Глава 3. Мученики
Между Майклом и его собеседником не долго ещё продержался разговор: ему пришлось хорошенько обдумать последнюю новость. Он стоял перед нелёгкой задачей, любой выбор в которой мог кардинально всё изменить.
— Что он будет делать со мной? — поинтересовался Майкл.
— Что-то очень плохое.
— Ты не можешь сказать конкретнее?!
— Ты вскоре сам всё узнаешь.
— Хватит меня мучать!
— Ты сам с этим прекрасно справляешься.
Майкл обратно упал на пол. Он начал верить в то, что оказался в настоящем аду. Если темноту и холод он ещё мог пережить, то таинственный человек за стеной просто сводил его с ума, словно человек оказавшийся в схожей ситуации, будучи таким же пленником, не является Майклу другом, а был новым истязателем. С каждой минутой растворялось не только желание спасать горе-товарища, но и самому пытаться хоть что-то предпринять. Параллельно этому, мысль, что его собеседник всё же может быть плодом воображения, нежели кем-то реальным, казалась то правдоподобной, то нет. Майклу недостаточно идти на рожон и поступать необдуманно; ему следует изучить всё вокруг, и выждать время. Если, конечно же, у него есть это время.
Пришлось подождать порядком времени, перед тем как начало происходить хоть что-то новое. На протяжении долгого ожидания возвращения священника, Майкл просто лежал в углу и выжидал. Его устроил бы любой результат, любой шум, хоть что-то. Даже собственная смерть от обезвоживания была бы интереснее скучного томления.
В начале послышалось эхо, исходящее от неторопливой походки по тоннелю. Майкл даже в начале подумал, что ему очередной раз мерещится что-то странное, однако звук становился ближе и громче, а эхо уходило вдаль коридора. Осознав то, что нечто из реального мира идёт навстречу Майклу, он начал радоваться в предвкушении скорой встречи. Заключенный был счастлив от того, что снова слышит что-то реальное, что-то, в чём он может не сомневаться. Но чем ближе был источник звука, тем скорее эта радость исчезла, вместо неё взрос логичный страх. Эта быстрая перемена случилась из-за того, что навстречу Майклу шел именно тот человек, который и заточил его в темнице. Тот, кто вместо тёплого одеяла и лёгкой пищи, дал холодную камеру и тяжёлый кулак; человек, который возвращается к своему заключённому явно не для того, чтобы извиниться или поздороваться. Зловещие шаги были всё ближе и ближе.
Когда же кто-то подошел к двери, то закрыл собой единственные лучи света, что просачивались через зазоры. В тот момент Майклу показалось, что он ослеп. Теперь ничего не кричало ему о том, что он жив, и вокруг него будто исчезли все звуки. Вокруг осталась только царствующая тьма. В страхе он переполз к дальнему углу, где начал надеяться, что останется незамеченным. Это продолжалось долго. Слишком долго. Никто бы из людей не смог выдержать такой нескончаемой паузы, по крайней мере, именно с такими мыслями и мучился Майкл, пока его не ослепило яркое коридорное освещение.
Находясь в кромешной тьме, имея лишь маленькую каплю живительного света, любой человек не только способен ослабеть физически и ментально, но и отчасти начать деградировать. В рассудке начинает пробуждаться примитивное, древнее животное, которое знает только две истины: свет — плохо; тень — хорошо. Когда тяжёлая железная дверь открылась, то на Майкла хлынул тусклый, но непомерно сильный и тяжёлый свет. Заключённый скукожился и начал прятать голую кожу, на которой и ощущал невидимое давление. Этот свет, к которому в самом начале Майкл стремился, беспощадно выжигал глаза, принося мучительную боль, даже отражаясь от стен. Он ощущал, как свет давит на него сквозь одежду.
— Однако здо́рово тебя потрепало за два дня. — Старик говорил гордо, он явно был доволен тем, что его игрушка оказалась достаточно крепкой.
Мучитель подошел поближе к мужчине, нагнулся над ним и поднял за волосы. Минуту он пристально вглядывался в его лицо. Он оценил всё, что только мог; его взгляд прошелся по лицу и телу. Старик смотрел на него как на товар.
