжелые мысли о Симоне в сторону и хотел осмотреться дальше, как его взгляд упал на пол. Там было еще больше воды — лужи и капли тянулись до окна.
Пока он недоверчиво рассматривал отпечатки, за спиной раздалось шуршание, удивившее его. Он инстинктивно обернулся и, услышав тяжелое дыхание, сделал защитное движение рукой, но коснулся лишь мокрой кучи тряпок.
Затем наступила темнота. В первый момент его охватила паника, но потом он понял, что кто-то накинул ему на голову мокрый саван. Задыхаясь, он избавился от тяжелой материи и затравленно оглянулся, готовый броситься в схватку. Но все что он увидел, это щель в деревянной стене, через которую сам пришел. Злоумышленник отодвинул доску и сбежал. Снаружи раздались крики, и возник переполох. Проснулись люди, загрохотали шаги, часовые начали погоню за незваным гостем. Иоганн сжался под маленькой лавкой, ожидая, когда распахнется дверь, и перед ним возникнет солдат с оружием наизготовку или саблей наголо. Но крики затихли, и гул голосов исчез за домом. Иоганн, воспользовавшись случаем, протиснулся в щель и сбежал. Он прибыл как раз вовремя и столкнулся с Иваном, появившимся на пороге. Старик крепостной нахмурился, но ничего не сказал и впустил его.
Болевшими пальцами Иоганн шлифовал поперечину, необходимую дяде для опорной рамы. О сне не могло идти и речи. Все в доме находились в смятении. В мастерской дядя Михаэль спорил с военными, которые рассматривали болтавшуюся доску. Возле мастерской вдруг возникли бородатые рабочие в, покрытой тиной, рваной одежде. Они указывали на постройку, перешептывались и осеняли себя крестным знамением. Иоганн не мог отделаться от чувства опасности, когда видел, с какой враждебностью они его разглядывали. Марфа выглядела перепуганной курицей, а ее резкость переросла в неприязнь. Грубыми словами она разогнала зевак и велела помощникам отправляться работать.
Только пополудни им разрешили вернуться в мастерскую.
Иоганн заметил, что к стене прибили длинными гвоздями новую доску. Он вздрогнул, когда дядя грубо схватил его за руку.
— Гвозди были ослаблены, — произнес Михаэль угрожающим тоном. — Ты знал об этом?
Иоганн сглотнул и опустил голову.
— Да, — признался он.
На лбу дяди появилась глубокая, резкая морщина, но, по крайней мере, он отпустил руку Иоганна.
— Если ты мне сейчас соврал, я тебе больше никогда не поверю. Иван на дереве нашел светлые волосы. Благодари Бога, что он скрыл это от людей Дережева. Ты видел, кто утащил труп?
— Нет, — ответил Иоганн твердым голосом.
Дядя бросил на него испытующий взгляд. Затем вздохнул и потер мозолистой рукой лоб. Он выглядел уставшим.
— Ну, — наконец произнес он, — по крайней мере, ты честен. Я молюсь, чтобы с нас не стребовали эту покойницу, иначе нам не поздоровится.
Никогда раньше Иоганн не видел Марфу такой бледной.
Она принесла в мастерскую кувшин с квасом, и тайком вытирая покрасневшие глаза, тяжело бухнула его на стол. Иоганн с благодарностью принялся за напиток. За это время он полюбил мутное питье, приготовленное из сухого хлеба, дрожжей, меда и пряностей, но ему долго пришлось привыкать к его странному вкусу.
— Слышал, что говорят? — спросила Марфа, обращаясь к мужу. Она понизила голос, но Иоганн все же смог разобрать ее слова. — Они говорят об убийстве! Прошел слух, что иностранец обесчестил девушку и убил, а мы помогаем ему замести следы.
Михаэль поставил свою кружку на верстак, где вчера лежала покойница.
— Болтовня работяг, — проворчал он. — Пускай говорят. Пока царь Петр сюда не придет и не обвинит меня лично, с нами ничего не случится.
Марфа прикусила губу и замолчала.
К вечеру Михаэль велел Иоганну сопроводить его на стройку на левом берегу Невы. Туда, где в будущем возведут хоромы для дворян и офицеров. Бесчисленные дома в строительных лесах, утрамбованная почва, уже сейчас можно распознать, что на этом месте через несколько лет проляжет булыжная мостовая. Вскоре в новом городе также появятся металлургический цех, ткацкое производство для обмундирования и кирпичный завод.
Прораб, вызвавший к себе дядю Иоганна, оказался тощим, в дурном настроении фламандцем.
— На той стороне, — сказал он, — понадобится таль. Завтра придет груз камней, которые мы должны втащить на фундамент. Ты справишься, Брем?
— Конечно, — пробурчал Михаэль и обернулся к Иоганну с помощником. — Сходите, принесите канат.
