Настоящее
— Когда я отучу тебя тянуть руки ко всему, что попало! Может быть ядовитой, сколько раз повторять! — голос отца был суровым, но мальчик его не боялся. Он держал на ладони огромную ярко-зеленую ящерицу, рассматривал узор из чешуек на ее спинке.
— Но она добрая! — протянул отцу ящерицу на раскрытых ладонях. Та и не думала убегать.
— Ладно, с этой можешь играть, — ворчливые нотки в голосе, но уже не сердитые. — Забыл, как мать тебя после укуса другой такой красотки лечила?
— Я просто ее тогда взял неудачно…
Отец притянул его к себе, взъерошил пышную шевелюру.
— Иногда мне кажется, он какое-то чудо лесное, а не наш сын, — еще один голос, нежный; мать подошла сзади, и мальчик ее не видит сейчас. — Он любит всякую ползучую тварь, и его же не трогают!
— Ну да, конечно, как там учила твоя родительница — ко всему подходи с добром и любовью, и тем же ответят? На деле сразу сожрут, и ни малейшего угрызения совести не почувствуют. Выживает сильнейший. Или тот, кто сумел как следует спрятаться…
— Если бы ты в это верил… — мальчику послышалась укоризна в голосе, но ящерица в руках шевельнулась, и он побежал к краю поляны, выпустить, чтобы не наступили…
Времени тут не было. Да, понимал, что здесь каждый миг покажется часом. Но все же уверен был — в этих стенах находится уже долго, даже не потому, что живот начинало сводить от голода. Хотя — что такое долго? Над огнем и пару мгновений руку не подержать, а приговоренному и сутки — единый миг.
Мальчишка задремал, несмотря на жгучую боль в руке — слишком вымотали попытки освободиться, страх, безысходность. В полудреме вздрагивал от любого почудившегося шороха.
Но вот раздался смех, затем из пятен света и тени лиана взлетела — гибкое тело перемахнуло через овраг.
— Перебирайся! — весело закричал Кайе.
Огонек потряс головой, стукнул себя по щеке. Снова чудится всякое, как недавний сон. Только это — не вымысел, это было на самом деле.
…Его уже хватились наверняка. А ведь он убегал, и удачно. Может, Кайе решит, что и на сей раз…
Ощупал веревку, уже не пытаясь развязывать или дергать. Сколько прошло времени? В животе уже ворочалась пустота, присасывалась изнутри, требовала пищи.
…Большие змеи редко едят, это он знал. Къятта сказал, Майт очень большая. Возможно, он сам умрет от голода раньше, чем проголодается она. Или нет. И то, и другое очень плохая смерть, может, проще быстрее со всем покончить. Веревка же есть; правда, кольце, где рука привязана, невысоко. Духу не хватит, достаточно далеко отползти, чтобы прочно затянулась петля.
Или хватит? Она вон какая прочная, веревка, и скользкая… разбежаться как следует, а потом все само случится, он просто не сможет петлю ослабить…
Так и сидел, поглаживая веревку, словно пытался сродниться с ней, договориться — с ней и мыслью о том, что предстояло сделать.
Очнулся, когда тихие шаги раздались рядом — настоящие.
Дверь не скрипнула; фигура, возникшая на пороге, держала на ладони полупрозрачный шар с маленькой свечкой внутри. На миг показалось, что снова оказался в доме Тайау, тогда, в первый день — а Кайе пришел за ним, вывел из-под замка…
Но понял — это другой.
Человек был взрослым. Не Къятта, по счастью, и не служитель Башни — легкий запах жасмина, шаги бесшумные, только один раз чуть слышно зазвенели серьги или иное какое украшение из тех, что носят не закрепленными.
— Охх… вот кто здесь! — удивление в голосе. И потом тишина, почти ощутимое напряжение — и свет начинает растерянно мерцать, из золотистого становится серебряным, слабым — вот-вот, и погаснет… Нет, показалось.
— Кто ты? — спросил Огонек слишком громко.
— Неважно.
Даже не видя лица, угадал улыбку.
— Не ожидал, что здесь окажешься именно ты.
— Откуда ты знаешь меня?
— Видел… ты держался подле Кайе, а его отовсюду заметно. Почему ты здесь?
Огонек промолчал, напрягся. Ощутил прикосновение к щеке.
— Перепуганный зверек… не дрожи.
