— Хр-р-р-р-р-р-мня-мня! — ревел двуглавый скелет, раскрывая ощеренные пасти, мерзко похрюкивал, причмокивал и тянулся тремя костлявыми руками к Кларе. Не дотягивался, посвистывал от досады и снова: — Хр-р-р-р-р-р-чам-чам! — и снова тянулся.
Клара вскрикнула от ужаса, подскочила, и скелет пропал. Она сидела на своей кровати в розовой пижаме, а в гостиной, на разложенном диване спала Гоша, разметав в стороны руки и сотрясая окружающее пространство мощным храпом. Свет пробивался сквозь плотно задёрнутые шторы — не определишь, сколько времени. Было понятно одно — день.
Клара несколько раз глубоко вдохнула, чтобы унять бешеное сердце. Чувствуя, что не сможет больше заснуть под такие рулады, она тихонько встала, и на цыпочках выскользнула из спальни, прокралась мимо Гоши к окну. Дверь, всегда скрипучая, в этот раз открылась и закрылась бесшумно, преисполнившись гостеприимством, и решила не мешать отдыхать гостье.
«Как в детстве!» — с умилением думала Клара, недоумевая, как она оказалась в кровати. В душе распустились трогательные бутоны воспоминаний, когда они с Гошей девчонками шептались до тех пор, пока сон не морил их далеко за полночь.
Клара отодвинула шторку и выглянула в окно. Солнце, усевшись на крышу соседнего дома, весело запускало пыльные лучи в гостиную. «Часа четыре дня, — определила Клара. — Однако!»
На лавочке под окнами собралась группа старух. Клара вспомнила вчерашний день и, что самое ужасное, — ночь. «Уж не обо мне ли с Гошей они судачат?… Ну точно! Кто-то из этих хрычовок подскочил ни свет ни заря и спалил нас!.. Жди полицмагов, Кларисса фон Райхенбах!».
В подтверждении её слов в кухне глухо грохнуло.
«Ну уж нет! — прикрикнула она на вскочившие мысли и заметавшееся зайцем сердце. — Я трупа не испугалась, а тут каких-то ищеек забоюсь?!»
Из напольной вазы она вынула икебану, перехватила поудобней двумя руками и бесшумной розовой тучей прокралась к кухне. Дверь оказалась притворённой — тем лучше — застанет врасплох, кто бы там ни гремел. Из кухни раздавались приглушённые голоса. Клара различила двоих. Говорили на пониженных тонах — слов не разобрать. Первый, низкий и гулкий тёк горной рекой, второй, сухой и отрывистый, изредка постреливал. Этот второй показался Кларе знакомым. Да и первый она тоже слышала, причем совсем недавно. Что ж. Терять ей нечего! Она глубоко вдохнула, замахнулась вазой и приоткрыла дверь, готовая к любому…
Но только не к такому!
На металлическую швабру-лентяйку, закреплённую на нижней перекладине табуретки, приладили как-то профессора Кравцова. Обмотали бинтами, надели на оголённые местами рёбра ту самую блузу Клары с оторванным рукавом, что неудачно сносила она в ремонт. Изрядно поношенная полубезрукавка органично села на потрёпанного смертью профессора, смягчив образ восставшего из ада, и даже привнеся романтическую ноту.
Швабра намертво срослась с табуреткой, и под воздействием профессорских чар, работающих, кстати, на Кларином могуто-камне, табуретные ножки заменили ему свои, оставленные в саркофаге. Да, маленькие, но зато четыре!
В оранжевом от плотно задёрнутых занавесок мареве кухни профессор ловко выхватывал из разложенных на разделочном столе пакетиков со снадобьями какой-то один, нюхал его, закатив бельма, прикладывал к сердцу, а точнее — к могуто-камню Клариссы, отрывал зубами кончик и добавлял несколько крупинок в бурлящую на плите черырёхрогую перегонную колбу. Трогал пар стремительным языком, затем вдыхал носом, щёлкал зубами и приглушённо рокотал:
— Бадьяна маловато, Грета, ты не считаешь? Надо, чтобы он проникал в мозг, но не затрагивал сердце, отключал реальность, но оставлял инстинкт самосохранения.
— Тогда плакучий мох, Ильюша, — коротко отвечала вновь ожившая фотография бабушки.