— Превосходно. Выглядишь крепким, поэтому жить будешь долго… Очень долго. — Священник положил на пол буханку хлеба. — Подкрепись, сынок, я ведь скоро вернусь.
Майкл ничего не ответил, он даже не пытался всматриваться в старика, так как тот стоял со стороны света, и, смотреть в то направление было попросту невозможно.
— Знаешь, а ты достаточно громкий. Я даже начал уставать от того, что ты тут сидел и кричал всякую чушь. — Сказал тюремщик, перед тем как начать уходить из комнаты. — Я даже начал бояться, что ты сломался раньше времени.
Старик вышел, оставив своего заключенного в той же беспощадной тьме, в которой ещё пару дней назад заточил.
Майклу тяжело было поверить в то, что он действительно находился в заточении так долго. Ему казалось, что между его заселением и этим посещением прошло не больше пяти часов. Однако, это помогло ему понять кое-что о текущей ситуации: его мучитель знает, что делает, и он медленно подготавливает Майкла к чему-то ужасному.
Каждое новое предположение только пугало. Ещё сильнее рос страх по отношению к происходящему ужасу. Будучи оставленным наедине с самим собой, ему ничего другого не оставалось, кроме как думать и гадать. Он не понимал, что хуже, — то, что над всем человечеством нависла угроза, избежать и устранить которую невозможно, или то, что, будучи на волоске от полного исчезновения, люди становятся менее человечными. Хоть священник был первым, кто продемонстрировал при Майкле такую колоссальную жестокость, что-то всё-таки внутри него говорило, что это может произойти с любым встречным. Даже человек сильный духом пал настолько низко, что уподобился тем, кого даже в прошлой жизни ни за что бы не приняли за человека. Рождались догадки, словно все долгие годы жизни в обществе обошли старика стороной, улетучились за считанные месяца страданий. То, что строилось десятилетиями, разрушилось за пару лет.
Урчащий желудок напомнил своему хозяину то, что он опустошен и требует еды. После нового часа раздумий, Майкл всё же решился поесть. Первоначально запах куска хлеба, что был любезно предоставлен тюремщиком, не понравился Майклу. Как только этот ломоть кинули на пол, то его запах постепенно стал наполнять всю комнату. Это был гнусный запах помоев, вторичной грязной воды и тухлятины. Были ощущения, будто эта «пища», — даже это слово в голове звучало отвратительно, — побывала где угодно. Она объехала весь белый свет, побывала в самой грязной канаве, и, только потом оказалось на запачканном полу темницы Майкла. Если бы ему удалось увидеть этот ломать при более благоприятном освящении, то его могло и вывернуть. Он надеялся, что отправленная ему еда хотя бы выглядит прилично. Всё же, перед тем как съесть этот «подарок», Майкл сопротивлялся так долго, как мог. Желудок его урчал всё сильнее и сильнее, особенно когда запах уже наполнил каждый сантиметр воздушного пространства. Боль опустошенного живота была сильнее гордости.
Вкус этого блюда на удивление оказался не так уж и плох. Хуже был только запах. К сожалению, из-за того, что руки мужчины были скованны наручниками за спиной, то у него никак не получалось зажать нос, что изрядно бы облегчило страдания. Из-за этого в голове самостоятельно зарождались образы того, что Майкл ест всё, что угодно, но только не ломоть хлеба. При помощи запаха, воображаемая еда была ещё хуже той, что была во рту. Никогда раньше человек не тратил так много сил и нервов на то, чтобы просто поесть, даже находясь на пути к голодной смерти.
Когда же приём пищи закончился, Майкл снова смог вернуться к тому, на чём остановился, — он начал рассуждать о том, что происходит вокруг. Он стал всё обдумывать и прислушиваться к мельчайшим шумам. Вокруг было глухо, впрочем, как и всегда. Даже собеседник по другую сторону стены молчал, будто ему отрезали язык. Однако и такая тишина была оглушительна. Или из-за еды, или из-за окружающей обстановки, но в ушах стал разносится странный шум. Это походило на назойливый писк комара, что кружит над добычей, выслеживая слепые зоны. Однако у звука не было источника, он возник одновременно из неоткуда, и из страдающего одиночеством и скукой рассудка. Так тело решило проверить работу целого организма, пытаясь создать неприятный звук, который бы расшевелил затёкшее тело. Но это никак не смогло бы помочь Майклу. Ему только пришлось терпеть, пока всё не прекратиться.
