«Хмельная чайка» приветливо распахнула дверь, и странная с виду четверка окунулась в омут густого табачного дыма, алкогольного духа и тихой музыки.
Гоша вошла первой и уверенно направилась к свободному столику. Клара, увидев своё отражение в зеркале, бросила профессора и замерла, открыв рот. Придя в себя, она провела ладонями по узкой талии, упругому шарообразному заду, заглянула в большие испуганные глаза и облизала задорную верхнюю губу под вздёрнутым носиком. Это была она и в то же время нет. Теперь понятно, чему так восхищалась Гоша!
После ночного мрака и сумасшедшей гонки атмосфера заведения расслабляла. Посередине помещения, слегка подсвеченный низко опущенным зеркальным шаром, пустовал помост. Из двух огромных колонок мягко изливался джаз. Вокруг хаотично ютились столики, наполовину занятые посетителями. Свободных было достаточно, и Гоша выбрала тот, что подальше и потемней, но ближе к бару. За стойкой управлялся рослый бармен, который, увидев их, приветливо кивнул и щёлкнул пальцами, указав на них невысокому пареньку в белом переднике.
«Антон» — прочитала Клара на бейджике, когда официантик материализовался перед ними, оставил меню и исчез.
Клара до сих пор дрожала, как будто адова машина, скончавшись от поворота ключа зажигания, отдала ей свою жизнь, и теперь Клара, заведённая на холостых оборотах, только и ждала момента, когда кто-нибудь переключит скорость и нажмёт на газ. Неотвеченные вопросы бурлили в ней готовой к зажиганию горючей смесью.
Вскоре стол наполнился закусками и выпивкой. Клара обнаружила перед собой большой бокал с мерцающим голубым коктейлем, Гоша с наслаждением втянула запах пунша, Иннокентий сделал большой, на половину кружки, глоток пива, а профессор ласково обнял худыми пальцами пузатую рюмку с коньяком. Дрожание внутри сменило тембр на вибрацию звучащей музыки — лёгкой, озорной и томной. И Клара удовлетворённо вздохнула — хоть какое-то утешение в награду за нервы прошедших дней, и назначила Илью Васильевича ответственным за весь пережитый ужас.
— Профессор, — курлыкнула она, прикрыв глаза ресницами. — Надеюсь, вы объясните, наконец, где мы?
Профессор, блеснув из-под шляпы глазами, качнул бокалом.
— Непременно, мой регулятор возбуждения ахно-свирели! — пророкотал он. — Коктейль, который мы выпили, э-э-э… не вспомню, как это правильно сказать… перематериализовал нас в прошлое. В моё прошлое.
— Что?!
«Так и знала! Боже мой! Я так и знала!»
— Воздействие на время — одно из серьёзнейших магических преступлений! — процедила она вполголоса, оглядываясь по сторонам. — Как же вы посмели втянуть нас!.. Как бабушка могла!
— Выпей, дорогая! — мягко и настойчиво сказала Гоша.
Потеряв дар речи от возмущения, Клара последовала совету — сделала глоток и зажмурилась, не желая верить в то, что происходит.
— Когда ты уснула там, на пуфике, а Иннокентий установил батарею и ушёл, мы с Гретхен и Наташей до утра слушали Николашу. Этот славный малый рассказал нам все новости с тех пор, как нас с Гретхен выкинуло из жизни. То есть, не все, конечно, самые важные. И самые плохие. Гретта сильно расстроилась. «Воры и проходимцы! — сказала твоя бабушка. — Они извратили всё самое лучшее в твоих открытиях! Они украли их у людей!»
— Гретта?
— Видишь ли, агрегат моего сердца, мы с твоей бабушкой давно знакомы…
Так и есть! Ей не показалось тогда. Но бабушка! Клара взглянула на Гошу, та в ответ многозначительно ухмыльнулась.
— Она была моей ученицей и … утешением.
— Утешением… — хохотнула Гоша.