Ну как ожившая… Ну как фотография… Пустая рамка стояла тут же, среди разложенных рядками пакетиков. А бабушка, сохранившая свой фотографический размер, ходила меж конвертов, достигавших ей примерно до пояса, пинала их ногами и растаскивала по сторонам. Волосы её выбились из пучка и седыми прядями спадали на плечи. Длинное чёрное платье, в котором её похоронили, облегало немного сутулую от старости, худощавую фигуру. Глаза светились, и сама она выглядела удивительно свежо и помолодевши.
«Это не полицмаги, слава Богу! А я-то испугалась, глупая! Но…»
— Грета?!. Ильюша?!. — произнесла Клара, не веря своим ушам и распахнула дверь. — Что всё это значит?!
Профессор от неожиданности развернулся и отпрянул к окну. Занавеска всколыхнулась от устроенного Кларой сквозняка, взлетела к потолку и запуталась о его лысую голову.
— Окно закрывай! — грозно прикрикнула бабушка. — Кларисса! Где твои манеры?!
— Добрый день, малыш! — сиплым, каким-то не своим голосом произнёс Николаша с открывшегося на миг подоконника. — Много спать — добра не видать! Умывайся, чисти зубы. Дадут хлебца, дадут и дельца, — и затих, будто сказал все, что знал. Профессор одной рукой заправил непослушную шторку на место.
— Моя аварийная ахно-ситуация, — виновато пробасил профессор. — А мы тут с Гретой… твоей бабушкой… понимаешь ли…
Он полыхнул огнём глаз, но в оранжево-солнечном свете это выглядело совсем иначе.
— Ты слышала Николашу? Иди, умойся! — приказала бабушка, и многолетняя привычка её слушаться, как всегда, сработала. Клара, прикусив губу, поставила вазу в угол и отправилась в ванную.
— Свари кофе и достань из холодильника сыр, — услышала она сердитый шёпот бабушки. — Ребёнок проснулся, не видишь?!
«Как это они так поладили? Как это бабушка, будто бы навсегда ожила, без всякого пунша? Как это они друг друга так называют, будто знакомы лет сто?..» И ещё много «как это» крутилось у неё в голове, пока она умывалась.
Выспавшаяся и умытая, она почувствовала себя маленькой, как в детстве, когда могуто-камень ещё не выдали, и страшно было что-то нечаянно намагичить. Рядом всегда была бабушка, с ответом на любой вопрос, уверенная и решительная. Как сейчас.
Кухня необратимо изменилась. И дело было даже не в том, что на клочке пространства в семь квадратных метров собралось слишком много народу — Гоша сидела напротив, блестя счастливыми глазами и мокрыми после душа волосами, профессор Кравцов переставлял табуретныt ножки, то и дело подливал кофе в чашки и подкладывал невесть откуда взявшееся вкуснейшее воздушное бизе. А бабушка, усевшись на хлебный мякиш, как в кресло, руководила всеми, кто находился в её поле зрения.
Не сразу, а только когда Клара протиснулась между окном и столом, куда обычно вжималась Гоша, она поняла, что именно в кухне не так — батарея, всё то же бурое чудовище, висела на своём законном месте абсолютно сухая. Ни в одной щели не пузырилась гадостная жижа, не мокла и не плакала горькими ржавыми слезами. Не стояли под ней баночки и плошки, не раздавалось раздражающего плюханья.
Да и не в этом даже заключалась неуловимая трансформация этого живого пространства. А в том, что впервые, сколько помнила себя Клара, то есть почти полста лет, появилась здесь другая энергия. Надёжная. Основательная. Добротная. И не профессор Кравцов её излучал, это уж точно. Вон как его пришнуровали к швабре, намертво, — не сам же он себя так.
— … тёплые вещи. Аптечка. Фонарь, — ворвался в её мысли бабушкин требовательный голос. — Смену белья и зубную щётку. Кусок мыла и туалетную бумагу. И деньги! Это самое важное!
— Деньги? — повторила Клара, вдруг вспомнила и подскочила, отодвинув от себя стол: — Деньги! Кто-нибудь рассчитался с Иннокентием?
Гоша яростно закивала головой, приложив палец ко рту.
— Кларисса, не отвлекайся. Слушай и запоминай, что говорю! — прикрикнула бабушка. — Опять всё прослушаешь и будешь потом хлопать глазами! Повтори, что я сказала!
— Деньги… — послушно повторила Клара.
Бабушка закатила глаза:
— Боже!.. Гоша, хоть ты слушаешь?