Стал ли он заложником случая, или же из-за шума в ушах он стал ещё чётче улавливать окружение, но ему послышался вполне реальный шум. Где-то сбоку в коридоре кто-то начал шоркать подошвой обуви. Сделав несколько неуверенных, но громких шагов, кто-то начал покидать коридор, уносясь туда, откуда приходил священник. Майкл сразу узнал хозяина церкви, тоннеля и своей жизни. Этот странный человек, по неизвестной причине стоял несколько минут под дверьми, словно пытаясь выловить что-то. Удалось ему или нет, он всё же ушел, оставив заключённых наедине с самими собой.
— Ты в порядке? — чуть позже спросил Майкл у товарища по несчастью.
— Не забудь, что ты должен его убить, — прозвучал моментальный ответ, слегка бодро и энергично.
— Кто ты? Я так о тебе ничего и не знаю. — Майкл решил поинтересоваться собеседником, пытаясь хоть как-то найти себе развлечение в камере.
— Я — тень. Это всё, что я могу сказать.
«Здорово, — сказал про себя Майкл. — Я оказался в самой весёлой компании в мире: псих и садист».
С такими мыслями и начался, пожалуй, самый тяжёлый и страшный период в жизни этого человека. С перерывами в несколько дней, Майкла постоянно навещал священник. Он ограничивался только подачей пищи и доскональным осмотром своего друга. Это повторялось ещё два, а то и три раза. Быть может их было и больше, но Майкл запомнил только парочку. В какой-то момент всё резко изменилось. Заключённый парень был повышен в звании, т. е. стал более привлекательной целью для священника. Майкл примерил на себя роль груши для битья, стал манекеном для пыточных орудий, булавкой для иголок, пепельницей, живой анатомической моделью, и это было не одно обличие, что на него повесили.
Чего только Майкл не ощутил на себе, чего он только не видел и не слышал. Ему удалось пережить опыт огромного количества лет настоящего пыточного мастера. Когда же он надеялся на то, что вот-вот наконец-то его ждёт долгожданный отдых и покой, то его сразу же возвращали в мучительную реальность. Раньше Майкл слишком долго ждал чего-нибудь интересного в своей тюрьме, теперь же он лишен такой роскоши. Старик-садист не отходил от своей жертвы, а если и отходил, то Майкл даже не успевал насладится подобными мгновениями. Ему казалось, словно его мучитель постоянно находится рядом, будто он слился с жертвой воедино, обратившись в какое-то цельное существо. Конечно же случалось и то, что заключённому давалось несколько часов на восстановление и отдых. Тогда он мог слышать, как из соседней комнаты разносились странные всхлипы и крики. Эти звуки сильно давили на жалость, и, через несколько дней мучений, Майкл решил, что нужно действовать.
Жалость, точнее извращённую вариацию жалости, к старику он уже не испытывал. В голове Майкла остался только удушающий гнев. В течении последующего времени, он внимательно изучал того, от кого ему придётся сбежать. Пленник даже после пройденных им испытаний не горел желанием убить живого человека. Да, его обидчик заслужил наказание, но об этом можно будет подумать после того, как он снимет с себя все оковы. Его тюремщик был медлителен, доверчив, немногословен и невнимателен. Каждый раз, когда он заходил в комнату к своей «игрушке», то прислонял дробовик к правой стене. После этого он довольной походкой приближался, чтобы проверить, жив мужчина или нет. В начале он визуально осматривал его, и если ничего не замечал, то пинал куда попало. Этот приём работал безотказно, так как Майкл никогда не знал, куда же будет целиться старик. После этого, начинались продолжительные муки и пытки. Потом «игрушка» получала еду, в качестве награды.
