Когда Константин Алексеевич выбирал место под строительство будущего города, он меньше всего интересовался окружающими красотами. Кого волнуют пейзажи, когда на кону экономическая целесообразность. Новая узловая точка должна была связать европейскую часть России с Персией и уже оттуда через Пакистан протянуться до самой Индии. Планов у царя-батюшки, прозванного в народе за острый ум — Осмомыслом, имелось вагон и маленькая тележка. За их реализацию он и взялся, в наикратчайшие сроки возведя красавец-мегаполис посреди степи. Если Петербург был окном в Европу, то Алтополис должен был стать воротами в Азию. Увы, пустующими, потому как со строительством железной дороги не заладилось с самого начала.
Первой в замыслы царя-императора вмешалась природа, устроив разрушительное землетрясение в Средней Азии. Земля буквально разошлась по швам, образовав гигантские провалы. В пострадавших регионах вспыхнули болезни и голод, начались многочисленные волнения. Пришлось в срочном порядке заниматься решением новых проблем, а когда все успокоилось, подоспела «англичанка». Владычица морей не желала мириться со всевозрастающим влиянием Российской Империи в особенности в землях, некогда принадлежавших ей по праву. Официально Британский Радж перестал существовать в середине двадцатого века — англичане покинули колонию, но влияние свое сохранили: через капитал, через нечистых на руку чиновников. И местные компании в большинстве своем принадлежали европейцам, тем же англичанам или голландцам, поэтому колониальный термин Ост-Индия до сих пор оставался в ходу.
Сложно сказать, на что рассчитывал Константин Алексеевич, когда направил свои стопы в сторону полуострова Индостан. Поверил заверениям раджи Виктрану Басади, известного на всю Азию краснобая и баламута? Желание наладить отношения с далеким северным соседом у того действительно имелось, а вот возможностей…
Стоило рельсам пересечь границу с Пакистаном и южно-азиатский котел забурлил, запенился. В прилегающих провинциях принялись вспыхивать восстания одно за другим. Вдруг вспомнились старые обиды, появились причины для новых. Афганские моджахеды, до того занимающиеся выращиванием маковых полей, вдруг заинтересовались черным ломом. Принялись разбирать целые участки будущей железной дороги. И на чем только тяжеленые рельсы утаскивали, лисы пустынные…
Окончательно идею южного торгового пути похоронила вспыхнувшая война. Граница между Индией и Пакистаном оказалась под замком, а любое экономическое сотрудничество под запретом. Это еще хорошо, что обошлось локальным конфликтом. Китай имел особые виды на провинцию Джамму и Кашмир. Иран вдруг озаботился притеснением мусульман-шиитов. Зашевелился под боком дремавший доселе Ирак, и следом Афганистан, готовый подкинуть в котел десятки тысяч муджахидинов. Кипящее варево забрызгало в разные стороны, грозя подпалить подбрюшье русского медведя. Пришлось в срочном порядке сбивать разгорающееся пламя войны.
Все усилия императора Константина «Осмомысла», к тому времени уже немолодого мужчины, были направлены на дипломатическом поприще. О новом торговом пути, должном протянуться от Пиренейского полуострова до берегов Индийского океана, пришлось забыть.
И все бы ничего, если бы не затраченные государством деньги — вышла колоссальная сумма даже по меркам Империи. Тысячи километров железной дороги, теряющейся в песках Средней Азии, вместе с сопутствующими им коммуникациями. И что хуже всего, торчащий посреди степи город — величественные ворота ведущие в никуда.
Константину Алексеевичу не давали покоя лавры Петра Великого. Он мечтал создать архитектурный шедевр — очередную жемчужину в короне Российской Империи. Для этих целей привлек лучших мастеров со всего мира, полностью им доверившись и потому предложив не считаться с затратами. Последние хоть и запустили руки в казну по самый локоть, с результатом не обманули.
Алтополис стал первым городом Империи, полностью перешедшим на централизованные инженерные системы. Вода и электричество подавались в каждый дом, и жителям больше не было нужды ломать голову в ожидании подступающих холодов. Извечная проблема России дороги получились гладкими и ровными. Под землей протянулись линии метро со сверхскоростными поездами, а на поверхности появились живописные улицы и парки. Здесь здания величием своим не уступали Нью-Йоркским небоскребам, а по красоте превосходили в несколько раз: прямые и закрученные, островерхие и пирамидальные, выполненные в форме ступенек или буквы «П». Мегаполис поражал своим размахом, особенно на фоне царящего вокруг запустения. Как поется в одной песне: степь, да степь кругом. Она едва и не погубила город, оказавшийся в полном одиночестве.
Городу срочно нужны были доходы. Имперская казна не могла вечно кормить прожорливого зверя, оказавшегося к тому же бесполезным. И что делать? Забросить? Скрипя сердцем, вынуть жемчужину из короны?
Решать сию непростую задачу выпало на долю Петра Ⅳ, старшего сына почившего Константина Алексеевича. Наследник оказался далеким от государственных забот, а потому ничтоже сумняшеся перепоручил судьбу города специальной комиссии. Сам же укатил на открытие оперного сезона в Вену. Да так там и остался, балуя местных чаровниц и опустошая винные погреба без меры.
Благо, в комиссии оказались умные головы. Собрались, подумали и решили, что оставить столь крупный город казне выйдет дороже. И затраченных средств жалко, и переселение жителей, к тому времени перемахнувших отметку в три миллиона, было той еще задачкой. Это не крестьян с насиженных мест сгонять — людей образованных: дворян, дельцов, чиновников всех мастей, и что хуже всего — творческую богему, способную поднять вой на весь белый свет. Тогда уже речь пойдет не о деньгах, что царю-императору лишний миллион, чай не бедствует — боялся самодержец за свою репутацию. Не хотел прослыть среди королевской родни диким варваром, не удержавшим папенькино наследство. Как после этого в европейских дворах кузинам ручки целовать?
План по спасению был разработан в наикратчайшие сроки. Уже через три месяца на стол Его Величества лег законопроект об особой экономической зоне, осталось дело за малым — заманить обладателей крупного капитала в Алтополис. Промышленник оказался калачом тертым, на новую бумажку смотрел с опаской, потому пришлось задействовать силовые рычаги. Часть производств перенесли в приказном порядке, запугав кого налогами, кого ссылкой в Сибирь, а там и остальные потянулись.
Промышленную зону строили без участия новомодных архитекторов или говоря простым языком тяп-ляп. Может потому и смотрелась она чужеродно, этакое уродливое образование на фоне возведенной красоты — серые стены корпусов, коптящие небо трубы.
Заводам и фабрикам требовались рабочие руки. Последних в империи имелось в достатке, но тут встал вопрос с жильем — не заселять же простых людей в шикарные апартаменты, они мордой не вышли, и воспитанием. Так на юге появились первые трущобы. Это уже потом они получили статус поселка, и разрослись за счет беженцев из-за океана. А тогда, не имея даже названия, считались просто бараками на окраине — прыщом на прекрасном челе города.
Алтополис по праву называли городом крайностей. В нем было всё: красивое и безобразное, модное и отсталое, роскошное и дешманское, не стоящее ломаного гроша. Одного только в нем не было — водоемов, да и откуда им взяться посреди степи. До ближайшей речки полдня в седле скакать, а на автомобиле и того дольше, с учетом отсутствующих в указанном направлении дорог.
Впрочем, для горожан верхнего города это не составляло особых проблем. В их дома вода подавалась круглосуточно, стоило лишь повернуть вентиль крана. Не хочешь принимать ванну, милости просим в бассейн или новомодный аквапарк. Надоели бассейны, добро пожаловать на курорт. Они и летали, имея к тому средства и свободное время, а как быть жителям трущоб?
Не зря… ох, не зря Красильницкое сравнивали с выскочившим на лице прыщом. Выдавить опасно, уж больно много гноя скопилось внутри, и замазать не получается. Сколько раз жители просились подключиться к централизованному отоплению. А вода? У Южных ворот народ до сих пор с ведрами ходил до колонки.
И письма писали, и жалобы, а ответ на всё один: «за ветхостью жилого фонда подключение к действующим инженерным сетям считается нецелесообразным».
Живите, как можете, граждане дорогие, ежели желаете согреться — закупайтесь тулупами, а ежели искупаться — милости просим в бани. Только царю-батюшке жаловаться не моги, потому как на любую вашу писульку у нас три своих имеется, составленные грамотными юристами по всей форме и положенному циркуляру.
Толку от мэрии не было никакого, но все же одно хорошее дело вопреки собственной политики они сделали, то бишь случайно. Еще на этапе планирования города геодезисты составили подробную карту грунтовых вод. В нескольких точках пробурили скважины, построили насосные станции, снабжавшие водой целый город. Про другие забыли, посчитав наименее рентабельными.
Шло время — город рос, росла и потребность в воде. Власти задействовали все больше ресурсов, и наконец добрались до самых отдаленных мест. Пригнали бур, пробили крепкую породу, а оттуда как хлынет! Кто же знал, что геодезисты просчитались и верхний слой удерживал куда большие объемы. Почва частью обвалилась, а частью заболотилась, превратившись в вечно чавкающую жижу с квакающими лягушками.
Власти нагнали спецтехники, подрыли ковшами, укрепили берега и получился водоем, разливающийся по весне озером, а к концу лета сужающийся до размеров пруда.
Новое место стало пользоваться большой популярностью у жителей трущоб, не имевших выбора в развлечениях. Приходили купаться целыми семьями, а в выходные так и вовсе было не протолкнуться от народа. Пока одни лежали на солнышке, другие во всю плескались.
Прознавший про то купец Орлов, решил подзаработать. Облагородил близлежащую территорию кустами и низкорослыми деревьями, организовав подобие парка. Понаставил ларьков, торгующих едой и сувенирной продукцией. Завез песка, оборудовал кабинки и поставил лежаки.
Тут уж не выдержали жители верхнего города. Они и без того с завистью поглядывали на резвящихся в воде людей, а когда появились удобства… Единственное, что смущало — это соседство со всякой голытьбой. Но и здесь предприимчивый купец Орлов не оплошал. Одним ловким движением оформил половину пляжа на себя. Не на весь и то ладно.
Теперь по одну сторону плавали граждане привилегированные, готовые выложить двадцать пять копеек за вход, а по другую остальные. У голытьбы и песка было меньше, и дно илистое, и водная поверхность от мусора не очищалась. Подумаешь…
Зато на нашей стороне рукастые мастеровые возвели плавучий пантон, с которого сигать в воду было одно удовольствие. Вечером на нем сидела пацанва: свесив ноги, бултыхая и без того мутную поверхность озера, а днем приходилось бегать. Металл под полуденным солнцем разогревался до такой степени, что только пятки сверкали.
