Еще никогда в жизни Клара не шла на концерт Лёнечки с таким набором противоречий в душе. Радость от предстоящего концерта омрачалась мыслями об очередной авантюре, в которую ее втягивала неугомонная Гоша. Вот далась ей эта проклятая книга! Она еще от предыдущей вылазки не совсем оправилась, до сих пор вздрагивала от одного упоминания про полицию, и вот опять!
Но аргументы у Гоши были железобетонные: закон Клара, как ни крути, не нарушала, и не пойти на концерт Лёнечки она тоже не могла. Ну никак! С тех пор, как она себя помнит, она не пропустила ни одного его концерта. И даже бабушка не могла ей помешать.
— А я говорю вам, что выкупила двести тринадцатый столик! — услышала она на подходе к Жар-птице громкий голос Гоши, взбешенный до крайности.
— Гражданочка! — монотонно отражал атаку дюжий швейцар-вышибала. — В правилах заведения ясно по белому указано, что бурлаки посещают кофейню во время концертов и представлений только в сопровождении ахногенов, во избежание причинения невзначай им же травм, моральных либо физических, или не дай боже увечий.
— Я сейчас тебя самого изувечу, плешь тараканья! — и Гоша, к ужасу Клары, замахнулась на швейцара.
Его выдержка тут же дала брешь.
— Причинение оскорбления… при исполнении… — заикаясь, вспоминал он инструкции, — обязанностей… наказывается, видите ли, штрафом в размере…
— Голубчик! Голубчик! — поспешила вмешаться Клара, наскоро творя успокаивающее заклинание, — всё в порядке! Эта фрау со мной! Со мной! Я просто немного задержалась!
Нижняя губа «голубчика» уже тряслась от обиды. Он не собирался оставлять глумление над собой просто так.
— Оскорбление, сударыня — это знаете ли…
— Ах, право! — хихикнула Клара, очаровательно улыбнувшись. — Это вовсе не о вас! — она многозначительно стрельнула глазами на изображение радушного Исайи Майера, хозяина кофейни, который брился налысо, скрывая солидные проплешины. — Не вы же, в самом деле, придумали эти дурацкие правила!
Майера не любили, особенно те, кто на него работал. И швейцар, смягчившись, потребовал предъявить билеты. Гоша, с трудом сдерживаясь, выдвинула нижнюю челюсть вперёд и молча их протянула. Львица сверкала глазами и готова была атаковать.
— Всё в порядке, фрау! — швейцар дал дорогу и слегка поклонился. — Приятного вечера.
Он щёлкнул пальцами, открывая проход в куполе.
«Жар-птица» располагалась на территории какой-то бывшей давно разворованной фабрики, недалеко от Площади Изобилия прямо под открытым небом. Поглотив пустыри и свалки, кофейня распустилась геометрией пышных кустарников, стрелами дорожек, пронзающими правильный круг территории кафе от центра к окраинам, разблагоухалась кучерявыми шапками цветов. В сердце этого круга, так что видно было с любого уголка, возносился в небо постамент, диаметром всего пару метров, а издалека и вовсе казавшимся миниатюрным. На его вершине Леонид Евсеевич Мяконький, или попросту Лёнечка, творил волшебство. Все это великолепие накрывал купол — совершенно незаметный днем, и потрясающе звездный ночью. И эту ночь Исайа Майер мог устраивать по своему желанию в любое время.
Вот и сейчас, как только Клара с Гошей вошли под купол, резко спустились сумерки. Это означало одно — концерт начинается. Клара, забыв об истинной причине своего нахождения здесь, вступила на территорию искусства и вдохнула атмосферу, пропитанную Лёнечкиным талантом. Одной из её немногочисленных фантазий была хоть раз оказаться рядом с ним, или вовсе на его месте.
Они пробирались между столиков уже в темноте, под звёздами, по подсвеченным лёгким неоном дорожкам, всматриваясь в лица, озарённые пульсирующим светом ламп-сердец на столиках и предвкушением очередного чуда.