Его лицо оставалось невозмутимым, но Иоганн видел, что в венах Михаэля забурлил гнев.
Очень часто зодчие загружали его такой подсобной работой, хотя, с какой стороны не посмотри, он являлся лучшим плотником. Однако приказ распространялся и на него. Каждый делал то, что ему приказано, для возведения нового города царя Петра требовалась любая рабочая сила.
Только они закончили кантовать поперечными балками и кронштейнами раму для каркаса, как на стройку прискакал кто-то из людей Дережева. Иоганн полагал, что узнал в нем одного из часовых, стоявших в карауле возле мастерской. Что удивительно, его, по-видимому, не наказали за халатность. Иоганн хорошо его разглядел, пока тот вытаскивал рулон бумаги. Непроизвольно он искал следы побоев. Иногда результаты наказания замечались: люди двигались неуклюже или у них искривлялось лицо, когда болели ушибы и раны на спине, но этот совершенно спокойно сидел на лошади и читал громким голосом. Он разносился далеко по площади и парализовал окончательную работу.
— По приказу Его Императорского Величества государя, императора и самодержца Константин Дережев уполномочен о смертельном случае с работницей, которую вчера вытащили из Невы, заявить следующее. После допроса свидетелей установлено, что утонувшую работницу из Новгорода звали Наташа НегловнаТорашкина. Она пострадала от упавшей на нее поленницы. Когда она хотела промыть рану в воде Невы, то упала без чувств и утонула. По приказу Его Императорского Величества, родственникам разрешено забрать тело.
Рабочие опустили головы, некоторые вновь перекрестились. Солдат бросил на толпу блуждающий взгляд. Голос его зазвучал еще строже:
— Его Императорское Величество не желают больше слышать никаких слухов об этом происшествии. Тот, кого застанут за распространением вранья о покойнице, будет наказан пятьюдесятью ударами кнута.
Установившаяся вдруг тишина стала красноречивее любого ругательства. Даже Иоганн вздрогнул. Пятьдесят ударов кнутом едва ли кто-то переживет. Тонкие, длинные кожаные полоски, закрепленные на короткой деревянной ручке, при каждом ударе разрезали кожу.
Иоганн поднял глаза и испугался. Посланник Дережева смотрел прямо на него. Невысказанное, но такое явное предупреждение, будто ему по лицу ударили тонким кожаным хлыстом.
В испуге Иоганн опустил голову и покрепче ухватился за молоток. Однако где-то внутри него зажглась искорка упрямства, и внутренний голос произнес, что он не хочет подчиняться этому приказу. Воспоминание о руке покойницы стало еще отчетливее. Эта рука, такая белая, с чистыми полукруглыми ноготками никогда в жизни не касалась ни лопаты, ни деревяшек.
Продолжительные дожди размочили сухую, укрепленную почву.
Двоих работников, пытавшихся удрать со стройки, схватили в лесу и наказали десятком ударов кнутом, лишь третьему беглецу удалось спастись.
Единственным светлым пятном на неделе оказалась доставка товаров из окрестностей. Привезли съестные припасы: огурцы, капусту, тридцать больших клеток с курами и ящики с водкой. Цены на повседневные товары, которые доставлялись сюда по непролазным дорогам, заставляли Иоганна каждый раз заново мошенничать. Хотя его семья и не была бедной, он искренне восхищался умением Марфы наготовить столько еды из продуктов, которые они могли себе позволить. Даже, если почти каждый день не было ничего, кроме «каши» — грубозернистого варева, Иоганну никогда не приходилось голодать. Налогом облагалось почти все: пасечники платили за добычу меда, крестьяне — за продажу своих огурцов, даже за погребение в дубовом гробу платился специальный налог. Несмотря на эти сложности, жизнь в только строящемся городе, напоминавшем во многих местах барачные поселения на илистой, зараженной мошкарой почве, шла дальше.
Иногда вечерами, когда ветер дул с моря, Иоганну казалось, что слышно артиллерийский огонь. Устье Невы все еще оставалось местом боевых действий. Несколько лет назад примерно в восьми милях отсюда стояла шведская крепость, которую захватил царь Петр. Длившаяся годы Северная война между Швецией под предводительством короля Карла и Российской Империей давала новых пленных в качестве рабочей силы в дельте Невы. Будущий город-крепость пока еще не укрепили, и страх, что шведы могут разрушить дельту Невы, был вездесущ. Хотя, крепость Кронштадт, лежавшая в устье Невы на большом острове Котлин, и представляла собой дополнительную защиту, в тревожные ночи Иоганн чувствовал себя, будто оказался в самом аду.
Теперь в неспокойных снах его преследовала покойница. Дядя и Марфа не проронили о ней больше ни слова, вместо этого Михаэль впервые доверил своему племяннику строительство каркаса в будущем дворцовом районе, где планировали возвести летнюю резиденцию.
