После вылазки на заброшенную фабрику Кларисса слегла. Задернув шторы, наложив на квартиру заклятие тишины, следующий день она пролежала в кровати, не испытывая ни голода, ни жажды, и ожидая лишь одного — вот сейчас, в следующую минуту придут полицмаги и заберут ее. Жизнь сосредоточилась на шорохах чужой магии за окном и в перекрытиях. Она вздрагивала, когда Гоша подавала голос и ходила мимо.
— Это крысы, — говорила она. — Тебе давно пора сделать в квартире ремонт.
Взгляд у нее при этом был виноватый и жалобный, Клару это злило, и она шипела:
— Ты лучше в голове у себя сделай ремонт. Если бы не твое сумасбродство…
— Или хотя бы уборку, — не унималась подруга.
Она брала тряпку или щетку и начинала что-то тереть и мыть, и делала столько шуму, что Клара, которая в это время старалась превратиться для всего окружающего мира в ничто, спрятаться, сделаться незаметной, закрывала уши руками и тихо выла:
— Прекрати-и-и!
Радио, перегреваясь, водило антеннами, ловило эфир.
— Ничего подозрительного не слышу, дружок, — говорило оно участливо, и по голосу было слышно, что оно очень старается.
На мгновение тревога отступала, но Гоша, словно не понимая, что происходит, словно специально! задумчиво роняла:
— У полицмагов свои каналы связи, недоступные для общего эфира.
И от нового приступа страха не спасала даже тихая перепалка радио с Гошей, в которой Николаша пытался доказать несостоятельность Гошиных замечаний.
Наконец, когда дневная жара спала, а город погрузился в неон, Клара сделала то, за что ей потом было стыдно — она попросила Гошу уйти. Гоша не обиделась. Весь день слонявшаяся с виноватым видом и безуспешно пытающаяся помочь, она только кивнула и как ни в чем не бывало сказала:
— Приду завтра. Если что — звони.
Потом обняла ее. Кларе пришлось вытерпеть и это. С трудом ей удалось не разрыдаться, потому что, несмотря ни на что, она страшно боялась оставаться одна. Гоша лишь сказала:
— Все обойдется.
— Все было бы совсем не так, — прошептала в ответ Клара, — если бы не эта проклятая книга! Понимаешь? Где она сейчас?
— У меня дома. Я ее даже посмотреть не успела.
— И не смотри! — Клара вцепилась в плечи Гоши, притянула ее к себе и вполголоса, чтобы никто не услышал, проговорила. — Не смотри! Сожги ее! Чтобы ее никогда не было! Поняла? Сожги!
Гоша мягко убрала руки Клары, терзающие ее спецовку. Во взгляде ее появилась жесть, а нижняя челюсть чуть выдвинулась вперед.
Уперлась, — с тоской поняла Клара.
— Конечно, дорогая, — ответила Гоша, сжав ее ладони. — Обязательно сожгу. Но сначала… Пойми, это сам Кравцов. Я столько слышала о его последнем труде. Посмертном. Если это он, то… Возможно, это прольет свет на многие вещи…
— Борешься за правду? — прошипела со злостью Клара. — А обо мне ты подумала? Мне плевать на несправедливость… Как только придешь домой — сожги книгу! Поняла?!
— Они не посмеют. А если посмеют, я не дам тебя в обиду. Разбомблю их, не сомневайся.
Но Клара знала, что посмеют. Гоша могла, конечно. Но кто она такая против полицмагов, она даже пикнуть не успеет, как ее скрутят и отправят туда, куда Макар гусей не гонял. Или коров? Не важно. Отправят далеко и надолго.
Оставшись одна, она погрузилась в пучину отчаянья уже без остатка.
За полночь она так устала от собственного страха и окружающей ее тишины, что выглянула из-за шторки в окно кухни, и, не увидев ничего подозрительного — только спящий двор — открыла форточку и впустила ночной прохладный воздух. Но уже через минуту закрыла — слишком много жизни ночью, а ее состояние не имело с ней ничего общего.