— Да, — глаза профессора подёрнулись дымкой воспоминаний. — Твоя бабушка была профессиональной колдуньей, ты не знала? Она с детства изучала ведовские, шаманские и прочие практики разных народов, собирала библиотеку. Она предложила наложить ахно-энергию на опыт заговоров и заклятий. Это было веселое и самое незабываемое время…
Ну а когда магия стала доступна всем, общество подобно маленькому ребёнку схватило ахна-энергию как зажжённый фейерверк, радуясь искрящему огоньку на фитиле, и не думая, что скоро сработает вышибной заряд. Фейерверк мог бы быть красивым. Но люди испортили финальный залп, и сами себя покалечили. Правительство не торопилось брать на себя ответственность. Видимо, не поняло до конца последствий грядущей катастрофы. Однако, Гретхен усмотрела в действиях отцов народа ещё и намеренность. И тут желание мадмуазель Наташи найти книгу, — профессор изобразил поклон в сторону Гоши, — наилучшим образом наложилось на стремление Гретхен разобраться во всём. Ведь последний труд «Философия ахна-волн» был опубликован уже после моей кончины, да так и почил, не будучи изучен.
— Значит, вы что-то вспомнили?
— Кое-что, несомненно. Я вспомнил место. Все свершится именно здесь. И где-то здесь должна быть книга. Поэтому мне и пришлось отправиться с вами, чтобы скорректировать путь. Иначе вы попали бы в Москву и потеряли бы драгоценное время. Малые Вещуны. Здесь началась моя жизнь и здесь же закончилась…
— Но раз вы вспомнили…
— О, нет. Не все. Суть моих последних исследований по-прежнему в омуте беспамятства. Увы!
— Но вы сварили сложнейший эликсир!
— О, благодарю! Я тронут. Надеюсь, вы довольны вашим… Э-э-э… Обликом?
— Ай да профессор! — восхищённо произнесла Гоша.
Профессор скромно потупил взор, принимая похвалу.
— Ну, раз уж нам предстояло отправиться в прошлое… Моё прошлое. Так или иначе конструируемую реальность необходимо было формировать. И я позволил себе некоторую вольность.
— А как же нога? Почему одна?
— Ах, это пустяки. Моё сопровождение не планировалось, я же должен был остаться. Для полноценной реконструкции на меня просто не хватило зелья. Опять.
Он улыбнулся. Улыбка у профессора Кравцова оставалась жуткой — во все тридцать два зуба, несмотря на наличие губ и вполне законченное лицо. Разве что скула бликовала костью сквозь дыру на коже, но тень от шляпы удачно это скрывала.
— Значит, мы ищем книгу? — подытожила Клара. — И где она? Вы вспомнили?
— Не совсем. Но я вспомнил это, — он обвёл рукой с бокалом залу. — «Хмельная чайка». Пришлось на ходу вносить поправки в действие элексира, чтобы путь привёл нас именно сюда. Думаю, что концы моей э-эм… прошлой деятельности… мда… найдём здесь.
Новые посетители прибывали, рассаживались за столики. Зажигались свечи, дымили сигареты. Софиты зажглись вполсилы, ровно настолько, чтобы немного осветить круглую сцену, на которой темные фигуры готовили инструменты к концерту. Клара впервые вживую видела вещи, через которые рождалась музыка. На Лёничкиных концертах источник музыки был скрыт, как и здесь, когда они только вошли. Мелодия лилась из колонок, а кто или что её созидало — Клара никогда не задумывалась. Она глянула на спутников: Иннокентий налегал на пиво и закуску, с интересом и большим вниманием следя за происходящим. Профессор придвинулся к Гоше и что-то вполголоса ей рассказывал.
Клара окончательно пришла в себя после Харлея и ощутила знакомый подъем, как это бывало на Бразильском карнавале. Что ж, дело сделано. Пока можно веселиться — надо веселиться. И будь что будет.
Со сцены послышались звуки отдельных инструментов, и Клара удивилась их звучанию. Наконец, музыканты сыграли миниатюру — до чего необычный и живой звук! Если это настоящая музыка, то чем их потчуют в “Жар-птице”?
Софиты зажглись на всю и на сцену вышел невысокий худенький паренёк в белой рубашке навыпуск и чёрных брюках. Простая, скромная одежда, но именно она отличала его от музыкантов, которые выглядели, к удивлению Клары, примерно так же, как Иннокентий — старые джинсы, кажется даже с дырами, и недельная щетина.
В зале послышались редкие аплодисменты.
— Добрый вечер, — произнёс парень и широко улыбнулся.
Внезапно в этой обаятельной тёплой улыбке Клара уловила знакомые черты. Нет! Не может быть! Она озадаченно посмотрела на Гошу. Та тоже это увидела и кивнула, подтверждая догадку Клары — Лёнечка! Ах, какой пассаж! Клара отчаянно захлопала в ладоши. Лёнечка, услышав бурные одиночные аплодисменты, благодарно поклонился в её сторону.
