Юта стояла в коридоре, ведущем на поверхность. Она была прижата к стене атлургами, запрудившими всё пространство. Вдоль всего извилистого пути, насколько хватало глаз, она видела людей. Они стояли в полном молчании, гордые и непоколебимые. Их холодные песчаные глаза, напоминавшие Юте о зыбучих песках, были обращены в сторону коридора, противоположную от выхода в пустыню.
Народ ждал, когда на другом конце улицы появится процессия, несущая носилки для ритуала «милосердия».
— Как ты? — раздался за спиной Юты тихий вкрадчивый голос. — Я знаю, вы с гурнасом были близки. Мне жаль, что так случилось.
Юта обернулась, чтобы посмотреть в лицо Гвирну, стоявшему за ней. Она знала, что у него было много обязанностей. Ему следовало бы идти рядом с носилками, провожая гурнаса в последний путь. Но он твёрдо решил быть в этот момент рядом с Ютой, несмотря на все её возражения, и Юта была глубоко благодарна ему за это.
Со дня обрушения свода в Зале Свитков Гвирн был к ней очень внимателен. Часто заходил проведать, лично бинтовал её разодранную до крови руку. Это он рассказал Юте о ритуале «милосердия».
В тот день, когда на них с Кортом рухнул потолок, они чудом выжили. Они провели под каменными завалами много часов. Юта находилась в глубоком шоке, когда их вытащили. Корт вообще был едва жив, ведь всё это время держал на своей спине неподъёмную каменную плиту.
За всем произошедшим Юта совсем забыла о том, что они с Кортом были в зале не одни. Рядом с ними находился Арагон. Корт разговаривал с ним за момент до того, как обрушился свод.
Только когда Гвирн довёл Юту до дома, она пришла в себя настолько, чтобы вспомнить о жреце. Гвирн потупил взгляд. Его лицо было печально.
— Прости, но Арагону повезло меньше, чем вам, — сказал он тогда.
Нет, гурнас не умер, но получил тяжёлые травмы. Каменной глыбой ему сломало позвоночник. Вдобавок у него были повреждены внутренние органы. Атлурги ничем не могли помочь.
Только одно они могли сделать для умирающего в медленной агонии гурнаса — оказать ему «последнюю милость».
Так называемый «ритуал милосердия» заключается в том, чтобы вынести тяжело больного, умирающего человека на поверхность. Тем самым отдать его жизнь в руки «Милосердных Братьев». Так атлурги называют Таурис и Аттрим — беспощадные и смертоносные солнца Нибелии.
Юте название ритуала казалось жестоко ироничным, но атлурги не видели в нём ничего особенного. Гвирн объяснил девушке, почему народ называет солнца «Милосердные Братья». С одной стороны, — для того, чтобы смилостивить их, задобрить. С другой, — потому что они даруют «последнюю милость». То есть приносят быструю смерть тяжело больным и старикам — тем, кто больше не хочет жить или для кого жизнь становится невыносимым мучением.
Сегодня, чтобы избавить от мук, на поверхность вынесут Арагона.
— Мне тоже жаль, — ответила Юта Гвирну. — Он был добр ко мне. Он стал мне другом.
Гвирн кивнул. Его лицо было печально, а большие золотые глаза смотрели на Юту с сочувствием и грустью.
Девушка ещё раз, почти непроизвольно, обшарила коридор взглядом. Но того, кого она искала, здесь не было. С того дня она не видела Корта ни разу. Она знала, что он в порядке и быстро пошёл на поправку, но так и не зашла к нему.
На самом деле Юта была даже рада, что Корта здесь нет, потому что не знала, как теперь смотреть ему в глаза. Разумом она понимала, что ничего вроде бы и не произошло: они оказались под завалами, и Корт спас ей жизнь. Но сердце твердило ей, что это не всё, — между ними произошло нечто большее. Что-то, что она не могла объяснить, но и забыть не могла.