Она думала о том, какая же Гоша упрямая и своевольная. Как изменилась она за те десять лет, что не живет с ними под одной крышей. Не живет с ней. Когда она из бойкой, неугомонной, веселой девчонки, совершенно не отягощенной своей участью бурлака, стала идейным борцом за их права? Какой справедливости она хочет вообще? Разве не справедливо, что государство обязывает ахноген заботиться о бурлаках? Да, не все это могут, но кто может, тот берет на себя этот груз. А остальные получают от государства ахно-энергию в субсидиях и дотациях. У каждого из них, так или иначе есть все необходимое. Если уже на то пошло, ахногены с уровнем личной емкости менее трех сами едва сводят концы с концами, а никаких субсидий не получают. И Гоша еще о какой-то справедливости… С жиру бесится!
Однако тут же она вспоминала о том, что частенько, особенно в последние годы… да с тех пор, как бабушка умерла… частенько пренебрегала своими обязанностями. Праздники! Только в них и заключался смысл ее существования. Только ради них и стоило жить… Почему она должна по Гошиной прихоти нарушать закон и трястись от страха, что ее лишат магии навсегда?!
Наконец, устав и от этих мыслей, глубоко за полночь, она услышала новый звук и уцепилась за него, как утопающий за спасательный круг, звук, который помог пережить часы томительного ожидания и ужаса, — тихое шипение. Она тут же определила, откуда он шел — от батареи, которая доставляла в последние годы ей столько хлопот. Опасаясь зажигать абажур, она осветила ее лучом могуто-камня. На нижнем крае грязно-коричневого от ржавчины чугунного колена наливалась мутная капля. Бесформенный сгусток жидкости жирел, отвисал брюхом, отрывался от торчащей окалины и звонко плюхался в миску. Эта течь появилась неделю назад. Сейчас же сверху, на стыке двух секций, тихо со свистом шипела и пузырилась та же неизвестная влага. Еще в трёх местах появились мокрые кляксы, а значит, и они скоро просочатся.
Клара сосредоточила на них свое внимание. Она смотрела на пятно и внимала его шипению, гадала, что это за жидкость, что так настырно рвется наружу, откуда, и главное — куда она течет, прислушивалась, как меняется шипение от прерывистого сипения до захлебывающихся всхлипов. Если закрыть глаза и только слушать, то можно представить, что это кто-то живой, сидит тут перед ней и дышит сопливым от вируса носом. Она так и сделала, положив руки на стол, а на них голову. Слушала это безобидное и больное существо, которому, судя по звукам, было еще хуже, чем ей, и от этой мысли становилось немного легче. Она даже ясно его себе представила — теплое и ярко-оранжевое, мохнатое и кажется, что приятное на ощупь, от него веяло радостью и спокойствием. И Клара расценила это как хороший знак. Она протянула руку, чтобы погладить и… проснулась.
Лучи утреннего солнца, отражаясь от окон дома напротив, проникали сквозь оранжевые занавески и освещали кухонный стол. Голова Клары лежала аккурат в солнечном ореоле. Зажмурившись, она встала и, когда солнечные зайчики перестали плясать перед глазами, выглянула в окно.
— Тишина? — спросила она у радио.
— Тишина, — ответило оно эхом.
В душе Клары затеплилась надежда.
Если бы полицмаги нашли ее, то они уже без сомнения пришли бы за ней. Прошло — она посмотрела на настенные часы — почти сутки. С каждой минутой ее магия на правительственном замке таяла. К полудню распознать, чья она, будет уже невозможно.
Тревога отступила, и теперь Клара почувствовала накрывший ее откат в полной мере. Болело все — каждая мышца, голова гудела чугуном и кружилась, мутило.
«Надо поспать», — подумала она и посмотрела на фотографию бабушки, что стояла на столе в черной ажурной рамке на кухонном столе с самого дня похорон. Клара по привычке вгляделась в гордые черты лица, плотно сжатые тонкие губы и глаза, от которых разбегались в стороны смешливые морщинки. Бабушка не одобрила бы ее затеи. Но и от воровства на заброшенных фабриках она тоже не пришла бы в восторг. Так чего уж теперь.
— А как бы ты поступила на моем месте? — спросила она у фотографии.