Майкл начал представлять каждый момент того, как его навещают. Он пытался вспомнить слепую зону, слабость или определённый промежуток во времени или действиях старика, которым можно будет воспользоваться. У него нет возможности что-либо перехватить из рук священника, будь то нож или палка. Ему сразу ограничили эту возможность тем, что сковали руки за спиной. Но даже если это и удастся, то сил у Майкла будет меньше, чем у маленького ребёнка. Его мучитель всегда начинает свою игру с побоев кулаками и ногами. Ближе к концу этого момента, у Майкла остаётся едва сил лишь на то, чтобы держать содержимое желудка внутри и не хрипеть от боли. С иглой или ножом в руке, он только даст своему противнику мотив, чтобы тот как можно скорее избавился от назойливого питомца. К тому же, истязатель будет ближе к дробовику, а Майкл не сможет сражаться спиной вперёд. Вариант побега во время пытки был исключён.
После оценки и анализа первого варианта освобождения, Майкл решил оглядеться. Вокруг так же было темно и сыро, как и раньше; обстановка вокруг никак не менялась. Он мог бы попробовать сбежать сейчас, но чувствовал себя ужасно измождённым. Сопротивление ударам отнимало все силы, и он не сможет долго находиться на ногах, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то выбраться из оков. В самом начале своего заточения, и ещё несколько раз после первого приёма пищи, Майкл пытался вырвать с корнем железное кольцо в стене, или хотя бы порвать проржавевшее звено в толстой цепи. Ничего из этого не дало никакого результата — он просто падал на пол без сил. У такого рода побега было ещё меньше шансов на удачный исход. Майкл увидел в нём хоть какой-то результат, если только через многие месяцы продолжительных ожиданий исхудает и деформируется физически настолько, что свободно вытащить ногу из железной хватки. Второй вариант побега был долог, безнадёжен, мучителен и абсурден.
Майкл даже не рассматривал то, что ему может помочь коллега из соседней камеры. Сколько бы раз он не пытался с ним поговорить о плане спасения, тот всё время оставался только на одном исходе — убийство. Словно самому автору этого плана не хотелось брать на свою душу страшный грех. Будто Майклу так сильно хочется очернить себя… Только другого варианта уже не оставалось. Он твёрдо решил исполнить то, что было нашептано ему через бетонную стену. По крайней мере, в начале стоит освободиться, а потом уже можно будет вернуться к этому вопросу.
После долгих раздумий, Майкл пришел к выводу, что ему стоит действовать в тот момент, когда старик только начнёт подготовку к пыткам. Когда он подойдёт и будет осматривать свою жертву; когда он будет максимально расслаблен. Остался только вопрос: как же это сделать?
Майкла неожиданно осенило. Когда в первый раз он почувствовал запах хлеба, то ощущал ещё и лёгкий мотив гнили. Ничего схожего же не было, когда он, засунув еду в рот, жевал её. Этот запах до сих пор не выветрился, когда душок помоев и грязной воды уже исчез. Он посмотрел вдаль комнаты, куда когда-то выкинул оторванный кусок уха. Бинго!
Чтобы добраться до уха, не пришлось долго мучиться. Маленький ломтик мяса лежал недалеко от двери. Он почти сразу смог плашмя дотянуться до него. Вынужденно он использовал голову, чтобы подтянуть нужный предмет ближе. За это Майкл благодарил никого иного, как себя самого. Кусочек мяса был весь липкий, пахучий, и своей плотностью напоминал скорее кусок желе. Не нужно было наклоняться слишком близко к гниющей плоти, чтобы почуять этот отвратительный запах. Оставалось только надеяться на то, что старик не обращал на него внимание раньше, или готов поверить в то, что у Майкла ещё давно начался некроз тканей, который в момент следующей встречи только усилится. Очередной план по спасению зависел только от случая. Другие идеи были куда хуже, поэтому особо выбирать и планировать не было смысла.
— Я вскоре вытащу нас отсюда, — сказал Майкл заключённому из соседней камеры.
Майкл измазал куском уха одежду и те участки кожи, которыми сумел дотянутся до обрубка. В какой-то момент, он остановился. Он слишком пылко начал исполнять хитрый план, и даже не подумал о том, что резкие и заметные изменения будут слишком подозрительными. Если же ничего не удастся, то он никогда не выберется из этой дыры. Но и этот энтузиазм имел свои плюсы. Майкл зубами откинул кусок уха в ближайший к железному кольцу углу и вышел в центр темницы. Распластавшись на полу, он принял особую позу, словно из-за сильной боли и страданий пытался выползти на свободу, игнорируя тот факт, что намертво прикован.