Заиграла гитара. Мелодия Кларе была неизвестна, но по одобряющим восклицаниям, раздавшимся среди посетителей, поняла, что песня должна быть хорошая. Лёнечка запел.
Да, песня была хорошей. То есть должна была такой быть — старинная плясовая про мохнатого шмеля. Ах, какая прелесть! Ноги сами запросились в пляс.
Но, где-то в середине Лёнечка споткнулся, потерял темп, выбился из ритма и перестал попадать в ноты.
Сначала Клара подумала, что Лёнечка еще настолько молод, что у него голос ещё не сформировался. Но он так бессовестно лажал, что стало больно слушать. Клара глянула на Гошу. Та улыбалась и на пару с Иннокентием качалась в такт музыки. Что? Она не слышит, как ошибается Лёнечка?! Клара оглянулась. Люди улыбались и некоторые даже подпевали. Не может быть! Она что — одна это пониает?
Песня набирала обороты. Певец, не вытягивая строчку, задыхался, сбивал ритм, не пел, а проговаривал слова. Клара не удержалась и зажала уши ладонями. И, наконец, увидела того, кто тоже это слышал.
Профессор не хлопал воодушевлённо, не подпевал и вообще, похоже, разделял Кларины чувства. Развалившись на диванчике, он насмешливо и снисходительно улыбался. Кларе показалось, что для него Лёничкин «талант» не новость. Поймав её взгляд, он широко и жутко улыбнулся, оголяя щербину.
— Но это же Лёнечка?! — сказала она вполголоса, наклонившись к нему. Надежда, что это какая-то возмутительная ошибка ещё теплилась. — Я не понимаю.
— Твоя бабушка всегда называла его прохвостом, — ответил он.
Клара отказывалась верить. Но как же так?! Сладкоголосый и многоликий Лёнечка!..
— Это всё магия, моя вдохновенно-частотная амплитуда, — пробасил профессор и придвинулся ближе. — Помимо прочего, магия ахно-волн развивает у людей вкус к искусству, настраивает на тонкие вибрации. В данный момент истории общество только познаёт эту новую энергию. Людей, тонко чувствующих, как ты, единицы. Ну и что говорить — такие заведения они не посещают.
— Но это же Лёнечка! — отказывалась верить Клара.
— Магия, дорогая. То, что я услышал о его карьере от Николаши — это… Чистая магия.
— Вы хотите сказать, что он изменил голосовые связки? Но такие опыты запрещены! Даже над животными!
— Не знаю, какие он там ставил опыты, но точно знаю, что Гретта была права на его счёт.
Клара вспомнила высокий постамент, где выступал Лёнечка, и даже самые близкие столики находились за пределами рампы и разглядеть его можно было разве что в бинокль. Кто его видел вживую, кроме хозяина кофейни? Все знали Лёнечку только по фотографиям — немного женственного мужчину с тонкими аристократичными чертами лица — таким и должен быть настоящий артист. Кларе стало грустно. Лёнечка — единственное светлое пятно в её серой посредственной жизни в Малых Вещунах, в темное и скучное время между настоящими праздниками…
— Значит, его голос, как и ремонт моей батареи — на один концерт? Вот почему он так редко выступает? Каждый раз последствия магии проявляются сильней?
Лёнечка наконец прекратил терзать слух Клары. Посетители похлопали. Она вспоминала, какие виртуозные шоу он вытворял в «Жар-птице», какие овации собирал, как люди несли и несли ему таюны, отдавали последние.
— Уважаемая публика, — дрожащим тенором проговорил Лёнечка со сцены. — Может, кто-то из вас желает составить мне партию? Или, может быть соло? Многие таланты вот так и пробивались на свет — случайно, на душевной вечеринке среди друзей.
— Я! — Клара вскочила, и сама испугалась своего порыва.
Но глядя, как профессор насмешливо поднял бровь, а Гоша одобрительно кивнула, решила: «Хуже Лёнечки не спою!». Она почувствовала на себе взгляды всех, кто был в помещении, немного смутилась, но отмела сомнения. Это её звёздный час! Она покажет им, что такое искусство!
— Прошу на сцену, мадмуазель!
От такого обращения она немного опешила — она фрау или на худой конец фройлян, но никак не мадмуазель. Но тут же вспомнила, где они и когда. Магия тут еще в таком зачатке, что люди пока не научились различать, из какой среды собеседник.
