— Подробнее, — попросил я Психа разъяснить столь неоднозначное заявление. — Что значит «мы»? У нас какая-то своя война, персональная?
Он уселся на край моей койки, чрезвычайно довольный собой и произведённым эффектом.
— Мы уедем на дальний пост. Он всегда под контролем бригады. Это же денежки…
Не наблюдая причинно-следственной связи, я открыто признался:
— Какими-то загадками говоришь.
Манера общения моего сослуживца всегда оставляла желать лучшего. Ему почему-то казалось, что все прекрасно знают о тех вещах, про которые ему вздумалось рассказать и диалоги он строил, исходя из этих убеждений. Меня, лично, такая привычка поначалу обескураживала, но постепенно привык и уже не стеснялся переспрашивать.
— А, вспомнил, ты не в курсе. Перед нейтральной полосой, с нашей стороны, находится водозаборный узел. Его охраняем и защищаем мы. Раньше не охраняли, а теперь охраняем. Скоро два года. Он не работал. Командир бригады — умный. Сообразил, что узел очень важный. Отправил рембат, те посмотрели и починили. С тех пор он наш.
— Зачем?
Псих расстроился от моего непонимания, и тут же нашёлся. Встал, взял со своей тумбочки карандаш и один из блокнотов. Пролистав его от начала до конца, удивлённо вскинул брови и на несколько секунд завис, уставившись на последнюю страницу. Затем, видимо что-то вспомнив, просветлел лицом, произнёс: «Да!» и стал рисовать на обратной стороне обложки — больше оказалось негде, из-за комиксов.
— Смотри, — показал он мне своё творение. Вся эта заваруха частично из-за месторождения редкоземельных металлов. Оно вот, — острый грифель замер у неровного овала в самом верху. — Где есть месторождение — там и люди. А они хотят пить чистую воду.
Я кивнул, присматриваясь к план-схеме. Нарисовано внятно, доступно. Пониже месторождения — схематические дома, к которым вплотную примыкает ломаная линия передовой. Ещё пониже — другая линия, довольно сходная с первой. В углу, на самом краю — крест, обозначающий насосную станцию.
— Сколько от станции до домов?
— Километра два с четвертью. Их с поста чудесно видно.
— И там живут?
— Снова да.
Меня передёрнуло. Наставник ухитрился вложить в эти два слова и ужасы обстрелов, и бегство непричастных к высоким разборкам жителей, и униженное мыканье по родне в поисках нового жилья, и нищенскую помощь социальных служб, и трудное, болезненное решение возвращаться.
— Карьер работает?
— Что ему сделается? — философски сообщил Псих. — Поначалу, конечно, утопили вместе с некоторой техникой, а теперь ничего, запустили. Технику новую привезли. Договорились туда не стрелять, чтобы рабочих не поубивать. И по домам не стрелять. Создали мониторинговую комиссию, привлекли миротворческий батальон из НьюДании, как из нейтрального государства. Они там сидят, наблюдают за порядком. Карьер всем выгоден. Владельцы зарабатывают, наши красуются благородством и лишний раз подчёркивают, что конфликт территориальный, а не экономический, у людей есть возможность кормить семьи.
— И наши не пытались заполучить такой кладезь ресурсов?
— Пытались поначалу. Только не дошли. Остановились. На той стороне тоже драться умеют. Теперь не пройти, разве что разбомбить в пух и прах. Но зачем? Любая война рано или поздно заканчивается, а соседи остаются. С ними надо уживаться и редкоземельные металлы где-то закупать.
— Водонапорный узел, как я понимаю, единственный в округе?
— Другого нет. Раньше здесь богато жили. Муниципалитет не скупился. Пробили скважины, очистное оборудование завезли. Дорогостоящее, — уточнил он, — Было близко, выгодно.
Суровая правда звучала обыденно и очень доступно.
— Удивительно. А противник не пробовал отбить?
— Не-а, — протянул мой первый номер. — Боится. Мы же оборудование подорвём при отступлении, вместе с трубами. Туда даже не стреляют. Самое спокойное место.
При детализации план начал казаться не таким уж безумным. Отсижусь, осмотрюсь, приведу мысли в порядок. Вытяну из Психа всё, что смогу. При бегстве пригодится.
— Кто нас туда пустит?
— Ротный. Мы попросимся. Каждые две недели пара бойцов отправляется на вахту. Нам же положено охранять от коварного врага питьевой источник и быть всегда на страже добра. Даже при ротации, — он невесело вздохнул, демонстрируя, что ни на мгновение не верит в эту выспренную чушь. — Опять же, для телевизионщиков героическая картинка в любое время дня и ночи, контроль над обстановкой. Вояки из вредности могут и напакостить, промолчать о чём-нибудь важном. Не любят они бригаду. Завидуют… Обслуживающий персонал из рембата поедет с нами. Своих менять… Увидишь. Там легко.
— Когда выдвигаемся?
Псих поднял глаза к потолку, зашевелил губами, шёпотом произнося дни для удобства подсчётов.
— Через восемь дней, — определился он с датой. — Нас пустят, не беспокойся. На станцию никто не любит ездить. Им скучно. А мне нравится. Можно много рисовать и никто не мешает.
— Тогда я — за.
— Да. Так будет лучше.
***
В назначенный срок мы, получив пушку, боекомплект и массу сопутствующего груза — от снарядов до носков, забрались в тентованный кузов батальонного грузовика.
