Мужчина перевел взгляд с Мехнеса на Адиану. Его спутник забился в конвульсиях и замер. Покорность наполнила его черты, и он решительно уставился в землю.
— Помилуйте, — сказал он хрипло.
Адиана могла видеть, как в глазах Мехнеса его ценность угасла.
— Слишком рано терять людей, — пробормотал принц Сырнте, но, тем не менее, обнажил меч.
— Принц Мехнес, пожалуйста! — Адиана схватила его за руку, но тут же отпустила из-за его гневного взгляда. Ее руки горели там, где она коснулась его, но все остальное тело было холодным, как зимняя ночь.
Она отвернулась и отвела взгляд. Когда она, наконец, обрела голос, он превратился в бормотание:
— Из-за меня пролито слишком много крови. Пожалуйста, пусть этот человек будет жить. Он не поднял на меня руку.
Адиана закрыла глаза, остро осознавая позицию Мехнеса, то, как он смаковал эту власть над жизнью и смертью. Прошло несколько мгновений, пока она готовилась к тошнотворному звуку металла, открывающего плоть. Брезент трепетал, ящики с грохотом падали на телеги, солдаты хрюкали, а офицеры протяжно кричали, требуя порядка.
После всех этих дней в воздухе все еще пахло огнем и горелым деревом, триумфом и поражением, весельем, страданием и кровью.
Больше всего кровью.
Всегда кровь. Вечная кровь. Горячие алые реки хлынули на землю, высыхая и превращаясь в пятна горькой охры, пронизывавшие душу, источая едкий пар, который наполнял лагерь и вызывал у Адианы тошноту.
— Пожалуйста, — она схватилась за живот, борясь с приступом желчи в горле. — Позволь ему быть. Или покончи с этим сейчас.
Мехнес ничего не сказал.
Затем он вложил свой меч в ножны.
Звук обрушился на Адиану, как ветерок из Южного леса, свежий и неожиданный.
— Уйди с глаз моих, — сказал Мехнес охраннику. — Не разочаровывай меня снова.
Мужчина убежал.
Принц Мехнес достал чистую тряпку и начал вытирать кровь с лица Адианы, его прикосновение было грубым, но не жестоким. Его глаза встречались с ее в мимолетные моменты, пока он работал. Закончив, он отошел.
— Тебе нужен отдых, — сказал он. — Сегодня этого будет достаточно.
Адиана молча наблюдала за ним. Звуки лагеря отошли на второй план; солдаты и вьючные животные расплылись. Лицо Мехнеса стало еще ярче, темные волосы смягчились седыми прядями, лицо было отмечено шрамами его многочисленных сражений, каменно-голубые глаза не знали ни любви, ни сострадания.
Он разрушил ее жизнь, изнасиловал ее дух и выпотрошил ее душу. От Адианы не должно было остаться ничего, и все же она стояла перед ним, ее взгляд был пристальным и непоколебимым.
Впервые за несколько дней Адиана не чувствовала страха.
Может, и в самом деле она уже совсем ничего не чувствовала.
Проницательная улыбка скривила губы Мехнеса. Он шагнул вперед и коснулся ее подбородка.
— Ты доставила мне удовольствие, Адиана из Селкинсена. Ты не останешься позади.
С этими словами он ушел, отдав несколько коротких приказов, и Адиана осталась в компании новой группы охранников. Один из них предложил ей присесть, а матрона с кислым лицом принесла миску тепловатой каши и чашу разбавленного вина.
Адиана потеряла из виду Мехнеса, хотя могла видеть, как его люди расходятся и двигаются, когда принц Сырнте приближался к своему скакуну.
Сан’иломан ждала на своей кобыле, неподвижной, как цапля у кромки воды. Хотя мерцающая вуаль скрывала лицо Ришоны, Адиана почувствовала взгляд королевы, острый, как ее обсидиановый клинок.
Мехнес взобрался на коня, обнажил меч и отсалютовал Ришоне. Крики верности и победы прогремели по лагерю. Флаги развевались высоко на утреннем ветру; лошади нетерпеливо гарцевали под звон металла и звяканье кольчуги. Когда королевская гвардия выстроилась вокруг королевы и ее генерала, облака в небе вспыхнули яркими красками бодрствующего солнца.
