Из темноты меня вытащила пульсирующая боль. Настолько сильная, что казалось, расколется черепушка. А потом пришла запоздалая мысль — собрать все книги, что принес Лукич, развести костер на заднем дворе и бросить их в жаркое пламя, одну за другой. Я даже знал, какая последует первой — о приключениях заокеанского мальчишки и дружка его беспризорника. Сокровища они нашли, как же… Права была бабушка Лизавета, когда говорила об опасности чтения художественной литературы. Нет в ней ничего полезного, сплошное надувательство. Талантливое, спору нет, но вранье. Этак начитавшись и самому захочется испытать нечто подобное. Ты только нос свой начни совать куда не следует. Я вот попробовал — сунул и получил по башке. Хорошо хоть живой остался… пока живой.
— Что с пацаном? — долетел до ушей незнакомый голос: резкий и неприятный, словно гвоздем по стеклу царапнули.
Вместо ответа чужие пальцы приподняли мои веки: сначала одно, потом другое. Яркий свет заставил поморщиться.
— Не дергайтесь, молодой человек, — произнес второй голос, — я врач и не собираюсь причинять вам вреда.
— А он вам? — все никак не мог успокоится первый. — Я бы на вашем месте проявил осторожность. Подлец хоть и мелкий, но до чего зубастый.
— Будет вам, Николай Ильич, панику разводить. Это обыкновенный мальчишка с вполне естественными реакциями. Вспомните себя в его возрасте.
— Обыкновенный — ха! — названный Николаем Ильичом, рассмеялся. До того скрипуче и резко, что мне вновь почудилось острие гвоздя на стекле. — Где вы такого увидели? Обыкновенным детям положено проявлять уважение к старшим. Не перечить, не огрызаться, и уж тем более не кусать. А этот… кидается на людей диким зверем, да еще и шлындает в неположенных местах. Может он слухач третьего отделения, а? Те любят шваль подзаборную в качестве осведомителей нанимать.
— Угомонись уже, — произнес доктор столь тихо, что даже я расслышал с трудом.
— Простите?
— Я говорю, пациент пришел в себя. Помогите поднять.
— Ну уж нет, я к этому зверёнышу больше не приближусь.
Доктор вздохнул, аккуратно взял меня за плечо, и я почувствовал, как мир вокруг закружился: до тошноты, до бурой массы, исторгнувшейся изо рта прямо на чистую плитку пола.
«Эх, зря мороженку покупал», — подумалось с сожалением. А потом меня снова скрутило и рвало до тех пор, пока не пошла горькая желчь.
Когда все закончилось, рука доктора протянула платок. Крепкая, жилистая — сразу видно, что силы есть не только скальпель держать, но и чего потяжелее.
На заднем плане хмыкнул Николай Ильич, что и говорить, неприятный тип. Я успел хорошенечко его разглядеть, пока вытирал губы. С надменным выражением лица и до болезненности бледной кожей. На впалых щеках темнела редкая щетина, как у молодого студента. Хотя на юношу Николай Ильич не тянул, скорее уж на молодящегося франта, обильно пользующегося косметикой.
В отличии от напарника, доктор возраста своего не скрывал. Выглядел на все сорок с положенной проседью в аккуратной бородке. Столь же аккуратно были подстрижены и брови, а вот прическа оказалась в беспорядке, словно доктор в глубокой задумчивости трепал шевелюру, да так и оставил: частью всклокоченной, частью налипшей на вспотевший лоб.
Я еще раз оглядел присутствующих. Не тянули те на сектантов, скорее уж на городских обывателей, надумавших пропустить рюмочку другую и по такому случаю заглянувших в бар. Неужели померещилось то бормотание? А свет горящих свечей?
До чего же башка раскалывается, мочи нет… Я попытался коснуться саднящего затылка и наткнулся на что-то мокрое и холодное.
— Не переживайте, молодой человек, — улыбнулся доктор, — у вас легкое сотрясение. Рекомендуется постельный режим и много пития. Холодные компрессы строго обязательны. Никаких просмотров телевизора, чтения книг или громкой музыки. Соблюдайте оные условия и до свадьбы заживет.