— В рембат заедем, — сообщил водитель. — Их смену подберём.
Изобразив пальцами «ОК», Псих привалился спиной к борту, вытянул ноги и положил винтовку на колени, планируя впасть в излюбленное внутренне созерцание. Грузовик тронулся. Придерживаясь рукой за борт, уселся на пол, напротив моего первого номера и зевнул, подпихивая рюкзак под бок вместо подлокотника.
Ого, а это что такое, не по уставу? На груди наставника, за бронежилетом, из кобуры торчала пистолетная рукоять. Рядовым же не положено! Откуда?
— Псих, — заинтригованный, я решился побеспокоить сослуживца и друга. — Откуда ствол?
Он покосился на правую половину собственной грудной клетки, после посмотрел на меня.
— На, — оружие скользнуло ему в руку, провернулось на сто восемьдесят градусов и уставилось рукоятью в мою сторону. — Смотри. Контрабандный.
Я осторожно взял. Ух ты… импульсник Федерации. Пистолет он только с виду, ради удобства и эргономики. Конструкция надёжная, как строительный лом. Движущиеся части практически отсутствуют, начинка упрятана под неразрушимый пластик. В учебке, только у офицеров такие имелись, в чинах от лейтенанта и выше. Сержантам уже не полагалось.
— А если боец погибнет или в плен попадёт, как быть с таким пистолетом, если его найдут? Тогда новая технология появится у противника … И наклепают такого оружия — мама не горюй!
Сидящий негромко рассмеялся.
— Не переживай. Оружие именное, и работает лишь при совпадении отпечатков пальцев, которые закладываются только один раз и перепрограммировать их невозможно… И вообще, кто тебе сказал, что на планете это единственный пистолет? Технология производства, сдаётся мне, давно изучена вдоль и поперёк. Проблемы в технологическом ограничении для миров типа Гео-22. Слышал про такое?
Я кивнул. Сержант Бо доходчиво растолковывал: искусственное торможение научно-технического прогресса ради безоговорочного превосходства Метрополии.
Ушлые политиканы Федерации держали заштатные колонии почти на уровне каменного века, всячески ограничивая их в доступе к промышленным новинкам и строго контролируя любые милитаристические разработки. Так что верно обозначил Псих. Проблема не в том, чтобы сляпать более навороченное оружие. Проблема в том, что делать после этого с драконовскими санкциями, блокировкой жиденького товарооборота и «миротворческими» крейсерами на орбите.
Потому и воюют тут всяким раритетным дерьмом, скрипя зубами. А всё, что удалось добыть посолиднее, берегут и прячут, словно малолетки первый косяк с травкой.
… Взвесил ипмульсник в ладони. Лёгкий, обманчиво смахивающий на детскую игрушку. И, при всей своей скромности в размерах, совершенно убойная штука. Стреляет по тому же принципу, что и десантно-штурмовой комплекс, без шума и пыли. Не самый дальнобойный ствол, однако дырки делает будь здоров. В отличие от пули, у него и входное и выходное отверстие почти одинаковые: от мелкой таблетки до блюдца, в зависимости от настроек.
Мне сразу захотелось такой же.
— Как отхватил?
— Купил. За свои, — огорчил Псих. А я уж губу раскатал в оружейке выклянчить. — Батареи к нему у знакомого заряжаю, персональную зарядку приобрести практически невозможно.
— Классный.
— Мне тоже нравится. Хочешь такой?
Я отмахнулся, представив, сколько может стоить это чудо инженерной мысли.
— Дорого.
— Очень, — согласился сослуживец, забирая пистолет обратно. — Накопишь — помогу взять. Отдыхай. Скоро рембат.
Он таки впал в своё излюбленное состояние, а я достал из рюкзака наушники со встроенным аудиоплеером, одолженные у Стана. Захотелось музыки.
***
Ремонтники заставили нас сильно потесниться. Они, тяжело отдуваясь, набивали внутренности грузовика однообразными ящиками на защёлках.
— Что там? — спросил я у Психа, которого этот процесс нисколько не интересовал.
— Запчасти, инструменты. Раньше меньше возили, но ломаться стало чаще, поэтому теперь возят больше. Каждая смена пользуется своими наборами, чтобы не путаться. Случись что — на предыдущих недостачу болтов и гаек не свалишь. Удобно. Стараются иметь своё.
— Согласен.
Покончив с погрузкой, тройка потных, мрачных бойцов забралась внутрь, отобрав у нас ещё немного и так уже не очень свободного пространства.
— Ты им посочувствуй, — зашептал мне в ухо сослуживец. — Им две недели взаперти сидеть. Нельзя выходить. Правила такие. Узел должен работать без перебоев. Выстрелит какой-нибудь дурачок — и на ремонтника станет меньше. А это нехорошо.
Тяжёлая машина вновь тронулась с места. Шёпот стал еле различимым:
— Они злые из-за этого. Просили разрешить по ночам выбираться, воздухом подышать — нельзя. Командир ругался очень. Нам тоже особо ходить нельзя. Но нам проще. Мы снаружи.
Дальше Псих замолк из-за нарастающего дорожного шума.