Как всегда, проходя утром вдоль берега Невы, Иоганн бросал полный тоски взгляд на реку, в надежде увидеть корабль царя Петра. Там, где Нева разделялась на три больших рукава, лежал маленький Заячий остров. Он казался, как бы наполовину, обнятым большими «Петербургскими островами». Когда Иоганн сощуривал глаза, то угадывал, где располагались царские покои — его «Домик», справа от Заячьего острова, на Санкт-Петербургском. Простой рубленый дом из сосны, построенный царем собственноручно за три дня, чтобы оттуда контролировать строительство своего города. В нем имелось лишь две комнаты, а перед домом стояла простая весельная лодка.
На лежавшем впереди Заячьем острове возвышалась величественная постройка — в виде продолговатого, неправильного шестиугольника, на фундаменте из дубовых свай стояла Петропавловская крепость. Окруженная шестью бастионами и готовая бросить вызов любому противнику. Построенная, чтобы заменить насыпные валы каменными стенами. Уже сейчас крепость представляла собой грандиозный, долговременный узел обороны: перекрестный огонь из бастионов мог попасть в любую точку на воде или на суше, куда долетали пушечные ядра. Так что новый город оказался защищенным как от нападения шведского флота со стороны моря, так и от атак сухопутных войск со стороны Финляндии и Ливонии.
Слева от крепости располагался будущий центр города — Васильевский остров. Кое-кто называл его островом князя Меньшикова, лучшего друга царя Александра Меньшикова, занимавшего также должность губернатора строящегося города. Здесь, на восточном мысе, находилась гавань. Однако разочарованный Иоганн узнал, что сегодняшним утром он бы ни одного большого корабля не увидел. Только обычные караваны транспортных барж везли свои грузы по реке, так же их путь пересекали весельные лодки. Сердце Иоганна забилось быстрее, когда он подумал о двух яхтах царя, изученных им до мельчайшего узелка на фок-парусе, о «Санкт-Петере» и «Санкт-Пауле». В Амстердаме кроме них царь Петр более десяти лет назад построил первый фрегат, заложив основу своего собственного флота, который с тех пор вырос в несколько раз. К этому флоту принадлежал также и шведский корабль, собственноручно угнанный царем. Иоганна не тянуло в морские сражения, он хорошо себя чувствовал на море, а лучше всего на судоверфи, находившейся на другом берегу реки и отделенной наискось от порта.
— Ну, опять мечтаешь? — поинтересовался дядя Михаэль.
Иоганн взял себя в руки и вернулся вновь к раме, которой сейчас занимался. Держать молоток ему сегодня было тяжело.
Михаэль бросил на него хмурый взгляд.
— Чтобы стать корабельным плотником, нужно проделать долгий путь, — произнес он, так как мысли Иоганна были написаны на лбу большими буквами. — И если ты думаешь, что, не канителясь все время со мной, попадешь туда быстрее, то глубоко ошибаешься.
— Ты же в любом случае меня не отпустишь, — пробормотал Иоганн.
Он не часто перечил дяде, но сегодня, как ни странно, в нем проснулся затаенный гнев из-за того, что его дядя такой угрюмый и неприступный.
— Из лучших побуждений, — быстро ответил Михаэль. — Во-первых, ты мне нужен в мастерской, а во-вторых, я не хочу, чтобы тебя поглотило море.
— Речь не о том, чтобы становиться матросом, — серьезно произнес Иоганн. — Я хочу строить корабли.
— Сперва ты его построишь, а потом тебя потянет в море, — сказал Михаэль. — Я знаю этот зов, но он не принес мне счастья.
Иоганн промолчал. Еще никогда он не осмеливался расспрашивать своего ворчливого дядю о его столь загадочном и авантюрном прошлом. Он знал, что эту тему при нем лучше не поднимать. Так они и стояли, никто не произносил ни слова, а незаданные вопросы роились в воздухе, как надоедливые насекомые. Михаэль постоял нерешительно, потом вздохнул и присел на нижнюю стойку рамы, над которой работал Иоганн.
— Садись, — произнес он почти дружелюбно.
Иоганн повиновался. Михаэль долго смотрел на него, затем потянулся и указал на реку.
— Твой отец тебе рассказывал, не так ли?
— О том, что ты ходил в море? Да, он упоминал об этом.
— Это не героический поступок, — продолжил Михаэль. — Просто поверь мне. Я знаю, что такое тоска по морю. Я совру, если скажу, что ее больше не чувствую. Но на самом деле, это одиночество, нужда и штормы. Море только тогда засияет яркими красками, когда ты уверен, что переживешь эти невзгоды. Оно не для тебя.
— Откуда ты знаешь? — возразил Иоганн. — Всего в одной миле отсюда царь Петр строит свой флот. Россия станет огромной морской державой! Это даст работу. Однажды и я смогу… иметь свой собственный корабль.