Как только Клара плюхнулась на ажурный металлический стульчик, зазвучала первая мелодия. И сердце сразу захолонуло от восторга — как?! Ну как он всегда угадывал её, личные Клариссы Райхенбах, музыкальные слабости? Это была горячо любимая ария Калафа, опера «Турандот».
На освещённом прожекторами пятачке возникла фигура Лёнечки в строгом смокинге, и под сводами магического ночного неба разнесся призыв Калафа к любимой, пробирающий до дрожи нежностью и любовью.
За ним взорвалась жизнеутверждающая ария дерзкого Фигаро. Облик Лёнечки неуловимо растворился и возник образ молодого кудрявого блондина. Захотелось пуститься в пляс. И только сидящие за столиками посетители сдерживали этот порыв. Клара даже не заметила, когда Гоша растворилась в окружающей полутьме.
Арии сменялись. Лёнечка перевоплощался из одного обличия в другое, менял голоса, щедро изливал страсть и печаль на зрителей. Кларисса погрузилась в эти чувства полностью, без остатка: дрожала от ревности и душевной боли обманутого Канио, вместе с Лючией сходила с ума, грезя счастьем с Эдгардо, воплощалась в Кармен и с прищуром на прекраснейшею оперную диву, в которую перевоплотился Лёнечка, подпевала: «Ламу-у-ур!.. Ламу-у-ур!». Только здесь, с ним, она по-настоящему жила! И, когда, наконец, бас Дона Базилио вкрадчиво проник в сокровенные глубины души: «Клевета вначале сладко, вечерочком чуть-чуть порхает…» — она вознеслась и запарила, как и многие другие ахногены, не помня себя, не видя ни Гоши, ни Лёнечки, ни кого вокруг, к рампе, где по широкому кругу плечом к плечу стояли терминалы для «благотворительных пожертвований».
Клара протянула могуто-камень к терминалу, и в этот момент её развернуло на сто восемьдесят градусов. Крепкие руки Гоши держали ее за плечи. Под сдвинутыми на переносице бровями ее глаза извергали молнии, ноздри раздувались как у мустанга на полсотом километре, а нижняя челюсть выпятилась вперёд. Будь это обычный день, Клара бы струхнула — такой свою подругу она видела всего пару раз, и в обоих случаях ничем для Клары хорошим это не закончилось. Но сейчас она, пискнув, попыталась высвободиться из Гошиных рук.
— Как ты смеешь?! — выдохнула она. — И не думай вставать на пути к Лёнечке!
— Кларисса фон Райхенбах! Как же ты позоришься сейчас! Гретхен умерла бы от стыда, увидев тебя! — прорычала Гоша и потянула ее к выходу.
Бабушка считала Лёнечку прохвостом. Как только он появился на подмостках, она строго-настрого запретила десятилетней Кларе ходить в «Жар-птицу». И если Гошу магия Лёнечки не забирала, то Клара не могла ей сопротивляться и сбегала на концерты тайком, спуская все имеющиеся таюны.
Гоша знала, куда бить. Имя бабушки парализовало волю Клары, и подруга вытащила её из-под купола кофейни напролом, сквозь его ближайшую стену. Магическая сфера напряглась, впуская в себя женщин, обсосала, спружинила и выплюнула. Клару проняло ознобом, волосы выскользнули из пучка, распушились одуванчиком, пуговки на платье отскочили и прилипли к пряжкам на ридикюле, а ворот неприлично распахнулся на груди. Клара свободной рукой стянула его.
— Отпусти! — взвизгнула она.
Однако Гоша, растрепанная после купола и похожая на рассерженного домового, шла на всех парусах, рассекая бюстом встречный ветер и тащила Клару за руку по подъездной аллее. Они шли мимо пустующих в час концерта парковых скамей, висящих на столбах фонарей, величавых плакучих берёз и размашистых ив к зданию Жилкоммага и остановились только у мигающего зелёным воронкой терминала.
— Суй руку в жерло! — рявкнула Гоша.
Клара замешкалась, и тогда она больно продёрнула её кисть с зажатым в кулаке могуто-камнем в терминал. Потом схватила ридикюль, вытряхнула на свет кредитку и воткнула в картоприёмник.