Май был лучшим месяцем для купания. Поверхность водоема еще не успевала зацвести, и ты радовался обжигающей прохладе, уходя бомбочкой на самое дно, а после всплывая и отфыркиваясь под веселый гогот пацанов. Уже в июле это будет не вода, а моча сплошная — теплая и противная от скопившегося в ней мусора. Водоросли, трава, насекомые и поднятый со дна густой ил — все это плавало, издавая неприятные запахи, а уж сколько сусликов сдохло, и не сосчитать. В особенности много их было к концу лета, словно специально шли топиться, ощущая близость подступающих холодов. Но то будет потом, а сейчас…
Листы пантона отдаются гулким эхом. Я мчусь на всех парах, чувствуя, как железо печет пятки. Ай-яй-яй, до чего же горячо. Ещё чуть-чуть и я, зажмурившись, прыгаю в подернутую рябью черноту. Бултых! Привычный шум улицы гаснет, и до ушей доносятся булькающие звуки поднимающихся на поверхность пузырьков.
Я выныриваю следом, отфыркиваясь от попавшей в нос воды. Вижу пацанов, спрятавшихся в тени. Они второй час режутся в «шута», позабыв зачем пришли. Меня тоже зазывали, но что я дурной? В карты в любое время года сыграть можно, а вот искупнуться…
— Чижик, как вода? — интересуется со своего места Тоша. Он уже раздал всё имеющееся на руках, и теперь с ленцой наблюдал за окончанием партии.
— Парная, — кричу я в ответ. И развернувшись, плыву прочь от берега — в сторону, где на волнах покачивались желтые буйки. Никто толком не знал, зачем их вытащили на середину водоема. Это не море, и не океан, здесь далеко заплыть при всем желании не получится. Тогда какой в этом смысл? Отделить платную зону от бесплатной? Напрасно. Уличную шпану не всякий забор остановит с колючей проволокой, а тут пластиковые шары. Мы любили притапливать их, забираясь сверху. Особо отчаянные еще и умудрялись демонстрировать противоположному берегу ягодицы. А чё, пускай полюбуются дворянчики… Они нас постными рожами встречают, а мы их голыми задницами.
В этот раз я не стал ничего придумывать, а опершись локтями о буёк, принялся наблюдать за отдыхающими. Увидел дядьку в полосатом купальнике. Он был настолько толстым, что казался похожим на тюленя, выбравшимся на берег и притомившимся на лежаке. Две девчонки в соломенных шляпках лепили замок из песка. Вдоль берега прогуливалась маман в длинном до пят платье, а впереди бежал мальчишка — сын или родственник. А может ни какая это не маман, а гувернантка с подопечным на выгуле? Вона как холодно себя ведет. Хотя с благородных станется: чем выше официальный статус, тем отстраненнее они в общении, в особенности с близкими людьми.
Ветер донес завлекательную мелодию. На идущей вдоль пляжа дорожке показался фургончик с мороженным. Его легко было распознать по яркой расцветке и картонной физиономии клоуна на крыше. Следом тянулась связка воздушных шаров с разноцветными ленточками. Девчонки тут же позабыли про замок, побросали совки с ведерками и побежали занимать очередь. Мальчишка принялся дергать за руку благородную даму. Дядька-тюлень и тот зашевелился. Эх, я бы тоже от фруктового льда не отказался, или от сливочного пломбира в стаканчике, или от ванильного, посыпанного шоколадной стружкой, а лучше политого клубничным сироп. Да чего там говорить, съел бы любое.
Я обернулся посмотреть на заросший бурьяном пляж. Увы, по нашему берегу фургончик проехать не сможет. Оставалось лишь молча завидовать и наблюдать за выстроившейся к холодному десерту очередью.
Когда вернулся, пацаны закончили партию. В шутах вновь оставили бедолагу Гамахена. Длинному как жердь парню катастрофически не везло в азартные игры, и не важно карты это были, биточек или домино. Некоторым и вовсе лучше не начинать, если только не захочется проверить на прочность голову. Тот же Малюта бил с размаха, не жалея ни собственных пальцев, ни чужого лба. Один лишь звон стоял от ударов.
Почему Малюта? Большинство считало, что прозвище верзиле досталось в насмешку, дескать такой огромный и Малюта. И только знакомые с историей полагали иначе. Проигравшихся в карты гигант казнил столь же безжалостно, как и живший в далекие времена палач Ивана Грозного. Вона как Гамахен красный лоб потирает.
Последнему с прозвищем не повезло. Будучи мелким пацаном, он однажды похвастался: «пацаны, мамка мне новые гамаши купила … гляньте, какие». Ну народ и глянул. Ладно бы кепкой козырной обзавелся или кроссовками пантовыми, в коих в город выбраться незазорно, а тут гамаши — срамота.
Уж сколько лет прошло, гамаши те давно в тряпку превратились, а прозвище осталось, да еще и такое обидное… Уж лучше Жердяем прослыть или Косым, чем этим самым Гамахеном.
Все трое работали в одной смене на заправке. По отдельности они не пользовались большим авторитетом, но вот вместе представляли серьезную силу. Тоша горазд был болтать и при желании мог присесть на уши любому. Правда умом не блистал, отчего и огребал периодически. Здесь ему на помощь приходил Малюта — грубая сила компании. В свои неполные семнадцать годков он мог поколотить любого, даже взрослого, а то и троих сразу. Завязывал узлом гвозди и гнул балки на спор. Правда недоброжелатели поговаривали, что балки в трущобах делали не из стали, а из железных опилок, и при желании любой так сможет. Поговаривали, да действиями свои слова не подкрепляли. А Малюта все гнул и гнул на радость толпе. Гнул забесплатно до тех пор, пока в компании не появился Гамахен, нескладного вида парень — худой, вечно бубнящий себе под нос. Таких обыкновенно за лохов держат, вот только Гамахен лохом не был. Да, он не отличался физической силой, как тот же Малюта, и не знал кучу народа на районе, как общительный Тоша, зато соображалка работала что надо. Это он подсказал здоровяку брать деньги за представления, и разработал систему оповещения, чтобы Тоша и дальше продолжал безнаказанно курить за складом. Уверен, история с фотокарточкой Ясмин тоже его рук дело. Сам бы Тоша в жизни до такого не додумался.
Силач, живчик и мозги — эта троица при должном старании могла горы свернуть. Всё было при ней, только размаха не хватало, не к чему было приложить своих способностей. Все хлебные места давно были заняты и чужаков к кормушке не подпускали. Конечно, можно было подрядиться в уличные банды, побегать шестерками в надежде выбиться в валеты, годика так через три, если выжить получится. Заманчивая идея для сопляков и дураков. Пацаны ни теми ни другими не были, потому и ломали голову в поисках возможных вариантов.
Когда старшаки первый раз позвали с собой купаться, я сразу сообразил, что дело неладно. Уж точно не дружескими чувствами они ко мне воспылали. Последовали аккуратные расспросы на тему: чем занимаешься и какие подвязки имеешь в мастерской на Блинчикова. Парни всерьез полагали, что я работаю в качестве наводчика, кручусь на улице отслеживая нужные автомобили.
Первой мыслью было рассказать правду. Все равно долго водить за нос не получится, да и какой в этом смысл? Потешить собственное самолюбие, мол смотрите какой я крутой, якшаюсь с деловыми людьми. А дальше что будет, когда правда всплывет наружу? Получу по башке? За Малютой не заржавеет, ему что гвозди кулаком колотить, что человеческие черепа.
Вторая мысль показалась куда более здравой — переговорить с начальником мастерской. Тем более, что расстались мы на хорошей ноте. Степан Никанорыч принял меня с радушием — выслушал, проявив неожиданный интерес к желающим подзаработать пацанам.
— Ловкие, говоришь, — произнес он задумчиво, приглаживая остатки волос на голове. — Ну ежели такие ловкие, пускай подкинут информации про одну машинку — Плимут Вояджер. Интересует не новодел какой из Южной Азии с зависающими клапанами — этого говна у нас самих в достатке, а настоящая американка, сошедшая с конвейера в Детройте. Ежели все грамотно сделают, тогда и поговорим.
— А оплата?
Старый мастер улыбнулся.
— Вишь, какой шустрый — сразу про деньги. Не боись, не обидим хлопцев. Только пускай все точно узнают: кто хозяин и когда ездит, по каким адресам паркуются, какую сигналку использует.
Довольный результатами разговора, я уже собирался бежать, но тут морщинистая ладонь легла на мое плечо.
— Стоять! А с Лукичем переговорил?
— Я…я…, - слова застряли в моем горле.
— Головка от поршня́? Ты чем думал, когда с просьбой приперся? Кто у тебя начальство?
— Лука Лукич.
— Тогда почему через его голову действуешь? Или хочешь старика под монастырь подвести?
— Нет.
— Ну раз нет, тогда с Лукичем эту тему и обсуждай. Ежели даст добро, тогда милости просим.
Бобыль возражать не стал, но при одном условии, чтобы новое увлечение не мешало основной работе. Заодно предупредил, чтобы сам не светился: не крался ночами по парковке и не бил по колесам, проверяя сигнализацию.
Во всей операции мне отводилась роль передаточного устройства. Установка связи между мастерской и пацанами с заправки. Увы, процент посредника невысок, но я не переживал по данному поводу. Работал больше за авторитет, чем за деньги, авторитет и получил.
Теперь каждый на районе знал, что Лешка Чижиков тусуется в одной компании с Малютой, а Малюта за своих горой. Это не Лука Лукич, который только и знает, что требовать, не заботясь об остальных проблемах. Место для ночлега дал, жратвой обеспечил, а дальше крутись сам. Вот я и крутился, обрастая новыми знакомствами и связями.
Пацаны, услыхав новость про Плимут, аж заулыбались. Сказали знают, где посмотреть и от щедрот великих увеличили посреднический процент. Правда, с последним вышли непонятки. Вдруг выяснилось, что Малюта не обучен арифметике. Простые числа с горем пополам складывал, а когда дело доходило до процентов, начинался затык.
— Пять, это сколько? — мучал он расспросами Гамахена. — Ты руками не маши, а объясни толком, сколько мы отстегнем Чижику со ста рублей?
— Пять.
— А с двухсот?