Чуткие пальцы ощупали запястье мальчика — света хватало, но и без него можно было ощутить кровь, почувствовать ее запах, понять, что мальчишка содрал себе всю кожу с запястья. А вот лица человека мальчишка не видел — только руки, узкие, с тонкими пальцами. И вновь — аромат свежих цветов, нагретых солнцем…
— Кто тебя привел? — спросил человек. Любопытство в его голосе еще оставалось, но тускнело. Какая, действительно разница, кто именно выбросил из дома надоевшую вещь.
— Къятта.
— Понятно.
В голосе проскользнула насмешка — но не над Огоньком. И приговор: полукровка не интересен более. Еще одна жертва Башне, еще одна мошка в паутине Асталы.
Он повернулся, приподнял руку, тусклый свет попал на лицо, и мальчишка его узнал. Тонкие черты, красивые. Видел всего однажды, издалека, но тогда так пристально наблюдал, желая победы…
Ийа Арайа шевельнулся, собираясь встать. Сейчас он уйдет, и темнота больше ничем не рассеется. Перед глазами вновь встал песчаный круг, золотой, как солнце, фигурки на нем, и почудился неприязненный шепот Кайе. За этот шепот и ухватился отчаянно, за надежду последнюю:
— Къятта не захотел, чтобы младший брат тратил время на… на меня. Не знаю, что теперь будет, когда Кайе узнает, — сказал он, и голос дрогнул, и самому показался ужасно фальшивым. Но Ийа замер — и вновь повернулся к нему.
— Что же ты сделал такого?
— Я… — врать не хотелось. Да и что придумать, сообразить не мог.
— И ты бы хотел вернуться?
Сомнение в голосе не удивило. Кивнул, и вполне даже искренне — кто бы в данный миг не захотел! Там жизнь, а здесь…
— Это интересно, — сказал Ийа. О чем-то своем он думал, мысли почти осязаемо витали в темноте, и перекликались — словно летучие мыши. — Говоришь, младший не знал об этом?
— Не знал, — еле слышно откликнулся Огонек.
— Хм… Зачем тебя здесь закрыли?
— Чтобы я умер… — одними губами, но тот услышал.
— Для этого втайне привозить полукровку ночью? Он мог просто убить. Или отдать тебя Башне, или привести днем.
— Будто я просто исчез, сбежал. Чтобы Кайе не узнал никогда. Это же… пламя. А убить самому… ему, наверное, было противно, — так ясно вспомнилось лицо Къятты при этих словах, презрительные складки в уголках губ, что невольно вышло убедительно.
— Понятно. Как же ты ему досадил — здесь умирают долго, не то что упасть с верха Башни.
— Он сказал про змею… — вновь почудился плеск, и мальчишка невольно придвинулся к старшему.
— Это правда. Башне достаточно пищи, а Майт — ее приемная дочь. Мать делится взятым. Но так странно все же… потеряв игрушку Кайе перевернет всю Асталу, может заглянуть и сюда, и его не остановят. Может, ты нужен его брату живым? Майт не скоро придет, он знал…
Взялся за петлю, бечевка врезалась в тело, и мальчишка вскрикнул от боли — хотя осторожным было прикосновение.
— Тихо, не кричи, я тебе помогу.
Огонек прикусывал губы, только бы снова не вскрикнуть, а сердце колотилось так, что Ийа слышал наверняка. Кажется, получится выйти отсюда! Кажется… Только бы…
— Успокойся, — не сразу понял, что это к нему обращаются. Ведь спокойно сидел, и молчал…
— Расскажи мне о вас двоих. Что его в тебе привлекло?
Огонек вновь прикусил губу, но на сей раз чтобы лишнего не сказать. Что Ийа мог знать и сам?
— Мы часто ездили в лес. Я раньше долго жил там, и не боюсь чащи. А Кайе… он меня спас. Вытащил из реки.
— Вот как. Значит, ты его добыча, можно сказать, — теперь Ийа смеялся, а пальцы так же медленно двигались, едва прикасались, освобождая запястье полукровки. Петля поддавалась… мальчишка не верил своим глазам. Ийа коснулся тыльной стороны его ладони, едва-едва, словно крыла бабочки.
— Вот так. Лучше, дружок?