— Конечно, Гретхен. Не переживайте. Я всё необходимое уже собрала. Меня больше волнует сам процесс… Эм-м… Перемещения.
— Что за… — хотела спросить Клара, но бабушка перебила.
— Да, процесс… Господин Кравцов, как отвар?
— Слишком много переменных, фрау Райхенбах… Такое дело… Тут филигранная точность нужна…
Клара вдруг осознала, что совсем ничего не понимает — что-то происходило здесь и сейчас на этой кухне. Что-то важное, в чём она участвовала, но ещё об этом не знала. Знала бабушка, знал профессор Кравцов, знала Гоша и даже Николаша. Знали все, кроме неё. Как всегда!
— Могу я спросить, — раздражённо и требовательно произнесла Клара, отметив, как официально при них с Гошей разговаривают эти двое. Никаких тебе Грета и Ильюша. Но не почудилось же ей! — Кто и куда собирается? Профессор! Вы что-то вспомнили? Гоша! Не молчи. Что происходит?
— Ах, ну да! — спохватилась бабушка. — Много спать, Кларисса — дела не знать! Эту книгу необходимо найти! — в ее голосе появился металл. — Николаша нам тут за ночь столько рассказал… За то время, что меня нет и нет господина Кравцова, мир сошел с ума. Не такого будущего для людей хотел Илья Васильевич, когда открыл ахно-волны. Гоша права. С этим нужно что-то делать. И книга поможет понять, что именно. Гоша, введи Клару в курс.
Профессор щёлкнул зубами. Гоша набрала в грудь воздуха. И в этот момент дверной звонок заполнил маленькую квартиру тревожным перезвоном колокола.
— Иди, открой, — приказала бабушка. — Быстрей!
Гнев схлынул, уступив место ожившим страхам.
— Полицмаги! — выдохнула Клара.
В глазах потемнело.
— Не говори ерунды, Кларисса! — перекричала бабушка трезвон. — На квартире защита от полицмагов. Я ее сразу установила, как только поняла, с чем вы связались. Открой скорей, пока мы не оглохли!
Клара, справившись с подступившей паникой — бабушка не будет зря говорить — выползла из своего угла, и открыла входную дверь.
На пороге стоял Иннокентий.
— Ах! Это вы! — с облегчением выдохнула Клара и нервно хихикнула над своим испугом.
Выглядел он свежим — в чистой рубахе и джинсах, побритый и с неизменной сумкой с инструментами. Правда лицо выражало гамму чувств: растерянность, испуг и, сквозь все это решимость.
— Не знаю, кого вы ждали, фройлян. Но… Видите ли… Деньги.
В парадной на первом этаже у кого-то щёлкнул замок. Клара схватила слесаря за рукав и втащила в квартиру. Закрыла дверь, приложила ухо и послушала.
— Говорите тише, Иннокентий. Тут кругом уши. С вами не полностью рассчитались?
— Хм… И да… И нет….
— То есть?
— Видите ли… Фройлян Наташа оплатила, как договаривались — золотыми старинными монетами. Я положил их в тот же карман, — он хлопнул себя рукой по груди и смутился. — Карман в робе. Мда… В общем, сегодня утром монет не оказалось.
— Вы потеряли их?
— Нет, фройлян. Карман на замке.
— Их украли?
— Хм… Нет. Это исключено. Они просто исчезли.
Клара испугалась. Бабушкины монеты… Кто знает, что она с ними делала, будучи живой. С другой стороны, она сама тогда сказала, какую шкатулку искать… Ах! — выдохнула Клара с облегчением. Бабушка же живая. Да у неё и спросить!
Она решительно провела слесаря в кухню и объявила о пропаже.
Наступила пауза. Все молчали, глядя на фигурку Гретхен. Задумавшись, она сидела на хлебной краюхе, хмурилась и пристально смотрела на Иннокентия. Под её колючим взглядом слесарь замкнулся, а на лице его проступило упрямство. Не глядя на бабушку, он произнёс, обращаясь к Гоше:
— Ладно, фройлян. Когда вы меня с ниппелями надули… Это было даже забавно. Я оценил шутку… Я не в претензии. А монеты действительно редкие и дорогие, это сразу видно. Вы знаете мой тариф. Приму и таюны.
Щёки Клары вспыхнули — стыд-то какой! Чтобы Райхенбахи не оплачивали счета!
Но бабушка опередила.