— А с двухсот десять.
— Да как же десять, когда процентов всего пять, — принимался шуметь Малюта. — А с трехсот мы скока Чижику отдадим — тридцать? Не-е, я на такое счастье не подписывался. Понавыдумывали про́центов всяких… Ежели пять положено, значит пять и плати, и ни копейкой больше.
Когда доводы разума были бессильны, Гамахен отступал. Не всякий сдюжит устоять перед стихией, коей Малюта и являлся. По жизни человек тихий и спокойный, он превращался в ураган, стоило зайти речи об обмане или несправедливости. В особенности ежели дело касалось его кармана. И тогда наступало время языкастого Тоши.
— Горазд же ты, братец, шкуру неубитого медведя делить. Десять рублей пожалел? А они у тебя есть?
— Найду Плимут и будут, — заворчал здоровяк.
— Ну хорошо, допустим, отыщешь ты нужную машину, а дальше что? Заявишься в мастерскую весь из себя красивый и скажешь, где ваш главный — велите подать сюда? Пускай деньгу отстегивает, я ему ща всё расскажу. Так получается?
Малюта недовольно засопел.
— Ничего у тебя не выйдет, братец. Не станут с тобой разговаривать и даже на порог не пустят. С Чижиком станут, потому что для них он свой, а ты чужак — голь перекатная.
— Меня знают, — пробубнил здоровяк, не собираясь просто сдаваться.
— Ну-ка, ну-ка — с этого места поподробнее… Кто тебя знает? Цынга с Товарной и Васюта с Ярморочной? А может бабка Глаша, торгующая яблочными пирогами у южного спуска? Ничего не скажешь — народец авторитетный, в особенности для мастеровых… Ох и рано же ты стал жаться, братец… ох и рано. Для начала полезность свою докажи.
— Я-то докажу, а ежели шкет кинет.
Мне вдруг захотелось сжаться в комок, настолько тяжелым оказался взгляд Малюты. Тоша тоже глянул в мою сторону, но шутливо, без всякого намёка на угрозу.
— Я Чижика давно знаю, — заявил он, — и потому ручаюсь. Пацан надежный, слово свое держит… Хитрожопый, конечно, но кто в наше время другой?
Контраргументов у здоровяка не нашлось, и уже на следующий день меня позвали купаться.
Орловское озеро пользовалось большой популярностью среди местных. И если в западной его части царила истинная благодать, с песочком и лежаками через каждые два метра, то на восточном берегу, поросшем колючками и кустами, случались драки. Хочешь сидеть в теньке поближе к понтону, будь готов сцепится с бразилами из Фавел или с малажскими пацанами. Прошлым летом, когда мы на пару с Гринькой решили пойти окунуться, нас свои же и поколотили — обыкновенная босо́та с Центровой. Уж больно им красивый ремешок приглянулся. Гриня — дундук, нашелся куда вырядиться. Девчонок на пляже захотел удивить… Удивил, ничего не скажешь. Меня толкнули пару раз, а вопящему приятелю губу разбили. Он потом через неё со мной и разговаривал, всё дулся, что не заступился, да в драку не полез. Один против трех старшаков? Что я, дурной здоровьем рисковать ради дешманского ремня, который не кожаный ни разу. Да и про последствия помнил. Это приятель горазд из дома неделями не выходить, а мне как быть? Я с этими пацанами каждый день по одной улице хожу.
Дурак был Гриня, предатель и трус. Хорошо, что все так закончилось и наши дорожки разошлись. Плохо только, что морду набить не успел напоследок.
Солнце клонилось к закату, когда мы начали собираться — полезли в воду смывать налипшую к трусам грязь. Дольше всех провозился Тоша.
— Ща графьям подарок оставлю, — заявил он и притих. Я сильно сомневался, что моча достигнет того берега, сколько её не гони. Богатеньким наплевать, а вот нам завтра здесь купаться.
Пацаны не стали тратить время на обсыхание, и в одних труселях направились в сторону поселка. Я только накинул на плечи майку, моментально прилипшую и ставшую мокрой. Топать до Красильницкого далековато — почитай, пять километров: сначала по тропинке вдоль озера, потом до купеческого парка, раскинувшегося сразу за платным пляжем, а уже оттуда на трассу и по обочине напрямки до самого поселка. Ежели повезет, то подберет какой-нибудь грузовичок, а ежели нет, будем топать на своих двоих, покрываясь загаром и дорожной пылью.
В будний день народа на озере было меньше обычного. В основном купалась пацанва — похожая друг на друга, как однояйцевые близнецы. Короткостриженая, загорелая, в черных труселях, пошитых на фабрике господина Волобуйского. Большая часть партии направлялась в тюрьмы, но и поселковым кое-что доставалось. А что, белье крепкое, надежное и стоит сущие копейки. Почитай, всё мужское население поселка в нем ходило.
Мы обогнули озеро и вышли к длинному забору, огораживающему парковую зону. Вход внутрь входил в стоимость билета. Хочешь, загорай на песочном пляже, хочешь — гуляй в тени тисов и карликовых деревьев. Пробовал купец Орлов сажать привычные русскому человеку березы и лиственницы, но те крайне плохо приживались в условиях степи. Гибли или имели столь жалкий вид, что сердце кровью обливалось. Зато кустарник чувствовал себя прекрасно — рос буйным цветом, заполонив большую часть парка. Откуда я это знал? Да доводилось лазить через забор… Это на пляже нашего брата легко вычислить по характерному виду, а парковая зона большая. И зарослей столько, что хрен выследишь. Одна беда — делать там нечего. Слушать духовой оркестр — оно мне и даром не надо, или в беседке сидеть. Что я, барышня какая? Это они любили в теньке притомиться с книжицей в руках. Создадут загадочности для вида, все из себя романтичные, позу покрасивее примут и охают над дамскими романами. А кавалеры рядом кружатся, любовные знакомства заводят на высокий манер. Вьют кружева словесные, ручку целуют, стихи читают нараспев, чтобы значит великосветскую барышню в койку затащить. А по-другому те не согласные. Чай не девки дворовые, простым мужицким напором не возьмешь.
Красивый был парк — ухоженный, но скучный. Мы и на сей раз собирались пройти мимо, но тут оживился Тоша. Подозвал нас к себе, и дождавшись, когда встанем кружочком, зашептал:
— Короче, я тут такую тему узнал — закачаетесь. Есть в парке тайное местечко, укрытое от любопытствующих глаз. Там барышни в неглиже лечебной гимнастикой занимаются.
— Прямо голые? — не поверил Гамахен.
— Ну не совсем, — вынужден был признать Тоша, — но одежды на них мало, а та что имеется, обтягивает подробности до неприличия. Потому считай, что голые. И позы непотребные принимают, изгибаясь по-всякому: то сисяндры выкатят, то зад отклячат.
Заветные слова были произнесены. В Тошиных глазах заплясали огоньки жаркого пламени, а Малюта аж дышать перестал, настолько проникся. Единственным, кто сохранил остатки здравого разума, оказался Гамахен. Он и задал вполне логичный вопрос:
— Как же они в таком виде занимаются? Парк — общественное место, а вдруг увидят?
— Не увидят, — заверил Тоша, — чай не дуры какие, специально тайное место выбрали. Помните заросли на восточной стороне — ну громадные такие, выше человеческого роста? Есть внутри одна полянка…
Тоша продолжал шептать, а я вдруг понял, что многого не понимаю в этой жизни. К примеру, почему люди сходят с ума от влюбленности. Взять того же Севастьяна — сына пекаря. Ну не заладилось у него с первой красавицей района, ну выбрала она другого, бухать-то зачем? И ладно если бы сам копеечку зарабатывал, так нет же — сидит на шее у отца. А папенька уже немолодой в одиночку пекарню не тянет. Или взять известную клиентку мастерской, почтенную мадам лет сорока — хозяйку столь же почтенного Студебекера. Повелась она на смазливое личико, принялась на Блинчикова ходить как к себе на работу. Напомаженная, да разукрашенная с подарками для ненаглядного Ерёмушки. А у этого Ерёмушки на лице крупными буквами написано, что прохвост. С собакой из подворотни станет кокетничать, ежели только свою выгоду учует. Так зачем голову терять? Зачем позориться? Мужики когда эту парочку за одним столом видели, плеваться начинали. Ну чисто маман с сыном.
Вот и эти остолопы, забыв про всяческую осторожность, полезли через дыру в заборе. Ишь, на телеса бабские им поглядеть захотелось. То, конечно, не любовь в чистом виде. Бабушка Лизавета называла сей позыв плотской страстью, и призывала всячески с ним бороться, если не желаю погибели собственной души. Только как это сделать, когда пацаны уже там, а я один — стою по другую сторону забора.
— Чижик, ты с нами? — прошипел Тошин голос.
Я в отчаянии оглянулся. Возвращаться одному в поселок не хотелось. Целый час топать по обочине в надежде, что кто-нибудь подберет. А вдруг навстречу малажская пацанва попадется или того хуже, малолетки с Фавел? С латинянами договорится не получится, те мигом повалят и отпинают за милую душу.
— Чижик, чего затих?
Я вздохнул и полез следом. Кто же знал, что самое сильное оружие в мире — это не свинчатка, не дубинка, и даже не казацкая шашка, а обнаженная женская грудь.
Парк встретил привычной для буднего дня тишиной. Покрытые тенью беседки пустовали, по красным дорожкам прогуливались редкие парочки. Один раз на горизонте показались жандармские морды — с отвислыми щеками и круглыми животами. Сразу видать, мышей не ловят. Пригородный парк — это тебе не Красильницкое с его вечными разборками. Здесь можно и позевать, и на лавочке подремать, пока никто не видит.
Мы миновали указатель с надписью «летняя площадка» — популярное место, оборудованное сценой и зрительскими местами. Днем здесь играл оркестр, а вечером устраивались театральные представления и танцы. Даже сейчас, если прислушаться, можно услышать знакомую мелодию — знаменитые «Волжские мотивы» Ричкина, звучавшие с каждого утюга и потому успевшие набить оскомину.
Впереди вдруг захрустело. Я присел от испуга, думая, что это ломится дикий зверь, но это оказался Малюта.
— И где девки? — спросил он с озабоченным лицом.
Тоша на это лишь развел руками:
— Ничего не понимаю. Пацаны говорили, что полянка будет сразу за вторым перекрестком. А тут ни за вторым нет, ни за третьим. Может набрехали?
