— Я не лгу, Эолин. Уж точно не тебе.
— У тебя есть друзья среди сырнте, — настаивала она. — Старые друзья на влиятельных должностях. Откуда мне знать, что тебя не было с ними, когда они взяли Моэн, когда сожгли мою школу? Откуда мне знать, что они не прислали тебя ко мне сейчас?
— У тебя тоже есть друзья среди сырнте, — он ответил резким тоном. — У тебя был любовник среди их принцев, если я правильно помню. Значит, я должен подозревать тебя в измене?
— Хватит твоих оскорблений! — Бортен бросился на мага.
Кори поднял посох, чтобы отразить удар, но Кел'Бару разрезал зачарованный орешник, словно это было масло. Удивленный, маг отпрыгнул и призвал быстро чары, лишившие Бортена равновесия. Затем Кори швырнул в рыцаря желтое пламя, но Эолин перехватила его собственной обжигающей синей дугой. Огонь взорвался при контакте, а затем превратился в сноп искр, оставив после себя запах серы и горелой травы.
Лягушки и сверчки перестали петь.
Мага, рыцарь и маг смотрели друг на друга в напряженном молчании.
Через мгновение до них донесся голос Мариэль, тревожный и неуверенный:
— Мага Эолин? — сказала она. — Все хорошо?
— Оставайся на месте, Мариэль, — ответила Эолин. Она направилась к Кори, ее гнев подпитывался годами невысказанной обиды. — Оставь нас. Мы не хотим и не нуждаемся в помощи.
— Акмаэль будет очень разочарован, если ты откажешься от моей помощи.
— Мне все равно, кто тебя послал и зачем. Возвращайся в ту вонючую дыру, из которой ты вылез.
— Я не могу сейчас никуда идти. Серебряная паутина, которая привела меня сюда, теперь в твоих руках, и твой мерзкий рыцарь сломал мой посох.
— Тогда превратись в змею, которой ты являешься, и уползи прочь! Если повезет, Сова съест тебя еще до рассвета.
Кори разглядывал ее, прищурив глаза, и на его губах играла проницательная улыбка.
— Какую странную судьбу соткали для тебя боги, мага Эолин. Вот ты, на высоких равнинах Моэна, затерянная в ночи, преследуемая захватчиками Сырнте, лишенная школы и зарождающегося шабаша. Одна, лишь с двумя людьми, к которым ты можешь обратиться: со мной, предавшим твоего брата, — глаза мага метнулись к рыцарю, его слова пронзили воздух, словно маленькие кинжалы. — И Бортеном, который его убил.
Эолин ахнула, неверие сгустилось под волной страха.
— Что?
Она посмотрела на Бортена, надеясь, что он отвергнет обвинение, но рыцарь ничего не сказал. Его лицо потеряло выражение, за исключением глаз, которые затвердели, как гранит, и неотрывно смотрели на мага.
Земля колебалась, и Эолин изо всех сил пыталась сохранить равновесие.
Это не должно иметь значения, сказала она себе, хотя ее внутренний голос был отчаянным и слабым. В то время они еще не знали друг друга, и Бортен действовал только для защиты своего короля.
И все же ее желудок сжался при мысли об удовольствии, которое она только что получила от его поцелуя. Жестокие обвинения Эрнана вырвались из ее воспоминаний, стучали в ее голове.
«Предашь ли ты свою родню, Эолин, как Бриана предала свою?»
— Ах, — тихий голос мага Кори прервал ее мысли. — Я вижу, вы еще не обсуждали этот конкретный фрагмент вашей истории.
Эолин никогда не презирала Кори больше, чем в этот момент.
— Тебе здесь не рады, — сказала она. — Ты не можешь остаться.
— Я поклялся королю вернуть тебя в город в целости и сохранности, — ответил Кори. — Мы можем уйти прямо сейчас, если хочешь, ты с украшением и я на твоем посохе. Или ты можешь терпеть мое общество столько, сколько необходимо, пока мы прячемся в этой глуши.
— Если ты останешься, — кратко сообщил ему Бортен, — ты не переживешь этой ночи.
— Не пытайся убить меня своим безвкусным клинком, — парировал маг. — Я могу отправить тебя в Преисподнюю в мгновение ока. Ты уже убил одного друга Эолин. Я бы посоветовал тебе не убивать другого.
— Ты мне не друг! — сказала Эолин.
— О, но я друг, — сказал Кори, сдерживая накал ее ярости. — Я самый ценный друг, который у тебя есть, хотя ты давно отказывалась это видеть.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Королева Сырнте
Адиана проснулась. Ее встретил запах грязи и соломы, за которым последовал еще более едкий запах человеческих экскрементов. Она уловила крики мужчин, топот лошадей, звуки металла и дерева. Под всем этим ритмичная дрожь земли. Глубокий грохот напомнил ей о дне, когда войска Эрнана вышли из лесов Восточной Селен.
Вдалеке зазвучали трубы.
Прибыла Ришона и армия с ней.
Адиана перевернулась на спину, морщась от боли в ребрах. Земляной пол был твердым и неподатливым; ее тюрьма была темна и полна странных шорохов в темных углах. В ее теле не было ни одной мышцы, которая бы не болела, за исключением, пожалуй, самой интимной ее части, сердца ее женственности.
«Но так будет не долго».
Если бы только Мехнес позволил ей увидеться с девочками. Это сделало бы все остальное терпимым.
«О, Эолин. Почему Боги покинули нас?».
Вскоре ей принесли чашу с водой и свежие одежды, обещанные принцем Мехнесом.
Адиана повернулась спиной к стражам и слугам, которые с любопытством наблюдали, как она сбрасывает старое платье. Вода была прохладной, пахла дикими лилиями. Это освежило ее измученный дух, казалось, это была самая роскошная ванна, которую она когда-либо принимала, несмотря на ужасные обстоятельства. Новое нижнее белье и платье были простыми, но сшитыми из тонкого хлопка. Когда она почти закончила одеваться, вперед вышла служанка, чтобы помочь ей зашнуровать лиф и настояла на том, чтобы заплести волосы Адиане.
Затем они связали ей руки и оставили одну, заперев за собой дверь.
Адиана осталась стоять в тусклом свете. Она не чувствовала себя такой чистой несколько дней и не хотела сидеть в грязи или прислоняться к грязным стенам.
Из соседних камер доносились стоны и тихий плач. Адиана узнала в здании, где они жили, остатки небольшого публичного дома, существование которого умышленно игнорировалось добропорядочными жителями Моэна. Тем не менее, Мага Эолин время от времени посещала его и с помощью Адианы ухаживала за девушками, которые там работали. Адиана задавалась вопросом, где сейчас были эти девушки, живые или мертвые, заключенные в тюрьму или свободно занимающиеся своим делом с множеством новых и нетерпеливых клиентов.
На их месте оказались пленные женщины и дети. Адиана мельком увидела нескольких членов знатных семей Моэна, других она не могла ни увидеть, ни узнать, но, слушая, сделала вывод, что она была единственной заключенной, у которой была отдельная камера. Остальные были загнаны толпой, как собаки в конуре.
Иногда по ночам шепот и плач ее соседей переходили в вопли и ужасные крики, сопровождаемые смехом и довольным ворчанием стражей, пришедших получить свое.
«Есть участи и похуже, чем быть любимым музыкантом принца Сырнте».
Адиана рассмеялась, чувствуя головокружение от усталости и отсутствия нормальной еды, пораженная жестокой иронией своего положения.