Она тряхнула копной и поплыла к сцене так, словно шла по подиуму, от бедра, вытягивая носочек в босоножке, с неторопливой грацией пантеры, чувствуя спиной, как все мужчины в зале раздевают её глазами и …
Лёнечка галантно раскланялся и приложился мокрыми губами к ручке.
— Что будем петь?
— Ария из оперы «Кармен», — мурлыкнула Клара в микрофон, и услышала в ответ гробовую тишину.
Барабанщик выронил палочки. Лёнечка закрыл рот, прокашлялся и расплылся в тёплой улыбке. При ближайшем рассмотрении Кларе эта улыбка вовсе не понравилась. Глаза его смотрели испуганно и зло.
«Тем приятней будет утереть тебе нос!»
— Эмм… Прошу, примадонна! Начинайте, а мы подыграем.
Клара приняла позу оперной дивы, которую бесчисленное множество раз репетировала дома перед зеркалом, и, прикрыв глаза ресницами, запела:
L’amour est un oiseau rebelle
Que nul ne peut apprivoiser,
Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,
S’il lui convient de refuser![1]
Голос не подвёл Клару. У неё оказалось насыщенное и глубокое меццо-сопрано, её любимое, хотя ей всегда казалось, что поёт она контральто. На втором куплете гитарист подхватил мелодию, цепляя пальцами струны, и этого оказалось достаточно — ария лилась по заведению, заполняя страстным огнём восхитительной Кармен, которая обрушила жар любви на единственного доступного драгуна — Лёнечку. Порхая вокруг него обольстительницей цыганкой, она со злорадством отмечала, какое впечатление производит на него своим пением.
— Ла-му-у-ур! — тянула она. — Ла-му-у-ур! — мстила за оставленные десятки и сотни тысяч таюнов в терминалах «Жар-птицы», в терминалах Бразильского карнавала, Новогодних гуляний, за обман, за самое большое разочарование в жизни.
С последними аккордами зал взорвался овацией. Она, раскинув руки, купалась в славе. Мечта сбылась. Лёнечка, преклонив колено, лобызал ручку, из темноты зала к ногам упал букет алых роз. Антон преподнёс полную рюмку водки, и разошедшаяся Клара выпила её, задержав дыхание и зажмурившись. «Капля водки убивает лошадь» — да, она знала это! Но сейчас… Что может быть лучше, чем смерть вот в такой момент — на пике славы, оваций, счастья!
Рюмка водки её не убила, но на время выключила. А когда она пришла в себя, то обнаружила, что сидит за своим столиком, а рядом — Лёнечка, держась за ручку и заглядывая в глаза, что-то говорил, улыбался расслабленной и по-настоящему тёплой улыбкой. Играла громкая музыка, на давешней сцене развернулись танцы.
Профессор, откинувшись на спинку кресла, будто бы спал, но по блестевшим глазам в тени шляпы Клара поняла, что он не просто бодрствует — наблюдает, за всеми и сразу, насторожен и бдит.
Гоша, подперев рукой хмельную голову, что-то рассказывала тому самому, небритому в зеркальных очках из длинной машины, которая обогнала их на дороге. Судя по застывшему оскалу и поднятой, но так и не донесённой до рта рюмке, он внимал Гоше так, словно от её рассказа зависела его жизнь.
«Что она там такое говорит?»
Клара прислушалась.
— … правительство Объединенного государства постановило разные национальные праздники отмечать всем людям, независимо от среды проживания. Понимаешь, зачем?..
«Ах, Боже мой! Гоша опять про свое!»
— …это самые показательные изобретения магических технологий, — вливала она в уши ошарашенному незнакомцу. — Но вскоре за их развитием, у крупнейших производственных корпораций начались… начнутся такие проблемы, которых в истории ещё не бывало. Первой рухнет текстильная промышленность — зачем делать ткани, шить новую одежду, если можно дёшево и бесплатно чинить старую, обновить её и даже сделать краше …
«О, это на всю ночь! Но… Кто это? И где слесарь?»
Впрочем, Иннокентий нашёлся быстро — на танцполе. Подняв мускулистые руки, он выделывал торсом несложные па и самозабвенно клеил красоток. Ну хоть у него вечер удался.