— Бошки шутникам этим пооткручивать надо, — пробурчал недовольный Малюта, — а ежели не поймут…
Договорить здоровяк не успел. Из-за скрывающих асфальтовую дорожку зарослей послышались шаги. Судя по перестуку металлическому набоек — это мог быть отставной военный или хуже того, патрулирующий территорию жандармский.
Тоша шыкнул и пацаны затихарились. Я на всякий случай лег на землю, прижавшись всем телом. В траве стрекотали вездесущие кузнечики. Где-то неподалеку раздувались сопла Малютиных ноздрей. Видеть я этого не мог, зато слышал прекрасно. Ему бы дудочку в ноздри вставить и можно играть.
— Айда, — вновь прошипел голос, и мы продолжили свой путь.
Шли растянувшейся цепочкой: Тоша впереди, как самый знающий, пацаны следом, а я замыкал процессию — просто так, без всякого смысла. Будь моя воля, в жизни бы не сунулся в этот парк. На голых баб им посмотреть захотелось… словно мало было фотокарточки Ясмин, что подогнал прошедшей зимою.
Мы долго лазали по кустам в надежде увидеть заветное. По итогу расцарапали морды, а Гамахен умудрился вляпаться в говно и теперь источал зловонные ароматы.
— То же мне графья, — ругался он, не переставая, — никакой культуры в людях не осталось, срут как обыкновенные простолюдины.
— А ты думал, они золотом ходят или крендельком? — едва сдерживая смех, выдавил из себя Тоша.
— Да причем здесь это? Есть же специально оборудованные кабинки, а они по кустам бегают.
— Когда прижмет, тут не до культуры, — со знанием дела отметил Малюта.
Я в спорах участия не принимал, надоели они хуже горькой редьки. И споры эти и сами старшаки, ведущие себя, словно сорвавшиеся с цепи малолетки. Я несколько раз предлагал вернуться, но нет — мы лучше побродим кругами, в пустой надежде наткнуться на заветную полянку. Нашли занятие…
От густой зелени парка начинало мутить. Я уже видеть не мог окружающие пейзажи: все эти беседки, кусты, покрытые известью стволы деревьев. Проглоченные на берегу яблоки давно растворились в желудке и теперь тот бурчал, требуя внимания.
«Как же достало», — с этой мыслью я развернулся и увидел парочку, неспешно прогуливающуюся по ближайшей дорожке. Не было в ней ничего примечательного, обыкновенные посетители: девушка в белом летнем платье и зонтиком в руках, кавалер в черной гимназической форме с позолоченными пуговицами и горящей под солнцем кокардой. Из-под козырька фуражки торчали знакомые вихры рыжих волос.
Гринька, ах ты ж сукин сын! Я до хруста стиснул кулаки, чувствуя, как внутри закипает злоба. Столько дней минуло с тех пор — думал, прошла обида, а стоило увидеть и словно бесы вселились. Ноги сами собой вынесли на дорожку, и я побежал, набирая скорость.
— Куда? — раздался из-за спины встревоженный голос Тоши.
Ему вторил Гамахен, тревожной трубой зазвучал Малюта но я никого не слушал, полностью сосредоточившись на цели.
О да, до чего же приятно было наблюдать за вытянувшейся физиономией Гриньки, за промелькнувшим в его глазах страхом. Другой бы давно изготовился к драке, а этот… сделал шаг назад, и теперь между нами стояла растерявшаяся девушка. Она не понимала, что происходит, и лишь бросала удивленные взгляды: то на меня, то на спрятавшегося за спиной кавалера.
— А ну подь сюда, — прохрипел я стиснутым от злобы голосом. Попытался подобраться поближе, но стоило качнуться в одну сторону, как подлец Гринька качнулся в другую, и между нами вновь оказалась барышня.
— Григорий, кто этот молодой человек?
Надо отдать должное девушке, та быстро сумела совладать с эмоциями и теперь с холодной решимостью смотрела на меня — высокая, еще и на каблучках. Кто я по сравнению с ней — вошь мелкая, незнамо откуда выпрыгнувшая на белый свет. И как они только умеют, аристократишки эти — глянуть так, что в ту же секунду почувствуешь себя ничтожеством. Воспитание, а может в генах чего? Очередной маркер, передающийся из поколения в поколение.
Я в отличии от Гриньки со страхами бороться умел, а потому наплевав на взгляды, дернулся вперед. И тут же наткнулся на что-то острое — кончик дамского зонтика, направленный прямиком в живот. До чего же ловкая барышня! И когда только сложить успела, превратив невинный дамский аксессуар в грозное оружие.
— Даже не думайте, — произнесла она уверенным тоном.
— Или чего? — нагло поинтересовался я и почувствовал, как холодной наконечник надавил на живот.
Зря она это… Мы, конечно, вошь мелкая, уступающая как в росте, так и по возрасту. И внешнего виду несуразного: в черных трусах фабрики Волобуйского, да в выцветшей под степным солнцем футболке. Это все про нас — это правда. Как правда и то, что даже у самой мелкой твари имеются зубы.
Ухватив зонтик обеими руками, я резко дернул его в сторону. Как и ожидалось, барышня крепко держалась за ручку, а потому побежала следом. Куда, смотреть не стал. Услыхал лишь краем уха шорох юбки и цокот быстро перебираемых каблучков. Лети голубка сизокрылая — лети, а мы сейчас твоим кавалером займемся.
Гринька стоял на месте и хлопал ресницами. Такое порой случается с человеком, когда сильно струсит, а с Гриней так и вовсе через раз. Ну ничего, сейчас ты за все мои неприятности ответишь — гад!
Пальцы сами сцепились в кулак, и я ударил. Целил в скулу, но видать сильно поторопился, пройдясь костяшками по касательной. Гринька даже не вздрогнул, лишь сильнее зажмурил глаза. Со вторым ударом и вовсе вышла оказия. Кулак летел прямиком в челюсть, я это видел собственными глазами и вдруг руку отбросило в сторону. Она словно «отпружинила» налетев на невидимую преграду. Удар ушел в пустоту, а следом нырнул и я. Не удержался на ногах и полетел на асфальт. От удара обожгло коленки, но все это было мелочью по сравнению с той яростью, что кипела внутри.
Я поднял голову и увидел спину улепетывающего Гриньки. Тот бежал, позабыв обо всем: о пацанской чести, о спутнице, каковую обязан был защищать. Барышня сидела неподалеку, подобрав под себя ноги. Взгляд темно-синих глаз с холодной яростью уставился на меня. Нижняя губа была закушенна: то ли от боли, то ли от решимости, а из носа тонкими ручейками сочилась кровь. Она сбегала извилистыми линиями по подбородку, орашая частыми каплями некогда белоснежный подол платья.
От незнакомки веяло аурой силы, настолько загадочной и потусторонней, что поневоле притягивало взгляд. Я все же смог отвернуть, но было поздно — Гринька уже успел скрыться за поворотом. Что и говорить, быстро бегал подлец. Мне оставалось лишь зло сплюнуть на асфальт.
— Довольны?
В ответ барышня дернула ножкой и острый кончик туфельки скрылся под подолом платья. Удивительное спокойствие для женского полу. Она даже не предприняла попытку подняться или закричать, призывая на помощь, лишь продолжала молча таращиться на меня.
Я мог многое рассказать о том, какой Гринька подлец и какая она дура, раз взялась защищать его. Запаса слов хватило бы с лихвой, не хватило времени. Трель жандармского свистка известила о том, что пора уносить ноги. В ближайшие кусты, а уже оттуда, петляя меж стволов невысоких деревьев к дыре в заборе.
На полпути догнал Малюту. Парень ломился через заросли, словно огроменный медведь. По габаритам не уступал лесному зверю, зато уступал в ловкости. Ноги в коленях не гнул и работал руками, будто граблями. Оно и понятно, от кого бегать, при такой-то силище. Привык, что всю жизнь от него убегают и вот самому довелось.
У забора я налетел на тощий зад Тоши, вставшего на корточки, и пытавшегося пролезть через узкую щель. Ох и до чего же медленно он это делал, словно специально тянул резину. Одну коленку подобрал — другую. Я с трудом удержался, чтобы с размаху не засадить пендаля. Вытерпел, а потом и сам нырнул в освободившееся отверстие.
Малюту вытаскивали всем скопом. Мы с Тошей тянули за руки, а отставший Гамахен вынужден был толкать в спину. Он и рад был бы выбраться, да только как это сделать, когда в единственном проходе застряла туша приятеля.
— Говорил же, другим путем возвращаться. Говорил? — истерил парень по ту сторону забора.
— Не ссы, Гамаш, прорвемся.
— Прорываться не мне надо, а вона ему… Пузо втяни, боров!
Малюта честно старался: пыхтел и сопел, как стоящий под парами старенький локомотив. По шее крупными каплями стекал пот. Бедолага даже зубами скрипел от натуги — увы, все тщетно. Стальные прутья забора продолжали удерживать тело здоровяка в своих крепких объятиях.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в дело не вступили жандармские. Трели свистков прозвучали совсем близко и Малюта запаниковал. Попытался протиснуть бритую голову в щель, но не угадал с размерами. Кожа на лице натянулась, а глаза сделались узкими, что у китайца.
— Ухи, ухи! — вдруг заорал он. Видать подвернул лопухи, когда дернулся обратно.
Огромные ручища схватились за толстые прутья забора. Мышцы заходили буграми, а выпученные от напряжения глаза налились красным. Что-то где-то скрипнуло, и Малюта вывалился наружу. Едва не затоптав нас, кинулся бежать. Полетел вниз по склону, не разбирая, где кусты, где дорога, только и успевая, что неуклюже перебирать ногами.
Следом показался Гамахен. Тощий парень вылетел из дыры, что пробка из-под игристого шампанского. И столь же быстро и стремительно унесся вдаль.
Мы рванули следом. Спустились с поросшего жухлой травой пригорка, вприпрыжку и с ветром на перегонки. Завернули за озерную насыпь, тянущуюся вдоль всей линии парка и только тогда прекратили свой бег. Упав на покрытую пылью траву, принялись тяжело дышать.
— Ну знаешь, — выдавил Тоша.
Ну все, сейчас станут бить. Получается, это я втравил пацанов в неприятности: затеял драку, привлек внимание жандармских. А что случилось бы, поймай они нас? Да ничего хорошего.