Почувствовав себя свободным, Огонек осторожно прижал руку к груди. Медленно встал на негнущихся ногах, пошатываясь. Прислонился спиной к стене. Какой здесь повсюду мох… противный, сырой…
Голова закружилась. Прикрыл глаза — свет камня показался чересчур ярким. А ведь он… как гнилушки в лесу.
— Ты… отпустишь меня?
— Давай сделаем так. Плавать умеешь? Хорошо. Ныряй и плыви к противоположной стене. Там решетка, змея появляется оттуда, из подземного канала. Не бойся, прутья расставлены широко — она огромна, а ты — мальчик. Сейчас ночь, тебя не заметят, я позабочусь о том, чтобы стража смотрела в другую сторону. Выбирайся из воды и иди по правому берегу до большого кедра, от него до конца проулка. Там тебя встретят мои люди.
— А после?
— Разберемся, как будет лучше.
— А если Къятта узнает, что ты был здесь?
— Это уж моя задача, сделать так, чтобы не узнал. Так что же? Придешь? Или ты хочешь остаться один в Астале? Проще умереть здесь, — он говорил так, как никто здесь не разговаривал с Огоньком, разве что Киаль — с сочувствием.
— А ты… не можешь вывести меня сам?
— Вся Астала будет об этом знать. Зачем мне такое счастье? — негромко рассмеялся, но без издевки. И поднялся, повернулся к двери, в ладони скрыв сияющий камешек.
— Не тяни, если решишь плыть — сейчас ночь, но через пару часов рассвет, тебя заметят, — сказал, и ушел.
Не сразу поверил в то, что свободен — да была ли она, эта свобода? У южан жестокие шутки. По-звериному провел языком по запястью, пытаясь зализать ранки — вспомнил клыкастую черную морду, поморщился, прекратил.
Человек ушел и забрал свет с собой — но Огонек наощупь отыскал дверной проем, пробежал пальцами по косякам, по дверной доске. Знал, здесь не полог был на выходе, как в доме Тайау — деревянная створка, тяжелая, но все равно понадеялся, вдруг не заперто. Ведь не слышал стука или лязга засова. Но нет, не повезло. Толкал дверь плечом, после всем телом пока окончательно не обессилел, тогда вернулся к воде.
Тут камни казались теплее, еще сохранили его тепло. Водил пальцами по щербинкам, не видя их. Не чувствовал радости или надежды, только опустошение. Будто Ийа забрал не только светящийся камень, но и все силы Огонька.
Стены, дверь и вода, запах сырости, гнили и ржавчины, запах крови… Место, где умирают. С чего он взял, что может отсюда выбраться? Ладно хоть страшного рокота Башни не слышно, но он и так в ее чреве. Скоро там, снаружи, будет рассвет, но не здесь…
Плеснуло что-то; мальчишка вздрогнул, и недавнее безразличие улетучилось. Рано или поздно змея приплывет сюда… сидеть и ждать, пока сожрут, или пока умрет тут от голода — безумие. Полукровка глубоко вдохнул, потуже заплел растрепанные волосы в косу, перевязал тесьмой — и нырнул в воду, черную и холодную.
По счастью, после того, как едва не утонул и был спасен Кайе, воды он бояться не начал. Он и змей не боялся — обычных, и находясь на свободе. А здесь, в подземном канале, он был еще более беспомощен, чем на суше. Где-то на глубине нужно было нашарить решетку, протиснуться через прутья, и еще невесть куда плыть без возможности передохнуть, если понадобится. Откуда Ийа вообще знает, насколько широко расставлены прутья? Не он же их устанавливал.
Пока хватало дыхания, Огонек оставался под водой и искал выход. Полагался лишь на свои руки — в темноте-то иначе никак. Но упирался в осклизлые каменные стены или не находил ничего. В конце концов он выбрался снова на сушу и едва не остался там. Дергающая боль в руке притупилась в воде, а сейчас снова усилилась. Чтобы спастись от нее, снова нырнул, поплыл уже наудачу — и наконец оледеневшие пальцы уперлись в такие же ледяные прутья, скользнули по ним — дальше, за решетку, на волю.
Вынырнув, мальчишка набрал в грудь побольше воздуха и вновь погрузился в воду, надеясь, что не сдвинулся куда-нибудь в сторону. Нет, решетка была на месте — ощупав ее, понял, что Ийа сказал правду: мальчишка мог туда пролезть. Он и попытался, но ощутил, что воздух кончается, дернулся, едва не застрял.