Там, под завалами, думая, что это последние минуты их жизней, они оба позволили вырваться наружу чему-то, таившемуся в глубине. Ничем не прикрытые, эти чувства обожгли их обоих. Юта ощущала рубец от этого ослепительного, как вспышка, ожога всякий раз, когда думала о Корте.
И знала, что он тоже его чувствует.
В конце коридора раздались тяжёлые шаги нескольких пар ног — Арагона несли в последний путь. Народ встречал процессию молча. Атлурги клали на носилки белые цветы — те самые, что Юта видела во время прощания с Кангом — и провожали их взглядами.
У Юты в руке тоже был зажат букетик цветов, мелких, собранных в белоснежные соцветия, будто россыпь звезд. Но когда процессия с носилками поравнялась с ней, она вдруг поняла, что не может пошевелиться.
Она смотрела на длинное худое тело Арагона, укрытое до подбородка. Его глаза были закрыты, а лицо скорее походило на маску покойника, чем на лицо живого человека. За несколько дней он словно постарел не несколько десятков лет. Борьба за жизнь отняла последние силы, высушила тело, словно мумию, в которой не осталось ни капли жидкости.
Юта, не отрываясь, смотрела на Арагона и не сразу поняла, что Гвирн мягко подталкивает её вперёд. На негнущихся ногах она сделала несколько шагов, поравнявшись с носилками. Юта разжала вспотевшую ладонь и осторожно положила букетик рядом с Арагоном. Он с головы до ног был усыпан цветами, словно живым саваном.
Юта слегка коснулась руки гурнаса, и вдруг, словно прикосновение пробудило его, веки Арагона дрогнули и поднялись. Его глаза, затуманенные болью, с покрасневшими белками, обратились к Юте, постепенно проясняясь. Это был взгляд человека, уже находящегося по ту сторону, уже вверившего душу Ругу. Бог Смерти уже прикоснулся к гурнасу, уже взял его за руку, чтобы отвести в свои владения. Но Арагон ещё продолжал цепляться за этот мир.
Его худая, слабая, как у младенца, рука приподнялась и сжала пальцы Юты. Гвирн, наблюдавший за этой сценой, сделал жест атлургам остановить носилки, чтобы позволить Юте и Арагону попрощаться.
— Кулон Амальрис… — неожиданно отчётливо прошептал Арагон, и от этого усилия на его губах выступила кровавая пена. — Найди… Ты должна найти…
Арагон не договорил. Его веки дрогнули и сомкнулись. Он снова потерял сознание, чтобы больше не очнуться. Его тонкая юношеская рука с гладкой кожей разжалась, выпустив руку Юты, и упала на носилки.
Юта зажала рот рукой. Носилки качнулись, и атлурги понесли их дальше сквозь коридор из людей, замерших, словно лес живых статуй. Слёзы тихо струились по щекам Юты. Её ладонь ещё ощущала тепло от прикосновения Арагона.
Ну почему, почему все, кого она любит, все, к кому привязывается, должны умирать? Почему за ней, даже здесь, продолжает тянуться шлейф из смертей? Неужто она отмечена какой-то зловещей меткой? Невидимой и неотвратимой. Куда бы она ни пошла, как бы далеко ни оказалась, в какой бы глуши ни спряталась, смерть всегда найдёт её, чтобы снова и снова отнимать тех, кто стал ей дорог.
Мягкая, но сильная ладонь осторожно коснулась руки Юты. Девушка повернулась к Гвирну и, не глядя, уткнулась ему в плечо. Слёзы бесшумно текли по её щекам, пока он осторожно гладил её волосы. Не желая больше ни о чём думать, она позволила себе раствориться в этих тёплых прикосновениях.
