Падение Войцеха закончилось так же резко, как началось. Он обнаружил себя сидящим на деревянном полу, обхватившим руками подтянутые к груди колени. Оглянулся и увидел над собой изнанку круглой столешницы, четыре резные ножки по сторонам, запирающие пространство в квадрат, и четыре пары ног, торчащие из-под скатерти с бахромой. Женских ног. Он очутился под столом, за которым сидели четыре женщины.
Первая возникшая мысль была — выбраться из-под стола. Но он представил себе, как это выглядит со стороны, и сдержал порыв. Все-таки он представитель закона, и выглядеть глупо в глазах обывателей — значит дискредитировать полицмагию. За это шеф ему благодарен не будет. Он прислушался к тихим разговорам, что велись за столом.
— … луна ясная в небе, луна растущая, сейчас самое время, милая, — говорила женщина низким грудным голосом, ласково так. Судя по тому, откуда шел звук, ее ноги были самые полные, скрытые до щиколоток складками юбки, в растоптанных и старых туфлях без каблука, варикозные вены и бледная со множеством возрастных точек кожа.
— Но послушайте, Евдокия! — лениво цедила в полголоса хозяйка бархатных весьма редкой работы туфелек и очаровательных голых лодыжек. — Бабуля Райхенбах нас категорически бы пристыдила за такое. Одно дело посмотреть по картам судьбу, а совсем другое…
— Бабуля уж десять лет как… того… А мы жить хотим, любить хотим. И чтоб нас любили. Верно, Настасья? — мурлыкал ласковый грудной голос, а одна полная нога тихонько пнула бархатную туфлю.
— Я… Поймите, он очень хороший… И любит меня… — тихо ответил дрожащий, совсем юный голосок и тоненькие в босоножках ножки поджались под стул.
— Просто сам об этом еще не знает, — усмехнулся четвертый голос, наглый и самоуверенный, ноги в штанах и довольно поношенных кедах вытянулись, едва не задев Войцеха, одна ступня крестом легла на другую и задергалась будто в такт какой-то неслышной музыке.
— Ему и не надо ничего знать. От него требуется совсем другое.
“Та-ак, — подумал Войцех. — Опять Райхенбах?! Это что у нас тут, гражданочки? Шабаш?”
Кажется, сегодня удача вела Войцеха по прямой к раскрытию пока еще невиданных в Малых Вещунах тайн и преступлений, к его славе и неминуемому повышению по службе. Правда он совершенно не понимал, как оказался здесь. Его заметила Кларисса и что-то такое сделала, чего он не знает? Так или иначе, но он, похоже снова попал в самую гущу нарушителей закона. Четыре человека — это уже группа!
— Поймите меня правильно, — не торопясь тянули бархатные туфельки. — Мне самой противны ее правила. Бабуля была удушливая. Но она не просто так топила за безопасность обрядов. Пренебрегать ее заветами значит обнаружить себя, чего при ней, сколько я себя помню, не бывало. Мы и так стали… не аккуратны в последнее время.
“Поздно, милая, — в тон стоптанным туфлям мысленно ответил Войцех. — Не время собак кормить, когда волк в стаде”.
— Не было при ней, не будет и при нас. За десять лет нас хоть кто-нибудь потревожил, Марчелла? — Войцеху послышалось в мурчании грудного голоса угроза.
— Нет, но… Безопасностью пренебрегать не стоит.
— Если ты так ссыш, можно защиту на дом поставить на время обряда, — бросили как-бы мимоходом кроссовки.
Воцарилось молчание.
Войцех уже распознал, что три женщины, кроме самой молодой в босоножках, ахногены, а она — бурлачка. Перед ним вдруг возник сложный вопрос — если они поставят защиту на дом — не обнаружат ли его в этот момент?
— Это снизило бы риски, — несколько долгих секунд спустя протянули бархатные туфельки. — Однако, ты должна понимать. Настасья, что и обряд, и безопасность его проведения, будут стоить дополнительных денег.