Огонек вынырнул опять, отдышался. Не хватало еще умереть, как кролик в силках! Заставил себе отдохнуть немного, хотя все в нем рвалось на свободу. Снова нырнул и попробовал протиснуться сквозь прутья. Страх неудачи заставил его удвоить усилия — худой и гибкий, он сумел на сей раз одолеть преграду, только едва не оторвал себе ухо, поспешив просунуть голову.
Скоро Огонек оказался по ту сторону решетки. Ужаснулся — насколько же велика тварь, эта змея?! Поплыл как можно быстрее вперед и вверх, и, не рассчитав, налетел на стену. Вынырнул, отчаянно глотнул воздуха, поднял руки над головой, развел их в стороны — потолка или второй стены не нашарил. Не особо низким и узким, значит, был коридор. Но глубоким — пришлось лечь на спину, чтобы отдохнуть немного, и осторожно грести, а то снова во что-нибудь врежется.
В темном, заполненном водой тоннеле оказалось страшнее, чем в самой Башне. Казалось, что холодное скользкое тело змеи касается ног, и вот-вот обовьется, утянет на дно.
Стараясь думать только о том, что скоро выберется, Огонек плыл и плыл дальше. Коридор казался бесконечным, мальчишка совсем замерз.
…Он не сразу понял, что оказался в реке, что над головой — небо, серое, как бывает перед рассветом. А когда понял, огромное и холодное небо едва не доконало его: снова — барахтающийся в реке одиночка. Проще сложить руки и опуститься на дно; там, среди ракушек и водорослей, он будет счастлив, наверное.
Мысль была мимолетной — Огонек мотнул головой, отфыркиваясь от попавшей в нос воды, и поплыл. Хоть еще и не рассвело, берега просматривались без труда, один пологий, другой невысокий, но отвесный — и неширокой была река. Ближе оказался пологий, и Огонек развернулся, поплыл к нему. Ноги скоро нащупали илистое дно… и отказались держать. Так — на животе, перемазавшись, мальчишка выполз на траву. Земля под ним вздымалась, будто дышала, руки и ноги дрожали и были, казалось, тряпичными.
Никто его не заметил. Невдалеке были какие-то глиняные заборы, гора бочек вздымалась, и у кромки воды лежала лодка с пробоиной, и в предрассветных сумерках видимой. После подвала Огоньку казалось, что вокруг и вовсе светло. Мальчишка наконец отдышался, сел на торчащие из земли узловатые корни. Кедр, вспомнил он. Сам то ли уже проплыл мимо, то ли еще не добрался. Что ж, это к лучшему, слишком устал, чтобы хоть что-то решать, с кем-то говорить.
Почувствовал, что еще немного, и свалится прямо тут; зашагал дальше от берега, туда, где темнела диковатая в темноте рощица, ореховые деревья. Сами орехи еще не поспели толком, но он и зеленых наестся, не в первый раз. И людей здесь, кажется, нет, никто не сочтет, что воришка забрался. Сейчас ничего и никого не боялся — появись рядом настоящий энихи, например, обратил бы внимания не больше, чем на гусеницу. Пусть жрет, если не подавится… А змея сюда не доберется.
В реке ободранное запястье почти не болело, и страх подгонял, не до боли. Зато сейчас и ночной теплый воздух, казалось, его обжигал. Мальчишка обмотал его подорожником, зубами затянул на повязке узлы из травы.
Трава тут росла длинная, мягкая. На ней и свернулся калачиком.
Несколько часов назад
Жесткие глянцевые листья дерева льнули к стене, на их поверхности играли блики, будто медлительные светляки танцевали.
— Ты не спишь? — молодая женщина приподнялась на цыпочки (от ветра плеснула широкая юбка) — и потянулась к окну. — Эй!
— Нет, — прозвенел смех, послышался торопливый шепот внутри, и в окне показалась фигура — лунные блики заиграли на темно-бронзовой коже, слегка волнистые волосы перелились через плечо охапкой плетей вьюнка. Гостья не обратила внимания, что человек не один.
— Я третью ночь тебя жду… — сказала она недовольно, и это не была ревность.
— Мы отмечали свадьбу двоюродного брата.
— Знаю. Но к ним в дом я не могла явиться, там меня не любят, а на записку ты не ответил.