Церемония закончилась ближе к ночи. Ритуал «милосердия» проводится в часы, когда Таурис стоит в зените, для того чтобы человек, которому оказывают «последнюю милость» как можно быстрее потерял сознание. Юта не хотела об этом думать, но, как назло, именно эта мысль не выходила из головы. Она представляла себе Арагона, всеми покинутого, страдающего и обречённого, оставленного где-то посреди безжизненного океана песков. А вдруг он очнётся, и никого не будет рядом? Как это, должно быть, страшно — так провести последние часы своей жизни.
Атлургов это, похоже, не заботило. Как Юта узнала, ритуал «милосердия» был весьма распространён у народа. В основном среди стариков, которые не хотели обременять семью и город, расходуя на себя драгоценную воду. Юта понимала, что жизнь в пустыне заставила этих людей выработать что-то вроде эмоциональной невосприимчивости. Ведь смертность из-за тяжёлых условий жизни, несчастных случаев и болезней была здесь очень высока.
Наверное, раз уж она жила среди атлургов, ей тоже стоило бы спокойнее относиться к таким вещам — принять смерть как данность её нынешней жизни. Но что-то внутри Юты глубоко противилось этому. Что-то в ней кричало о том, что каждая жизнь бесценна, и за каждую жизнь надо бороться до последнего.
Она рано легла в надежде забыться хотя бы во сне, но, словно в насмешку, сон не шёл. Юта проворочалась на жёсткой постели около часа и, откинув скомканное покрывало, опустила ноги на пол. Хотелось развеяться. Хотелось подумать о чём-то ещё, кроме собственной жизни. Хотелось увидеть что-то, кроме осточертевшего потолка над головой.
Юта наспех оделась, сняла с крючка хилт, и полог над входом нетерпеливо хлопнул за спиной.
***
Каменный напильник осторожно порхал в руке, подтачивая мелкие детали. Едкая красная пыль висела в воздухе тончайшей вуалью, покрывая всё вокруг красноватой пеленой. Статуэтка божества, над которой работал Корт, была почти готова.
Мужчина сидел на каменном табурете в своей «тайной» комнате. На нём был фартук из грубой материи, кое-как предохранявший одежду от вездесущей каменной пыли. Волосы мужчина собрал на затылке, чтобы в самый неподходящий момент они не упали на глаза. Он работал над мелкими деталями — кропотливая и аккуратная работа, требующая внимательности и сосредоточения. Корт подточил красиво вырезанный нос богини и опустил напильник.
Уже две недели он вырезал статуэтку Амальрис. Эта идея пришла однажды вечером, после разговора с Ютой. Корт не говорил ей, но когда они встретились в Зале Свитков в тот злополучный день, это был не первый раз, когда он заходил почитать про Богиню Ночи.
Эта богиня занимала его. Сама история почитания и забвения Амальрис была необычной. И сперва Корт думал, что источник его интереса — в этом. Но теперь начинал догадываться о возможном существовании и другой причины. Эта мысль доставляла беспокойство, как и многое другое в эти дни, и Корт старался задвинуть её подальше, сосредоточившись на работе.
Мужчина осмотрел статуэтку, подмечая недоработки и шероховатости. Он хотел сделать свою Амальрис женственной и загадочной, таинственной и, возможно, немного опасной. Недоступной и оттого притягательной, с тьмой, таящейся в уголках её глаз. Никогда до конца не открывающей своих тайн, во всяком случае — живым.
Корт ещё два раза прошёлся по податливому камню и снова опустил руку. Он не хотел признаваться себе, но сегодня работа не шла. Он просидел над изваянием уже несколько часов, но за это время лишь подправил несколько крошечных недочётов. Ему никак не удавалось успокоиться и сосредоточиться, не удавалось полностью погрузиться в работу, забыв о мире вокруг.