Тряслись около четырёх часов, причём я даже умудрился заснуть. Когда грузовик остановился, и водитель угрюмо бросил: «Прибыли», перед моими глазами предстало одноэтажное здание промышленного назначения размером с бокс для грузовика, обнесённое проволочной оградой. Окна, расположенные под самой крышей, кто-то заботливый заложил кирпичом, у стен навалены мешки с просыпавшимся сквозь прорехи песком, за мешками — стена из железобетонных блоков в человеческий рост и щелями для стрельбы. Сердито так укрепились. При атаке с воздуха не поможет, а с земли — оборону можно долго держать, имелось бы кому. А тут имелось.
Завидев нас, пятеро загорелых бойцов с шевронами бригады приветственно замахали руками.
— Они отдельно меняются, — прокомментировал Псих. — Тоже через две недели. Охраняют непосредственно водозаборное здание. Нам — не сюда. Нам — дальше.
— Ясно, — качнул я головой и продолжил осматриваться.
Миленько тут. Вокруг полно высоких деревьев с густыми кронами, без подлеска. Трава мягкая, стелящаяся. В этих краях вообще любят зелень. Ряды деревьев — ровные, будто под шнур. Так при механизированной посадке обычно бывает, когда местность терраформируют.
Сорта явно засухоустойчивые, другие в этом жарком климате и не вырастут. Трава тоже смахивает на адаптированную вариацию газонной поросли в запущенном виде. Старались люди, облагораживали… и вдруг всё это стало никому не нужным.
Война, мать бы её за ногу.
Я другими, раздосадованными глазами посмотрел на противоестественные в этой гармоничной среде мешки и блоки.
Ещё и пахнет.
Повёл носом. Слева, почти невидимая из-за автомобильного борта, подванивающая гора мусора из упаковок армейских рационов и прочих отходов человеческого бытия, ради приличия отгороженная земляным валом до колена.
— Антисанитария, — заметив мой взгляд, прокомментировал помойку один из встречающих. — Мусоровоз редко приезжает, утилизатора нет. Привет, — он протянул мне руку. — Менять прибыли?
— Угадал, — ответил вместо меня Псих, выпрыгивая из кузова и отходя в сторону, давая мне выбраться.
Рембатовцы, сидевшие ближе к откидному борту и покинувшие машину первыми, уже начали по новой таскать свои ящики.
Мы им не мешали. Наш груз — в самом конце.
— Не шарахнут? — ёжась от близости противника, передёрнул я плечами. Рассказы о всеобщей взаимовыгоде, вещь, конечно, познавательная, но одно дело теория, а другое — практика.
— Не нервничай. Тут как на курорте для пенсионеров. Тихо, мирно, без потрясений, — успокоил встречающий. — Давай-ка, помогу.
Он влез в почти опустевший кузов и споро принялся подпихивать наше имущество. Я принимал, Псих подхватывал. На земле штабелями росли коробки и ящики. Придётся несколько раз ходить, пока не перенесём.
Обвешавшись барахлом, обогнули здание и по вырытой ростовой траншее, обозванной «окопом», углубились вперёд, цепляясь за стенки, прикрытые рассохшимися строительными щитами.
— Голову пригни, — посоветовал мой первый номер. — И без надобности никогда не поднимай. Идёшь ты по окопу или стоишь — всё равно. Не будь мишенью и никогда не надейся на брустверы и глубину прохода. Осколки под разными углами прилетают.
Утверждение напрямую противоречило так рекламируемому спокойствию.
— А…
— Просто выработай в себе такую привычку. Очень полезно. Помогает беречься не задумываясь.
— Угу.
Траншея закончилась т-образным перекрёстком на окраине лесополосы, в центре которого, на возвышении, расположилась станина для автоматической пушки. По краям — неизменные мешки в несколько слоёв. Поверх — маскировочная сетка.
Пара бойцов, дежурившая до нашего появления и с нетерпением выглядывавшая смену, оживилась.
— Ну наконец-то…
— Прибыли…
Вскользь уточнив обстановку, Псих по-хозяйски осмотрелся и, не найдя, к чему придраться, официально принял пост. Сменяемых будто ветром сдуло.
***
Быт на передовой оказался прост и незамысловат. Посредине — огневая позиция, справа — топчан под накатом из присыпанных землёй брёвен, слева — отхожее место с биотуалетом полного цикла очистки. Из оборудования — система наблюдения, подключённая к армейскому планшету; приёмопередатчик для связи и примитивная оптика, названная «перископом».
— Важный предмет, — заверил меня Псих. — Если вырубят всю электронику — будет работать. Просто и надёжно.
Всё обустройство не заняло и часа. Ведомый любопытством, я долго всматривался в двухэтажные домики вдали, на стороне противника, в плоскую, как стол, нейтральную полосу, в окружающие пост деревья, в сослуживца, устроившегося у пушки и рисовавшего очередную историю
— Раздевайся, — посоветовал он. — Жарко. И броник сними. Иначе сваришься.
Сам наставник сидел в трусах с перекинутым через плечо полотенцем, регулярно вытирая им пот на лысине.
— Но инструкция…
— Забей. Проверяющих тут нет. Враг врасплох не застанет.
— Уверен?
Он со вздохом отложил рисование, поманил меня пальцем к щели между мешками.
— Что ты видишь?
— Дома. Там может сидеть снайпер.
— Он там и сидит. В какой-нибудь пустой квартире. Познакомить?
— Чего? — опешил я. — Ты в своём уме?
— Погоди.