— Пошла бы в баню, — ответил Николаша за бабушку, как это частенько бывало, и, как всегда, оказался прав.
Однажды, когда Клара была еще совсем ребенком, бабушка притащила ее в деревянную избушку на краю пригорода, заставила раздеться и потеть в жарко натопленной крохотной комнатке, а потом била веником. Не больно, но от этого было еще жарче. Клара не понимала, за что она ее наказывает. Но бабушка утверждала, что это не наказание, а забота о ее здоровье.
— Без бани бурлак пропал, — говорила она.
— Вот пусть бурлаки в ней и моются, — плакала маленькая Клара, упревшая вконец.
Но бабушка вместо того, чтобы отпустить ее, рассказывала какие-то истории про бурлаков, которые в древние времена тянули баржи.
— Не было такого, — возражала Клара.
Но бабушка только благодушно махала на нее рукой, мол, что с тебя взять, дурочка, и снова била веником.
На следующие попытки сводить ее в баню, Клара закатывала истерики, и, наконец, к ее облегчению, бабушка отступилась. Но сама каждую субботу уезжала и возвращалась разомлевшей, доброй и помолодевшей.
— Нет, Николаша, — твердо сказала Клара. — Только не баня. У меня свои способы.
Она подняла трубку новенького красного телефона и четко произнесла: “Жилкоммаг. Отдел сновидений”. Трубка тут же ответила:
— Отдел сновидений. Что желаете, фрау Райхенбах?
Клара закрыла глаза и начала перечислять:
— Море с водой в тридцать градусов, солнце, песок, дельфины, пальмы, шезлонг, яхта, вилла, спа, семифредо, чтобы никаких туристов и… тайский массаж.
— Пятьдесят семь тысяч сто восемьдесят таюн, — бойко ответила трубка. Улыбка сама собой сползла с лица, и Клара больно прикусила губу — живодеры! — Единовременным платежом или оформим кредит?
— Погодите, погодите, — заторопилась Клара, пока эта нахалка не повесила на нее ярмо. — Почему так дорого?
— Температура воды под заказ…
— Убирайте… Температуру убирайте, — перебила ее Клара.
— Тогда море может быть некупабельным.
— Пусть, — ответила Клара, решив, что все равно плавать она не умеет, а ноги помочить можно и в… как она сказала? Некупабельном? — Что еще?
— Дельфины и пальмы — воспроизводство живой природы во сне…
— Их тоже. И шезлонг… — В конце концов, зачем действительно нужны дельфины? Клара видела их на картинке и всегда сможет представить, что они плавают там, в море. Не будет же она их ловить, в самом деле. И пальмы. Они не дают тени, это всем известно. Да и не нужна ей тень. Ей нужно солнце, а это к живой природе не относится. Посидеть на раскаленном песочке куда приятней. — И яхту, — добавила она и тут же пожалела. Но было поздно.
— Восемнадцать тысяч двести пять таюн.
И все-равно было много. Если бы у нее не висело кредитов с бразильского карнавала, и с Нового года, и после Рождества, тогда бы можно было. Но… Если она влезет еще в один, то уже точно не попадет на бразильский карнавал этого года, что совершенно недопустимо. Клара вдохнула поглубже и решительно сказала:
— Хорошо. Убирайте спа.
— Ваш заказ: море, солнце, песок, вила, семифредо, отсутствие туристов и тайский массаж. Четырнадцать тысяч сто три таюн. Оформляем кредит?
Она не предложила единовременный платеж? Да что эта загребала о себе возомнила?
— Единовременный платеж! — ответила она с достоинством и тут же пожалела. После этой проклятой вылазки могуто-камень был почти пустой, и она даже не была уверена, что он мог конвертировать такую сумму.
— Назовите идентификационный номер могуто-камня, пожалуйста, — с удовольствием промяукала трубка.
Клара назвала. Трубка с некоторой заминкой в голосе произнесла:
— Вам не хватает…
— Убирайте массаж, — зло выплюнула Клара и нашарила рукой баночку с ядомуцином.