— Я ничего не получал.
— Надеюсь, еще не поздно, досадно будет, да… Я видела забавное, — она откинулась назад, прислушиваясь, и вновь потянулась к человеку в окне, положила пальцы на подоконник. — Тогда было такое небо, я смотрела на звезды с Башни — ты знаешь, в ту ночь мне позволено, и видела…
Наверх Башни-Хранительницы непросто попасть, и все обряды происходят в присутствии служителей. Имму тоже сопровождают, как и любого.
Ну, кроме одного, которого попросту не решаются задержать…
— Имма, утром.
— Но ты не дослушал! Къятта привез кого-то, я думала, он поднимется — стало жаль, что мне помешает, но он остался внизу, а вышел один…
— Да какая мне разница?
— Он дважды оглянулся, когда уезжал, а тот, кого привез, был замотан в полотно. Я думаю, это девушка, рост невысокий, и…
— От меня-то ты чего хочешь?
— Мне интересно, — сказала подруга. — Но в подземелье я заходить боюсь. Я боюсь змей.
— Имма!!
— Я не договорила еще, — она поманила молодого человека нагнуться ближе, и зашептала: — Знаешь, алая звезда сорвалась перед тем, как Къятта пришел, упала в сторону их кварталов… Я думаю, это знак.
— Охх… погоди, — человек скрылся на миг в недрах комнаты, снова послышались голоса — явственно прозвучал недовольный девичий, потом гибкий силуэт перемахнул через подоконник.
Он не надеялся найти в Башне что-либо интересное, но все же некое любопытство Имма в нем вызвала. Ийа знал, что она с причудами, но когда-то давно выбрал прислушиваться к ним — и не пожалел. Подруга не каждую ночь являлась с такими рассказами, но уж если ее принесло…
Да, всё оказалось и забавно, и непонятно — зачем прятать игрушку в Башне, даже если она оказалась неугодной? И чем уж настолько не угодил рыжий найденыш именно Къятте? Обычно у младшего и так все игры быстро заканчивались, отчего бы не подождать?
Теперь, после разговора с полукровкой, он направил своих людей в оговоренное место. Они должны забрать мальчишку и спрятать, сам он после приедет туда — и на сей раз они поговорят полноценно. А дальше… там видно будет.
**
После пожара на реке Иска, спустя полторы луны
— Что бы там ни было между нами и ими раньше, давно ни север, ни юг не убивали друг друга на своих землях, да еще сразу столько.
Стоящий перед террасой, внизу, Ийа походил на молодое деревце, дерзко посмевшее вырасти на излюбленном плато гроз. Фигура Ахатты нависала над ним, но молодой человек улыбался, приветливо и торжествующе. Серьги Ийа звенели дерзким радостным вызовом, и словно специально голову вскинул, чтобы дать Ахатте еще раз услышать насмешливый звон.
— Вестник привез письмо, которое птица принесла в голубятню Башни. Северяне требуют выдать Кайе — у Асталы, а не у Рода Тайау. Скоро приедут эсса. Совет должен собраться.
— Ты слишком молод — указывать мне, что должен делать Совет, — тяжело сказал Ахатта. Ийа с трудом принудил уголки губ не подниматься победно вверх; такие слова — признак слабости.
— Я всего лишь передаю послание.
Никогда Ахатта не уходил от столкновения. Не стал и на сей раз — разве не ожидал он подобного?
— Хорошо.
Не прощаясь, развернулся и неторопливо пошел вверх по ступеням — надо же, всего четыре, а как трудно их одолеть. Каждый шаг дается с трудом. Неужто старость подкралась?
Прошло полторы луны с пожара на реке Иска. Все это время слухи ползли по Астале, а уж до севера, верно, долетели на птичьих крыльях — шпионы вряд ли дремали. И вот послы добрались.
Все понимали, что конфликт слишком мал и спорен, чтобы была война, но Юг впервые показал, какой мощи у них оружие. Тейит попытается наизнанку вывернуться, чтоб добиться его уничтожения, если не выйдет путем переговоров, то…
Что север пока в проигрышной позиции, понимали тоже. А вот нужна ли такая мощь самому Югу — принадлежащая лишь одному Роду, и с трудом управляемая! Да что там — лишь один у этого пламени есть хозяин.