— Богиня! — говорил захмелевший Лёнечка, тискал её руку, покрывая мокрыми поцелуями. — В моей берлоге есть настоящий граммофон. Представляете, чего мне стоило найти его?! И небольшая коллекция винила — Паваротти, Мария Каллас и даже Монсеррат Кабалье. Кто, как не вы сможете оценить виртуозность их талантов? Прошу вас, Богиня! Вы не поверите, мне даже не с кем послушать! В кои-то веки я встретил родную душу. Прошу вас. Умоляю!
Голова кружилась. Лёнечка сейчас мало напоминал ту недосягаемую звезду, которой он станет в будущем. Но всё же это был он, её кумир. Его глаза горели пламенем страсти, и это она, Кларисса Райхенбах зажгла ее!
— Какая берлога? Где?
— Ах, здесь же, здесь же! Пойдёмте! Он подскочил и потянул её. Она встала, поймала равновесие и растерянно посмотрела на сидящих за столом. Ей показалось, что Гоша на миг протрезвев, остро, с пониманием зыркнула на неё и едва заметно кивнула. А профессор провожает их пристальным, холодным взглядом. Но уже в следующий миг видение рассеялось, и Клара оказалась предоставленной Лёнечке, упрямо тянущего её вглубь заведения.
Они вышли из зала через маленькую дверь, поднялись по тёмной, узкой лестнице и оказались в душной комнатушке. Вдоль одной стены — туалетный столик с зеркалом, заставленный баночками и парфюмом, вдоль другой — кушетка, аккуратно застеленная светлым покрывалом, кресло и тумба, на которой стоял аппарат, никогда не виданный Кларой, но, судя по всему, очень-очень древний — с огромным раскрывшимся бутоном колокольчика, лоснящимся зеленоватой от старости медью.
Лёнечка усадил её на пуфик, а сам, суетясь и натыкаясь на мебель, выудил откуда-то бутылку шампанского, бокалы и хлопнул пробкой. После того как Клара, моща носик, смочила губы в холодных пузырьках, он кинулся к тумбе, долго копался, с великой предосторожностью извлёк из конверта круглый чёрный диск, уложил его в аппарат и яростно покрутил ручку. Из колокола понеслась музыка. Нежный и лёгкий сопрано Монсеррат Кабалье, живой, словно она пела прямо здесь, подхватил возникшую в душе Клары грусть и понёс её лёгким ветерком в солнечную страну грёз.
Когда звуки стихли, Клара открыла глаза и увидела у своих ног Лёнечку, который, как и она, плакал. Ах, как тонко чувствует этот мальчик божественный голос дивы! Зря она думала о нём плохо! Зря бабушка называла его прохвостом! Человек с таким хрупким душевным строем просто не может им быть!
— Признаюсь вам в том, в чём никому и никогда, даже матери. Почему-то вам могу. Чувствую, что поймёте.
Он положил голову ей на колени и обхватил ноги.
— Искусство — единственное, ради чего стоит жить. Понимаете?
Она кивнула, смущённая неожиданным порывом.
— Герр Пьетро Шляйфмен…
Клара мгновенно протрезвела, сердце заколотилось от недобрых предчувствий.
— Пьетро Шляйфмен? Вы уверены?
— Уверен ли я? — он усмехнулся. — Да, уверен. Это злой гений, которому я принадлежу отныне. Он финансирует мои исследования и эксперименты.
— С голосом? — спросила Клара.
Лёнечка вздохнул, обдав жаром её колени.
— Ах, если бы вы только могли поверить, как я жажду целовать вас!
Она почувствовала, его пальцы у себя на лодыжке, едва касаясь кожи, они поднялись под коленную чашечку. Кларе стало щекотно. Захотелось дёрнуть ногой. "Трубка да баба — первая забава" — вспомнила она бабушкины слова и оцепенела — так вот зачем он её сюда затащил!
— Но не могу, Богиня! Медики говорят — побочный эффект.
Он поднял лицо и по-девичьи виновато улыбнулся.
— Магия? — прошептала она.
— Да… Отто Кауфман. Вряд ли вы о нем слышали…
«Кауфман? И он здесь?!»
— Но это — ремесленник, принимаете? Каждый раз, садясь в его чудовищное кресло, я боюсь потерять голос навсегда. А это… Это все равно, что с проститься с жизнью… Если бы Кравцов согласился со мной работать, все было бы иначе, я уверен. Но он… Упрямый осел!
В его глазах появилась злость, а в чертах лица резкость. Клара затаила дыхание.