Возможно, причина была в том, что в это самое время в одном из коридоров Утегата, ведущем в пустыню, проходила церемония «милосердия». А тот, кому оказывали последнюю милость — был Арагон. Тот, кто при каждом удобном и не очень случае раздражающе напоминал Корту о том, что он — ругат. Кто всегда ждал от него большего, чем он мог предложить, и по неизвестным Корту причинам возлагал на него большие надежды. Чья по-мальчишески хитрая и одновременно по-старчески мудрая улыбка так озадачивала Корта. Тот, чьим последним, предсмертным желанием оказалась просьба к Корту помочь Юте выяснить происхождение её кулона.
Наконец, тот, кого Корт, вероятно, мог бы спасти. Но он выбрал другого человека, потому что тот оказался для него гораздо важнее.
Всё это были многочисленные и сложные причины того, почему Корт трусливо отсиживался в своей каморке вместо того, чтобы вместе со своим народом отдавать последнюю дань уважения необыкновенному человеку, который верой и правдой служил народу на протяжении многих лет.
Но была и ещё одна причина, — маленькая и простая. На церемонии проводов гурнаса обязательно будет Юта.
Корт знал, что девушка ни за что не пропустит возможность попрощаться с Арагоном. Потому что она преданная и смелая. Гораздо смелее него. Мысль о Юте сверлила череп навязчивым жуком-древоточцем, не оставляя в покое даже во время работы.
Корт старался, но не мог забыть взгляд, которым Юта смотрела на него в тот день. Не только как на свою единственную защиту и спасение. Она смотрела так, будто на всём свете не было никого важнее Корта. Будто он был для неё всем.
Этот взгляд умолял Корта спасти её не только от рушащихся сверху тонн камня и песка, не только от кровожадной пустыни, расстилающейся над Утегатом. От чего-то ещё, проступившего отчаянием в её взгляде. Корт был готов сделать всё, чтобы только избавить её от этого отчаяния.
В тот момент Юта смотрела на него и видела его настоящего. Того, кого он скрывал все эти годы ото всех, даже от себя самого. Она видела его, но, в отличие от Корта, она не презирала этого человека.
Корт знал, что не имеет права хотеть снова увидеть этот взгляд. Не смеет надеяться на него, не заслуживает его. Но он всё равно хотел.
Корт обнаружил, что расхаживает по своей каморке взад-вперёд, меряя её широкими шагами. Он бросил тоскливый взгляд на изваяние Амальрис, застывшее на столе, и вдруг замер. Корт стоял посередине комнаты в рабочем фартуке, весь засыпанный красной пылью, и как дурак пялился на статуэтку, которую вырезал уже две недели.
Ему понадобилось несколько минут, чтобы в полной мере осознать, что произошло. И как он мог не замечать этого раньше?! Ведь это же очевидно, как день, как то, что он — изгой, проживший в подземном городе под названием Утегат шестнадцать лет.
Обычно все богини, которых вырезал Корт, несли в себе неуловимые черты Леды. Ведь он любил её, восхищался ею и превозносил. Понятно, почему все женские образы он всегда копировал с неё. Но Амальрис… Амальрис была абсолютной копией Юты.
Как, когда, почему так вышло? Корт был растерян и даже немного напуган. Как он мог несколько недель вырезать статуэтку и даже не замечать, что она как две капли воды напоминает Юту? Он что, совсем ослеп?
Корт со злостью отвернулся от стола. Он пришёл сюда, чтобы забыться в работе, чтобы не видеть этого лица. Но вместо этого оказалось, что она всё время была с ним здесь, каким-то образом пробравшись в самое его тайное убежище.
Это было уже слишком. Корт прикинул, что ритуал «милосердия» уже должен был завершиться, а если и нет, он воспользуется другим выходом. Не оборачиваясь, будто спасается от чумы, он выскочил в коридор.
***
К тому времени, как Юта выбралась на плато, ослепительный вечер сменился чуть менее яркой ночью. Аттрим недавно покинул высшую точку небосвода и теперь быстро опускался, двигаясь к востоку. Юта видела звезду, которую атлурги называют «Младшим Братом» слева от себя, в то время как справа, медленно и неспешно, с полным чувством собственной значимости по небу восходил сияющий Таурис.