Михаэль бросил на него острый взгляд.
— Ты знаешь, что для этого надо учиться? — заметил он.
— Нет ничего, чего бы ни знал царь. Во время своих путешествий он учился у архитектора Бранта, и даже работал корабельным плотником в английских доках.
— Да, это так, — сказал Михаэль. Его взгляд вновь помрачнел. — Но у царя на это есть средства. У тебя денег нет, а самое ценное твое имущество — это жизнь. Береги ее, Иоганн. Я не хочу написать твоему отцу, что ты утонул, как и твой брат.
Иоганн закусил губу. Приглушенная боль о смерти Симона возникла вновь. В этот момент он почти возненавидел Михаэля, потому что тот разбередил старую рану.
— Я не хочу тебя убеждать, что это невозможно, — продолжил Михаэль уже спокойнее. — Я лишь прошу хорошо обдумать, что ты делаешь. Я дам тебе еще два года. Если ты захочешь попытаться стать судостроителем, то твой путь будет свободен.
Иоганн поднял взгляд и недоверчиво уставился на дядю.
— Почему? — удивился он.
Михаэль вздохнул.
— Почему, почему? Потому, что ты еще больший упрямец, чем был Симон. Ты ко мне пришел бессловесным учеником, но из тебя выйдет толк.
— Спасибо! — Иоганн настолько растерялся, что позабыл другие слова.
Михаэль встал, неловко потирая руки.
— Не благодари меня раньше времени, — произнес он совсем тихо. — И люби своего царя не слишком сильно. По крайней мере, не больше своей жизни.
Резким жестом он прогнал Иоганна обратно на стройку. Тот поспешно схватил молоток и приступил к работе. Радость от предложения Михаэля дала ему чувство, работать сто дней и ночей без устали. Внутри у него все пело. Ежедневные заботы, даже покойница из Невы и Дережев в этот момент отошли на задний план. В мыслях он видел себя готовым работать даже в Адмиралтействе.
Судостроительная верфь находилась неподалеку.
Высокие земляные валы и ров с водой окружали здание п-образной формы. Именно сейчас, когда Иоганн стоял в миле от него и сооружал каркасы будущих домов офицеров и дворянства, во внутреннем дворе верфи строили корабли для царя Петра. Иоганн, с трудом удерживая широкую улыбку, постоянно появлявшуюся на его лице, размахнулся молотком, и в этот момент увидел мутные зеленые глаза. Молоток ушел в сторону, и он промахнуться по гвоздю, оставив некрасивую зарубку на сосне.
Юродивый Митя, уставившись на Иоганна, стоял возле каркаса.
Рваный солдатский мундир болтался на его теле. Когда он заметил, что сильно смутил Иоганна, то торжествующе усмехнулся, имея, на сей раз, пугающе разумный вид, развернулся и убежал.
Когда с момента происшествия с покойницей из Невы прошло семь дней, перед мастерской раздался крик и прозвучал возбужденный топот ног. Едва помощники слышали тяжелые, резкие шаги высокого посетителя, как атмосфера в мастерской мгновенно менялась. Некоторые вещи, например, пыльные тряпки и тупой, сломанный инструмент исчезали, вместо него поспешно выставляли свежеиспеченный хлеб и кувшин кваса.
Так было и сегодня.
Иоганн и Иван, стоявшие вместе возле верстака, посмотрели друг на друга и их, вероятно, посетили одинаковые мысли. Но пока Иван бледнел от страха, что царь Петр собственной персоной может войти в мастерскую, Иоганн нетерпеливо подскочил и побежал к двери. В том, что царь Петр сам приходил к ремесленникам, не было ничего необычного. Он любил присутствовать везде лично. Нередко даже брал из рук мастера инструмент и работал порой гораздо искуснее. Много лет он обучался различным ремеслам в Германии и других странах. Марфа рассказывала Иоганну, что он привык путешествовать под именем Петр Михайлов.
Но это оказался не царь, пришедший с визитом в мастерскую Михаэля. Перед зданием появилась группа людей в роскошных сюртуках и жилетах, застегнутых на длинный ряд драгоценных пуговиц. Золото сверкало в темных лучах вечернего солнца. Один из визитеров, дородный мужчина, чьи светлые волосы на затылке были собраны шелковой лентой, вышел вперед. Его покрасневшие щеки затряслись. Это был архитектор Карстен Зунд, заказчик дяди Михаэля. Сегодня он, впрочем, не излучал обычное, добродушное спокойствие, а наоборот, нервно вцепился в кожаную сумку, полную бумаг. Виновником переполоха, по-видимому, являлся, сопровождавший его, тощий, темноволосый человек. Он носил шляпу-федору и белый отложной воротник, настолько чистый, что в нем отражалось солнце.