— Свадьбы, вы серьезно? — снова хмыкнул Николай Ильич. — Таким лучше не размножаться.
Лицо доктора мигом посуровело.
— Ваше замечание неуместно. Впредь попрошу избавить меня…
— Будет вам, Аполлинарий Андреевич. Будет раздражаться по пустякам, — попытался успокоить собеседника молодящийся франт. — Вам не хуже моего известно, что из гнилого семени не прорастет прекрасный побег. Из детей чернорабочих и батраков, зачатых в пьяном угаре, взращенных в среде отбросов, ими же и воспитанных. Зачастую не обученных простейшим нормам поведения, я уже не говорю про грамотность. Маугли в джунглях и тот большей социализацией отличался чем этот, прости господи, человек.
У Аполлинария Андреевича было что возразить. Это читалось по его лицу: по залегшей меж бровей складке, по дрогнувшим губам. Он бы непременно это сделал, но тут открылась ведущая в зал дверь и на пороге возникла фигура высокого мужчины.
— Товарищи, я же просил без имен, — укорил он присутствующих, — конспирация в нашем деле поставлена не для галочки или забыли ради каких вещей собрались?
— Молчу-молчу, — Николай Ильич для пуще убедительности приложил палец к губам, но хватило его ненадолго. — Я так понимаю, присутствующие разошлись?
— После инцидента я счел за лучшее распустить собрание.
— А как же выборы в подкомитет? Неужели опять перенесены? Жаль, очень жаль… Столько работы проделано, и все в пустую из-за какого-то уличного мальчишки… Позвольте спросить, что мы будем с ним делать?
— Для начала поговорим.
— Князь, вы это серьезно? — высокий господин нахмурился, и франт тут же вынужден был поправиться: — ах, прошу прощение, товарищ Ортега. Я не ослышался, вы собираетесь вести беседы вот с этим? Может и чаем изволите угостить вместо допроса?
Николай Ильич продолжил говорить, а я как завороженный всматривался в застывшую в дверном проеме фигуру. Неужели это тот самый Ортега, которого обнаружил раненным на заднем дворе? Он это! Такого сложно не признать: с благородными чертами лица и соответствующей осанкой. Холеная кисть опиралась на навершие трости. Это стало особенно заметно, когда он приблизился к нам, прихрамывая на левую ногу.
— Нет, я решительно отказываюсь понимать, — продолжил кипятиться Николай Ильич. — Это ваше решение… неужели не понимаете, что перед нами осведомитель? И даже если сейчас на них не работает, то после случившегося обязательно побежит и донесет. За копеечку, за грошик заложит.
— Под мою ответственность, — холодно заметил Ортега. Прозвучавшее заявление не убедило заносчивого франта, наоборот, распалило еще больше.
— Под нашу, уважаемый князь — под нашу! Или забыли, что я тоже замешан в делах? Этот щенок всё видел и в случае чего сможет описать… меня, вас, доктора.
— И что же вы предлагаете — убить? Тогда будьте любезны — вот оружие.
Николай Ильич часто задышал. Бросил взгляд сначала на Ортегу, потом на протянутый им пистолет.
— Ну знаете, — наконец произнес он и, развернувшись, зашагал к выходу. Эффектного отступления не получилось: мокрая плитка издала противный скрежет под туфлями. Молодящийся франт заскользил, но все же умудрился устоять, схватившись рукой за стенку. Грязно выругался и только после этого покинул коридор.
— Зря вы так с ним, — заметил доктор, — товарищ Гарсиа человек обидчивый, не забудет.
Князь на это ничего не ответил. Привычным движением спрятал пистолет в кобуру и посмотрел на меня. Неужели признал? Вон как дрогнула левая бровь на до того спокойном лице.
— Как тебя зовут?
— Лёшкой кличут, — возьми да и ляпни я правду. Видать от растерянности.
— Алексей стало быть… Меня можешь называть товарищем Ортегой, ну или просто Ортегой, если слово товарищ вызывает неудобства.