Тарра, конечно же, рассказал всё, что знал. Как и то, что Нъенна, старший годами и родич Кайе, не смог с ним совладать даже в самом начале ссоры. Кое-кто сгоряча (и не прилюдно, конечно) предложил убить Къятту, единственного, кто может управлять мальчишкой; но его только высмеяли: это не сделает оружие более покорным, наоборот.
…Посланцы явились не из Тейит, а из Уми, где на всякий случай всегда находились доверенные люди Обсидиановой и Хрустальной ветви. У южан такие же вестники жили в Чема — если нужно добраться до другого государства быстро, это удобней, чем ждать пару лун или больше, в зависимости от времени года. Из самих Асталы или Тейит отправлялись, когда дело требовало личного разговора с кем-то, имеющим власть. Так было и около пятнадцати весен назад, когда речь зашла о старинных книгах в обмен на пойму одной из речек, и, хоть не по вине северян, плохо закончилась та миссия — погиб сын Ахатты…
В Дом Звезд нынешних посланцев пустили, конечно, но выслушали их не в центральном зале Совета. И в разговоре участвовали только главы Сильнейших Родов. Виновника пожара туда не вызывали — незачем.
После этого гостей проводили на отдых, а двери свои распахнул зал со звездчатым потолком. Ахатта лично вернулся за внуками. Лицо его потемнело и потяжелело, но он ничего не сказал о том, как прошел разговор.
— Я лучше сам его убью, чем позволю хоть на сто шагов приблизиться к нему северной крысе, — негромко проговорил Къятта. Он был вызван как косвенный, но свидетель; был одет в черно-белое — ни капли красного, так настоял дед. Если хоть что в его облике примут за вызов, ответят ударом.
— Этого не понадобится. Настоящая угроза исходит не от севера.
Мальчишка вовсе не выглядел испуганным. Напротив, горел, словно вынутый из костра уголек, и зло кривились губы. Кайе не собирался прятаться за спины старших, и Ахатта, глядя, как внук застегивает пояс из шкуры пятнистого ихи — свободно, чтобы тот не мешал перекинуться, если что, не сдавливал тело — подумал, а стоит ли вести его в Дом Солнца? Может, лучше посадить под замок?
Но ведь придется привести — обычай требует расспросить обвиняемого.
— Я за ним прослежу, — беззвучно сказал Къятта, обернувшись к деду.
О да, подумал Ахатта. Ты проследишь за ним, пока он будет подле тебя. Но ведь потом ему придется выйти на площадку в центре зала. А там… если он попробует напасть на членов Совета, ему не жить.
А он попытается, если слишком жаркой будет речь обвинителей. Попытается, не дождавшись решения.
Стоя на крыльце, Кайе облизнул губы. Пить хочется… Сорвал мясистый стебель, жадно высосал горьковатый сок — вкуса не разобрал. Сделал было шаг вперед, на дорожку — скоро все соберутся, пора. Солнце уже высоко…
— Погоди, — Къятта взял его за руку. Ощутил, как напряжены мышцы мальчишки.
— Пообещай мне кое-что.
Недоуменно вскинутые глаза — неужто нашел время для нравоучений? Къятта с улыбкой смотрел на него:
— Я хочу, чтобы ты помог мне исполнить мою мечту. Северные крысы должны заткнуть себе рот собственными хвостами. Я хочу сделать Асталу единственной — и сильной. Ты поможешь мне в этом?
— Да, — не задумываясь откликнулся Кайе.
— Помни о моей просьбе. Я не так часто тебя о чем-то прошу.
Притянул младшего к себе, чувствуя, как тот замер, готовый рвануться прочь — не до нежностей. Не отпускал несколько ударов сердца. Потом сам подтолкнул — иди…
Песок зашуршал едва слышно; легки шаги, при всей его Силе…
В Доме звезд, как всегда, стоял полумрак, но лица были видны хорошо. Впрочем, что толку смотреть на лица, если голоса то ленивые, то злые, и воздух дрожит от скрестившихся речей?
Ахатта сидел в каменном кресле, хозяином, не выказывая беспокойства. Только вот камень словно на грудь навалился, и не шевельнуться. Может, оно и к лучшему.
Кто как поведет себя? Заранее не узнать. Сегодня друг, завтра враг… потом и вовсе не пойми кто. Обязательства есть только перед своим Родом… и перед теми, кому ты сам хочешь быть обязан.
