Небо до сих пор заволакивала беспросветная жгучая тьма. На остывших холодных улицах было не видно не зги, а грязная чавкающая земля так и норовила затянуть в свои крепкие сети, в свои холодные липкие объятья.
Шаг за шагом маг старался пересечь это заволакивающее болото, эту чернявую ловушку, однако сапоги, еле отдираемые от разбухшей земли, будто бы пытались замедлить и без того не быстрый, широкий и мерный шаг эдемского мага.
Дождь, всё ещё противный, холодный и косой, бил по несчастному лицу, словно залихватская плеть. Хоть и уменьшившийся, он всё ещё накрапывал, словно Бог никак не мог остановиться, забыть, простить…
Куски тел, изрядно прожаренные и абсолютно неузнаваемые в этакой темноте да грязище, валялись то по правую, то по левую руку от мага, и жёлтые глаза Саркиса с удивительной точностью находили их на осиротевших дорогах всё чаще и чаще. Иной раз попадались и трупы демонов, страшных чудищ с Ада, ранее бывших обыкновенными людьми из плоти и крови, с разумом и речью. То голова у обломков муравейника покажется, то чудовищная когтистая лапа, такая знакомая и неприятная… Так похожая на лапу Адама. Так похожая на лапу брата из Эдема.
— Столько людей полегло… — глаза многих отделённых от тел голов смотрели так грустно, с такой мольбой и с таким прошением о помощи, что эдемский маг тут же стыдливо отводил взор, не в силах смотреть на развороченные и выпотрошенные людские тела. Руки, ноги, утопающие в булькающей грязи; туловища, головы и ладони, умывающиеся под дождём, смирно лежащие под грохотом, грозой и хмарной тьмой. — Что я принёс с собой? Во что превратил это и без того отвратительным место? — всё ещё рассуждал Саркис, уходя с этих улиц, где поселилась сама смерть.
Город погрузился в смертное одинокое уныние. Не было людских жизней — не дышал и сам город. Он только предсмертно плакал, грустя о жизнях всех погибших, о всех тех, кто больше никогда не посмотрит, не подышит, не поживёт и не пострадает. Молния яростно сверкала в чёрном небе, чертя витиеватые гибкие узоры; порывы ветра смело проносились по руинам и обломкам, всё ещё дымящимся и горящим где-то внутри, где-то глубоко-глубоко, где последние искорки ещё продолжали жить, где они цеплялись за свои поганные жизни и никак не могли смириться со своей скорой кончиной.
Чёрный город только перед смертью стал по-настоящему тёмен, страшен и ужасен, буквально утопая в грязи, дыму, огне, буквально убивая себя и всё, что жило и процветало в его пределах.
— Вспоминается тот день. — всё ещё грустно бормотал эдемский маг, еле бредя по опустошённым, мокрым и уничтоженным улицам, таким кровавым, чёрным и ужасным. — Когда началось восстание в Эдеме, я точно также был бессилен и даже глуп… Никакой я не богатырь, теперь то оно и ясно. Тогда небо рыдало ещё пуще, ещё сильнее, ещё горестнее. А я, прям так же как и сейчас, со сжатыми кулаками пытался всё исправить, изменить, а может и повернуть время вспять… И, как и в тот последний день в Эдеме, я оказался беспомощным глупцом, мальчишкой, несостоятельным защитником, просто балаболом, за словами которого была лишь пустота да тишь… Я просто ничтожен и это давно пора принять. Я не способен ни на что. Я могу лишь наблюдать и разрушать…
Рассуждая, бродя по умирающему городу, Саркис не опустил головы, твёрдо смотря вперёд, стараясь всё забыть, всё отбросить, не думать ни о чём, и только машинально двигаться к долгожданной границе. Границе, после которой его будет ожидать давняя и такая, на первый взгляд, недостижимая цель. Цель — встретиться с Ним.
***
Свечка слегка подрагивала на прорывающейся с окна лёгкой ветряной струйке. Глаза старика уже закрывались, однако архимаг, верный друг Вальтера и главный помощник в его делах, всё никак не мог отложить том куда подальше. Уже и ночь прошла, и солнце выглянуло из-за далёких заснеженных крутых гор, а Адонис, великий старик и повелитель башни, всё никак не мог отойти ко сну.
Иной раз в его пыльные неубранные покои врывались обеспокоенные слуги, что пытались хоть как-то повлиять на архимага, однако всё было бесполезно.
— Не мешай мне читать. — устало бубнил Адонис, на что в ответ получал:
— Почитаете как ото сна отойдёте. В ваши годы вам лучше больше отдыхать и давать телу сил…
— Только во время чтения мою голову посещают мысли. Мысли верные и правильные… Они то и придают настоящую силу моему телу. Только думы о нашем мире, о нашем народе и о нашем великом магическом обществе. А вы лучше подите кофейку приготовьте… Да побыстрее.