— Я понимаю… Сколько?
— Таюн же у тебя нет?
— Нет, — едва услышал тихий ответ девушки Войцех. — Есть еще серьги. Посмотрите. Это настоящие бриллианты. Им больше ста лет. Мама говорит, что это антиквариат.
— Материны? Стырила что ли? — наглые кеды подтянулись, их обладательница, видимо, подалась через стол.
— Н-нет! Что вы! — вскрикнули босоножки, и остальные зашикали на нее. — Это фамильная ценность, передается от матери к дочери в день совершеннолетия, — снизила девушка голос до шепота.
— М-м-м, — разочарованно протянули кеды. — А мне показалось тебе не больше пятнадцати.
— Это генетика, мама тоже хорошо выглядит в свои пятьдесят, — пролепетали босоножки упавшим голосом. — Ну так что, берете?
— А не жалко? — процедили бархатные туфельки.
— За Андрейку не жалко. Зачем они мне, если его рядом не будет?
— Тогда закрой глаза и представь себе своего Андрейку в мельчайших деталях.
Разговоры затихли, и Войцех услышал, как расставляются на столе какие-то предметы, что-то шелестит и брякает. Готовятся к обряду, — подумал он.
Войцех напряженно соображал — что делать? Ситуация выходила наиглупейшая. Но хотелось получить из нее возможно больше выгоды. Он помнил, как Павлыч развенчал его обвинения в адрес старухи, поэтому надо было убедиться в том, что они действительно колдуньи. А что потом? — он боялся их спугнуть. Но и упускать не хотел. Пометавшись мыслями среди нескольких дерзких планов, вроде тех, что выскочить прямо сейчас и повязать их всей кучей путами, применив ахно-шокер, он все же успокоился на самом безрисковом — подождать, пока закончится обряд и проследить за ними, в особенности — за обладательницей стоптанных туфель и полных ног. Похоже, именно она тут заправила. Кто знает, из скольких человек состоит их тайное общество на самом деле, может и не Евдокия там главная вовсе, а есть кто-то еще, типа старухи Райхенбах, сидит в логове, как паук, плетет колдовские сети.
Но самое возмутительное во всем этом было то, что по отчетам ответственных за бытовое колдовство сотрудников полицмагии, всё в Малых Вещунах было тихо и спокойно. Что это? Халатность? Разгильдяйство? Или…
Войцех почувствовал запах воска — колдуньи зажгли свечи, и вскоре потянуло пряным запахом эфирных масел и жженых трав. А следом раздался ласковый и степенный говор Евдокии:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота,
выйду в чистое поле, в подводосточную сторону,
в подводосточной стороне стоит изба,
среди избы лежит доска,
под доской тоска.
Слова лились неторопливой мелодией, в которой Войцех чувствовал некий ритм. Голос у Евдокии, низкий, с приятной хрипотцой, словно был создан для таких вот напевов, вслушиваясь в которые, Войцех вдруг понял, что поток слов идет непрерывно. Евдокия не делала пауз между строками для того, чтобы набрать в грудь воздуха — вдыхая, она продолжала говорить.
Внезапно второй голос, принадлежащий обладательнице божественных икр и бархатных туфелек Марчелле, начал читать тот же самый заговор с самого начала:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота…
Сочный и нежный он наложился новым рисунком на фон низкого голоса Евдокии и слился с ним в дуэте. Только Евдокия продолжала начитывать заговор: «Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается…», и слышать это сочетание голосов и разночтение было необычно, мозг Войцеха попытался раздвоиться и угнаться сразу за обоими, отчего голова немного закружилась и поплыла. Он силился отделить один голос от другого, чтобы расслышать слова первого, как к этим двум присоединился третий:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота…
И теперь уже три голоса сливались в единый ритмичный говор, в котором трудно было разобрать отдельные слова и тем более фразы, но разложенный на голоса напев затягивал, было в нем то колдовское, к которому он всегда, с тех самых пор, как встретил старуху Райхенбах, хотел приобщиться и изучить глубже, досконально, потому что именно в нем крылась сила старухи, — но жизнь все время уводила его куда-то в другую сторону.