— Правительство — кучка идиотов! — продолжал он, глядя вдаль мимо нее. — Думают, что, внедрив в народ магию, сделают хорошо! Понимаете? Каждому! Заседания проходят каждый день. Их не афишируют, боятся, как бы мир не свихнулся и не вышел из-под контроля. Но уже пишут учебники. Новое поколение детей станет магами!
— Но… Что в этом плохого?
— Да вы что, дорогая? Нельзя! — Лёнечка отстранился и поднялся с колен. — Уж вы-то должны это понимать! Дай людям магию — они уничтожат мир! Но, слава богу есть Шляйфмен. Вам же знакомо это имя?
— Да, пожалуй.
— Он активно набирает соратников. Ограничить магию! Запретить ее распространение любой ценой! — горячился Лёнечка, вышагивая по крохотной комнате: три шага в одну сторону, три в другую. — И он прав! Таким даром должны пользоваться только избранные. Шляйфмен, я, вы. Только те, кто в состоянии оценить его!
— А Кравцов?
— Кравцов считает, что магия должна быть для всех. — Лёнечка гневно раздувал ноздри. — Во всяком случае, для тех, у кого есть к ней способности, а это много, предположительно больше половины населения. Он утверждает, что ограничить её невозможно. Даже несколько научных статей на эту тему написал. Рано или поздно она овладеет миром, и лучше контролировать её распространение, чем запрещать, и создавать тем самым прецедент для бунта.
— Но… это же разумно, — персона профессора предстала перед Кларой с новой стороны. Теперь он не казался ей потрёпанным жалким трупом, и она, кажется, немного поняла, отчего Гоша так вцепилась в него. — А Шляйфмен?
— Пьетро — это будущее Объединенного Государства. Его сторонники очень сильны. Очень! — вдохновенно ответил Лёнечка. — Да, вы видели его! Это он сидел за столиком возле вашей подруги, хоть он и не ходок по женщинам!
Клара вскочила. Сердце тревожно сжалось. Ещё не хватало, чтобы Гоша впуталась в самого Шляйфмена! Это же уму… Это же…
— Мне пора! — сказала она так резко, что Лёнечка не посмел перечить. Лишь улыбнулся тёплой и виноватой улыбкой.
— Не смею задерживать, — галантно поклонился и поцеловал ручку. — Благодарю за чудесный вечер. И за арию.
Лёнечка отказался провожать Клару, сославшись на подготовку к выходу на сцену. Она вышла на узкую лестницу и вдруг услышала, что внизу открылась дверь. Ей стало страшно, что кто-то вдруг увидит её здесь и подумает бог знает что. В одиночестве и без могуто-камня Клара трусила как заяц. Она юркнула за портьеру маленького окна и затаилась.
Тяжёлые шаги, дверь в гримёрную Лёнечки открылась, и она услышала голос, который показался ей знакомым.
— Пожалуй, стоит поискать другого солиста для ансамбля, раз любая заблудшая овца блеет лучше тебя. Ты обещал мне полный зал посетителей. И где он?!
— Мне нужно время, Исайя! Есть положительный эффект.
«Ба! Да это никак сам Майер!»
Она вдруг вспомнила едва освещённую аллею, по которой они приехали сюда.
«Неужели — это «Жар-птица»?»
— Вижу я твой положительный эффект. Простую песню осилить не можешь!
— Простую? Тогда попробуй — осиль сам одновременно и солиста, и цыганский хор!
— Плевал я на хор. Не можешь — выбери другой репертуар, попроще. Но собери мне полный зал! Так чтобы тебе хлопали так же, как этой курице.
Клара задохнулась от возмущения. Всё-таки права она была, когда думала, что Лёнечка тут ни при чём, и во всём виноват этот жулик Майер! Каков негодяй!
Она выскользнула из-за портьеры и, сняв босоножки, на цыпочках спустилась по лестнице. Больше ни минуты она не останется в этом… курятнике! Больше никогда в жизни она не придёт в «Жар-птицу»! Открыла дверь и врезалась в Иннокентия.
— А, вот вы где! — на лице его читалось беспокойство и облегчение. — А я потерял вас. Меня ж за это… Того… Не уходите так больше, фройлян!
Кларисса с благодарностью кивнула. Какой же, оказывается, милый, этот Иннокентий. И надежный. Как скала. Как Гоша.
[1] Любовь — строптивая птица,
Которую никто не может приручить,
И совершенно бесполезно звать её,
Коль ей угодно отказать…