Юта рукавом вытерла пот со лба и остановилась отдышаться. Она поднималась сюда не меньше нескольких часов. Дорога прошла в странном оцепенении — жаркое марево воздуха и ослепительное сияние двух солнц отнимали у неё не только силы, но и, казалось, саму волю. Юта снова и снова думала о том, можно ли когда-нибудь к этому привыкнуть. Она знала, что атлурги за разными нуждами выходят в пустыню почти каждый день, но не представляла, как они справляются с этим.
Всё, чего ей хотелось, как только она вышла на поверхность — так это сбежать обратно, в полумрак подземного города. Единственное, что заставляло её двигаться вперёд — была мысль о Корте. О том, что когда-то, будучи таким же изнеженным жителем Лиатраса, как и она, он сумел не только приспособиться к этой жизни; он сумел в одиночку выжить в песках, месяцами блуждая по бескрайней, однообразной и безжизненной пустыне.
Она должна быть такой же сильной. Юте казалось: если она сумеет привыкнуть к жизни в песках, то сможет лучше его понять и, возможно, так станет к нему хоть немного ближе. Размышляя таким образом, Юта заставляла себя сделать шаг, а потом ещё и ещё, затаскивая не желавшее слушаться тело на вершину горы.
После нескольких часов борьбы с солнцем, песком и камнем, а главным образом — с собой, Юта ступила на ровную поверхность плато. Пот градом катился по спине под одеждой, неприятно щекоча кожу. Юта поглубже надвинула на глаза хилт и вышла на середину плато.
Бескрайний пейзаж бросился в глаза, ослепляя своим великолепием. Необъятность пустыни, раскинувшейся во все стороны, насколько хватало глаз, ошеломляла. У Юты закружилась голова, но она не понимала, была ли причиной тому жара и усталость или же захватывающий вид безграничного и прекрасного мира, открывшегося перед ней.
В горле пересохло. Юта сняла с пояса баклажку с водой, которую захватила из дома. На язык упали последние капли влаги. Ещё поднимаясь сюда, Юта поняла, что взяла слишком мало воды, но это было всё, что нашлось дома. Она знала, что без воды может не одолеть обратную дорогу, но всё равно упрямо продолжала подниматься. Может, причиной было то, что она не умела сдаваться. Но, возможно, какая-то её часть желала испытать жажду человека, оказавшегося выброшенным в пустыню, чтобы хоть отдалённо ощутить то, что в эти минуты мог испытывать Арагон.
Может, так она пыталась себя наказать. Не то чтобы Юта винила себя в том, что случилось с мужчиной — ведь это был несчастный случай. Но всё же, то, как закончилась его жизнь, казалось неправильным. Она не знала, что ещё могла сделать для Арагона. Но Юта верила в то, что всегда есть возможность что-то предпринять. Просто она не увидела её. И теперь, отправившись в пустыню без воды, рискуя своей жизнью, она пыталась искупить своё бездействие и неспособность что-либо изменить.
— Можешь взять мою, — раздался из-за спины тихий голос.
Юта чуть не подпрыгнула, испугавшись до смерти. С колотящимся сердцем она обернулась и увидела Корта, привалившегося спиной к скале. Белоснежный, как свет Тауриса, хилт скрывал лицо мужчины. Его рука протягивала Юте баклажку.
Не то чтобы он был совсем уж незаметен, сидя под скалой в своём ослепительно белом хилте. И как Юта не увидела его? А он? Почему он молча сидел всё это время, ничем себя не выдавая?
— Нет, спасибо, — смутившись, ответила Юта. — Она нужна тебе.
— Я могу обходиться без воды, — спокойно сказал Корт, продолжая протягивать флягу.