Вскоре он бросил попытки разобрать слова заговора и просто слушал, а потом незаметно для себя погрузился в мысли о том, что произошло с ним за последний день. Закрыв глаза, он вдруг так ясно увидел Гошу, ее крепкую фигуру, услышал ее приятный и решительный голос. Почувствовал ту притягательную силу, которой обладали некоторые, немногие русские, с которыми ему приходилось общаться, в бурлаках. Откуда это в ней? — думал он. — Она живет так, будто бы не нуждается в ахно-энергии. Весь мир нуждается, а она нет. И тем не менее она ищет ее, и хочет что-то понять, узнать. Вопреки. Все давно успокоились — пять десятилетий исследований и никаких сомнений в природе бурлаков: если человек пуст, значит он пуст, и ахно-волнам в нем взяться просто неоткуда. А она ищет. Зачем? Что и кому она хочет доказать?
Несмотря на то, что он сразу же записал Гошу в преступницы, и это только вопрос времени, когда ее поймают, ее непреклонность и настойчивость вызывала у него уважение. Ведь он и сам всю жизнь боролся, и борьба эта была непростой. Он чувствовал, как нечто общее объединило их с Гошей, обмотало одними путами, сроднило.
Он поймал себя на том, что допускает величайшую ошибку, нарушает первую заповедь полицмага — быть беспристрастным. Но сейчас ему казалось, что у Гоши могли быть свои причины ввязаться в это преступление, причины, более серьезные, чем их с Кларой дружба, чем ее преданность старухе Райхенбах, и более глубокие, чем Закон. Если быть точнее — ничего общего с ним не имеющие.
Что-то изменилось.
Войцех с усилием вынырнул из своих мыслей и вдруг понял, что наступила тишина. Колдуньи не читали больше заговор, не чувствовался запах ароматических масел и жженых трав, но самое главное — ноги исчезли! Погруженный в свои мысли, он не заметил, когда это произошло. Не было даже скатерти, которой был покрыт стол, и со своего места ему теперь открывался более широкий вид на помещение, в котором он находился. Это была комната в каком-то деревенском доме, с дощатым, давно не метенным полом, с бревенчатыми, небелеными стенами, совершенно пустая, если не считать стола и четырех стульев, на которых сидели колдуньи и их посетительница. Из окна, заклеенного старыми газетами, пробивался тусклый дневной свет. Неплотно прикрытая дверь поскрипывала петлями на сквозняке.
Войцех попытался выбраться из-под стола, но оказалось, он так затек, что смог только вытянуться на грязном полу и лежать некоторое время, растирая мышцы на ногах и руках.
— Какой же ты осёл, Войцех! — ругал он сам себя. — Распустил уши, как малолетняя школьница. Пойди теперь, найди этих ведьм!
Он с трудом поднялся на карачки и выполз из-под стола. Затем встал и на негнущихся ногах, стараясь ступать как можно тише, подошел к двери. Под его весом доски нещадно скрипели, и он еще раз поразился — как он мог упустить момент, когда все закончилось и женщины ушли. Он посмотрел в щелку между дверью и косяком, а затем приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Дом утопал в зарослях заросшего сада — яблони, на которых после цветения завязались плоды, кусты смородины, вишни и ирги, буйные заросли когда-то культурных цветов и трав, а сейчас — одичавших и взлохмаченных, подобно Гошиным волосам. От тоскливой нежности, внезапно возникшей в его сердце при мысли о Гоше, он разозлился на себя и сплюнул. Это от переутомления, — решил он. — Ведь не спал… — Войцех посмотрел на небо, нашел солнце, сползающее в закат, и понял, что просидел под столом почти весь день.