Мой первый номер покопался в кармане повешенной на пушечную рукоять форменной курточки, добыл на свет строжайше запрещённый в боевых условиях коммуникатор. Причём не его личный, а более дешёвую и видавшую виды модель.
— По смене передали, — пояснение сопровождалось дурашливой гримасой из тех, на которые без смеха реагировать нельзя.
Поелозив пальцем по экрану, он набрал номер и включил громкую связь. На третьем гудке нам ответили:
— Чё?
— Привет! Это Псих. С кем говорю?
— Какие люди! — восхищённо донеслось из динамика. — Это Длинный. Как дела?
— По расписанию. Я тут поживу некоторое время. Со мной молодой. Позывной Маяк. Не пришей сдуру.
— Учту. Что-то ваша кадровая политика совсем хромает. Пацанву набираете.
У меня отвалилась челюсть. Он что, видел, как мы по траншее шли?! Только там можно было наши рожи рассмотреть, да и то с грехом пополам!
Мой первый номер одними губами ответил на все невысказанные страхи и допущения:
— Да. Потом…
— Псих! — человек с позывным Длинный помялся, а затем заискивающе попросил. — Выручи.
— Что такое?
— Нарисуй портрет. Я тебе фото по сети скину. У жены День рождения скоро. Порадую.
— Быстро не обещаю.
— Какие проблемы! Подожду! С меня «зоркий глаз».
— Убедил. Конец связи.
Отключив аппарат, Псих с усмешкой посмотрел на мою ошалелую физиономию, присовокупив:
— Так-то. Везде люди живут. У них отдельный номер на пост. И нам повезло, что там оказался мой старый знакомый. Из «Юга».
— Откуда?
— Добровольческий полк Розении «Юг». Они месторождение охраняют. Тоже не бесплатно. Зеркальное отражение «Титана», только с той стороны.
Дурея от происходящего, я медленно сел на землю, не в силах осознать окопные реалии. Наставник это понял.
— Каждый зарабатывает, как умеет. И тот же Длинный в других условиях пристрелил бы меня, не задумываясь. Но здесь — нельзя. Договор. Всем удобно, и им, и нам. Полегчало?
Не зная, что сказать, я просто пожал плечами. Моему сослуживцу это не понравилось.
— Ты слишком доверяешь новостям из визора, — с сожалением проговорил он, убирая звонилку обратно в карман курточки. — Успокойся. Меньше думай о том, что тебя могут убить. Делай, как я, и всё закончится хорошо.
В его интонации настолько отчётливо проглядывалось знакомое с детства «Слушайся старших», что мне невольно захотелось проблеять универсальное «Я больше не буду». Даже стыдно стало, хотя и непонятно, за что.
Псих хихикнул, приложив кулаки с отставленными указательными пальцами к вискам, имитируя сатанинские рога, и низко, басовито прогудел:
— Страшно?! Бойся, смертный! Или останешься без сладкого!
— Ой, боюсь-боюсь…
Наше ржание слышала, наверное, вся округа.
Когда угомонились, я припомнил о непонятном термине, о чём немедленно спросил:
— «Зоркий глаз» — это какой-то код?
— Почти. Пример взаимодействия с врагом на солдатском уровне, — отозвался сослуживец, позёвывая. — Обещание присмотреть за нашей позицией на случай, если их начальство решит освежить обстановку. Плата за портрет жены. Коррупция, если хочешь, и предательство родины. По смыслу — обыкновенная услуга из тех, когда много сделать не можешь, а сделать в качестве платы что-то надо. Если по нам начнут шарашить — тот же Длинный об этом попросту не узнает. Кто ему доложится?.. Накроют залпом из расположенного невесть где артдивизиона — и крышка. Поэтому, если он нас и предупредит, то о каком-нибудь пустяке. В принципе, мне этот присмотр до задницы. Да… Ну его. Насмотришься.
Присев у треноги, Псих взялся за блокнот, а я вернулся к осмотру нейтральной полосы. Ни одной воронки. Ни одной сгоревшей машины. Дома немного посечены осколками, но крыши целы. Окна почти все на месте.
Хрен знает, что и думать. Меня учили, что вооружённый конфликт — это борьба с врагом до полного его поражения или капитуляции. А здесь — негласные договора на всех уровнях, трепотня с противником о житейских мелочах, как будто всё понарошку, ненастоящее. Расскажи кому — не поверят. И ведь четыре года эта неразбериха тянется. Или привыкли, приспособились?
***
— Удивительная война, — я лениво рассуждал, убивая время. — За весь день ни единого выстрела.
— Ещё какая удивительная! — Псих, по-прежнему развлекаясь никогда не надоедающим ему рисованием, с удовольствием поддержал предложенную тему. — Ты в географии разбираешься?
— Стыдно признаться, но нет. Упустил этот аспект в обучении.
— Ты не изучал. Не люблю, когда обманывают. — в знак недовольства он погрозил мне указательным пальцем.
— С чего это ты взял? — такой поворот следовало перевести в шутку, не углубляясь в подробности. — Может, у меня топографический кретинизм и я в трёх деревьях заблудиться могу?
Скептически изогнув бровь, сослуживец дёрнул щекой и ответил под шелест грифеля по бумаге:
— Ты не отсюда. Ты был солдатом. Ты учился нашему языку, точнее, диалекту. Это слышно. Слишком правильное произношение и изредка проскакивают обычно непроизносимые буквы. У тебя за правым ухом чип Федерации — я по сети посмотрел, что это. Ты не плохой. Ты никому не доверяешь. И ты делаешь глупость.