Зная о его упрямстве, которое могло бы сравниться только с её собственным, Юта неуверенно подошла. Когда она брала бутыль из его рук, их пальцы на секунду соприкоснулись. Это было словно удар током. Словно от кончиков его пальцев по её руке пробежал электрический разряд. Юта поспешно отдёрнула руку, чувствуя себя донельзя глупо, думая о том, ощутил ли Корт то же, что и она. Но хилт по-прежнему скрывал его лицо.
Сделав несколько глотков, Юта отдала баклажку, постаравшись больше не прикасаться к Корту. Вся ситуация была жутко неловкой.
— Прости за вторжение, — вымолвила она, переминаясь с ноги на ногу. — Я лучше уйду.
— Это не обязательно. Ты можешь остаться.
Голос Корта оставался ровным, отдавая прохладными нотками, как в самом начале их знакомства. Юта гадала, было ли предложение остаться простой вежливостью.
— Но ты ведь пришёл сюда, чтобы побыть один.
— Полагаю, ты тоже. Ничего, я не против компании, если ты не против.
Юта помялась, решая, стоит ли ей уйти или остаться. Она действительно не хотела мешать Корту, вторгаясь в его личное пространство. Но мысль о том, чтобы вернуться в свою комнатку, снова маяться на жёсткой постели, глядя в потолок и безуспешно пытаясь уснуть, приводила девушку в ужас.
Да, ей стоило бы уйти, но она осталась.
Через полчаса они с Кортом сидели под скалой. Достаточно близко, но так, чтобы не соприкасаться даже краями одежды. Они смотрели на затянутую маревом, словно дымкой, пустыню и медленно танцующие по небосводу звёзды.
Таурис ушёл за скалу, под которой они укрылись. Это дало им если не тень, то хотя бы небольшую передышку от ослепительного, режущего глаза света. Аттрим переместился ещё восточнее. По мере того, как Младший Брат опускался, он окрашивался всё более интенсивным розовым цветом с примесью золота — тот оттенок, который так нравился Юте, когда она наблюдала за звездой сквозь навесы над Вечным Городом.
— Умом я понимаю, что ритуал «милосердия» на самом деле милосерден: он избавляет человека от страданий, — говорила девушка. Она не помнила, каким образом разговор зашёл на эту тему, но чувствовала, что с Кортом может говорить об этом свободно. — Но что-то во мне продолжает противиться этому. Может, дело в том, что я всю жизнь прожила в другом мире, в другом обществе, где каждая жизнь считается бесценной, а смерть — худшим из всего, что может произойти с человеком. Поэтому мне чужда мысль о том, что к смерти можно относиться равнодушно или даже желать её.
— Причина такого спокойного отношения народа к смерти — в нашей вере, — отвечал Корт. Когда Таурис скрылся из виду, он чуть приспустил хилт, и теперь, повернув голову, Юта могла видеть его суровый, немного грубый профиль, чётко проступающий на фоне красноватых скал. — Атлурги считают, что за их жизнями всегда приглядывают боги. Не каждое решение или действие предопределено — богам делать больше нечего, как следить за каждым шагом человека. Но основные, важные события, как рождение и смерть, происходят под присмотром богов. И если человек погибает, то это Руг забирает его к себе.
Жизнь атлурга не кончается со смертью. А раз это не конец, а лишь переход в иной мир, то незачем и бояться. В этом причина другого отношения к жизни и смерти. И ещё в том, что наша жизнь каждый день, с самого рождения, сопряжена с опасностью и смертью. Наверное, мы просто привыкли к ней.
— И всё же я не понимаю, почему атлурги так почитают Руга, Бога Смерти?
— Потому что он дал нашему народу столько же, сколько и Бог Жизни. Именно он научил нас выживать в этих песках. Сделал нас сильными, теми, кто мы есть.
Этого никогда не понять Детям Колоссов, родившимся и живущим в своём искусственном «пузыре», за многометровыми стенами. Они отгородились от настоящего мира, который как раз и начинается за воротами Лиатраса.