— На комодах возвратное заклятье, — отчеканила она сухо. — Все вещи, что в них лежат, куда бы они ни попали, возвращаются на место. Только так я могла защитить фамильные ценности Райхенбахов от твоего легкомыслия, — она строго посмотрела на Клару, отчего ей захотелось провалиться. — И от краж… Но уговор дороже денег. Примите нашу благодарность за починку батареи, уважаемый мастер, и за помощь, которую оказали сегодня моим девочкам. Кларисса, принеси шкатулку.
Сгорая от стыда и обиды, Клара вытекла из кухни. Это же надо — столько лет прошло! Жизнь прошла! А бабушка до сих пор продолжает её стыдить будто нашкодившего кота! А ведь за все эти годы Клариса открывала комод всего-то пару раз… Нет, три. Ну или четыре… Да неважно! Не брала она ничего оттуда и всё! Не брала, потому что… Да потому что не могла найти то, что искала! Ах вон оно что — заклятье!.. Ну, бабушка!
Открыв комод, она сразу увидела шкатулку. Всегда бы так! Схватила её и поспешила назад. На кухне шло бурное обсуждение.
— … намного больше, если согласитесь! — вещала бабушка.
«Опять я всё пропустила!» — с досадой подумала Клара.
— Насколько — намного, фройлян?
— Можете назвать свою цену, Иннокентий. Подумайте хорошо. Богатство Райхенбахов не безгранично, но отблагодарить за безопасность отпрысков рода мы сумеем.
«Безопасность?»
Руки Клары мелко задрожали. «Так и знала — они затеяли что-то сомнительное! И это бабушка рассказывает о моём легкомыслии?!». Она глянула на Гошу. Но та с уверенной решимостью сверлила взглядом Иннокентия, всем видом демонстрируя, что отказа она не потерпит, пусть только попробует. Клара поставила шкатулку на стол и встала в угол.
Бабушка подошла к ларцу, который был ей по плечо, повернула двумя руками ключ и откинула тяжёлую крышку.
Несколько монет сияли неоновым светом.
— Вот они… Господин Кравцов, прошу вас — номер тридцать семь, флюидированная беладонна. Гоша, вынь монеты.
Профессор сыпнул перед Гретхен немного серого порошка. Когда пять монет улеглись у ног бабушки, она зачерпнула немного, пошептала что-то и посыпала монеты одну за одной. Они перестали светиться и обрели свой потёртый вид.
— Забирайте, Иннокентий. Теперь не исчезнут.
Слесарь сгрёб монеты одной мозолистой лапой в другую, спрятал в карман, застегнул на пуговку.
— Благодарствуйте, фройлян.
— Так что, — спросила бабушка, глядя на него снизу вверх. — Мы можем на вас рассчитывать?
В этот момент на плите пыхнуло зелёным огнём и все четыре рога колбы истекли вонючей пеной. Профессор запрыгал вокруг печи на табуретных ножках и защёлкал зубами.
— Скорей! У вас три минуты.
Настенные часы угодливо преобразились и приняли образ секундомера. Стрелка резво побежала, отцыкивая обратный отсчёт.
В руке профессора оказались карманные часы — те самые, из бабушкиного комода, с откидной крышкой. Покрутив пальцами слева и справа от циферблата, он щёлкнул зубами, отложил их и разлил пенную, исходящую паром, жидкость по двум бокалам. Приготовился наливать третий и замер в ожидании решения Иннокентия.
Бабушка пристально смотрела на слесаря.
Гоша бросилась в переднюю, притащила оттуда солидный рюкзак и хлопнула слесаря по плечу:
— Решайся. Такой шабашки больше за всю жизнь не сыщешь, — вид у нее был такой, словно она собиралась в морское путешествие, легкое и веселое. Но Клара то чувствовала…
— Ну?! — нетерпеливо спросил профессор.
Иннокентий, почесал затылок, подбородок, что-то прикинул, повел бровью и махнул рукой.
— Добро, фройлян.
Профессор наполнил третий бокал.
— Главное, помните! — пробасил он, когда Гоша сунула в руки по бокалу Кларе, слесарю и взяла свой. — Главное, помните! — повторил он и замер.
Все ждали его. А он застыл, глаза закатились и таращились бельмами.
— Этого ещё не хватало! — с досадой сказала бабушка, глянув на часы.
Глаза профессора вернулись, полыхнули и он спешно вылил себе остатки варева. Получилось с полбокала. Потом накрутил цепочку с карманными часами себе на запястье, щёлкнул зубами, стрельнул плетью языка в бабушку и виноватым баском произнёс:
— Вспомнил кое-что! Нет времени рассказывать! С ними пойду!