— Какую?
— Ты слишком стараешься быть как все.
Я чуть язык не проглотил от шока. Псих, человек в себе и с крайне своеобразными интересами, прочёл моё прошлое как вывеску магазина.
— Читал моё личное дело?
— Зачем? У меня есть зрение, и я вижу. И уши есть. Я ими слышу. Надеюсь, когда-нибудь ты мне расскажешь свою историю, и мы сделаем из неё комикс.
— Ты про войну не рассказал, — пришлось внаглую переводить разговор в иное русло.
— Да? — изумился сослуживец. — Я и забыл. Ну, слушай… Протяжённость линии боевого соприкосновения между Нандой и Розенией — четыреста тридцать километров. От болот до реки, вдоль месторождения, ставшего причиной конфликта. Общая граница между странами проходит через треть континента и составляет порядка тринадцати тысяч километров. Из них девять десятых — чисто номинально. Линия на карте по незаселённым территориям. Казалось бы — широчайший плацдарм для наступлений и маневров. На практике — полный мир. Таможня пропускает людей в обе стороны, торговля ведётся. Об этом в новостях не упоминают — непатриотично, но и особо информация не скрывается… Занесёт на какую-нибудь крупную железнодорожную станцию — посмотри на вагоны. На каждом в-о-от такими буквами, — он оторвался от рисования и развёл руки в стороны, гротескно демонстрируя размеры шрифта, — значится станция приписки. Почитай, самообразуйся. И тебя ждут открытия.
— Тогда нахрена это всё? — я понял, маркировки какого государства пришлось бы мне увидеть.
— Чтобы была война, — Псих склонил голову вбок, держа блокнот на вытянутой руке и любуясь получившимся рисунком. — Если войны не будет — все пойдут домой.
— Угу… — его простота обескураживала. — А война ради чего?
— Ради денег. Воевать дорого и выгодно. Дорого народу и стране, выгодно конкретным личностям. Мы умираем, они богатеют. И держат власть. Это очень удобно. Да. Можно любого несогласного объявить шпионом и посадить в тюрьму, можно запрещать то, что без войны запретить нельзя. Можно без аукциона получать контракты на обеспечение армии, прикрываясь вынужденной необходимостью. Только важно не перестараться, иначе экономику просрёшь. Потому война такая маленькая. На большую бюджета не хватит. Умные экономисты давно подсчитали, сколько можно потратить на нас, чтобы удержаться на краю финансовой пропасти.
Отложив блокнот, он сделал паузу, вдоволь напившись воды из фляги.
— Я тут четыре года. За последние три помню всего две попытки крупного наступления. Обе вялые. Перед этим, конечно, здорово дрались, на энтузиазме, да и потом мясорубки регулярно случались, не комментируемые в новостях… Теперь по-другому. Нейтральная полоса напичкана минами до такой степени, что разминировать придётся лет десять. Пешком не пройти, на технике не проехать. Так сапёр сказал… С воздуха не получится — у обоих сторон противовоздушная оборона уже крутая, не то, что раньше. Артиллерийские снаряды на лету перехватывают! Радиоэлектронные войска, спутники с орбиты беспрерывно наблюдают, сканеры всех мастей, авиация. Да зачем далеко ходить? Справа и слева от нас такая силища в листиках засела — что ты!..
Про соседей, принадлежащих к армейским полкам, я уже был в курсе. Они располагались совсем близко, изредка даже слышал, как солдаты разговаривают между собой.
— Напротив тоже? В домах?
— И перед ними, и за ними, и в глубоко эшелонированной обороне, которую просто так не взломаешь. Потому образуется система противовесов. Силы примерно равны, уровень подготовки и материального обеспечения сходны. Иначе давно бы кто-то победил… Помни главное — бояться надо снайперов. У них винтовки импульсные, разработанные Федерацией. И оптика. Издалека бьют. И у наших тоже. Только это секрет.
Мне вспомнилась дорога с подбитой техникой и упоминания о вражеских беспилотниках на инструктажах. Поделился.
— Бывает, — отрешённо подтвердил Псих. — Никто не идеален. Могут и пропустить что-нибудь, — и вернулся к вопросу «нахрена». — Много стрелять расточительно, совсем не стрелять нельзя. Телеканалам нужны сюжеты, политикам — жертвы, нам — напоминание, чтобы не расслаблялись.
— Ни войны, ни мира? — я смог припомнить подходящую фразу.
— Примерно да. Иначе прошла бы мобилизация, выросли до неподъёмного уровня налоги, народ бы начал голодать из-за продуктового кризиса. Про это много в книгах написано. Я читал. То, что тебе кажется неумным тут, выглядит чрезвычайно грамотным там, где работают рестораны и нет круглосуточного риска получить пулю а лоб. Люди, радуясь, что на убой погнали не их, сравнительно легко терпят то, что где-то кого-то убивает страшный враг. Стараются не думать об этих смертях, мирятся с ограничениями. Всем хорошо. Обыватели остались дома, верхи решают свои проблемы. Всем хорошо, — повторил он, — только местным плохо. Живут, как на мине замедленного действия. Рано или поздно кто-то решит, что войска застоялись и прикажет идти в наступление. Тогда всё снова закрутится.
— А мы?