Клара, шокированная поведением Гоши, замерла. Впрочем, выхода другого не было — прерывать процедуру обмена магии на таюны нельзя ни в коем случае — потеряешь и то и другое.
Терминал замигал синим и на вспыхнувшем табло побежали цифры. Когда они достигли числа «23 285», и вовсе не собирались останавливаться, Гоша так же бесцеремонно выдернула руку Клары и выдохнула, с укором глядя на нее. Клара ахнула, да так и застыла с открытым ртом.
— Пошли, соль мажор, можно было бы раза в три больше выжать, да только твоя ахно-энергия тебе самой сейчас нужней, чем Лёнечке.
Гоша повернулась и пошла на улицу, и дальше — к трамвайной остановке. Клара двинулась за ней, представив себе сумму в три раза больше. А ведь буквально вчера она потратилась в Жилкоммаге до дрожи в коленях, а до этого слегла после вылазки на заброшку. Обычно в таких случаях проходило не меньше недели, прежде чем накапливалось достаточно энергии, чтобы ее снова конвертировать. И сколько — крохи! Как же так?
— Это что же получается, Гошенька, а?! — в воспоминаниях сразу вспыхнули все концерты, когда она, не помня себя от счастья, держала и держала руку в «благотворительном» терминале. — Лёнечка — подлец?!
— Гретхен тебе всегда об этом говорила, — хмыкнула Гоша, нажимая кнопку вызова трамвая.
— У меня в голове не укладывается. Как же так, а? — Клара семенила за подругой, дрожа от возмущения. Рот наполнился горечью.
— А так. Искусство творит магию. Лёнечка, бесспорно талант. Своим пением он, как бы это сказать, заводит в душах ахногенов двигатель, который генерирует ахно-энергии больше, чем ее обычно бывает. Намного больше. Исайе Майеру остается только собрать ее в терминалы.
Пытаясь осознать масштабы грандиозного обмана, Клара послушно плелась за Гошей. Подкатил бодрый двухместный вагончик — в кои-то веки депо угадало с количеством пассажиров.
— Лё-ёнечка, — шептала Клара, усаживаясь рядом с Гошей, — каков, а?
Однако подлая натура, как ни старалась Клара приложить её к Лёнечке, никак к нему не клеилась. И, наконец, Клара решила, что во всём виноват этот жадный Майер. А Лёнечка — такая же жертва, как и все ахногены. И так горячо в это поверила, что навернулись на глаза слёзы.
— Бедный Лёнечка! — всхлипнула она.
Гоша закатила глаза:
— Не начинай, Кларисса! Лёнечка лишь маленькая шестеренка во всем механизме. Вспомни хотя бы Бразильский карнавал — передвижные терминалы, щедро дающие магические кредиты. Сегодня от одного концерта у тебя чуть не забрали магии на семьдесят — восемьдесят таюнов. А когда ты поешь и танцуешь от счастья целый день, как думаешь, сколько они с тебя снимают?
Гоша замолчала, а Клара, оглушенная, уставилась в окно. Вместо улиц и домов, плывущих в предвечернем солнце, она видела сверкающую блестками и радостью дорогу, по которой она шла в танцующей толпе и привычно пихала руку в жерло терминала в виде рога изобилия, закрепленного на бредущем рядом разукрашенном ослике.
Клара опомнилась. Вдруг до неё дошло, как хорошо, как благородно поступила только что Гоша — потратилась на концерт, чтобы показать ей, Кларе, какую выгоду она может иметь, если не будет больше такой дурой, какой всегда была. И… Погоди-ка!
— А как у тебя с… — Клара вспомнила, зачем Гоша ходила с ней на концерт, и догадалась, отчего на самом деле Гоша такая злая сейчас. — Не нашла?
Она опасалась говорить о книге вслух — трамваи то казенные, им доверие в последнюю очередь. Гоша покачала головой.
— Пусто.
Она замолчала, мрачно уставившись в окно и всем своим видом показывая, что не хочет разговаривать. Клара было обрадовалась — ну и слава богу, что Гоша не нашла опять эту проклятую книгу, но от несчастного вида Гоши сердце ее вдруг сжалось от невыносимой любви и жалости к этой своенравной бурлачке.