Сперва еще раз, кратко уже, расспросили всех очевидцев — вдруг вспомнят что новое, хотя за истекшее время могли или забыть, или придумать. И Нъенну тоже, хотя во время его речи Ахатта лишь морщился. Он честно старался помочь своим, но врать было поздно, а правда только ухудшала дело. Но его слова оказались важней прочих — именно он находился с мальчишкой на переправе, когда тот сорвался. Раненые не в счет, им не до того было, да они и не слышали последних слов.
— Помощничек, — даже родича, напарника Ахатты по Совету проняло, а уж насколько он был лоялен к своим.
Потом любой из членов Совета получил возможность высказаться перед тем, как принимать решение.
Еще бы зашить рот мальчишке, он никогда не скрывал, что пожар — его рук дело. Да еще предложил показать. Раньше он такого не вытворял, но все единодушно сошлись — он растет. А что в семье Ахатты уродилось чудовище, знали давно. В огни тин большинство не поверило вовсе; не додумался Нъенна соврать, что они появились на северном берегу, тогда можно было бы их обвинить в пожаре, а внука лишь в излишнем самомнении. Ложь проверяют, да, но вряд ли кто задал бы вопрос, где именно возникли эти клятые огни! Раз уж он вообще их вспомнил.
А так…
— Ладно бы стоял сезон засухи! — говорила Кети Инау, золотая паучиха, с пальцами, которые даже в спокойном состоянии подрагивали. — Но это был еще сырой лес у реки! Все знают, как далеко ушло пламя — в сушь оно докатилось бы до равнин плоскогорья!
— Ну уж, — пробормотал кто-то, явно впечатленной речью Кети, но не согласный с ней. Ни один не счел мальчишку невиновным.
Пришло время решить, уедут ли отсюда северяне с пустыми руками.
Кауки начали, но не рискнули говорить прямо и невнятно прошелестели о необходимости соблюдать соглашение; будь ситуация иной, сходу бы его нарушили, подумали, наверное, все в Совете. Что ж… кто их за это осудит? Каждый сам выбирает, голос кого ему слушать. Одни звери живут стаями, другие — одиночки. Одни охотятся сами, другие питаются падалью.
Затем встал Ийа — этот вчерашний юнец слова не дал сказать Хатлахене, своему дяде, которому по старшинству полагалось держать речь первым. Все понимают, что нельзя отдавать северянам нашу кровь, много чести, проговорил Ийа, заставив присутствующих остолбенеть от удивления. Но то, что он сделал, что может сделать еще, угрожает всем нам, и жить он не должен. Все давно понимают это, но шепчутся по углам. Сколько еще леса должно сгореть и зданий рухнуть, чтобы до всех дошло — это не человек, а порождение Бездны?
Он хорошо говорил, горячо, хоть стоял неподвижно. Но воздух словно искрил вокруг него, обжигал. И никакой Силы не надо было для этого, достаточно слов.
Сразу все оживились, заговорили, перебивая друг друга, но при этом большинство голосов звучали слаженным хором.
Стервятники, подумал Ахатта. Сразу слетелись… Ийа кинул им кость, и всё. Глядя, как тот спокойно садится на место, Ахатта ощутил что-то вроде уважения. Он по крайней мере сказал это сам, прилюдно, а не продолжил, в самом деле, шептаться по закоулкам.
— Я поддерживаю своего младшего родича, — сказал Хатлахена после небольшой запинки. Видно было, что он собирался говорить первым, а теперь и нечего было.
— Не дождешься! Не справишься! И вы все! — вскинулся Кайе, а Ийа с улыбкой руками развел — об этом и предупреждал.
— Ты все еще можешь поехать на север, эсса будут рады тебе, — сказал он.
— Сам отправляйся к ним! — вспыхнул мальчишка, весь напряженный — вот-вот и станет энихи, хвостом по бокам забьет. Силой, как в левом крыле, ударить не сможет — внутри этого зала крепкие «щиты».
— Успокойся, малыш, — ласково протянул руку Ийа; жест, каким треплют по загривку домашнего зверя. Не касался, — далеко, но явственно так.