Момент выжидания был, пожалуй, самым тяжёлым. Никогда прежде Майкл не лежал так недвижимо, испытывая одновременно и удовлетворение, и страх. Если же старик раскусит замысел своего заключённого, то Майклу никогда больше не удосужится выбраться из темницы; чтобы выжить, ему придётся воспользоваться всем, что будет у него под рукой. Дыша равномерно, он продолжил ждать, пытаясь успокоиться и собраться силами.
Всё ещё было неясно, сколько времени проходит между посещениями старика. Он мог прийти через час, через день, или вовсе, не прийти больше никогда. Пока Майкл думал обо всём этом, каждую последующую минуту мечтал о том, чтобы навсегда свернуть этот неудачный план, но вскоре услышал знакомые шаги.
Тюремщик явился к пленнику, с какой-то радостной походкой, но опешил, открыв дверь в камеру. Его жертва, распластавшись, лежала на полу, спокойно и открыто, но только не безмолвно. Как подтверждение того, что «игрушка» не испортилась окончательно, она тихо хрипела и стонала. Майкл играл так, как только мог, — ему по-прежнему удалось заранее услышать приближающиеся звуки, из-за чего он подготовился по полной. Напрягая живот, он выталкивал через сдавленной плечом горло воздух, издавая вполне натуральный и болезненный хрип.
Только в этот напряжённый и пугающий момент, священник ощутил тот самый омерзительный холод, который постоянно царил в помещении.
— Не смей мне тут подыхать! — злобно выкрикнул мучитель. В порыве злости и сочувствия самому себе, он пнул заключённого, но сделал это слабо, будто из жалости. Его удар послужил знаком того, что Майкл играл убедительно, и жертва спектакля начинает верить в представление. В этот раз старик не положил своё оружие у стены, и это был уже дурной знак.
Ещё пару раз старик предпринял попытки расшевелить заключенного, но ничего не удавалось. Майкла поднимали за волосы, тогда он закатывал глаза и едва шевелил губами, словно пытаясь что-то сказать. Очередной приход хозяина церкви прошел вполне благополучно — он несколько раз ударил Майкла, проверяя врёт тот или действительно умирает. Когда же и эти проверки не дали результата, старик поспешил удалиться. Он был рад тому, что стал ближе к побегу. Осталось только малое: придумать способ избавиться от священника. Из-за цепи, Майкл располагался только эффектом неожиданности.
Ликовать заключённому пришлось не долго: он сразу же начал ощущать то, что его план имеет свои последствия; его улыбка моментально исчезла с лица, когда до ушей дошло то, что старик начал отыгрываться на заключённом из соседней камеры. Оттуда исходили громкие крики и плач, глухие удары и отборные проклятья. Исходя из воплей, Майкл понял, что его соседом всё время была девушка. Хоть все звуки и разрывали отчаянное мужское сердце, в них прослеживалось всё же что-то нежное и невинное. Небольшая и, почти, неуловимая нотка, услышав которую, хотелось хоть рук лишиться, но прийти на помощь жертве ужасных обстоятельств. Вскоре продолжительная пытка кончилась, и шум за стенкой исчез. Когда же удаляющиеся шаги священника затихли, Майкл смог облегчённо выдохнуть. В его голове кружилась только одна мысль, — маленькая надежда на то, что его план всё-таки спасёт обе жизни, а не уничтожит их. Но отступать уже было поздно. Первый шаг был сделан. Если же Майкл сбежит, а его напарник погибнет от полученных травм, то они проиграли. Если же они оба сбегут, и бедная девушка будет страдать после последних истязаний, то они тоже проиграют. Почти каждый исход является проигрышем. Остаётся только надеяться на лучшее. Ради победы и благополучия, Майкл был готов отдать всё. Он даже готов начать молиться любому божеству, если бы не потерял в них веру ещё с самого начала. Ему даже не приходило в голову то, что на какой-то момент, он сам уподобился для кого-то богом. Спасителем. Эта ситуация была комична: бог нуждался в помощи, уже от своего бога.