Бабушка окинула его скептическим взглядом:
— Аккуратней. Не светись особо. В таком-то виде…
— Ну! Понеслись! — кивнул профессор и поднял бокал.
Чокнулись, выпили.
Клара смирилась. Кривясь от отвращения, пила маленькими глотками горячее, пахнувшее зелеными клопами варево. В конце концов, Гоша с ней. Кажется, у них с профессором всё решено и продумано. И слесарь тоже. От него исходила такая могучая сила, что Клара в её ореоле чувствовала себя уверенней. И бабушка в курсе и даже одобряет затею. А, значит, ничего страшного и опасного быть не должно.
Её замутило. В глазах потемнело, в ушах зашумело. Кухня замельтешила, закрутилась с космической скоростью. Затошнило. Мысли Клары полетели вместе с кружащимся потоком. Она попыталась зацепить хоть одну, и вскоре ей это удалось. «Главное!» — сказал профессор. «Помните!» — сказал он.
А что помнить? Что главное?!
Клара силилась выудить из омута, что же главное, и не могла. Но чувствовала, что это нить, та самая, за которую надо держаться. И она протянула руки и как следует ухватилась за неё.
«Главное!.. Помните!..»
Клара плавала в разноцветном мареве, где то и дело взрывались петарды и шутихи. Ее беспорядочно носило из стороны в сторону, как осенний лист, и нить, за которую она цеплялась, она давно потеряла. Она искала ее, размахивая руками и бросая обрывки заклинаний, которые ломтями возникали в голове, и тут же замещались новыми.
Наконец, почудилась невероятная картина: ночной сумасшедший город, летящий огнями навстречу. Но, боже мой!
Кларе нестерпимо захотелось рассмотреть ускользающие образы: огни витрин таят где-то позади, длинные черные волосы — длинные волосы у Гоши?! — раздуваемые потоком воздуха, таким плотным, что перехватывает дыхание, будто она несётся вперёд на немыслимой скорости, щекочут её, Клару, по лицу, и она видит только ее затылок. И руки, оголённые до плеч, сильные и крепкие руки Гоши, которые держат руль опасного механического чудовища, что своим рокотом перекрывает шум стремительных улиц. Это, несомненно, Гоша! Это её духи́, горьковато-резкие, её плечи впереди, хоть на них и нет привычного балахона одежд, хоть и облегает неожиданно стройную фигуру немыслимое платье с открытой спиной.
Вдруг из подворотни выскочил и побежал наперерез какой-то человек.
Гоша резко затормозила и перекричала рёв мотора:
— Куда тебя несёт, придурок!
Клара взвизгнула и вцепилась в неё. И в следующий миг обнаружила себя сидящей за спиной подруги и обхватившей её руками. Живой!
— А! Вот и ты! — услышала она весёлый голос Гоши. — Все в сборе!
Клара хотела сказать, чтобы Гоша остановила эту чудовищную езду, но не могла. Её сотрясало от вибрации мотора. Встречный ветер свистел в ушах и хлестал по лицу мощными потоками — страшно открыть рот. Маленькие мушки больно вонзались в кожу лица, норовили попасть в глаза. Клара сощурилась и отвернулась, спряталась за Гошу.
Справа неслась коляска, подпрыгивала на асфальтовых трещинах и громыхала, как пустое ведро. Иннокентий, обхватив ручищами профессора, пучил глаза. Его коротко-стриженные волосы немного отросли и стояли дыбом. Он так плотно сжимал челюсти, что Клара разглядела гуляющие от напряжения желваки.
У профессора лицо обрело человеческий вид — тонкие губы кривились в оскале. Глаза навыкате, напряжённо всматривались в летящий навстречу город. Он придерживал одной рукой шляпу, второй… а вторая осталась в саркофаге — вспомнила Клара. Вместо неё развевался рукав пиджака на встречном ветре. И вообще, профессор выглядел денди. И если бы не было так страшно, Клара подивилась бы такой метаморфозе. А пока… Она повернула голову влево.
Их обгоняли автомобили, отражающие глянцем искры города, обдавали зловонием бензина, запах которого Клара нюхала лишь однажды на уроках истории — куда это их занесло? Сердце трепыхалось и вибрировало. Она могла лишь судорожно сжимать ногами седло, на котором сидела верхом, а руками уверенную скалу Гошу.