— С вашего счета списано одиннадцать тысяч двести тридцать таюн. Приятного просмотра, фрау Райхенбах. Будем рады…
Клара бросила трубку, не дослушав, и закинула в рот горошину. «Очень важно регулировать баланс яда в крови, Кларисса!» — говорила ей бабушка с тех самых пор, как обнаружилась ее исключительная особенность ахногена вырабатывать яд в ответ на несправедливость окружающего мира.
Щурясь от яркого солнца, Клара скользила взглядом через белоснежные балясины террасы, по ласковым песочным изгибам пустынного пляжа. Все ее существо пребывало в безмятежном радостном покое. Сочетание голубого небесного и голубого морского ласкало взор, легкий ветерок обдувал разгоряченную солнцем кожу. Невесомость вне пространства и времени. И никаких книг и полицмагов.
Торопиться некуда — вся ночь впереди.
Она отломила позолоченной ложечкой кусочек семифредо, с прослоенными «Маскарпоне» кусочками меренг и поднесла ложечку с оплывающим на солнце мороженным ко рту. В глубине виллы раздался раздражающий телефонный трезвон. Кларисса поморщилась: про телефон в контракте не было ни слова. Или было?
Звон разрастался и становился громче, и вскоре весь сказочный пляж гремел и дребезжал словно пустая кастрюля с гайками. Воздушная одухотворенность пейзажа застыла и потемнела, граница голубого с голубым покрылась глубокими трещинами. Первым отвалился нижний кусок с песчаным пляжем.
Да что б тебя! — в сердцах подумала Клара.
Бросив семифредо, она закрыла уши обеими руками, пытаясь удержать рассыпающуюся на глазах картинку счастья. Но, казалось, звук проникает сквозь ладони ещё сильней. После упавшего в замершее море осколка солнца, весь остальной ландшафт вспучился и ссыпался разноцветной мозаикой, оставив её в серой мгле.
Клара застонала.
Телефон надрывался. Лихорадочный, неистовый его звон проникал сквозь стены, плотно притворенную дверь спальни, пробивался под плинтус и пожелтевшие наличники, содрогался меж пяти рожков пыльной люстры, заставляя хрустальные бирюльки дрожать и жалобно позвякивать.
Откуда в нем столько ярости? — подумала Клара и вспомнила, что накладывала на квартиру заклятье тишины.
Полицмаги?
Сердце сделало тревожный тычок.
— Это Наташа Георгиевна, — отозвался Николаша с кухни, угадав как обычно ее страх, и Клара с облегчением выдохнула.
Прикрыв одной рукой ухо и вытянув вторую в сторону ненавистного аппарата, она встала с кровати, и шагнула в прихожую. Голова закружилась, ее мотнуло в сторону, и стены, скрипя дранкой растянули проём почти вдвое, чтобы она не ткнулась в косяк. Пропустив ее, встали на место, шурша штукатуркой и плюясь известковой трухой.
Клара наощупь сняла подпрыгивающую от нетерпения трубку, и с облегчением выдохнула:
— Алло.
— Ты спишь? Кларисса! Немедленно проснись и ответь, сколько денег у тебя есть? — Властный голос Гоши взорвался в голове Клары энергичным аккордом, чистым, звонким и со сводящей с ума экспрессией.
— Как ты дозвонилась до меня?
— Звонила-звонила, и дозвонилась. — Трубка захохотала Гошиным голосом.
— Какой сегодня день?
— Четверг, Кларисса, четверг! Ты спишь уже третий день!
— Третий? — Клара от возмущения проснулась окончательно. — Но прошло не больше пятнадцати минут!
— Во сне? А ты думала заснешь как медведь на зиму и все это время проведешь на курорте? Ха-ха-ха! — радостно хохотала Гоша, и Клара, вспомнив про взлом правительственного замка и книгу, закипела. Чему это она так радуется? Потом вспомнила ее вопрос про деньги.
— Деньги? Ты спросила про деньги?
— Да деньги. Не таюны, Клара, настоящие деньги! Из бумаги, с водяными знаками! Красные, можно зелёные, с портретами. А лучше, если это будут монеты времён Королевы Анны, что показывала нам в детстве бабуля Гретхен. Таюнами ты никого не удивишь!