— Гошенька, мы богаты! Проси, чего хочешь! — прошептала она.
— Конечно, попрошу, — откликнулась та жестко. — И только попробуй мне отказать!
Их мотнуло так, что они едва успели схватиться за ручки. Обогнув внезапно возникшую на пути ленивую собаку, вагон вернулся на рельсы и вновь размеренно застучал колёсами.
«У бабушки в комодах наверняка есть расторопша. Сварю ей настоящий пунш, чтобы она не была такой расстроенной. Тот самый» — подумала она.
Три бабушкиных комода в гостиной Клара не разбирала со дня ее смерти. Поначалу она еще собиралась с силами, но, подойдя к ним, каждый раз передумывала и откладывала на потом. Доподлинно об их содержимом она не знала, только догадывалась. Всё богатство Райхенбахов, перечисленное на десяти страницах завещания, лежало именно здесь.
Из забитых всевозможными и невероятными вещами ящиков она извлекла пять деревянных шкатулок, в которых аккуратными рядками, словно медицинские карточки в бюро поликлиники, были уложены одинаковые пакетики, подписанные разлапистым бабушкиным почерком — святая святых! — разнотравье и химические препараты, одной только бабушке и известные. Клара надеялась, хотя нет — она была уверена, что среди них есть расторопша. Когда-то она пыталась расшифровать каракули на пакетиках, но так и оставила, — разлапистый почерк Гретхен не поддавался ни прочтению, ни угадыванию, а Клара ни за что бы не решилась экспериментировать с незнакомыми препаратами. Но расторопшу здесь точно была, осталось только ее найти.
Помимо шкатулок, обнаружился также листок с перечнем содержимого на каждую шкатулку, который она отдала Гоше, с горестным видом сидящей в кухне. Та быстро пробежала глазами по списку.
— Вот же она! Расторопша! Номер шестьдесят шесть.
Клара поджала губу — как это у Гоши ловко получилось!
Она нашла пакетик с номером шестьдесят шесть и сунула его Гоше под нос.
— На вот, попробуй, прочти! Я этот список, кстати, только сейчас и увидела.
— Ай да Гретхен! — восхитилась Гоша, разглядывая пакетик. — Похоже на латынь.
— Что ещё за латынь? — с подозрением спросила Клара.
— Мёртвый язык.
— Мёртвый? Как мёртвый? Почему?
Гоша закатила глаза и терпеливо ответила:
— Вари пунш, дорогая, не отвлекайся.
«Да и правда, какая разница, что там за язык», — подумала Клара и поставила на огонь блестящую кастрюльку, налила в неё ром, подготовила баночки с ингредиентами.
Когда ром начал пари́ть, добавила кофе, цукаты, лайм. По кухне поплыл аромат. Она забрала у Гоши пакетик, аккуратно вскрыла. Ножом подцепила бурый порошок и пристроила лезвие на могуто-камень. Секундная стрелка угодливо цыкала, могуто-камень чуток нагрелся и посветлел, порошок по истечении трёх минут замерцал. «Магия любит тишину» — говаривала бабушка. Гоша знала это и молчала.
Ровно к тридцать пятой секунде ром пошёл пеной. Клара всыпала порошок, отчего пена резко вспухла и чуть не сбежала — Клара успела снять кастрюльку с огня, сдувая взбесившуюся волну. Странно повёл себя пунш. Обычно расторопша снимает пену, а тут… Но запах! Боже мой! Получилось даже лучше, чем у бабушки!
Она ловко разлила пунш по бокалам и всучила один Гоше. Та втянула носом аромат и впервые за этот день улыбнулась. Они чокнулись, и Клара отпила несколько глотков. На вкус пунш тоже оказался божественным. Гоша отхлебнула треть бокала за раз и как-то неприлично крякнув сказала:
— Все-таки Гретхен умела творить чудеса. Давай за нее!
— Давай!
— Пчхи!!!
— Будь здорова! — сказали Клара и Гоша в один голос, посмотрели друг на друга и одновременно добавили. — Это не я!