Рядом с ними, шурша шинами, поравнялась чёрная машина, такая длинная, что Клара не смогла увидеть её всю сразу. Окно опустилось и из темноты оконного проёма показалось молодое небритое лицо, на губах кривая ухмылка, на глазах зеркальные очки.
— Эй, девочки! Поехали с нами!
«Девочки?!» — задохнулась Клара.
— Куда ехать, роднуля? — услышала она звонкий голос подруги и не поверила своим ушам. «Роднуля?!»
— В Хмельную чайку!
— Давай вперёд! Мы за тобой! — Гоша махнула правой рукой, отчего железного коня мотнуло влево, и они едва не выехали под колёса встречки. Люлька оторвалась колесами от земли, лицо слесаря застыло стоп-кадром в ужасе. Гоша вырулила в свою полосу, наклоняясь в унисон махине. Сигнал клаксона оглушил и унёсся вдаль. Длинный автомобиль набрал скорость и скрылся впереди, бликуя огнями города. Гоша расхохоталась радостно и, Кларе показалось — зло, отчего стало не по себе. Что не говори, Гоша была шумной, упрямой спорщицей, надоедливой занудой, но злой — никогда! Злая Гоша — к добру это или нет? Впрочем, злость могла Кларе и показаться в этой неистовой гонке.
Тем временем городских огней становилось меньше, дороги пустынней, улицы безлюдней. Вскоре они свернули на тёмную аллею, освещённой редкими фонарями, вызвавшей в памяти Клары смутные знакомые образы. И Гоша наконец-то остановила адов механизм.
Перед ними возникло невысокое строение, теряющее формы в темноте. Два фонаря по бокам от деревянной, обитой железными скобами, двери освещали блекло-серые стены, размашистые буквы над входом: «Хмельная чайка» и ряды потухших автомобилей.
Гоша спрыгнула с монстра первая и подхватила повалившуюся кулем Клару.
— Вау, Кларисса! Какое прелестное колдовство!
Она помогла Кларе обрести равновесие и восхищённо присвистнула. А Клара ахнула в ответ: от Гоши, которую Клара знала с тех пор, как себя помнила, остались сверкающие от радости глаза, тяжеловатая нижняя челюсть и высокая грудь, которая не торчала, как обычно, корабельным бушпритом, а сияла красивыми округлостями, обрамленными глубоким декольте шикарного тёмно-зеленого в тон глазам платья. На неё смотрела сногсшибательная светская дама с гривой длинных блестяще-черных волос по пояс, стройной фигурой и неприлично пухлыми губами.
— Что это, Гошенька?
Гоша взяла дрожащую от езды Клару за подбородок, как делала это в юности, когда они сбегали с уроков на танцы, и мягко поцеловала в нос. И как тогда, в душе Клары взыграл кураж — будто и не было за плечами прожитого десятилетия. Она обнаружила себя тоже в платье, удивительного василькового цвета, кудрявую блондинистую копну на голове, а на ногах босоножки со сверкающими бабочками на высоченной шпильке.
В целом было всё неплохо. Но… Тревога сжала сердце Клары — куда они опять вляпались?
— Гоша, может, ты объяснишь?
— Это же “Харлей”, Кларисса! Ты хоть представляешь, какая это легенда?!
Гоша восторженно обежала вокруг затихшего монстра. Пнула колесо, понажимала рычаги и кнопки. Взгляд её наконец-то упал на коляску, и она расхохоталась, безудержно, от всей души.
— Профессор! Вам Иннокентий не жмёт?
Профессор Кравцов крутил головой и пытался одной рукой высвободиться от железных объятий слесаря, который в оцепенении, продолжал смотреть вперёд и держать мёртвой хваткой профессора, как спасательный круг.
— Приехали, Иннокентий! Ваша остановка! — прокричала Гоша в ухо слесарю, и тот наконец-то ожил. Похлопал глазами, пригладил стоящие торчком волосы и недоумённо воззрился на Гошу:
— Етить его!..
— У нас мало времени! Нечего рассиживаться! — недовольно пробрюзжал профессор. — У меня спина затекла!
Гоша раздражающе загоготала. Клара, убив её взглядом упрёка, поспешила помочь двум барахтающимся в люльке мужчинам. Оказалось, у профессора чудесным образом отросла нога, и он, поддерживаемый Иннокентием, с одной стороны, и Кларой — с другой, встал на свою одну.