— Монеты, — пробормотала Клара растеряно. — Когда это было… Я вообще не знаю, есть ли у меня такое… А кого это ты собралась удивить «настоящими деньгами»?
— Слесаря, Кларисса! — радостно кричала в трубке Гоша. — Я его нашла!
Слесарь? Сердце отчего-то скакнуло и забилось робким зайцем. Слесарь — это хорошо! Это не полицмаг! Четверг, значит? И она до сих пор дома, а не в казематах полицмагии? Значит, обошлось! Обошлось! Боже мой!
— Боже мой, Гошенька! Какая радость!
— Он готов прийти и провести осмотр, когда ты будешь готова его принять.
— Осмотр? Кто готов? Куда прийти? — не поняла Клара.
— Да слесарь, же, господи! Батарея твоя, в кухне!
От радости Клара села бы прямо на пол, не поднырни предупредительный пуфик хозяйке под зад. И наконец-то до нее дошло, о чем говорила Гоша.
— Настоящий слесарь? Не с дивными пассатижами, с настоящими? Ты уверена? Не аферист?
— Да нет же, не аферист, проверенный человек! Найди монет, сколько сможешь. Он не берет таюнами. Пошарь в бабушкиных закромах, наверняка что-то осталось.
— Где ж т-ты его?… От-ткуда? — от волнения и ощущения полноты вернувшейся жизни Клара начала заикаться.
Трубка затряслась от смеха, выпрыгнула из рук и закачалась на упругом, свёрнутым в тугие колечки, проводе.
— Погоди, — крикнула она трубке, — я сначала в Жилкоммаг схожу.
— Только время потеряешь, Кларисса!
Клара хотела было уже положить трубку на рычаги, но вспомнила про самое главное.
— Гоша! А как с … ну сама знаешь с чем. Ты сожгла то, что я тебя просила?
В трубке воцарилась тишина и на миг Клара испугалась, что она вот так открыто спрашивает, а вдруг Гоша ответит, как есть? Вдруг она не сожгла эту проклятую книгу, и она до сих пор лежит у нее дома?
— Да, Кларисса, твоя просьба выполнена, — тысячи тонн тяжкого груза упали с плеч Клары, она вздохнула с облегчением. Однако, что с Гошиным голосом? — Кто-то сделал это до меня, — Гоша говорила так, словно речь была о безвременно ушедшем глубоко близком человеке.
— При встрече расскажешь, — остановила Клара поток слов, готовый вылиться в эфир и положила трубку.
Обошлось! Обошлось! — пело сердце Клары, хотя червячок беспокойства еще подтачивал — слишком мало времени прошло, слишком расстроенный голос был только что у Гоши. Но обошлось же!
Ах! Как хорошо жить!
Она с нежностью подумала про Гошу — какая же она молодец! Выполнила просьбу. Все-таки зря она на нее ругалась, Гоше вовсе не все-равно, что с ней, с Кларой, происходит. Надо будет непременно извиниться.
— А когда же у нас ближайший концерт Лёнечки? — спросила она, заходя в кухню и окидывая взглядом злополучную батарею.
— Завтра, малыш, — откликнулся Николаша. — Но в твоем состоянии, я бы…
— У меня прекрасное состояние, Николаша! Наипрекраснейшее!
— Но со вчерашнего дня билеты на его концерты в “Жар-птице” будут обходиться на пятнадцать процентов дороже.
Клара помрачнела. Опять повышение?! Уже второе за последние три месяца.
— Но как же?..
— А так, дружок, — терпеливо ответило радио, — в связи с завтрашней ярмаркой, в кофейне ожидается наплыв посетителей. Поварам придется готовить больше кофе и марципан, Майеру увеличивать купол, Лёнечке надрывать голосовые связки, а Жилкоммагу убирать больше мусора.
— Ах, вон оно что! Жилкоммаг! Куда ж без них, — закипела тут же Клара. — Не вей хандру, Николаша. Лёнечку я не оставлю, хоть подними они цену в два раза! А с этими у меня разговор будет особый!