Каждому в трущобах было известно о невероятной скупости господина Орлова. Он буквально впадал в ярость, когда узнавал о безбилетниках. О какой-то голытьбе, посмевшей пробраться в парк, принадлежавший ему — купцу первой гильдии по праву собственности. В былые времена нарушителей привлекали к ответственности согласно букве закона, но вскоре осознали всю тщетность сих попыток. Тюремный срок виновникам не грозил, а выписанные штрафы были столь незначительны, что накладнее было возиться. Да и что взять с голытьбы — пошитое на фабрике Волобуйского исподнее? И тогда купец Орлов сделал негласное распоряжение: нарушителей в околоток не сдавать — ловить и наказывать прямо на месте. Лупить дубинками так, чтобы в следующий раз неповадно было. А жандармским что, им только дай волю. Били столь жестко, что некоторые разучивались ходить, другие же наоборот — учились, но только под себя. Ох и страшно было попасться в лапы парковой охранки. Страшно до жути… И вот под это дело я пацанов едва не подвел. Другие на их месте давно бы кинули предъяву, а эти лишь сидят и смотрят.
— Ну знаешь, — повторил Тоша.
— Такой херни никогда в жизни не видел, — согласился Гамахен.
— Может она колдунья? — выразил всеобщее недоумение Малюта.
— Кто?
— Как кто? Ну девка та — чистая ведьма.
— Она не ведьма.
— Как не ведьма, когда ведьма. Ты же сам видел, как она Чижика за руку дернула, словно марионетку за невидимую ниточку. Р-раз и тот мимо.
— Она не ведьма, — продолжил настаивать Тоша. — Про их способности давно известно. Чтобы порчу навести или яд изготовить — пожалуйста, но воздействовать на человека напрямки? На это ни одна колдунья не способна. В особенности держать за руку, находясь на расстоянии трех метров.
— И много ведьм ты успел повидать? — набычился Малюта.
— Я может и не видал, — вынужден был признать Тоша, — знающие люди рассказывали.
— И кто твои знатоки — бабки на лавочке? Тоже мне, нашел авторитетное мнение. Ты еще Митрофана с Котельной помяни, любителя почесать языком по любому поводу. В особенности, когда стакан первача нальешь. Хлопнет целиком за раз и такую пургу начнет гнать, что хоть сиди, хоть падай.
Тут в разговор вмешался Гамахен:
— Толку пустой базар разводить… Это Чижик с ведьмой лицом к лицу столкнулся, пускай и рассказывает.
Три пары глаз внимательно уставились на меня.
А что я мог сказать? По всему выходило, что упавшая девушка производила какие-то пассы руками. Только видеть я этого не мог по причине отсутствия глаз на затылке. Да и не до того было… Уж больно хотелось набить морду подлецу Гриньке.
Пацаны продолжали ждать, и я сказал правду:
— Никто меня не дергал.
Такой ответ никого не устроил, в особенности Тошу.
— Чижик, ты не гони, — возмутился он, — мы сами видели, как у тебя руку в сторону отбросило.
— Не отбросило, просто кулак будто…, - я умолк, пытаясь подобрать правильные слова, — будто в невидимое препятствие угодил.
— В стену? — предположил Малюта.
— Не-а, стена твердая, а эта не знаю даже… пружинистая, больше похожая на резину. Точно, на автомобильную покрышку.
— Чертовщина какая-то, — пробубнил недовольный Тоша. Он то ожидал подтверждения версии про ведьм, а тут всех разговоров, что про шину. Про шину было не интересно… Малюта не сказал ничего, лишь потрогал набухшее и ставшее похожим на пельмень ухо. Гамахен оставался единственным, в чьей голове крутились шестеренки. Он и продолжил расспрос:
— Чем тебе пацан не угодил?
— Это Гринька с Корчажного переулка. Подставил зимой крепко, вот я и слетел с катушек.
— И ты не смог придумать ничего лучше, чем устроить драку в парке? — удивился Гамаш.
— А как подлеца по-другому изловить, когда он из поселка уехал? Родители силком на тесты отправили и…
И тут до меня дошло — медленно, как до пресловутого жирафа из далекой Африки.
— Меченый? — догадался одновременно со мною Гамаш.
— Ага, обнаружились в его крови маркеры. Родители заключили договор на обучение, отправив отпрыска в Академию. Почитай, полгода в поселке не появлялся и тут нарисовался с барышней под ручку.
— Сдается мне, что барышня непростая, — задумчиво произнес Гамахен. — Если друг твой меченый, то и подруга с талантом. Причем не первый год, раз успела способности до такой степени развить.
— А может это Гринька был?
Губы Гамахена искривились в презрительной улыбке.
— Ты рожу своего приятеля видел? Его великих способностей хватило разве что сдержаться и не напрудить в портки.
Сделанное замечание развеселило пацанов: Тоша громко заржал, Малюта заухал филином и тут же поморщился, вспомнив про алый пельмень. Даже мне не удалось сдержаться от смеха. И зря, потому как Гамахен моментально все испортил.
— Я бы на твоем месте не радовался.
— Чего это?
— А того! Или надеешься на забывчивость бывшего дружбана? Будь уверен, прямо сейчас Гринька сидит в отделении и строчит заяву по факту нападения. И подружка его тоже.
— Подумаешь.
— Подумаешь, — передразнил Гамаш. — Думать прежде нужно было, до того как на человека князя с кулаками кинулся. Чего смотришь? Да, человека князя или первогильдейского купца, или того хуже — корпорации… Это полгода назад он был никем — очередным прыщиком из трущоб, а теперь студент одной из самых престижных Академий. В него столько бабок вбухано, что только за одно это из-под земли достанут и голову оторвут.
— Красильницкое своих не отдаст, — неожиданно вступился за меня Малюта. И даже набычился, готовый ринуться в драку. Только красный пельмень заместо уха портил картину.
Гамахен фыркнул в ответ, дескать о чем с вами дураками разговаривать, ежели в простых вещах не понимаете. И тогда не выдержал Тоша:
— Гамаш, ты вроде пацан башковитый, но иногда такое ляпнешь. Это же Чижик, где его искать станут, по какому-такому адресу?
— Найдут, кого спросить.
— Кого? — не унимался Тоша. — Искать беспризорника в трущобах все равно, что искать конкретную блоху у бездномного пса. Глянь на него — мелкий… чумазый…. И такими мелкими и чумазыми почитай вся Центровая забита. Бегают друг на дружку похожие, как две капли воды.
— Но мы-то знаем.
— Кто мы? — удивился Тоша. — Лично я про Чижика не в курсе, и Малюта слыхом не слыхивал, и тебя если спросят, ответить не сможешь.
На счет последнего я был не уверен. Имелась в Гамахене гнильца, которую безошибочно научился определять в людях. Червоточина, делающая человека слабым, что трухлявый ствол дерева. На такого чутка надавишь и поплывет. Не было в нем пацанского стержня, как не было и в Гриньке. Только у последнего все напоказ выставлено, а у этого хватало ума маскироваться под «своего в доску» парня. Вот и сейчас Гамаш задорно улыбнулся и произнес:
— Пускай только сунутся.
Хотя в глазах читалось совсем иное.
Тем же вечером состоялась неприятная беседа с Лукичом. Тогда же впервые услыхал, как бобыль матерится.
— Ты бл. ть, не можешь без приключений?
Ну и что на это ответить? Что по-другому в трущобах не бывает? В месте, где жизнь бьет ключом, и где ни дня без происшествий? Лукич это и сам понимал, а потому вздохнув, вынес свой вердикт:
— То, что не стал случившееся утаивать — молодец, видать пошла моя наука впрок. А вот то, что на ровном месте проблему создал… посидишь неделю дома — подождёшь, пока пыль уляжется.
— Лука Лукич, — взвыл я от тоски. Оказаться запертым в четырех стенах, когда на улице солнце светит, а пацаны чуть ли не каждый день ходят на озеро купаться? Уже через неделю вода в Орловском станет теплой и грязной, как лужа в подворотне, да и ко всему прочему цвести начнет.
Принялся просить, но Лукич был неумолим: сказано в доме и точка.
Так началось мучительное семидневное заключение. Сначала я соорудил из обмылка и обломков веника кораблик. Запустил в наполненную до краев раковину и долго смотрел, как тот качается на волнах. Затем взялся за пухлые Ведомости и принялся листать в поисках интересных фотографий. Может хоть крейсер на стапелях закрасуется или того лучше — новая модель Руссо-Балт. Увы, на первом же снимке оказался солидный дядька с бакенбардами. Физиономия простоватая, а гонору-то гонору… Словно не сенатор, а великий князь.
На следующей фотографии была запечатлена масса народу, высыпавшего на улицу, словно горох. Выпускники Царского лицея… И кому про них интересно читать? Как и про прения в Думе, длившиеся вот уже второй месяц. Инициативная группа предложила сократить рабочий день с одиннадцати часов до десяти с непременным сохранением заработной платы. Ага, держите карман шире. Кто же на такую глупость подпишется: господин Манташев — известный нефтяной магнат или может Волобуйский — владелец множества швейных фабрик, печально известных на всю Империю своими переработками. Ну вот примут они этот закон и что — мир изменится? Да любого мастерового, вздумавшего потребовать соблюдения трудовых прав, завтра же выкинут на улицу. А ежели вздумает протестовать или того хуже — стачку устраивать, мигом в социалисты запишут и сопроводят под белы рученьки в третье жандармское отделение. И ладно, если штамп о неблагонадежности в личные документы поставят. С такой отметкой простому народу худо-бедно живется. Куда хуже будут обстоять дела, ежели в революционеры запишут. Тогда две дороги останутся: в тюрьму и в Сибирь на каторгу, валить деревья под новую ветку железных дорог.
Я пролистал газету до конца, но так и не отыскав ничего интересного, принялся ловить насекомых. За этим занятием меня и застал Лукич. Наметанным глазом пробежался по обстановке на кухне, задержался на спичечном коробке с жужжащей внутри мухой и наконец остановился на лежащей в углу газете.
— Читал?
— Читал, — неохотно признался я.
— О чем пишут?
— О ерунде всякой.
— А если подробнее?
— О пожаре в Тифлисе, об уменьшении рабочего дня.
Кажется, мне впервые удалось удивить хозяина дома. Он подошел к столу и принялся листать газету.
— Действительно, пожар… И сколько народу сгорело?
— Да кто же их считать станет — бедняков? Это же не графские владения полыхнули, а деревянные постройки под мостом.
Я думал, на этом с расспросами будет покончено, но ошибся.
— Ну-ка подойди сюда.