Шиталь впервые заметила ужас на лице Къятты. Смуглое лицо почти белым стало. Ийа не закончил говорить — его можно прервать, да, но еще хуже будет, если это сделает брат обвиняемого…
Вспыхнули глаза нарисованного татхе, ярче факелов — глаза из драгоценных камней; испуганно вскрикнула одна из женщин, другие люди растерянно подняли головы. Шиталь растерянно повела взглядом по сторонам, заметила: Тарра дышит тяжело. Умница Тарра. Ничем не нарушил течение Совета, ничем… мало ли — искусственные глаза вспыхнули. Единственно возможное применение Силы здесь — свет. А Къятта слетел с сиденья, мигом очутился возле мальчишки, на одно колено опустился и брата к себе притянул, что-то зашептал отчаянно и зло в самое ухо — не слышно другим. Шиталь показалось — едва удерживается от того, чтобы не влепить затрещину младшему, а у Къятты рука тяжелая.
Род Икуи не раздумывал — Тарра сразу сказал за двоих, со свойственной ему прямотой, что мальчишку нужно как следует проучить, если этого урока мало, но в остальном — северяне будут очень смеяться, если Астала сама себя обезоружит.
Тиахиу невесть с чего поддержали Тарру, Инау в один голос с Икиари настаивали на смерти виновника пожара. Кауки все еще мялись — их жизненный принцип "лучше смерть или безумие, чем скука и осторожность" мешал вынести приговор за ровно такие же действия, хоть Кайе они ненавидели. Шиталь молчала, заявив, что раньше сказала всё. Ее родич-напарник в совете отмалчивался: как она посчитает нужным, так и ладно.
— Пусть решат «капли», настало время, — проговорил Тарра, и Ахатта кивнул, тяжело, будто к шее привязали жернов. Но сигнал подать должен был именно он.
— Вы оба, уходите, — велел он внукам.
Къятта не оглянулся, пошел прочь, положив руку на плечо брата, подталкивая мальчишку перед собой. Внешне легко, но пусть тот попробует дернуться, рвануться назад. Остановился у дверного полога. Не имел права тут оставаться, но был не в силах уйти.
Когда каменные продолговатые бусины сыпались на гладкий пол, постукивая, Шиталь всегда вспоминала древние города, погибшие под каменным и огненным дождем. И здесь… так мало надо, легкий перестук — чтобы решить судьбу человека.
Не было тайны — кто что сказал, то и сделал. Мгновения перед тем, как бросить свою каплю даются на то, чтобы передумать, если возникнет потребность. Не передумал никто.
Темный обсидиан — смерть, алый гранат — решение кровью, светлый янтарь — свобода. Отдать ли северу, убить ли здесь — все равно капля обсидиана, а бросить алую, вызов — никто не подумает. Не для этого случая.
Мой Род взлетел, чтобы снова упасть, думала Шиталь. Братья, сестры и племянники не смогут занимать места в этом зале. Если вынесут приговор, Род Тайау выступит против, один или с союзниками. Он не из тех, кто молча отдает свое. И начнется раздор в Астале. Тогда у Шиталь есть шанс… невеликий, но есть — повернуть все так, как будет угодно ей.
Бросила летучий взгляд на Ахатту — сидел, полуприкрыв глаза, из-под век наблюдал за Шиталь. Непроницаемо-сдержанный, неподвижный, словно глыба базальта. Никто не должен понять, как в сей миг Ахатта зависит от выбора этой женщины.
Но Шиталь поняла.
Обсидиановую темную каплю зажала в горсти, перед тем погладив пальцем ее отполированный бок. И не удержалась, поглядела на мальчишку. Он улыбнулся ей, широко и уверенно, ей — единственной в этом зале. Был уверен, что она его друг. Вспомнилось, как ткнулся ей в руку потерявший мать бельчонок — доверчиво, влажным носиком — ей, чужой. А она перед тем только что перекинулась, и возле ее следов еще не остыла кровь олененка. И этот сейчас — настороженный, злой, облитый золотистым свечением, с открытой улыбкой, Дитя Огня… Дитя.
Шиталь смеялась, роняя на звонкий пол каплю из желтого янтаря. Не сомневалась, что хотя бы один человек из Совета прочел, что скрывает ее смех.
На северном берегу реки Иска чернели обугленные стволы. Подлесок, полностью выжженный, пепел вместо травы, остывший уже. Там было тихо-тихо, и никого живого; только порой тускло-черные жуки с удлиненным панцирем копошились, откидывали кусочки пепла, ища себе пропитание.