Даже для покорного ожидания дальнейших событий требовалась недюжинная сила; оставаться лежать в неподвижной и примечательной позе, уже было нельзя. Умирающие люди из последних сил пытаются тянуться к тому, в чём они видят спасение. Майклу удалось это понять в тот момент, когда он ощущал то, как в заточении угасает его жизнь. Даже ложь и иллюзия были бы для них обоих спасением. Майкл быстро отполз в один из дальних углов, словно при смерти спасался от обжигающего, а не спасительного света. Там же он нашел кусок своего уха. Эта маленькая субстанция смердела ещё сильнее, а на ощупь казалась ещё более слипшейся кашицей. Ухо — очередная важная часть в большом, гениальном и безумном плане побега. Майкл свернулся калачиком в холодном и тёмном углу темницы, кусок уха он подложил под себя, чтобы при приближении любопытного старика, можно было легко учуять сладковатый запах гнили. «Только потерпи… Потерпи ещё чуть-чуть», — думал он про себя, пытаясь поддержать товарища из соседней комнаты.
Ожидание было долгим. Оно было вынужденным и оправданным, — решиться на него было легко, вытерпеть каждую последующую секунду — невыносимо тяжело. Запах окутал его с ног до головы, и он медленно опьянял заключённого. Майкл почти никогда не пил спиртного, и ничего не принимал из запрещённого; его семья всегда держалась в крепких рамках того, что хорошему человеку ничего не требуется для того, чтобы чувствовать себя превосходно. Поэтому сейчас он испытывал новые и противоречивые эмоции.
С таким строгим и здравым воспитанием Майкл верил в то, что сильнее всего именно любовь и привязанность бьёт в голову, опьяняя людей. Любовь к дому, семье, природе. Один лишь взгляд на любого человека, пейзаж, животное или предмет, мог родить вопрос: «я буду любить это вечно?». В этих ощущениях проскакивала странная загадочность, лёгкость и наивность. Периодически Майкл видел в себе маленького ребёнка, который радостно относится ко всему вокруг, который увидев что-то новое, ощущает к этому неудержимую любовь и близость. Сейчас же, такое поведение можно было сравнить с чудом, ведь Майкл начал бояться, что он становится более чёрствым и холодным.
Только углубившись в мысли и раздумья, заточённый умудрился держать себя в спокойном состоянии, находясь в центре самых ужасных условий в своей жизни. Однако его всё же раздирали противоречивые эмоции, когда он слышал уже знакомые шаги. Он понимал, что развязка его плана приближается. Она неизбежна. Заключённый был готов хоть до скончания жизни продолжать вкушать омерзительный запах собственного гниющего уха, лишь бы не стоять нагим и беззащитным перед тяжким выбором. Какими бы не были его страхи и желания, прекращение плана тождественно проигрышу, и, пожалуй, самому страшному проигрышу…
Дверь в камеру открылась. Знакомый скрип прошелся будоражащей волной по коже. Майкл застыл на месте, отдавая все силы, чтобы не пошевелиться и не издать ни звука. Он задержал дыхание, как делает ребёнок, когда видит перед собой большого, агрессивного и страшного пса. В этих двух ситуациях не было совершенно никакой разницы: обе жертвы обречены на мучительную смерть в случае неудачи.
Священник, увидев скрученного мужчину в углу, хмыкнул. Эта реакция прозвучала удовлетворённо и радостно. Видать, стоя на пороге в темницу к своей «игрушке» он пока ничего и не заподозрил. Послышался стук стального ствола по бетонной стене, — то старик поставил своё драгоценное оружие на привычное место.
— Что ж, эта картина меня радует, — сказал он, приближаясь всё ближе и ближе к Майклу.