У моего первого номера имелось объяснение и для такого уточнения:
— Тебе платят деньги. Ты согласился на это подписав контракт. Сделал выбор. Вспомни, где мы с тобой сейчас находимся и почему.
Уел… Водозаборный узел — ярчайший пример всеядности большого бизнеса…
— Если война такая… позиционная, для чего нужна бригада? Разве мало армейских частей?
— Бригада… Хе, — Псих хмыкнул, неопределённо покрутил кистью, намекая на неоднозначность ответа. — Бригада… Как бы тебе попроще изложить… Бригада к войне имеет отношение поскольку-постольку. Вот так.
Ничего себе!
— Ты не путаешь? Вон там, — я указал в сторону пушки, — враг. И мы не на курорте.
— Оно верно. Там. Да. Но смотри шире. «Титан» — структура, под которую прописали целый пакет законов. Постепенно, понемножечку, без освещения в прессе. Сначала он относился к военным, потом был переподчинён Министерству Внутренних Дел, а два года назад стал отдельным образованием, очень удачно попав под закон «О конституционном праве граждан на защиту Родины». Теперь бригада подчиняется немножко тем, немножко этим, однако основная власть у Особого Общественного Совета при президенте. Угадай, кто в него входит?
— Провластная партия?
— Это само собой. Только никто не знает, кто сидит на вершине. Состав совета засекречен особым решением Комитета Обороны. Шпионов боятся.
— Лихо!
— Ещё бы! Бригада с боевым опытом, свободная от всяких чиновников и их каверз, очень весомый аргумент в политике. Частная армия на государственном обеспечении, подкреплённая нормативными актами сверху донизу, вплоть до самостоятельных торговых операций по закупке оружия и оперативно-разведывательной деятельности. Мы же на балансе значимся. Из бюджета деньги получаем. Потому и торчим тут. А прикажут сняться с места и перебазироваться в столицу — никто нам не указ. Погрузимся на броню и двинем, начхав на всех. И будем делать то, что командир прикажет, игнорируя любые уставы. Потому что мы им не подчиняемся.
Что-то такое я и предполагал, только менее масштабно. Сопровождение гуманитарки, переработка лома, топливо — эти куски вкусного пирога просто так никто не отдаст. Нужна воля свыше, с самих политических небес. Иначе конкуренты не то, что сожрут, а и не подпустят.
Про тройное подчинение, конечно, неожиданно, как и про марш-броски вглубь страны. Аккуратно поинтересовался:
— Были случаи?
— Были, — позёвывая, подтвердил Псих. — Давно. И недавно. Не хочу про грустное. Лучше расскажи о себе. Пожалуйста. Я люблю узнавать новое о друзьях.
Да пошло оно всё…
— Ну, слушай…
И я рассказал. О том, как попал на маяк, как прятался в столовой при авиаударе, как дрался с приютскими, как остался один. Про Ежи и Сквоча упоминал сжато, словно нехотя, в остальном — не особо приукрашал и сглаживал. Выдавал ту же самую версию, что и вербовщику, только в более расширенном варианте.
Мой сослуживец слушал, разинув рот, как увлекательную сказку, не проронив ни звука. Когда добрался я до бригады, то, махнув на всё рукой, рассказал о Хлюпе и его пакетах. Почему-то казалось важным об этом упомянуть, жизненно необходимым. Не для себя — для «Титана», отнёсшегося ко мне с пониманием и давшим второй шанс. К командованию с таким не пойдёшь, а Псих… я ему верил. Придумает, как выкрутиться и донести информацию до кого следует. Человек, забравший таблетки, он же среди нас.
— Однако… — поражённо качнул головой наставник, стоило мне закончить. — Да. Нет.
— Объяснись.
— Не надо тебе знать, кто забрал из душевой свёртки. И откуда они взялись — не надо. А вот другим — надо. А насколько сильно — я пока не решил. Но решу. Обещаю… Наркотики — это плохо. От них кружение в голове и ненастоящий мир вокруг. Я рад, что ты мне рассказал. Всегда рассказывай. Вдвоём легче.
Поразительно, но я нисколько не жалел о своём порыве. Не знаю, виной ли тому добродушие Психа или переполненная чаша внутренних невзгод. Не знаю…
***
Две недели промелькнули незаметно. Общество чудаковатого сослуживца скрашивало тоску, а остальное время я или слушал музыку, или готовил еду на крохотной горелке. Вполне неплохо натренировался в этом искусстве. Устроить из сухого пайка суп, второе и постный салат — дорого стоит!
Противник не беспокоил. Портрет, нарисованный Психом по фотографии, произвёл фурор на той стороне. К нему начали названивать другие бойцы «Юга», забрасывая почту снимками близких и собственными рожами, наплевав на секретность.
— Списки известные, — пояснил мне мой первый номер. — Наши тоже там имеются, — он ткнул в сторону домов, подразумевая противника. — Как ни скрывай, а те же ID какой угодно армейский радар считает. И далеко не всем нужна новая личность, чтобы данные при вербовке скрывать. Так что забей. Но начальству мы, понятное дело, всё передадим.
— Оно знает о контактах?
— Разумеется. Мы же не армия, у нас с головой принято дружить. Чего командир добьётся запретом, кроме демонстрации самодурства? — Псих на мгновение задумался. — Хочешь пример?
— Валяй.