Несчастным слугам только и оставалось, что поворачивать назад и идти выполнять поручение старого архимага. Старик был упрям, горделив и всегда стоял на своём, будто несокрушимая недвижимая гора. Одет он был в какие-то скромные изодранные обноски, явно не подходящие силе и рангу сидящего на диване мага. Тяжёлый крест, словно бы отлитый из чистейшего-чистейшего золота, весь такой блестящий, аккуратный, правильный и сверкающий, висел на серебряной цепочке, словно бы немного тяготя шею к земле. Божественный символ Церкви Господа был действительно, что называется, царским, роскошным, неповторимым и святым.
Адонис перевернул страницу, продолжая пожирать строчку за строчкой. Вот в его небольших древних покоях забил маятник, будто петух в ранний утренний час. Адонис одной трясущейся рукой взял в руки крест, ярко заигравший чудесным золотым светом, поднёс его к седой неумытой бороде, к веснушчатому морщинистому впалому лицу, к потрескавшимся дрожащим губам, поднёс и смачно поцеловал. Страстно, долго и смело. Наконец архимаг опустил символ Церкви Господа вниз, продолжая читать, продолжая заглатывать букву за буквой, слово за словом. Он читал книгу, читал, на самом деле думая далеко не об описанных в ней действиях. Совершенно другого рода мысли, словно ползущие юркие червяки, копошились в его седой голове. Адонис всегда размышлял в такие моменты. Размышлял и тщательно взвешивал.
«Наш Верховный архимаг, наш доблестный Вальтер наконец взялся за голову. Всё же набрался смелости, всё же захотел распутать это сложное многолетнее дело. Я помню сколько лет подталкивал его к этому решению, сколько старался, изо всех сил, изо всей мочи старался, и вот наконец поход против Церкви Сатаны заиграл во всех красках. Осталась пара часов и армия моей башни выдвинется в путь. Все готовы, вооружены, уверены в себе и без всяческой боязни готовы последовать позади моей хоть и старой, но каждым из них несомненно уважаемой спины. Война — всегда плохо. Война — это смерти, разрушение, это боль, боязнь, неприязнь… Война делает людей зверьём лесным и то несомненный факт, однако бывают в жизни моменты, когда противоречия и различия во взглядах настолько огромны, что приходится отстаивать их только силой…»
Страницы тихонечко шуршали под его крючковатыми старыми пальцами, а время всё шло и шло. Где-то за каменными толстыми стенами слышался лязг, чувствовалась неизбежно растрачиваемая мана, слышались крики, лозунги и боевые команды. Башенные маги, настоящие солдаты сейчас тренировались во всех четырёх действующих башнях. У Вальтера слушали ободряющие волевые сильные речи и учились фехтованию, выносливости и военным премудростям; у старика Адониса что есть мочи пытались превзойти самих себя, пытались овладеть секретными боевыми чарами и оседлать как можно больше сложных и муторных в работе книг заклинаний; у Дамира войско и каждый в нём солдат были уверены, что Вальтер пытается их уничтожить, низвержить их любимого архимага, умертвить каждого из них и именно в башне Дамира солдаты тренировались действительно не покладая рук, стараясь стать сильнее, мощнее и лучше любого из подопечных Вальтера или даже Адониса; а вот войско последнего архимага, одного из предателей — Либерта — на текущий момент не особо было в курсе относительно грядущих боевых действий. Единицы слышали слухи на многолюдных рынках, но никто всё это серьёзно не воспринимал, ведь их то архимаг молчал, где-то потерявшись в магической башне.
Вальтер и Адонис. Молодой холодный ум и стариковская рассудительность на пару с непоколебимой уверенностью и ясностью в голове.
Дамир и Либерт. Подозреваемые в предательстве архимаги, важные фигуры на шахматной доске, частички Плана и те, кто совсем скоро мог выбыть из мировой игры.
Эти двое подозревались в шпионаже, манипуляции и во лжи, но только Вальтер смог раскусить их, как плод с дерева. Старик Адонис, сейчас же до сих пор сидящий с жирной, украшенной витиеватыми узорами, книгой в руках, одетый в одни мешковатые ободранные обноски, ежечасно страстно целующий крест на шее — этот архимаг даже не догадывался о таком. Может, не хотел замечать или же верить. Может, не хватало интуиции и мозгов. Всё это было не важно… Важно было только то, что Адонис некогда бы не улучил Дамира с Либертом в каком-либо лицемерии, в какой-либо лжи, Адонис не хотел верить, что некие тайные силы уже много лет старались развалить Церковь Господа изнутри… Причём так быстро, молниеносно и незаметно… Так кровожадно, беспощадно и безжалостно…
Негатив в сердце старика был крайне редким гостем. Может именно из-за доброты и такого огромного количества других положительных эмоций Адонис и не ощущал такого явного и разрушительного предательства двух архимагов? Почти половины из всех в Ордене… Ровно двух из пяти…
Струйка ветра сама перевернула несколько пожелтевших сырых страниц, заставив наконец Адониса отвлечься от так сильно его увлёкших мыслей. Книга шумно захлопнулась, заставив пыльное облачко вспорхнуть над седой головой. Тяжеловесый том был наконец отложен, а сам старик на еле двигающихся ногах смог подойти к окну, окидывая добродушным благожелательным взором огромное многокилометровое тренировочное поле, целиком занятое башенными магами.