В груди заныло от нехорошего предчувствия. Тело еще помнило прошлую науку, когда после сильного удара не было возможности вздохнуть. И синяк сходил целый месяц. Не хочу!
Ноги шагнули назад, и я сам не понял, как оказался зажатым в углу. Ровнехонько под потемневшей от времени образком.
Лукич на это ухмыльнулся.
— Не боись, малой… никто тебя бить не собирается.
И я как-то сразу поверил. Не тот Лукич человек, чтобы понапрасну словами разбрасываться. Сказал — не ударит, значит так оно и будет.
Бобыль дождался, когда подойду к столу и раскрыл передо мною газету. Ткнул пальцем в первую попавшуюся строку и велел:
— Читай вслух!
— Значица… государственной службой изготовлены новые марки. Как почтовые, так и гербовые образцы имеют красивый худос… худосжественный рисунок женской головы, олицетворяющей Россию. Первая партия поступила в продажу в мае сего года в почтовые отделения Санкт-Петербурга.
— Достаточно, — остановил меня Лукич, — вижу, что грамоте обучен… Кто натаскал?
— Так это, бабушка Лизавета. Ей вечерами все равно делать было нечего, вот и учила складывать по слогам.
Бобыль неожиданно заинтересовался моим прошлым. Принялся расспрашивать о родителях и с кем жил до того, как на улице оказался. Слушал внимательно, хотя не было в моем рассказе ничего интересного, подобных историй сотни, если не тысячи на каждый район трущоб. Иначе откуда взяться такому количеству беспризорников? У одних родители умерли, а ближайших родственников не оказалось или оказались такие, что лучше бы и вовсе не было. У других батя запил, да принялся лупцевать. У третьих дом вроде как был, и вроде как не было. Предкам настолько было плевать на родное чадо, что росло то подобно сорной траве.
— Значит и писать умеешь? — удивился Лукич, когда речь зашла об уроках.
Пришлось признаться, что вывожу закорючки в блокноте. Чистописью сие творение назвать было сложно, уж больно кривым и убогим выходил результат. Да и буквы забывались без практики. Однажды долго не мог вспомнить, как заглавная «Д» пишется. Куда хвостик загинать, в какую сторону.
Лукич аж крякнул, когда увидел результат. Я думал — заругает, как это делала бабушка Лизавета, вечно недовольная моей мазней, но вышло с точностью наоборот.
— Еще и прописными, — удивился он, кажется, второй раз на моей памяти. — По каким учебникам обучался?
— Так не было их.
— Даже азбуки?
— Заместо неё имелись церковные писания: «Житие святого великомученика и целителя Пантелеймона» в третьем синодальном издании, «Духовные наставления отца Серафима», и «Молитвы православных старцев на всяку потребу души». Бабушка Лизавета была человеком набожным, у неё одних только Библий имелось семь штук.
Лукич на это ничего не сказал. Допил остывшего чаю, взял картуз и вышел на улицу. Вернулся под вечер с тяжелой связкой книг. Водрузил их на стол и прихлопнув сверху ладонью, произнес:
— Это тебе. Будет чем заняться в свободное время.
Я подобному подарку не обрадовался. Не то чтобы, не любил читать. Просто кому захочется маяться в четырех стенах, когда на улице лето. Пацаны гоняют по улице в казаков, а ты как дурак сидишь с книжкой. Бабушка Лизавета чуть ли не силой заставляла зубрить молитвы и тексты святых старцев. Читать об их многочисленных подвигах… И ладно были бы они ратными, как богатырей русских, кои одним ударом могли десятерых половцев положить. Так нет же, один постился в пещере, другой дикого медведя сумел приручить, третьему птицы еду в клюве приносили. Само по себе чудно, но дух не захватывало.
Каково же было мое удивление, когда открыв первую из принесенных книг, прочитал название «Пятнадцатилетний капитан». Разве в таком возрасте дают воинские звания? Это же почти как мне, всего лишь на пару годков старше.
Забравшись с ногами в кресло, я просидел до позднего вечера. Раньше делал специальные закладки, обращая внимание на то, сколько страниц прочитал и сколько еще осталось. А тут листал и даже не задумывался, полностью погрузившись в новый мир, где был подлец Негоро, подложивший под компас брусок и где был храбрый моряк по имени Дик Сэнд. Мне очень хотелось узнать, чем же закончатся приключения юного капитана: сумеет он вывести на чистую воду предателя и спасти остальных, но тут вернулся Лукич и все испортил.
— Будешь писать по странице в день, — произнес он голосом, не требующим возражений. Положил на стол ученические тетрадки, похожие на те, которыми пользовались в церковно-приходской школе.
— С чего писать-то?
Недолго думая, Лукич достал из стопки первую попавшуюся книгу.
— Вот с неё и пиши!
Это оказались «Приключения Тома Сойера», описывающие жизнь на редкость пронырливого паренька из имперской столицы. Я аж обмер, когда прочитал строчку о жителях убогого городишки Санкт-Петербурга. Да что этот писателишка себе позволяет? Назвать одно из самых величественных мест мира жалким? Совсем они обнаглели в этих Северо-Американских штатах.
И только потом узнал, что жители САСШ любят давать своим городам известные названия. У них одних только Парижей имелось два десятка. А были еще Лондоны и Амстердамы, Берлины и Вены. И какой в этом смысл? Да ежели наше Красильницкое Венецией обозвать, станет оно от этого богаче? А красивее? Окружающие только пальцем у виска покрутят, дескать чего взять с болезных.
История про Тома Сойера понравилась куда больше, чем про юного капитана. В особенности, когда он красил забор, обдуривая местных мальчишек. Вот только с нашей пацанвой подобные фокусы не прокатят. У нас таких Сойеров на каждой улицы с десяток наберется, и каждый норовит свою выгоду получить: то пуговицу подсунут с якобы настоящего армейского кителя, то игрушечную монету за чешскую крону выдадут.
Неделя заточения пролетела незаметно. Я как раз дочитывал книгу про дружка Сойера с труднопроизносимым именем, когда входная дверь хлопнула и на пороге появился смурной Лукич. Себе налил чаю, а мне велел выметаться.
— Неужели на улицу? — не поверил я. — А как же люди князя?
Бобыль покряхтел, посопел, но все же снизошел до объяснения. Со слов Лукича выходило, что никто меня не искал: ориентировки на столбах не расклеивал, к продавцам с расспросами не приставал. И если на рыночной площади кличка Чижик не прозвучала, значит не прозвучит нигде.
Выбежав на улицу, я принялся радоваться долгожданной свободе. Сначала просто носился по переулкам, пугая голубей и редких прохожих. Затем забрался на крышу и подобрав под себя ноги, принялся смотреть в сторону бескрайней степи. До чего же похоже на море. Ни разу на нем не был, но мог представить, как хлопают паруса над головой, как палящее солнце обжигает кожу, а пенящиеся волны бьются о борт. Раньше об этом не думал: видел лишь насыпь железной дороги и волнующийся под ветром ковыль. А теперь подишь ты — цельный океан, стоит лишь прикрыть глаза и немного пофантазировать.
Долго высидеть на одном месте не смог. Трудно было утерпеть, когда душа требует приключений. Я представлял себя одновременно героем множества книг, которого ожидали новые открытия. Не привычный мрак, коим был наполнен каждый день трущобной жизни, а целый чудный мир. Ведь был же он у Тома Сойера и Дика Сэнда? Может с сегодняшнего утра все и начнется — невероятная цепочка событий, вследствие которой стану капитаном корабля или отыщу клад?
Увы, плана с местоположением зарытых сокровищ не нашлось, зато имелось большое желание навестить пацанов. Спрошу их, как продвигаются поиски Плимута, заодно послушаю свежие сплетни. Без этого в Красильницком никак.
Сил накопилось много, поэтому до Южных ворот домчался за считанные минуты. Дела на заправке шли своим чередом: дежурная смена за отсутствием машин отдыхала в теньке, а Тоша привычно смолил, укрывшись за стеной сарая. При этом выражение физиономии имел кислое.
— А-а, припёрся, — протянул он, едва завидев меня.
Признаться, я опешил от такой встречи, и только когда Тоша повернулся, понял причину плохого настроения.
— Красиво расписали, прямо под хохлому.
— Да пошел ты, — отреагировал на подначку Тоша. Потрогал пальцем фингал и болезненно поморщился.
— Где это тебя угораздило?
— Где надо… Могу адресок подкинуть, ежели интересуешься.
Мне меньше всего хотелось вникать в чужие проблемы, но Тоша сам не выдержал. Посопел для порядка, да изложил историю собственных злоключений, причина коих таилась в Тоньке — девчонке с соседнего подъезда. Не было в её наружности ничего примечательного: круглое веснушчатое лицо, нос картошкой — типичная поселковая барышня из рабочих низов. Такие во множестве своем гуляли по улицам Красильницкого, но именно Тонька-Морковка вызывала нездоровый ажиотаж среди пацанов. Ходили слухи, что прозвище свое она получила отнюдь не за любовь к овощам. С мужским инструментом обращалась умеючи, одаривая счастливчиков такой лаской и заботой, что и в борделе не сыскать. Тут главное суметь найти подход.
Наслушавшись советов бывалых, Тоша принарядился, купил кулек парниковой клубники и заявился к барышне в гости. По началу все шло согласно плану, он даже сиськи помять успел. Те у Тоньки были большими, не такими огромными как у мамы Розы, но для пацанского счастья сойдет. А потом заявился другой кавалер — некто Граф с малажской стороны. От графа в нем было только гонору, дескать моя барышня, и лишь я имею право её трогать. Ну Тоша и не стерпел… Кто же знал, что шнырь с дворянским титулом драться горазд. Мало того что при барышне унизил, пинком с лестницы спустив, так еще и глаз подбил на прощанье.
— Малажские совсем охренели, — заключил Тоша, зло сплюнув под ноги, — по Центровой гуляют, как у себя дома, еще и наших баб… Ну ничего, в следующий раз я эту гниду подкараулю и тогда покажу кто здеся граф, а кто обыкновенный лошара.
Продолжать беседу было бессмысленно, а уж тем более спрашивать о делах. Уж слишком уязвлено быо пацанское самолюбие.
Оставив Тошу наедине с грандиозными планами отмщения, я завернул за угол, оказавшись на территории заправки. Вот где царили покой да благодать! Смена в полном составе дремала в тенечке. Ради этого они перетащили тяжелую чугунную лавочку от самых Южных Ворот, спрятали под навес и теперь наслаждались отдыхом. Кто раскинувшись во всю ширь, а кто едва втиснувшись в узкое пространство. Последним оказался Гамахен, недовольно выглядывающий из подмышки Малюты. Мучался, страдал, но места своего не покидал, здраво рассудив, что лучше сидеть в теньке, чем стоять на солнцепеке.