— Что-то сломалось на насосной станции. Требуется ремонт. Подачу воды в населённый пункт надо временно прекратить. Как считаешь, следует ли уведомлять потребителей?
— Конечно. Без воды плохо.
— Посмотри шире. Там, — кивок вдаль, — не представляют, по какой причине пересохло в кранах. Может, мы вообще свернули подачу, может, профилактику затеяли. Предполагаемая реакция?
— Позвонить и узнать?
— Правильно. Но по официальным каналам надо действовать через диппредставительство, давать запросы, ждать ответы, пройти всю бюрократическую машину насквозь. А можно набрать нужный номер и получить ответ. Что выбираешь?
— Позвонить, конечно, проще.
— Это здравый смысл. У вояк так же, хотя их за это и нагибают.
***
… Боец-художник никому не отказал. Очередной блокнот покрывался эскизами, перерастающими иногда в забавные шаржи, иногда в полноценные портреты. Мне отводилась роль посредника между заказчиком и исполнителем. Я фотографировал каждую картинку на коммуникатор, отправлял Псих сам. Его благодарили…
Вечером, перед выездом, у меня состоялся важный разговор с наставником и другом:
— Прятаться дальше не получится. Наверное, придётся уйти из бригады. Я у СБшников на крепком крючке. И на Кано с его признанием о провальной подготовке не свалишь. Переговорники брать он не заставлял.
— Не надо. Мне будет одиноко.
— Что поделаешь… Я не хочу в тюрьму.
— Погоди. Я же тебе обещал придумать.
— Придумал?
— Нет.
— Тогда прости.
Псих не разговаривал со мной до самой отправки. Ночью не спал, ходил, почёсывая голый затылок, подолгу всматривался в темноту.
Но так ничего и не сказал.
***
Сдав пост новоприбывшим парням из второго взвода, мы запрыгнули в тот же самый грузовик, прихватив несколько мешков с мусором. Куча не уменьшилась, но и не подросла.
— В тылу выкинем, — предложил один из ремонтников, морща нос от вони. — У вояк. Я с водилой договорился.
Достигнув тылового расположения какого-то полка, мы остановились. Вывалили мусор в и без того переполненные баки, как вдруг Психу срочно захотелось прогуляться и размять ноги после двухнедельного сидения в окопах. Технари, без стеснения радуясь остановке, не возражали. Им ведь приходилось ещё хуже — в запертом помещении, среди вечно гудящих узлов и агрегатов, к открытым пространствам тяготеешь особенно сильно.
— Маяк, пошли вместе. Может, нас чем-нибудь угостят. Я, лично, хочу холодного сока.
Идея показалась заманчивой. Старожил, коим являлся мой первый номер, наверняка знал, где можно разжиться ледяным, вкуснющим напитком. Ох… аж скулы свело, так захотелось.
— Есть варианты? — я с радостью выскочил на свежий воздух из прогретого солнцем кузова.
— Там, — он неопределённо указал рукой в сторону частично врытых в землю жилых вагончиков. — Знакомый. Если живой, то угостит.
Между тем, технари повалились в тень от борта грузовика и молча наслаждались ветерком. Ну да, наболтались они в своём каземате по самое некуда. Надоели друг другу. Им бы одиночества побольше.
Переодеваться в форму Псих не стал. Так и прибыл, в широченных шортах, тапках, каске и бронежилете, верхней частью своего туловища как-бы отдавая дань порядку и соблюдению норм, а нижней попирая уставные требования. На плече — винтовка, навороченный пистолет в специальной кобуре на груди.
Смотрелся он смешно. Многие солдаты, завидев тщедушное тельце в бронике и блаженную улыбку под каской, посмеивались в кулак. В открытую смеяться не осмеливались — нагрудный знак со стилизованной рыцарской перчаткой объяснял многое.
Некоторые, тёртые с виду мужчины, здоровались, справлялись о делах, жали руку. Я пристроился рядом и тоже отвечал на приветствия. Иных Псих узнавал, обращаясь по имени, иным добродушно кивал.
— Ого! Волонтёры! — указал он за вагончики, где среди грузовиков и бронетранспортёров затесался фургончик с яркой, запоминающейся эмблемой: контур растопыренной пятерни, в которую умелый дизайнер втиснул стилизованное красное сердечко. — Подогрев привезли.
— Что?
— Подогрев. Трусы, печенье, консервы.
— Тут не кормят? — сытые рожи регуляров-контрактников мало походили на измождённые голодом лица.
— Кормят. Но материальную помощь патриотичных налогоплательщиков осваивать надо, — осветил объективную реальность мой первый номер. — Они в городах акции проводят, пожертвования собирают. Потом приобретают различную нужную мелочь и сюда везут.
— Воруют? — предположил я, впрочем, без всяких оснований.
— В основном нет, приличные граждане. Неравнодушные, — уклончиво ответил Псих, почесав предплечье. — Однако случается всякое.
От укатанной грунтовки до цели нашего мини-путешествия вела тропинка, истоптанная до полукаменного состояния и унылая, как вся земля в окрестностях. Куда не посмотри — пятна въевшегося машинного масла, мелкий мусор, пожухлая от испепеляющего зноя и армейских подошв трава, глубокие колеи, рваные следы траков.
— Ага, загадили полянку. Рисовать не хочется.