«День! Я провел тут целый день!»
Он пошел по едва видимой тропинке и обнаружил старый, местами заваленный штакетник и приоткрытую калитку, за которой узкая, поросшая короткой травой колея, вилась между таких же заброшенных садов.
Направо или налево? — растерялся он, и тут же хлопнул себя по лбу. У него же есть голодное око! Око, которое ему задолжало.
Он достал его из кармана, сжав скользкое студенистое тельце, прошептал: «Домой! Плату ты сегодня уже получил. Авансом», и бросил его на дорогу. Око шмякнулось в траву, полежало немного, чмокая, и выкатилось на ближайшую к Войцеху колею. Повертелось на месте, покатилось туда-сюда, и уверенно двинуло направо.
Войцех рванул за ним.
Внезапная обжигающая вспышка ослепила его и погасла. Войцех остановился, мотая головой.
Глаза еще привыкали к нормальному свету, а Войцех уже понял, что только что полыхнула его камуфляжная шпионская сеть. В носу щекотал тошнотный запах сгоревшей шерсти, немного опаленная кожа на лице и руках пылали. Что это было?
Ведьмы ушли, а защита осталась? Да они не так просты, как кажутся, раз могут такое.
Что ж эта сетка сослужила ему хорошую службу сегодня… и вчера. Теперь нужно быть вдвойне осторожным.
Голодное око скрылось за поворотом, и он ускорил шаг, чтобы догнать его. Места были малознакомые, но кажется, он догадался, куда его занесло. О полузаброшенном дачном поселке «Фантом-2» ходила дурная слава. И бродить тут по ночам Войцеху вовсе не хотелось. На кладбище, например, было намного спокойней. Он шел в вечерних сумерках, вглядываясь в колею, но око словно провалилось. По его меркам он должен был догнать его уже давно. Куда оно делось? Все таки, ахно-генетики, что работают при госаппарате, — халтурщики. Никогда на их разработки нельзя положиться полностью. Уже не в первый раз снаряга подводит его в критический момент.
Ему снова на ум пришла Гоша. А ведь бурлакам устройства с использованием ахно-энергии и вовсе неведомы. Как-то же они выживают?
Надо определить в какой стороне город. Он огляделся — решение нашлось само — огромная береза, растущая у калитки одного из заброшенного домика. Кряхтя и ругаясь, Войцех взобрался на нижнюю ветку. Он хотел было подниматься дальше, как вдруг на пороге дачного домика, у которого росла береза, увидел темный силуэт и ослепительные вспышки света.
Войцех замер. Кто бы это ни был, живой человек в «Фантоме-2» не к добру. Затаив дыхание, он наблюдал за маленькой согбенной фигуркой. Это был старик, с блестевшей в вечернем свете лысиной, обрамленной седым пушком волос. Он что-то мастерил, и из этого «что-то» то и дело искрило рваными изогнутыми молниями. Старик бормотал, время от времени похохатывая. Было много подозрительного, странного и необъяснимого в его движениях, в приглушенном голосе и в нервном и нездоровом хихиканье — дом, как и сад явно не использовался много лет, Войцех не видел даже тропинки от калитки к крыльцу, на котором расположился дед, даже примятой травы от того, что тут прошел хотя бы раз человек. А потом его взгляд разглядел в промежутках между молниями свою потерю — голодное око. Срываясь с металлических дисков, установленных друг напротив друга, разряды, устремившись к центру, образовывали искрящий шар. В центре этого шара и находилось око.