— Здарово, работяги, — поприветствовал я пацанов, — не устали спину гнуть? Может за пивком сбегать?
Малюта заулыбался, услыхав приятное слово. Заулыбались и остальные — все кроме длинного парня с изъеденной оспинами лицом. Кондрат считался своим, хотя и числился начальником смены. Лишка не гнул, не филонил, пользуясь особым статусом. При встрече всегда здоровался, нормально общался и вдруг…
— Посторонним вход воспрещен, — заявил он протокольным голосом.
Да что же за день такой сегодня: то Тоша через губу разговаривает, теперь Кондрат с заправки гонит. Может и у этого с барышней обломилось?
— Да ладно тебе — это же Чижик, — решил заступиться за меня Гамахен. Забубнили и остальные, но Кондрат был неумолим.
— Повторяю, посторонним здесь делать неча.
— Ну неча, так неча, тогда мы в сторонке постоим, — Гамаш кивнул мне и первым направился в сторону выхода. Выхода условного, потому как располагалась АЗС на открытой площадке, с одной стороны огороженной стеной кирпичного склада — она же курильня для особо отчаянных, с другой — киоском, помимо талонов на заправку торгующим всякой ерундой. За киоск и пошли.
— Какая собака Кондрата укусила? — поинтересовался я, едва мы завернули за угол.
— То собака известная — Алексей Семенычем кличут.
— Новое начальство?
Гамаш согласно кивнул.
— Пока тебя не было, у нас тут кардинальные перестановки произошли. Лыков пошел на повышение, а заместо него новенького прислали из города. Дядька вроде взрослый и солидно выглядит, а по факту дурак дураком. Не разобравшись в местных порядках, принялся руководить. Тошу в первый же день штрафанул за неправильное ношение униформы. Оказывается на заправочной станции нельзя со спущенными лямками ходить. Просветил убогих, открыл глаза. Малюту наказал за опоздание, до меня докопался, целую лекцию прочел на тему неподобающего вида. А там всего-то и было — маленькое пятнышко на штанах. Кондрат, конечно, заступился — попытался объяснить, что мы не офисные работники, чтобы чистенькими ходить. Ну и получил по полной программе с лишением премии. Теперь понимаешь, почему он злой?
Да чего уж тут непонятного, попал Кондрат под раздачу. В какую сторону не погляди, кругом засада: или зарплаты лишат, или пацанского уважения. Ходи теперь от одного к другому, как эквилибрист по натянутому канату.
— И что дальше делать будете? — спросил я после небольшой паузы.
— А ничего не будем. Новое начальство надолго не задержится, — заметив непонимание в моих глазах, Гамаш вздохнул и принялся объяснять: — существует определенная категория людей, которым нахождение в трущобах категорически противопоказано. Они здесь как рыбы, выброшенные на берег — только и умеют, что глаза пучить, да рот открывать.
— Это как? — я попытался представить картину. Увы, не получилось при всем богатстве воображения. И тогда на выручку снова пришел Гамахен.
— Вот прикинь, сидим мы с пацанами в тенечке, никого не трогаем. И тут останавливается напротив Даймлер. Не дешманская поделка из Индии, а настоящий германец, с люксовым салоном из натуральной кожи. И вылазит из него мужичок весь из себя прилизанный: ботинки итальянские, очки в позолоченной оправе, пальцы перстнями унизаны. Как увидал нас, аж в лице переменился. Глаза натурально из орбит вылезли, а уж как орал, как орал. Руками машет, а сам близко не подходит — боится значит. И зрачки бегают от страха. Знает, что в Красильницком ежели чего смогут и по башке настучать, — Гамахен задумался, но все же тихо добавил, — или шины спустить.
— Неужели прокололи? — не поверил я.
— Да хулиганы какие-то, повадились у заправки крутиться. Мы Алексей Семеныча заранее предупредили, чтобы он машину без присмотра не оставлял, а тот не послушался. Кто же теперь виноват?
— Красавцы, — я аж языком прицокнул от восхищения. — Не боитесь, что он теперь на вас всех собак спустит?
— Пускай рискнет. Ему тогда не только колеса проколют, но и острием гвоздя по лакированным бокам пройдутся, и стекла побьют.
— Сурово вы с ним.
— То не мы, то неизвестные хулиганы, — поправил меня Гамахен.
Неизвестные, как же… Знал я одного умника, гораздого других подбить на всякие противозаконные акции. Он прямо сейчас передо мной стоял и хитро так ухмылялся: мол, мы еще не на такое способны.
— Думаете запугать?
— Зачем? — искренне удивился Гамахен, — сам уйдет… Такие мажористые типы как Алексей Семеныч, по собственной воли никогда в трущобы не сунутся. Проштрафился он, вот и сослали из головного подразделения.
— А может сам решился? Все же начальственная должность.
— Командовать голытьбой в жопе мира, — Гамахен не выдержав, хмыкнул. — Прямо не работа, а мечта всей жизни.
— Я бы согласился.
— Ты бы и на простого заправщика пошел, если бы взяли.
Гамаш был прав. Работа на станции считалась блатной. Особо утруждаться на не приходилось: знай себе откручивай крышечки, да заливай баки. И платили по меркам Красильницкого неплохо. Тому же Гамахену хватало, чтобы раз в полгода обновлять свой гардероб. Покупать не какие-нибудь там обноски, а вполне нормальный прикид, в котором и в городе показаться не стремно. Не то что мне…
Мы долго трепались о пустяках, коих за неделю скопилось немало: кто с кем подрался, кого порезали, кого побили. Гамахен подтвердил ранее сказанное Лукичем, что никто меня не искал: ни на рынке, ни в каком другом месте.
— Вот ежели ты был Орлов или Соколов, тогда да, тогда другое дело. А с чижика чего взять, чижик птичка мелкая, — зубоскалил Гамахен. Пришлось испортить шутнику настроение, напомнив про Плимут.
— Ищем, — пробубнил мигом помрачневший Гамаш.
— Плохо ищете, — не удержался я от шпильки, — за неделю ни одного варианта. Неужели в поселке нет Вояджеров?
— Есть, но тебе же особенного подавай, настоящего американца. А где мы такой найдем? Он поди и в империю не поставлялся, если только ограниченной серией.
Прав был Гамахен, не заладились отношения у России с Северо-Американскими Штатами. Вечно друг другу палки в колеса вставляли: то пошлины повысят, то эмбарго введут. Но купцы на то и купцы — умеют законодательные препоны обходить, когда речь заходит о выгодной сделке. Запрещаете автомобили из САСШ поставлять, тогда мы заводы в Латинской Америке построим. Оформим по бумагам на местный бизнес и будем гнать товар напрямую. А то, что качество страдает — дело десятое. Как поговаривали мужики: пока в Пау-Бразил клепают машины, ремонтные мастерские без работы не останутся, ибо такого хлама на четырех колесах еще поискать. Не умеют бразильцы хорошие машины делать. Парады устраивать и самбу танцевать — пожалуйста, а на сборочном цехе работать… Не их это национальная черта.
— Значит без вариантов, — с грустью констатировал я.
— Ты погоди суетится. И мужикам из мастерской раньше срока ничего не говори. Мы тут знакомцам с верхнего города весточку закинули. Ежели чего интересного увидят, обязательно сообщат. И это…, - Гамахен замялся, но все же спросил, — что там на счет красного внедорожника?
— А что с ним? — не понял я.
Тема была старой и давно отработанной, потому и застал вопрос врасплох. Каждая из сторон получила желаемое: Тоша — фотографию обнаженной Ясмин, Лукич — информацию. Тогда откуда возник интерес?
— Пацаны вчера внедорожник на Калюжке видели, — пояснил Гамахен, — и в выходные он возле «Трех Медведей» крутился.
Бар «Три Медведя»… неприятные воспоминания кольнули острой иглой
— Уверен? Может какой другой?
— Чижик, а ты много боевых машин видел, переделанных под гражданские? — вопросом на вопрос ответил Гамахен. Пришлось признать, что немного, а точнее ни одного. Уж очень затратное это дело, менять конструкцию бронемашины с оформлением положенных документов. Последнее даже посложнее будет, потому как любили в нашей стране бюрократию разводить.
— Да и хозяин за рулем приметный, вроде молодящегося дедка, — продолжил тем временем Гамахен. — Ты когда просил про «Аризону» разузнать — прошедшей зимою?
— Ты к чему клонишь? — начал я раздражаться. Зло зыркнул из-под бровей и кажись, Гамахена проняло. Он хоть и числился старшаком, но был слабоват по характеру. Не было в нем нормального пацанского стержня, потому и гнулся под любым напором, ровно как Еремей из мастерской. Вот и сейчас, вместо вразумительного ответа, принялся мямлить:
— Я просто спросил.
Можно было продолжать давить, но какой в этом смысл? Я уже нажил врага на ровном месте: трусливого, а потому вдвойне опасного. Еремей пакостил на протяжении всех четырех месяцев, что успел проработать в мастерской. А Гамаш поумнее Ерёмушки будет. Да и если разобраться по существу, не сделал он ничего плохого. Вопрос щекотливый задал не от желания напакостить, а скорее от большого ума — накопил царские палаты, а житейской мудрости не набрался. Вот и тыкается носом, куда не попадя. Уверен, у Тоши тоже вопросы возникли. Например, почему подлежащая угону машина продолжает кататься по улицам города? Почему её не перекрасили и не переправили куда-нибудь в Сибирь или в Поволжье? Почему не разобрали на запчасти? Может не все так просто с красным внедорожником и интересовались им совсем по другой причине? А раз так, то на кого тогда Чижик работает: на мастерскую или…
— Бывай, — протянул я руку растерянному Гамахену. Крепко пожал и улыбнулся на прощанье.
Бабушка Лизавета любила говорить о книгах, о том какую опасность они в себе таят. Утверждала, что только церковные письмена придают стройности человеческой мысли, все же остальное от лукавого, поэтому вносит сумятицу в неокрепшие души. Я раньше этого не понимал, думал, мало ли что покажется пожилому человеку. Она и тетку Глафиру считала за ведьму, хотя та ни малейшего понятия не имела о колдовстве. А то, что всякое по квартире развешивала, так не амулеты же колдовские — обыкновенные цацки. Имелись у соседки цыганские корни, вот и тянуло ко всему блестючему, ровно сороку.