Лежащий на полу вспотел — он нервничал, как никогда раньше. Каждая прошедшая секунда казалась целой вечностью, словно каждый шаг старика был таким медленным, будто проще было выждать то, что железная цепь на ноге обратится в ржавую пыль. Сейчас всё что угодно создавало угрозу срыва всего плана: любой шум, любое движение, любая реакция. Майкл должен быть мёртв в глазах священника, и он ощущал себя так, словно действительно вот-вот умрёт. Заурчит живот — покойник. Чихнёт — покойник. Случайно спазм в мышцах — покойник. Взволнуется слишком сильно, от чего сердце будет беспорядочно и громко стучать — покойник. Ему так и хотелось подняться на ноги, возвыситься над старцем и крикнуть ему: «Хватит! не смешно! прекрати!». Настолько было мучительно ожидание, как до боли дотошное представление в театре. Параллельно же, Майкл вспомнил то, что и как делает старик в обычные дни. Вошедший повторял одни и те же действия, отточенные и запомнившиеся для обоих лиц.
Стоило старику подойти к пленнику, как его тут же передёрнуло, и он отпрянул назад. Этот человек встал спиной к Майклу, пытаясь отдышаться от омерзительного запаха, повернувшись лицом к двери, откуда шел более-менее свежий воздух. Запах, который он почуял, когда наклонился к лежащему, заставил его испытать резкие рвотные позывы. Именно это и был знак того, что нужно действовать.
Майкл сразу же встал на ноги. Он действовал быстро и шумно, но под несвязными и неприличными звуками старика, весь шум железных цепей звучал, как отдалённый писк. Священник вскрикнул от боли, когда его ударили по задней стороне колена. Он непроизвольно согнулся и упал; ему не удалось прийти в себя и разобраться в ситуации. Почти сразу, в мгновение ока, его шею обвела железная и холодная цепь. Хоть идеальное исполнение плана и было маловероятным, но заключённому всё удалось сделать с филигранной точностью. Перекинув ногу через голову старика, заключённый обвил цепью старую шею. Затем, Майкл упал обратно на пол и потянул на себя тяжёлую удавку. Руками за спиной он держал один край цепи, ногами тянул другой. Такого поворота событий священник никак не ожидал. В панике он махал кулаками перед собой, словно сражался с невидимкой в шаге от себя. В скором времени этот старый человек стих и растёкся на полу. Он обмяк как кукла и сполз вниз. Майкл надеялся, что не убил старика.
Чтобы полностью освободится и покинуть тёмную камеру, Майклу потребовалось применить все оставшиеся силы. Ему повезло, что старик при себе имел все необходимые ключи. В противном случае, ему пришлось бы пользоваться дробовиком, как отмычкой, а это был бы наивысший риск в совокупности с глупостью. Была ли то случайность, или же священник опасался гибели заключённого и был готов выкинуть его на улицу, но Майкл был доволен текущими обстоятельствами. Когда же руки оказались свободными, то он в первую же очередь проверил состояние своего тюремщика. Он был жив. Это и радовало, и злило Майкла. Освободив ногу от цепей, он забрал себе дробовик и вышел в коридор.
План шел идеально, оставалось только открыть последние карты на столе, чтобы можно было полностью сказать: удался побег или нет. Держа в свободной руке связку ключей, Майкл молча стоял у входа в соседнюю камеру. Что-то в тишине за массивной дверью смущало его. Борьба с стариком не была тихой: они шумели и кряхтели так, что можно было всё услышать даже из центрального зала церкви. Затишье после развязки давало понять, чем всё окончилось, но второй пленник никак не реагировал. Майкл боялся того, что его товарищ по несчастью погиб, а сам он проиграл.
Когда дверь началась медленно открываться во внутрь, то беглец из темницы увидел похожее на собственную клетку помещение. Оно было идентичным первому, но сильно отличалась небольшими подтёками и пятнами. Бетонные стены были исцарапаны ногтями, и, на полу из-за света отбрасывали блики тёмные скопления жидкостей. В глубине комнаты, полностью скрытая тенью Майкла сидела девушка. Она была завёрнута в разорванный кусок шторы. Эта вещица не выглядела тёплой или мягкой, один лишь её вид уже отталкивал от себя, вызывая неподдельное отвращение. В прорехах между «одеждой» красовались ссадины, шрамы, синяки, свежие и старые порезы.