Огнешары и молнии с треском сталкивались, осыпая землю множеством ярких искр; частички маны наполняли воздух своим незримым присутствием; где-то изучались захваты, прогибы либо же искусство фехтования, что было немаловажным и необходимым в бою; кто-то старался придать мане устойчивую форму какого-либо оружия, сражаясь на полностью магических тупых мечах, острых катанах, тяжёлых нунчаках или же мощных тонф. У кого-то получалось лучше, у кого-то хуже, кто-то просто брал под управление артиллерию, начиная забрасывать мишени мощными горящими плюющимися огнём снарядами — Адонис радовался каждому солдату, каждому их желанию стать лучше, сильнее и полезнее.
— С таким воинством как за каменной стеной. Настоящие защитники нашей Церкви, настоящие её ценители. На них будет не страшно оставить всё Божественное наследие. Каждый из них осознаёт какую силу и какую ценность дал нам Бог. Магия — это его поцелуй, магия — это то, что по-настоящему отличает нас от животных, магия — это дар Божий! — маятник отбил следующий приползший в эту комнату час и архимаг судорожно схватился за золотой крест, жадно впившись в него своими потрескавшимися губами. Пальцы побелели, а губы и не желали отлипать от него, так и оставшись на кованном золотом Божьем знаке, Божьей благодати.
Фанатики были страшны в своих ритуалах. Фанатики до сих пор верили в Божественную силу магии. У них так и не возникло мыслей, что магия может быть настоящим наказанием для каждого из живых людей…
***
Его тело брала крупная дрожь, особенно сейчас, когда ситуация так обострилась. Война… Либерт, второй из архимагов-придателей, никак не рассчитывал на ведение серьёзных боевых действий. Да всё ещё так быстро понеслось… Либерт и не имел в голове перспективу умереть таким молодым, бодрым и, что называется, в самом расцвете сил.
Однако то самое решение всё окончательно перевернуло. Война, убийства, магия, боестолкновения, жестокость и мрак — вот во что может погрузиться весь Нижний мир по одному только слову Вальтера.
— В-вот-т-т чёрт! — стукнул кулаком Либерт, чувствуя, как постыдный липкий пот течёт со лба, шеи и предательски трясущихся рук. Глаза бегали, не зная куда и скрыться от всего творящегося вокруг хаоса. За пыльными, казалось бы, толстыми каменными стенами слышалась стрельба на тренировочном поле, чувствовалась огромная концентрация маны от порядка нескольких тысяч солдат, башня ходила ходуном, так же как и Либерт не готовая к стрельбищам, не готовая к залпам артиллерии и боящаяся магических волн от миллионов взмывающих ввысь новых, только что изученных чар и заклинаний.
Огромная устремляющаяся ввысь башня дрожала. Каменная, крепко слаженная и горделиво пронзающая небо, даже ей было неуютно и страшно осознавать страшный факт подготовки к грядущему военному противостоянию.
— В-Вальтер… Этот старый пень наконец просёк… Чёрный город таит слишком много секретов, никто не должен туда вторгаться… Никто не должен… ис-с-следовать и прочёсывать его… Там улики на всех, кто участвует в Плане… Там… Боже, да там же следы и меня, и Дамира, там сидит-пердит Эрик Мартен… О боже, как я х-хочу просто с-с-сбежать отсюда. Забыть обо всём и… и бежать отсюда без оглядки! — кулаки яростно стучали по несчастному деревянному столу, покуда тот не затрещал, не заверещал и не вернул Либерта в его трясущуюся и кажущуюся сжавшейся высокую башню.
Под белоснежными роскошными божественными одеяниями всё давно провоняло гадким липким потом. Волосы прилепились ко лбу, тощее смазливое личико всё скисло, будто уставшая висеть слива. Голубые глазки так и норовили пустить горькую не менее голубую слезу, а руки судорожно сжимали подол длинных ярко-белых одежд. Либерт сидел, словно сжавшийся ёжик, обидевшийся на весь мир, но одновременно старающийся не драться с ним, а вприпрыжку от него улепётывать.