— Михаэль! — закричал Карстен Зунд еще издалека. — Выходи. К тебе важные гости!
Дядя Михаэль вытер руки о кожаный передник и вышел. На крыльце появилась Марфа с подносом, на нем три, вырезанных Иваном, великолепных чаши. Иоганн украдкой огляделся в поисках Ивана. Но старик крепостной как испарился.
— Это, полковник Тезини уважаемый человек, о котором я вам рассказывал, — начал Карстен Зунд. — Михаэль Брем, лучший плотник, когда речь идет о каркасах, и лучший столяр по дверям и обшивке. Его углы настолько точно изготовлены, что в щелку не пролезет даже клоп, — он нервно рассмеялся.
Михаэль скупо улыбнулся и склонился в поклоне.
— Хорошо, — произнес Трезини холодно, но дружелюбно. — Позвольте посмотреть на Вашу мастерскую.
Иоганн все искал связь с фамилией, показавшейся ему знакомой.
Без лишних слов уверенным шагом Трезини подошел к одному из столов, который помощники очистили в мгновение ока, и взял из рук Карстена Зунда папку. Резким движением он разложил на столе бумагу. На ней тонкими линиями изображался эскиз великолепной церкви, с игольчатым, возвышающимся в небо шпилем. Кроме него, в папке находился чертеж опорной балки и затейливого портала. Вверху справа стояла печать с двуглавым орлом, увенчанного двумя коронами — герба Российской империи.
Тут Иоганна осенило, кто пред ним — Доменико Трезини, один из главных архитекторов города.
Трезини называл себя «полковником фортификации». Год назад ему поручили срыть земляные валы, окружавшие крепость на Заячьем острове, и построить каменную стену. Одновременно с этим, он работал над планами крепостных зданий и строительством кафедрального собора, чья деревянная конструкция вскоре уступит место капитальному строению. Почти две тысячи стивидоров, ответственных за погрузку строительных материалов на грузовые суда, находились под его командованием. Каждый строитель города, каждый ремесленник делал все, чтобы получить приглашение на работу у Трезини. Михаэль побледнел, но не позволил выйти из себя. Вместе с Зундом он склонился над чертежами. Трезини, скрестив на груди руки, смотрел. Иоганн осознал, что его дядя, как и заказчик, чувствовали себя будто на испытаниях.
— Нам нужна конструкция для лесов, которые во время строительства будут поддерживать эту стойку, — сказал архитектор Зунд и постучал по тонкой схеме.
Иоганн вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть, но строгий взгляд одного из мужчин из свиты Трезини, заставил его застыть.
Не время сердить дядю.
Михаэль наморщил лоб.
— Необходимы помостки, которые позволят поднимать камни на стену.
Тезини сдержанно усмехнулся. Дядя Михаэль рассмотрел чертеж, покрутил него немного и покачал, наконец, головой.
— В принципе конструкция правильная. Но если Вы здесь поставите поперечные распорки, то оторвете первый канат, который идет с этой стороны, и балка вылетит, — он прищурил глаза и долго разглядывал лист. Помощники не смели дохнуть. — Я верю тому, что вижу, — медленно продолжил он, — в чертеж закралась ошибка. Этот угол здесь не сойдется.
Иоганн увидел, как у Трезини брови поползли вверх.
Михаэль взял второй лист бумаги, что-то тщательно подсчитал, схватил циркуль и линейку, и изобразил, наконец, свое собственное предложение. Архитектор склонился над листом, долго его разглядывал, блуждая взглядом между двумя эскизами. Затем его лицо просияло.
— Наблюдательно, — произнес Зунд спокойно. — Мастер Брем построит Вам каркас, который не позволит просесть тяжеленым камням.
В этот момент Иоганн понял, что стал свидетелем некой игры: Трезини дал Михаэлю чертежи с ложными расчетами, чтобы проверить, насколько хорошо тот разбирался в своем ремесле.
— Начинаете завтра, — пояснил Трезини. — Давайте все обсудим.
Быстро промчавшись по мастерской, они покинули ее и направились к дому, где Марфа уже расставляла на столе разносолы, вытащенные из проветриваемого чулана. Иоганн с помощниками облегченно вздохнули. Неожиданно рядом с ним шевельнулась, прислоненная к столу, доска. С оханьем вылез Иван. С его бороды, которую он ласково поглаживал, как своевременно спрятанного от душегуба ребенка, свисали опилки. Он бросил на Иоганна хмурый взгляд, уселся у верстака и принялся за работу, как будто ничего не произошло.