Тонкий художественный вкус сослуживца давал знать о себе даже здесь. Ему, способному малевать свои детские истории где угодно и когда угодно, претила испорченная войной природа. Ещё одна грань моего нового друга — любовь к прекрасному. Я изредка замечал, как он, давая зрению отдохнуть после долгих бдений над блокнотом, с наслаждением любовался кустами, деревьями, в изобилии окружавшими наш домик. Но особо тяготел к цветам. Простеньким, неухоженным, низкорослым. Никогда их не рвал. Только позволял себе прикасаться к нежным лепесткам, подолгу потом обнюхивая пальцы.
Желая как-то отвлечь Психа от депрессивного созерцания окрестностей, преувеличенно-весело бросил:
— Далеко ещё?
— А? — вскинулся мой наставник, тут же расслабляясь. — Вон к тому фургончику.
К какому именно — осталось загадкой. Моё внимание привлёк человек, стоявший спиной на нашем пути и болтающий с незнакомым сержантом. Крепкий, высокий, в светло-сером жилете, удивительно не подходившем к остальным вещам — тёмным брюкам, заправленным в ботинки с высокой шнуровкой и футболке невзрачной расцветки. Со знакомым до боли затылком.
Хлюпа.
Тот, словно почувствовав, что его рассматривают, развернулся, и побледнел. Тоже узнал… Лицо моего бывшего напарника по сопровождениям перекосилось в неприкрытой злобе, верхняя губа задралась вверх, демонстрируя желтоватые, редкие зубы. Щека дёрнулась.
И тут же агрессивное, откровенно ненавидящее меня рыло искривила плохо слепленная радость.
Он деловито попрощался с собеседником, заверив его, что приедет снова, после двинул навстречу, гулко топая по грунту. Каких-то десяток шагов — и вот он, передо мной.
— Привет, — напоказ развязно, с дружеским оскалом, выхаркнул Хлюпа. — Давно не виделись.
Психа он проигнорировал, будто его тут и нет.
— Здорово.
— Всё служишь? — произносилось это больше для заполнения неловкой паузы, чем для завязки приятной беседы.
Я в форме, с оружием, совсем рядом — передовая. Чем ещё я могу тут заниматься? Песни в школьном хоре петь?
— Служу.
— А я вот, — сразу три пальца дотронулись до жилета с пятернёй и сердечком. — В волонтёры подался. Помогаю ковать победу, по мере своих слабых сил.
Поднахватался… Раньше предложения строил проще, без пафоса.
— Молодец.
От этой встречи внутренний дискомфорт испытывал не только Хлюпа. Почти подзабытая история с таблетками в душевой словно выскочила из-за угла, нежданчиком, при этом грозя опрокинуться и забрызгать своим дерьмом повторно, по самую по маковку.
Спросить при всех, кто тогда подсуетился с таблетками? Для чего? Он не ответит. Разойтись краями? Так, наверное, умнее всего.
Вот же непотопляемый говнюк… От военной полиции ушёл, от кредиторов ушёл, и вот, пожалуйста, всплыл. Помня о его склонностях, могу спорить — не бесплатно он волонтёрит, не за идею. Слишком разные понятия — он и альтруизм. Слишком несовместимые.
— Ну, удачи, — Хлюпа счёл обмен любезностями оконченным и хлопнул меня по плечу. Покровительственно, со снисхождением, явно желая добавить на прощанье: «Чтоб ты сдох», или нечто подобное.
Не дожидаясь моей реакции, он демонстративно развернулся и бодро, широко ставя ноги, направился к автомобилю.
— Это кто? — поинтересовался Псих, на которого этот урод демонстративно не обратил внимания.
— Я тебе рассказывал. Тот, кто в душевой таблетки прятал.
— Ого! Теперь сбежит.
— Почему?
— Мы его видели. А он приехал как раз тогда, когда бригада на ротации. Не хотел встречаться. И не угадал… Мне он не нравится.
— Мне тоже.
— Гнилой… — новый шлепок по плечу, более мягкий, от Психа. — Не расстраивайся. Друзья должны друг другу помогать. Этот человек для тебя опасен.
Сдвинув каску на затылок, он осмотрелся, что-то для себя прикинул и попросил:
— Иди к нашим. Я скоро. Правда-правда.
Ничего не объясняя, мой наставник, он же первый номер побрёл в сторону, слегка сгорбившись. Мне же не оставалось ничего другого, как развернуться и пойти обратно, к грузовику. Вот ведь, попил сока… Да ну его, этого урода с сердечком в руке! Плюнуть и растереть!
Оказавшись спиной к Хлюпе, я решительно настроился забыть о неприятной встрече. Случайности случаются, от этого никуда не деться. Каждую близко к сердцу принимать — никаких нервов не хватит.
Водила, словно только и ждал, завёл двигатель, высунулся в окно, распахнул рот, намереваясь…
— Снайпе-ер!!! — проорали совсем рядом.
Не рассуждая, рухнул в траву, сбрасывая с плеча свою «Эмку» и втягивая голову в плечи.
Крик повторился, вокруг грузно падали тела, редко матерились, а кто-то спокойно, даже как-то буднично, огласил через полминуты:
— Волонтёра убило. Новенького.
Я поискал взглядом наставника, благо, особых усилий делать для этого не пришлось. На лысой земле спрятаться сложно. Вон он, лежит, как и я, задом кверху, брюхом вниз, высовывая правую руку из-под груди. Оттуда, где у него хранился пистолет.