Марш на Мойсехен начался.
«Мага не должна грустить, когда восходит солнце, — однажды сказала Эолин. — Мага празднует рассвет и разделяет его радость».
Но Адиана никогда не была магой, и теперь она никогда ею не станет. Судьба превратила ее в никчемную женщину, шлюху злодея.
Адиану погрузили на телегу с остатками еды и снаряжения. Колонна змеилась впереди них, хотя половина лагеря, казалось, еще не начала свой марш. Телега скрипела и качалась, когда волы вытаскивали ее на дорогу.
Позади них появился Моэн, обугленные стены были увешаны яркими цветами Сырнте. Голые по пояс люди трудились, чтобы восстановить город, снося то, что было слишком слабо, чтобы восстановить, возводя барьеры из тяжелого камня за рядами заостренных кольев. Над ними солдаты стояли на кучах щебня и смотрели, как их товарищи идут своим чередом. Колонна начала свое неумолимое продвижение на север и запад.
Каждая впадина на дороге сотрясала Адиану. Холст, на котором она сидела, был комковатым; предметы под ним — твердыми и неподатливыми. Тем не менее, неудобство не отвратило сильную усталость, которая давила на нее. Она закрыла глаза, отдалась сну и не просыпалась до тех пор, пока не услышала счастливый смех девушки и мелодичные голоса, топот их ног по земле, когда они бежали к ней.
Госпожа Адиана!
Адиана вскочила на ноги, схватившись рукой за край тележки, сердце бешено колотилось в груди. Тревожными глазами она обшаривала вереницу повозок и мулов, слуг и рабов, которые шли среди них, всадников, окружавших их.
— Таша? — позвала она. — Катарина?
Никто не ответил.
Пухлая надзирательница, ехавшая во главе телеги, мрачно оглянулась.
Пара волов неподалёку объявила долгим протестующим мычанием, что они решили не продолжать. Погонщик кричал и хлестал их по бокам гибким прутом, пока, наконец, запряженные животные не заревели и неохотно рванулись вперед, а телега стонала позади них.
Адиана заправила растрепанные волосы за уши и натянула на голову капюшон плаща, чтобы спрятаться от безжалостного солнца, от стражников, наблюдавших за ней змеиными глазами.
— Простите меня, — пробормотала она.
Девочки не ответили. Даже Рената больше не шептала в ее голове. И Адиана не ожидала услышать их, почувствовать их присутствие не как затяжное мучение, когда-либо снова.
Она отдалась их убийце, погружаясь в забвение, как пьяница в вино, не думая и не заботясь о тех, кого любит, уверенная, что рассвет сотрет все воспоминания, а утренний свет пробился сквозь бесцветное небо, и она оказалась наедине с его болью.
Руки Адианы онемели, несмотря на теплый летний день. Кости болели, как в лихорадке. Она попыталась лечь на комковатый холст, но в тот момент, когда она закрыла глаза, Мехнес был на ней, безжалостные руки выжимали удовольствие из ее тела, впивая нектар ее женственности, будто она была созревшей сливой, раздавленной в его руках.
Содрогаясь, Адиана села, поджала колени к груди и уставилась на грунтовую дорогу, катившуюся под телегой, как пыльная река, длинные беспорядочные впадины, разбитые остроугольными камнями, всегда разные, но всегда повторяющиеся. Ритм успокаивал ее, убаюкивал, пока она не потеряла всякие мысли и почти не убедила себя, что нашла убежище в бесформенном мире.
Солнце было высоко, когда караван остановился. Всадники соскальзывали с лошадей и телег. Те, кто шел пешком, немного отошли от дороги, некоторые нашли места, где можно было присесть. Фляги с вином и водой откупоривались, а еда доставалась из потайных мест.
Один из стражей предложил Адиане воду, которую она приняла с настороженной благодарностью. Матрона дала ей яблоко, хмурясь, будто она приносила в жертву еду, достойную короля.