Поздно вечером с болевшими руками и урчащим желудком Иоганн вошел в дом и увидел своего дядю и Карстена Зунда, сидевших за столом. Высокие гости уже удалились, а они оба все еще штудировали гору строительных чертежей и планов. Михаэль без устали делал заметки. Справа от него сидела Марфа и разглядывала эскиз. Разлитое на краю стола вино указывало на то, что они уже давно ломают головы над планом. Иоганн взял кусок хлеба и подошел к огню, на котором кипела каша. Деревянной ложкой зачерпнул себе немного в миску и уселся на лавку, служившую ему сиденьем, когда он вырезал части для своих моделей кораблей.
— А, Иоганн! — крикнул Зунд, который из-за кипы бумаг только сейчас заметил его присутствие. — С завтрашнего дня будет еще больше работы! — он засиял так, будто Иоганн подскочил от радости, и вновь склонился над планом. Толстое лицо архитектора выглядело сконцентрированным и немного озабоченным.
— Я не стану утверждать, Михаэль, — начал он, — но считаю, что большого наводнения достаточно, чтобы просто смыть город. Ты глянь на каналы! Они недостаточно глубокие, чтобы сдержать половодье. Так вчера сказал один из подкопщиков.
Иоганну стало любопытно. Он поднялся и незаметно приблизился к столу.
— Этот план царь Петр начертил? — поинтересовалась Марфа.
Зунд рассмеялся.
— Конечно! Можно подумать, ему больше нечего со шведами делать, как рисовать планы лично. Даже на полях сражений он разрабатывал эскизы строительства. Посмотрите! Дворцовая набережная — здесь будет жить аристократия, — своим толстым пальцем он ткнул в заштрихованную область на левом берегу Невы. — А здесь, на всем Васильевском острове, не будет деревьев. Тут им не место.
— Понадобиться тысячи людей, чтобы заселить остров, — сказал Иоганн.
— Вот это, в действительности, не сложно, — заявила Марфа в своей рассудительной манере. — Достаточно его приказа, как солдаты, дворяне и обыватели тронутся в путь, хотят они того или нет. Царь приказывает, они повинуются. И камни для своих домов они должны будут, по всей видимости, привезти с собой.
Михаэль кивнул.
— Говорят, что он придумал обязать всех состоятельных горожан здесь в Петербурге построить второй дом. Кто владеет больше, чем пятью сотнями мужиков, должен строить даже двухэтажный. На каждый выделяется надел, — добавил Зунд и улыбнулся. — Им придется обосноваться на левом берегу Невы. Дома велено возводить в английском стиле. Думается, когда царь перестроит свою страну, в России больше не останется ничего русского. Церкви, как в Риме, каналы, как в Амстердаме, — он засмеялся. — Но по мне это хорошо. Я буду чувствовать себя здесь, как дома.
Иоганн рассматривал эскизы, маленькие квадраты и прямоугольники, предназначенные для земельных наделов. Здесь Петр планировал построить дома для тех, кому хотел приказать переехать из Москвы в Петербург, чтобы расположить их, как шахматные фигуры, на им же самим придуманной шахматной доске. Но шахматную доску нарисованная карта города не напоминала, особенно если смотреть на схему большого Васильевского острова. Совершенно прямые, параллельные улицы тянулись через весь остров. С северной стороны запланирован огромный сад. По прообразу Амстердама он должен стать великолепным городом на воде с сетью каналов, которые прокладывали в земле голландские строители и водопроводчики.
— Как дела на острове? — поинтересовался Михаэль.
Зунд пожал плечами.
— В принципе, хорошо, — вздохнул он. — Но князь Меньшиков недоволен генеральным архитектором Жан-Батист Леблоном. Каждый день между ними происходят интриги и склоки… Я полагаюсь на твой язык, Михаэль. Если б Меньшиков не был лучшим другом царя, я бы с чистой совестью столкнул его в один из каналов. Он всегда все знает лучше строителей. Но об этих двух не нам беспокоиться. Сделай каркас для Трезини, а там посмотрим, — он заговорщицки наклонился вперед. — Для тебя хорошо, получить этот заказ. Дурная слава здесь приходит быстро!
Лоб Михаэля пересекли гневные морщины.
— О чем ты говоришь? — рявкнул он. — Не за кем из нас не тянется дурная слава.
— Он имеет в виду слухи о покойнице, — вмешался Иоганн.
Карстен Зунд удивленно посмотрел на него.
— Так оно и есть, — подтвердил он. — Это правда, что она умерла в вашей мастерской? Говорят, она была уродкой?
— Чушь! — рассвирепел Михаэль. — Кто это говорит?
— Только слухи, Михаэль. Среди грузчиков гуляют рассказы, что у умершей девушки вместо рук были плавники. Один даже захотел увидеть, как она побежит обратно к Неве, из которой вышла.
— Суеверная болтовня, — бросила Марфа.
— Я думаю, она была аристократкой, — тихо промолвил Иоганн.
Три пары ошеломленных глаз уставились на него.
Марфа резко тряхнула головой и перекрестилась.