«Художественные выдумки от нечистого», — постоянно повторяла Лизавета. Я в это не верил, пока сам на собственной шкуре не прочувствовал действия сего зла. Да — зла, иначе каким чертом понесло на улицу знаменитого адмирала? Захотелось захватывающих приключений, как у Тома Сойера?
Найти их на собственную задницу оказалось несложно, стоило лишь объединить в одну цепочку красный внедорожник и бар на Калюжке. Те самые «Три медведя», за которыми Лукич поручил следить и за которымт едва не убили человека. А может и убили, кто знает. В живых-то после того случая не видел. Как бишь респектабельного господина звали — Ортега?
И бар, и редкий автомобиль по отдельности были заданиями от Лукича, но я и подумать не мог, что они будут связаны. Или могут быть связаны… А что, погода на дворе стоит жаркая — летний зной, вот и решил хозяин внедорожника пропустить кружечку другую пенного. Или все же нет? Мне не хотелось верить в случайное совпадение. Близость тайны будоражила кровь. Я мечтал обнаружить что-нибудь этакое, что навсегда изменит мою жизнь. Любую подсказку, любой намек.
Каково же было разочарование, когда вместо ожидаемого чуда я увидел пустующую парковку: ни машин, ни людей. Даже положенный на крыльце швейцар отсутствовал. На входной двери висела табличка с надписью «закрыто на спецобслуживание». Обычное дело, бар сняли для проведения мероприятия. Но тогда почему из открытых окон не доносится веселый гогот, почему никто не курит на улице, пуская в небо густые облака табачного дыма? Поминки и те с большим размахом отмечают. Может слишком рано пришел?
Я бездельничал до самого вечера. Любовался дорогими авто и богато одетыми прохожими. Купил мороженного на мелочь, оставшуюся от имперского полтинника. От того самого, что заботливая медсестра тайком засунула в мой карман.
Калюжка с закатом солнца хорошела. Она и днем выглядела красиво, а вечером, когда зажигались огни и вовсе становилась чудесной. Особенно радовала иллюминация на фасадах государственных учреждений, вроде Банка и Телеграфа. Контраст с трущобами был столь разителен, что порою казалось — я угодил в другой мир. Мир без нищеты и грязи, разбитых плафонов и облезлых домов.
Краем сознания понимал, что происходящее вокруг — всего лишь иллюзия, порожденная обилием света и прочитанными книжками. Но так хотелось верить… Верить в настоящее чудо, способное раз и навсегда изменить мою жизнь. Не через пять лет, не через десять, а здесь и прямо сейчас. Трущобы были буквально забиты людьми, питающимися пустыми надеждами: а вдруг прилетит птица удачи, вдруг постучит в дверь. Не прилетит и не постучит. Можно было до седых волос прожить ожидаючи. В книгах как было — рискнул, проследил за индейцем Джо и стал счастливым обладателем клада. А мне чего боятся, чего терять? У Тома Сойера заботливая тетушка была и крыша родного дома, а у меня? Голь перекатная…
Когда солнце скрылось за горизонтом, я вернулся к бару. Обстановка возле «Трех медведей» оставалась без изменений: ни подвыпивших посетителей на крыльце, ни шума положенной музыки, лишь тусклый свет с трудом пробивался сквозь шторы. Что же это за спецобслуживание такое?
Остатки разума нашептывали держаться подальше от места, на задворках которого порезали человека. Я бы так и поступил, случись это неделю назад, а не в сию минуту и секунду, когда душа жаждала приключений. А вдруг свезёт?
Я дождался момента, когда мимо пройдет загулявшая парочка. Огляделся и не обнаружив ничего подозрительного, юркнул на крыльцо. Прислонил ухо к замочной скважине, прислушался. Кажется или из глубины зала доносятся голоса, едва различимые на фоне шума городских улиц.
Ломиться через парадный вход не стал — спрыгнул на землю и серой тенью скользнул в сторону закоулка. С последнего визита здесь мало что изменилось: тот же узкий проход и громада стен, нависшая над головой. Дорогу преграждало прежнее препятствие в виде забора, а вот лаз оказался заделан. Кто-то успел озаботиться, примотав болтающийся кусок сетки на скорую руку. Пропустил тонкую проволоку промеж соседних ячеек и затянул с помощью пассатижей. Верх заделал, а про низ забыл. Приложив усилия, я отогнул болтающиеся края и плюхнувшись на живот, прополз на территорию. На тот самый задний дворик, где прошлый раз обнаружил раненного человека.
Ну надо же, а они прибрались. Избавились от большой части мусора, вроде груды ящиков у дальней стены, а вот бычки остались. Вся площадка была ими усыпана — скрученными, смятыми, втоптанными в грунт. Их было столь много, что местами не было видно просвета, в особенности на небольшом пяточке у черного входа. На двери по-прежнему красовалась табличка с надписью «только для персонала».
Интересно, для кого это повесили? Сетчатое ограждение само собой подразумевало незаконное проникновение на частную территорию. И если уж нарушитель оказался внутри, то подобным предупреждением его не остановишь. Как было не остановить меня.
Ладонь легла на ручку, и та неожиданно легко подалась — щелкнула, открыв заднюю дверь. Из полутемного коридора пахнуло массой запахов. Были здесь и вкусные, навивающие аппетиту вроде ароматов жареной картошки, и прогорклые от подгоревшего масла, и едкие — химические из-за чистящего порошка. Плитка пола оказалась влажной после недавней уборки. Поскрипывала под ногами, но что хуже всего оставляла отчетливые следы. Вернуться обратно? В тот самый момент, когда большая часть пути пройдена? Да ни за какие коврижки!
Осторожно, шаг за шагом я принялся продвигаться вперед. Плитка под ногами предательски скользила, и пару раз пришлось схватится за стенку. В одном месте и вовсе лужа осталась. Тоже мне уборщики — развели мокроту. Бабушка Лизавета говорила, что в мытье полов главное — не количество вылитой воды, а приложенные усилия.
Первой попавшейся на глаза комнатой оказалась подсобка. Тусклого света было достаточно, чтобы различить стеллажи со множеством полок. Наверняка здесь и сгущенка хранилась, и конфеты с печеньями, и шоколад разных видов. Пришлось приложить немало усилий, чтобы пройти мимо.
Следующей на очереди была кухня, увешанная кастрюлями да сковородками, словно стены рыцарского замка щитами. По центру возвышался гигантский стол с варочной поверхностью. Сейчас здесь ничего не готовилось, не бурлило, но местная атмосфера настолько пропиталась ароматами, что поневоле сглотнул слюну. А вон там дальше, в глубине комнаты располагались двери в морозильную камеру, где помимо говяжьих и свиных туш хранилось мороженое, а еще палки колбасы: докторской, со специями и пряностями, с красным перцем и без оного и…
Я вздрогнул всем телом, услыхав звуки голоса из-за стены — неразборчивый бубнеж, словно прихожанин церкви читал молитву. Усердно крестился и бил челом в пол после каждой строчки. От представившейся картины стало не по себе. Одно дело храм с соответствующей обстановкой, и совсем другое бар — место скорее бесовское, чем божье, пробуждающее скрытые пороки.
Довелось однажды услышать про сектантов, пойманных в Алтополисе. Поклонялись те богу, но делали все шиворот-навыворот: нательные крестики носили перевернутыми, а молитвы читали задом наперед. Службы устраивали в неподходящих для того местах: кладбищах, ночных клубах и притонах. Под утробные завывания приносили жертву вроде курицы или ягненка, а на алтарь ставили позолоченное блюдо наполненной свиной кровью со свинячей же головой. Отпив её, прихожане принимались петь и плясать. Вдоволь же наплясавшись, скидывали одежды и пускались в свальный грех, где были все со всеми: и не важно какого ты возрасту, какого полу. Дети Ветра — так они себя называли. Говорили, что рождены были свободными и бог их многое попускает, потому как создал по образу и подобию своему. Вседозволенность — вот что делает человека венцом творения, что возвышает и приближает к престолу небесному, а не рабское смирение и монашеская схима. Зачем усмирять плотские желание, коли даны они свыше при рождении?
Голос продолжал бубнить и по телу моему пробежали мурашки. Не этого я ожидал… Чего конкретно и сам не знаю, но уж точно не сектантов. Да и откуда им взяться в трущобах? Это в верхнем городе люди с ума сходят от безделья, а в Красильницком не до жиру — в Красильницком быть бы живу.
Набравшись смелости, я вышел в коридор и сделал пару шагов вперед. Бормотание заметно усилилось. Оно доносилось из-за закрытой двери в конце длинного коридора. Сквозь оконца-иллюминаторы пробивались отблески света — слабого, словно сидящие внутри пользовались свечами. Точно — сектанты!
Тут до ушей донеслось:
— … толпа изумленно взирает на накопленные массы, особенно, если они сконцентрированы в руках немногих. Но ежегодно производимые массы, как вечные, неисчислимые волны могучего потока, катятся мимо и теряются безвозвратно в океане потребления. И, однако, это вечное потребление обусловливает не только все наслаждения, но и существование всего рода человеческого.
Незнакомый мужской голос читал нарочито медленно — делая паузы, чтобы каждое произнесенное слово достигало ушей слушателей. Только я все равно не понимал. Какая-то мудристика — набор фраз, трудно укладываемых в голове. Не похоже это было на молитву, хотя и звучит знакомо. А что если…
Додумать мысль я не успел — за спиной шаркнуло и тело среагировал автоматически. Голова пригнулась, а ноги бросились вперед — в сторону выхода. Подошва ботинок заскользила по плитке и я, словно на коньках, пролетел под чужой рукой. Той только и оставалось, что схватить пустой воздух. Хрен вам с горькой редькой, а не Лешка Чижов.
Увы, радовался рано. Не успевшее разогнуться тело, вдруг потеряло равновесие и полетело вниз. Упал я неудачно, с размаху приложившись затылком о твердую поверхность, а тут еще навалилось сверху чужое тело, придавив массой. В лицо дыхнул аромат дешевого табака. Я замолотил руками и ногами, пытаясь вырваться наружу. Несколько раз попал, но сидящий сверху человек даже не дернулся, лишь крепче ухватив за запястья. И тогда я использовал единственное оружие из имеющегося. Приподнял голову и вцепился в волосатое предплечье, рванув зубами со всей мочи… Это было последнее, что запомнило мое сознание, погрузившись в темный миг забытья.