— Да — где-то я трусоват. — крикнул в пустые пыльные средневековые покои архимаг-предатель, самый главный трус из всех трусов. — Но я не хочу помирать за какого-то Демиурга, за какой-то чёртов План… Я не хочу в этом во всём участвовать! Я… Я всё бы отдал за свою свободу, за небольшой уютный домик, где меня бы весь мир оставил в покое… И как я оказался на кресле архимага? И почему я настолько слабый, что позволяю другими людьми управлять своей жизнью и судьбой? — вслух размышлял архимаг, пока его лицо не дёрнулось в сторону входной двери. К архимагу стучались и стучались достаточно настойчиво. — Заходите, не стоит топтаться у порога! — крикнул тощий ссохшийся смазливый Либерт, наблюдая как дверь вальяжно отворилась, впуская в покои красавца командира, с пущенными в разные стороны пышными усами и густыми чёрными волосами, убранными в весёлый небольшой хвостик, змейкой петлявший у тонкой шеи.
— Простите что отрываю от дел, если вы таковыми и занимались, — несколько дерзковато отвесил прибывший военный чиновник, тут же получивший от Либерта взгляд, полный искреннего неодобрения. — Я очень надеюсь, что моя сегодняшняя речь полностью подготовлена, написана, тщательнейшим образом проверена и идеальна до малейшей запятой! — властным грубым голосом продолжал он, будто и не замечая презренных уничтожительных взглядов Либерта.
«Сколько в этом петушке спеси, горделивости и смелости? Ведь чувствует, что я молчать буду и слово ему поперёк не скажу. Ведь чувствует, что я простая трусливая безмозглая кукла… Вот гадство, сифилис и проказа!» — жаловался про себя архимаг, своими руками проверяя небольшую стопочку из пяти белых ровных листов.
Командир магического отряда вальяжно подошёл поближе, деловито протянув руки и принял текст заготовленной архимагом речи.
— Сами писали, не так ли? А то может снова кому-то эту работу поручили? Вы же у нас такой — любитель уютного пыльного кабинета…
— Я писал, я! Своей собственной рукой писал свои, вы уж не поверите конечно, личные мысли на этот счёт. Ваш язычок должен быть менее подвижен, а рот открываться только тогда, когда выше вас по должности давали б вам возможность оный открывать. Просто выполняйте свою работу, Джон Улоп. Командир — так иди речь произноси перед всей армией, да не забудь напомнить, что я захворал сегодня, — на редкость смело и без запинки Либерт отчитал своего слугу.
Тот конечно грубо подул в свои усы, несколько насупился, однако рта больше не раскрыл, покрепче схватившись за бумаги и начав движение в сторону выхода.
«Ну что, получил малость под дых? И ведь они же все чувствуют, знают и понимают каков я на самом деле. Каждый способен говорить мне всё что угодно, как если бы я был куклой. И как же я до сих пор остался архимагом?» — досадно сокрушался Либерт, явно уставший от всей этой глупой политической магической игры. Он больше не хотел быть фигурой. Он просто хотел слиться с народом, оказаться с ним одним целым и просто прожить такую же скучную жизнь, какую проживал каждый из обычных людей Нижнего мира. И что такого плохого хотел этот архимаг? Почему сам мир отказывал ему в такой посредственной непримечательной мечте?
Джон глухо стукнул дверью, оставив пыльные ковры на стенах, оставив тяжеловесные шкафы с миллионами познавательных книг, оставив одинокий стол и стулья наедине со своим дрожащим прячущимся от собственных солдат трусливым владельцем.
А ведь Либерт не мог выступить с речью даже перед собственным войском, которое должно было жертвовать собой в славной битве ради этого жалкого человека.
— Что за стыд, боже? За что будет проливаться их кровь? За какую-то непонятную бессмыслицу? За какие-то хитрые никому ненужные Планы, за каких-то давно пропавших без вести Демиургов?… Да за что вся эта игра идёт, зачем эта борьба? Боже… Если б я мог всё остановить, всё исправить…
Войско за стенами гудело как улей, а тощий смазливый архимаг закрыл своё лицо, горестно понимая что никому он и никогда помочь не сможет… Не мог себя сделать лучше, так что там до мира? И ему ничего не подарит, просто кинет, оставив на растерзание…
Ясное солнце забралось в покой, ярко освещая пыльный шкаф с книгами. Старые переплёты, слегка подорванные и искрошившиеся, внезапно не помешали названию заблестеть в ответ ласкающим его жарким лучам — «Маг-легенда — Демиург». Ярко золотое название на старой зелёной книге, пыльной и заброшенной, гордо светилось с давно позабытой архимагом полке. Название той книги, что читали не столь маги, сколь абсолютное большинство жителей Нижнего мира. Страницы, что восхваляли самого легендарного, но давно пропавшего без вести мага. Страницы, которые читал каждый человек, любящий и восхваляющий магическое общество и Орден магов.