— Не вмешивайся, Иоганн, слышишь? — прошипела она. — Дережев сказал, что она крестьянская девушка. Оставь это.
— Почему? — возразил Иоганн. — Вас никогда не интересовала правда?
— Делать надо то, что приказал Дережев, — нетерпящим возражения тоном ответил Михаэль.
Карстен Зунд смотрел на Иоганна с возрастающим интересом.
— А он не глуп, твой племянник, — обратился он к Михаэлю, затем растянул в улыбке жирные губы и сделал еще глоток. — Крестьяне твердо придерживаются версии рабочих верфи. На кладбище они совершили русалий обряд, зажгли свечи и провели поминальное богослужение. Это должно удержать русалку от причинения несчастья на земле. Тем не менее, будьте осторожны. Кто-то пытается натравить их на иностранцев. Также ходят слухи об убийстве.
Новый заказ так сильно нагрузил мастерскую Михаэля, что он получил разрешение взять в помощь нескольких крепостных. Один из подмастерьев раздавал им указания, как тащить древесину, и учил удерживать стволы сосен, пока помощник не нарубит их тесаком на грубые квадратные балки. Иоганн разглядывал крестьян. Одетые в штаны и балахоны, они стояли с хмурыми лицами. Их чулки состояли из полос ткани и других тряпок, примотанных до колена веревками или берестой. Царь Петр не вводил запрет на ношение бороды простыми мужиками, поэтому лохматые космы свисали им на грудь. Однако волосы они стригли в кружок, и как большинство крестьян, несмотря на лето, носили меховую шапку. Хотя они работали молча и выглядели недружелюбными, Иоганн видел, как они радовались, что не нужно больше без инструмента и тачек голыми руками наполнять землей мешки из грубого материала для засыпки болотистого берега. Они хотели домой в свои деревенские хибары, а здесь им приходилось жить во влажных, грязных чуланах, пить плохую воду и довольствоваться минимумом инструментов. Многих надсмотрщик погонял кнутом, чтобы они руками сгребали в армяки необходимую для перевозки землю. Иоганн видел, как крестьянки использовали даже подолы юбок. Ну, по крайней мере, в мастерской Михаэля рабочая смена для крепостных проходила в лучших условиях.
Через пару дней Иоганну бросилось в глаза, что он часто видит юродивого Митю поблизости от мастерской.
Вроде бы ничего такого он и не делал, только таращил глаза и, качаясь, распевал солдатские песни, но Иоганн точно знал, что дурачок за ним наблюдает. Марфа, увидев юродивого, бросила ему хлеб и ласково с ним заговорила. Один из помощников даже позволил ему себя перекрестить, и этот поступок вновь вызвал у Иоганна недоумение. В присутствии сумасшедшего ему было не по себе. Не раз он вставал по ночам и смотрел на улицу, где ожидал увидеть фигуру. Но даже без Митиного присутствия ночи Иоганну казались очень короткими. Образ мертвой девушки по-прежнему занимал его мысли.
Как наваждение, его мучил вопрос, кем она была на самом деле, и куда исчезла. Но небольшая разведка в крепости, где работали чеканщики монет и другие ремесленники, мастерившие Михаэлю ящик для разменных денег, результатов не принесла.
Как-то утром Иоганн вышел из мастерской и чуть не споткнулся о Митю, который, как сторожевой пес, притаился за дверью. Дурачок закричал и вскочил.
— Ты ее украл! — заревел он и ткнул указательным пальцем в воздухе около глаза Иоганна. — Вырвал из рук Господа!
Потом он зарыдал. Слезы покатились по его грязному лицу.
— Ты ее тащил для наслаждения, и ее утопили, как кошку.
Некоторые работники оглядывались, пронзая Иоганна злыми взглядами. Его считали способным на дурной поступок. Слова дурачка могли нести для него угрозу. Хоть его нутро и сопротивлялось неприязненной усмешке сумасшедшего, тем не менее, он попробовал произвести на него дружелюбное впечатление.
— Оставь меня в покое, Митя, — произнес он примирительно. — Никого я у тебя не украл.
Митя провел грязным рукавом по лицу, размазывая слюни и слезы по щекам. На них остался странный узор из темных и светлых разводов, что придавало ему более безумное и отчужденное выражение. Глаза юродивого горели от ненависти и отчаяния.
— Так много кошек! — визжал он. — Ты всех их пожрал! И паршивые шкуры растянул над божественной золотой чашей.
Его голос резко повысился. Затем он, внезапно, развернулся и помчался через площадь. В середине пути он остановился, заскользил и почти потерял равновесие.
— Я вычислил вас! — крикнул он угрожающе. — Каждый час! Я математик!