Жизнь в городе искусственна. Она лжива. Потому и представления людей о жизни искажены. Здесь нашей жизнью правит стихия. Она неумолима и беспощадна. Зато она даёт нам ощущение чего-то настоящего. Ощущение Жизни, которое приходит только от близости к Смерти.
Юта посмотрела на Корта. Его, будто вырезанный из тёмного камня профиль, оставался непроницаем, как будто он обратился в одно из неподвижных и грозных изваяний богов, каким поклоняются атлурги.
— Ну а ты? Ты говоришь о себе, как об одном из атлургов, но рассуждаешь как человек, проживший жизнь в Вечном Городе.
— Я считаю себя атлургом, одним из народа, — ответил Корт. Он говорил об этом спокойно и без тени сомнений, и Юта подумала, что он, должно быть, не раз задумывался об этих вещах. — Я привык говорить, как атлург и так же, как они, относиться к богам. Хотя для меня это всё равно иначе. Я не впитал веру в богов с молоком матери.
Наоборот, то, что мне прививали во время жизни в Вечном Городе — это что всё объяснимо с помощью науки: законов математики, физики, химии и так далее. Для меня вера не является чем-то естественным и неотделимым от меня. Для меня это скорее вопрос мировоззрения и миропонимания. Хотя с годами я понял, что моё естественнонаучное отношение к миру не противоречит вере.
Я уже не помню, где и когда впервые начал думать о себе, как об одном из народа. Когда перестал относиться к этим пугающим и одновременно восхищающим людям, как к чужакам, и впервые неосознанно назвал себя атлургом. Я просто провёл с ними столько лет, не зная ничего другого и стараясь не вспоминать о прошлой жизни, что ощущение себя частью народа вошло в мою привычку, и в мою кровь.
В своё время Леда очень помогла мне понять атлургов и принять их уклад жизни. Научила любить и почитать богов и в конце концов почувствовать себя частью народа. Не знаю, случилось бы это когда-нибудь, если бы не она.
Корт замолчал. Юта тоже молчала. Она думала о том, что у Корта всегда была Леда. Она учила его вере атлургов, рассказывала об их обычаях и богах, поддерживала. Но Корт никогда не сможет стать для самой Юты тем же, чем Леда была для него. Конечно, он помогает, как может, но ей никогда не будет этого достаточно. Юта понимала это ясно, как день.
Она отвернулась от Корта, не в силах больше переносить синеву его холодных глаз. Она смотрела на пустыню, однообразную, блёкло-жёлтую, словно выбеленная на солнце кость. Жаркий ветер равномерно гнал по её поверхности мелкий шуршащий песок, создавая непрерывно движущиеся барханы. Невысокие, с острыми краями, тянущимися к белёсому небу.
Пустыня представилась Юте замершим во времени океаном, высушенным солнцем и ветром, но всё ещё продолжающим бороться за жизнь. Существующим по своим законам. Время здесь тянется медленно, как липкая патока. А все города, когда-либо возникавшие на этой планете — лишь глупые маленькие мошки, застрявшие в ней. Пустыня даже не замечает их присутствия, медленно затягивая в себя до тех пор, пока полностью не поглотит.
Они просидели всю ночь, почти не говоря, каждый думая о своём. Звёзды кружились по небу, то сближаясь, то отдаляясь, как два магнита. Они подходили к земле, будто желая коснуться её, но тут же, словно детские мячики, отскакивали, снова поднимаясь ввысь.
Юта впервые так долго наблюдала за движением солнц. Было в этом нечто завораживающее, как следить за горящим огнём или бегущей водой. Ей даже на время в самом деле удалось отвлечься от своих мыслей. Юта просто сидела рядом с Кортом, не глядя на него, не прикасаясь к нему, не говоря с ним. Но всё равно сейчас она не ощущала себя одинокой, и это делало её почти счастливой.