Девушка заметила ту новую и незнакомую фигуру, стоящую на пороге её личного склепа. Она уже давно ожидала прихода кого-либо, и, увидев у себя на пороге человека, легла грудью на колени. Закрыв руками голову, она пыталась защищаться. Она не кричала, не плакала, а просто молчала и тряслась в ужасе. Её напугал только один вид человека, что стоял в объятьях скудного и враждебного света. Из-за освящения не было видно лица Майкла; он предстал перед заключённой, как единственный человек, которого она часто видела на протяжении очень долгого времени. Хоть эти две фигуры и отличались друг от друга, ей это было безразлично. Её мучитель представлялся для страдалицы в любом обличии, в любой форме, ведь он был всегда с ней. Она сразу заметила эту знакомую сгорбленную позу, мрачное молчание и сжатые кулаки, в одном из которых крепко лежало оружие. Уже знакомая инструкция включилась в голове, и девушка принялась делать то, к чему привыкла, к тому, что знала уже очень давно. Она сразу же ослабла, обмякла и прижалась к полу, повинуясь своему властелину.
Майкл стоял и не знал, как реагировать на происходящее. Ему хотелось в эту же минуту разорваться на множество частей. Одна бы сбежала прочь от этого хаоса, надеясь, как можно скорее оказаться далеко-далеко от него. Другая бы часть бросилась на девушку, и обняла её в попытках утешить беспомощное дитя. Третья, без уговоров вернулась в собственную темницу, где в порыве гнева лишила бы жизни старика. Майкл не мог разделиться, не мог сделать всё это сразу и ничего из перечисленного, чтобы прекратить ощущение жжения в груди и покалывание в затылке. По его щеке стекла слеза, ни то счастья, ни то печали.
Медленными шагами, он всё же направился к бедняжке. С каждым новым шагом, девушка вздрагивала, словно последующий шаг оглушал её. Когда же мужчина оказался над ней, то заметил, насколько та удивительно спокойна. Ему казалось, что или пол сейчас провалиться под заключённой, или она сама пойдёт по швам и обратиться в пыль. Он даже не знал, как поступить; он боялся сделать что-либо, размышляя, что даже одно прикосновение принесёт девушке боль.
— Я пришел спасти тебя.
После этих слов, ситуация начала медленно меняться. Прикованная цепью к стене девушка подняла взгляд на находящегося рядом человека. Молча смотря в глаза своего спасителя, она словно мысленно находилась в другом месте. Её взгляд был пустым и мёртвым.
— Позволь мне спасти тебя, — снова сказал он.
Девушка дальше молча смотрела и на Майкла, и сквозь его. Мужчина посчитал это за согласие.
Ничего не помешало ему отстегнуть от холодной, бледной и худой ноги железные оковы, который после себя оставил клеймо в виде стёртой кожи.
— Мария… — раздался слабый шепот над ухом.
«Ма-ри-я» — повторил про себя Майкл. Ему понравилось это имя. Он был рад тому, что услышал его, и теперь мог легче общаться со спасённой девушкой. Он поднялся во весь рост, продолжая ощущать на себе пустой взгляд. Мария почему-то ничего не сказала после своего имени, а лишь дальше продолжала смотреть, словно не веря в то, что происходит вокруг.
Поступая предельно осторожно, молодой человек оторвал кусок своей майки и протянул его Марии. Его по-прежнему сильно беспокоило её состояние, и он не знал, какую именно помощь можно оказать лучше всего. Он мог легко представить то, как она может отреагировать на грубое прикосновение к себе, и боялся даже смотреть на неё. Майкл не знал, что с ней делал старик, и не хотел ей напоминать о тех ужасных событиях из прошлого. Мария послушно взялась за свисающую тряпку. Её глаза живо загорелись, словно она ощущала сильный прилив сил. Сквозь весь холод темницы, маленькая тряпочка, за которую ухватилась мученица, была самой живой, такой тёплой и приятной. Эта оборванная, грязная майка ознаменовала собой спасение, дорогу к новой жизни.
Они оба вышли в слабо освящённый коридор. Ведя за собой девушку тканевым поводком, её спаситель пошел в сторону подъёма в церковь. Он оставлял за собой бессознательного старика и весь ужас, который удалось пережить ему и Марии.