Что за чертовщина? Время пошло вспять? Голодное око — табельное оружие сыщика-полицмага, наряду с камуфляжной шпионской сетью, ахно-путами и шокером. Это знал каждый. Каждый! За одно только прикосновение к этим святая святых можно было схлопотать срок. Но воровство… Войцех припомнил историю, как лет десять тому в небольшом городке на Севере ярые, но тупые уголовники напали на участок полицмагии и утащили всю снарягу. Их выследили всех до единого, и дали пожизненный срок. Долго и основательно освещали этот процесс в прессе — правительство тогда позаботилось о том, чтобы донести до каждого жителя Объединенного государства, что снаряжение полицмага неприкосновенно. Запомнили все. С тех пор такого не случалось.
И вот теперь Войцех наблюдал, как его голодное око какой-то старый хмырь поджаривает на молниях, будто шашлык на вертеле. Невероятно!
Стараясь не шуметь, Войцех спустился с дерева и достал из нагрудного кармана куртки ахно-путы. Расправив жгут, извивающийся змеей, он прокрался ближе к крыльцу и притаился за кустом. Даже если он и нашумел, этот клоун, похоже, не услышал, поглощенный своими фокусами.
Око, подвешенное на обычную проволоку, уже не сопротивлялось. Оно скукожилось и стало похоже на печеное яблоко, при каждом новом разряде, слабо дергалось и сипело, выпуская влагу.
— Еще разок, малыш, хе-хе-хе. Откуда ты такой на седую голову дедушки Отто?.. — ворковал старик. — Что ты, а? Выкидыш упыря?..
Войцех решил не медлить. Голодное око без сомнений уже инвалид, но сыворотку из слез беладонны на дожитие оно честно заслужило.
Путы взвились плетью и мгновенно охватили старика со всеми его «игрушками» тройным перекрестным кольцом. Войцех в два прыжка оказался у крыльца. Но его встретили лишь истерзанное око и безжизненный жгут. Старик с железяками исчез, будто его и не было.
Войцех сел на крыльцо и закрыл глаза руками.
Что за чертовщина кругом творится? Неужели это была галлюцинация? Он взглянул на голодное око и на путы. Одно явно не дотянет до рассвета, если он не пошевелится. А вторые напрочь лишены ахно-энергии и стали обычной веревкой, хотя заряд в них заложен основательный. «Упырь»? Он сказал «выкидыш упыря»?
Про упырей-ахногенов ходили слухи. Но пока что в Российской губернии реальных случаев упырей, забирающих ахно-энергию у людей, зафиксировано не было. Выкачивать ахно-волны оставалось прерогативой государства, и делало оно это таким образом, что люди сами несли ее. Ибо ученые давно доказали, что когда человек отдает ахно-волны добровольно, то качество и количество всегда на высоте, чем если его заставлять.
Но это государство, у него есть специальное оборудование — терминалы со встроенными могуто-камнями. А так, чтобы один ахноген забрал энергию у другого — таких упырей пока еще ни одного не изловили.
Но это не значило, что их не существует.
Войцех устал.
Ночь уже спустилась на заброшенные сады, надо было уходить, а он не мог пошевелиться. Голова болела, и отказывалась соображать. Тошнило. Но оставаться здесь тоже было опасно. За то время, что он тут пробыл, он потерял почти все свое снаряжение, наткнулся на два преступления, а ночь еще даже не началась как следует. Что будет, если снова появится «дедушка Отто»? Его передернуло. Нет уж.
Он приложил к радужке ока палец. Око слабо лизнуло и вздохнуло. Сил добраться до крови у него не было. Тогда Войцех проколол палец ржавым гвоздем, найденным тут же, и выдавил несколько капель. Голодное око медленно поглощало кровь, так, что в душе Войцеха шевельнулся червячок жалости. Тварь, а тоже жить хочет. Когда, око чуть расправилось и перестало напоминать урюк, Войцех запихнул его в нагрудный карман, путы сложил в другой, и освещая путь могуто-камнем, двинулся легкой рысцой в направлении, которое раньше указало око.
Домой он ввалился глубоко за полночь, упал прямо в коридоре, даже не заперев дверь, и тут же провалился в глубокий сон.