Когда ему никто не ответил, он убежал. Лица работников повернулись к Иоганну. Секунду он изучал их глаза, как открытую книгу. В зеркале ненавидящих взглядов он увидел себя — незваного гостя и еретика, посланника дьявола, виноватого в том, что царь отвернулся от старой Руси, пожелав на спинах своих крепостных строить новую империю. Иностранцы, немцы, эксплуататоры и посланники дьявола. В этот момент Иоганн осознал, что указ царя Петра, его нововведения и большие планы образовали тонкую корочку на древнем, кипящем вулкане. Наверху этого слоя находились подданные царя, гладко выбритые и одетые по французской, немецкой или венгерской моде. А глубоко внизу, в кипящем котле, собрались простые крестьяне. Можно переодеть народ, как волка в сказке. Но он все равно оставался волком — и при первой возможности, этот волк сожрал бы немцев, как Иоганна, с наслаждением и жестокостью.
Один крестьянин осмелился презрительно усмехнуться и сплюнул. Другие отвели взгляд и перекрестились. Иоганн расправил плечи и, несмотря на подгибающиеся колени, заставил себя продолжить путь.
— Что он мог иметь в виду? Что я для наслаждения утащил девушку? — Иоганн уныло перемешивал щи.
Марфа, сидевшая напротив него, пыталась залатать кожаную перчатку мужа, которую он использовал при работе, чтобы не поранить руки.
— Он слышал слухи, вот и все, — ответила она. — Не придавай этому никакого значения, он такое про любого может сказать. Никто не станет возражать против заявления Дережева.
— В заявлении ложь, — произнес тихо Иоганн. — И мы оба это знаем.
Она вздохнула и облизала толстую нитку.
— Может да, а может, нет. Забудь, наконец, эти небылицы. Они нас не касаются. Думай о чем-то другом. По-моему, думай лучше о Кристине.
Иоганн непроизвольно заливался краской, когда слышал имя купеческой дочки. Он чувствовал себя неловко оттого, что Марфа о ней знала. В Немецкой слободе Москвы не представлялось возможным что-либо скрыть.
— Она тебе уже написала?
Он удрученно покачал головой. Известий от Кристины не поступало. У него лишь сохранился набросок, сделанный ее сестрой — тонкое лицо с чуть изогнутыми бровямии длинными золотисто-каштановыми волосами, заплетенными и собранными в пучок. Но больше всего Иоганн ценил улыбку Кристины, ее немного рассеянный, мечтательный взгляд и глубокую синеву глаз. Если по ночам не спалось, Иоганн представлял себе, как он однажды возвращается в Москву в качестве корабельного плотника. И в кармане он тогда бы имел нечто большее, чем воспоминания и бумажная картинка.
— Может отец запрещает ей писать, — сказала Марфа и откусила нитку. — Когда мы еще жили в Москве, он подобрал для нее парочку женихов.
Его совершенно не обрадовало направление, которое постепенно принимал разговор, тем более в дверях показался Иван и пошаркал к столу. Иоганн не знал, как долго крепостной подслушивал за дверью. Кряхтя, он опустился на лавку и взял кувшин с водой.
— Ну, Ваня? — обратилась к нему Марфа. — Хлеб там, сзади. Бери себе кусок.
Иван кивнул и что-то пробурчал себе в бороду
Затем он вытащил принадлежности для резьбы и занялся деревянным бочонком для меда, который начал позавчера. Марфа закончила свою работу, бросила на Иоганна многозначительный взгляд и ушла в мастерскую. Иоганн и Иван вновь остались одни за столом. Иоганн молча хлебал свой остывший суп. Хоть он и валился с ног от усталости, но, если бы его позвали, он тотчас же вернулся бы в мастерскую, измерять и выпиливать углы для каркаса. Углы — скучная работа, но делать ее, тем не менее, нужно. Дядя только ему доверял устанавливать правильные углы.
— Митя опять возле дома, — проворчал Иван. — Сторонись его.
Иоганн в удивлении поднял глаза. Насколько он мог вспомнить, впервые слова Ивана адресовались лично ему.
— Я попробую, — ответил он. — Не то, чтобы я ищу его общество, он сам мое ищет.
Иван чуть кивнул.
— Дурак видит все, — произнес он тихо. — Ему не дает покоя, что она у тебя из головы не выходит.
«Кристина?», — инстинктивно подумал Иоганн.
— Покойница, — продолжил Иван, будто эти мысли Иоганн произнес вслух. — Она все еще здесь, потому что ты ее не отпускаешь.
Он поспешно перекрестился в православной манере, вытащил крохотный деревянный крестик, висевший на цепочке на шее, и поцеловал его. Иоганн отложил ложку и отодвинул от себя полупустую тарелку. Он вдруг лишился аппетита. Казалось, будто старик приманивал в дом волка.
— Послушай, Иван, — грубо произнес он. — Я никого не держу, как уверяют три дурака. Оставь меня в покое, хорошо?
С этими словами он поднялся и пошел обратно в мастерскую.