А он ведь и вправду, князь. И дело тут не только в породистой внешности или умении держаться на людях. Последнему можно обучиться в институтах, а вот поясной ремень с кобурой… Открытое ношение огнестрельного оружия дозволялось только по специальному разрешению: аристократам, отставным военным высокого рангу и жандармским чинам. Последним тоже не всем, иначе лиха не оберешься. Уж больно скоры те были на расправу. Могли подозреваемого дубинками до смерти забить, что уж говорить, если в их распоряжении пистолет окажется.
— Нам есть о чем поговорить, Алексей… Предлагаю сделать это в более подходящей обстановке.
Доктор помог подняться, и я проследовал за князем, где по стеночке, а где опираясь на руку все того же доктора. Сбежать мыслей не возникало, уж слишком кружилась голова, да и ноги были словно ватными.
— Прошу, — товарищ Ортега кивнул на небольшой столик по центру. Сервирован тот был скромно: две чашки с чайником, одинокая вазочка с пирожными и набор разноцветных салфеток.
Приглушенный свет скрывал большую часть залы. Я попытался отыскать барную стойку с висящей над ней кабаньей головой. Но сколько не крутил шеей, сколько не щурился, так и не смог разглядеть легендарный трофей. Может наврал Гринька, с него станется.
Канделябров здесь не было, как не было и свечей. Весь свет исходил от расположенных по периметру электрических ламп, горящих не слишком сильно, от того и царил вокруг полумрак.
— Ты ешь, не стесняйся, — предложил князь.
Я глянул на пропитанные жирным кремом пирожные, и комок тошноты вновь подкатил к горлу. Кажись впервые в жизни замутило от сладкого. И ведь завтра буду жалеть, когда еще доведется попробовать десерту из «Трех медведей».
Если с пирожными не заладилось, то чай напротив, пришелся по душе — ароматный, со вкусом мяты. Я схватился за чашку двумя руками и мигом осушил. А чего там пить, чашка-то маленькая. Князь и вовсе взялся двумя пальцами, сделал аккуратный глоточек и вернул обратно на блюдце.
— Догадываешься, кто мы? — спросил он, когда пауза затянулась и я от нетерпения принялся елозить на стуле. Страха как такового не было. Фигура князя внушала некоторое успокоение, чай не перед атаманом Малажским ответ держу, а перед человеком культурным и вежливым. С таким проще договариваться, потому решил не юлить, ответив прямо:
— Социалисты.
— Какие социалисты?
— А разве они разные бывают?
— Разумеется, — князь изобразил легкую улыбку. — Есть эсдеки, придерживающиеся марксистских учений, есть эсеры, опирающиеся на идеологию народничества, известную в мире как социализм с русской душой. А еще существуют разного рода революционные течения, причисляющие себя к социалистическим, хотя выбранные ими методы борьбы… как бы помягче сказать, вызывают вопросы.
— Народовольцы, — повторил я неоднократно слышанное слово. В народе их еще называли бесноватыми. Именно они убили царя Александра «Освободителя», и едва не отправили на тот свет Константина Первого «Остомысла». Самая страшная террористическая организация в стране. Ею детей малых с пеленок пугали наравне с бабайками и прочей нечестью, потому как к цели своей шли напрямки, не считаясь жертвами среди простых граждан.
— Верно, народовольцы, — князь согласно кивнул. — Существует большое количество революционных организаций и «Народная воля» самая известная из них. Есть еще «Боевое Звено» крайне левых эсеров, их еще по старинке «Максималистами» называют, и «Черное братство». Последних не путай с черносотенцами, они к ним никакого отношения не имеют.
Это я и без подсказки князя знал. Если черные братья боролись против монархии, то черносотенцы наоборот — были сплошь монархистами. Корень всех бед видели в евреях в общем и в банкирах в частности.
— А кто же тогда вы будете? — набрался я наглости спросить.
Князь не растерялся от столь прямого вопроса. Напротив, он словно ждал его, а потому с большой охотой ответил:
— Мы — часть гражданского общества, которым не всё равно. Мы — те, кто не желает мириться с царящей в стране социальной несправедливостью и те, кто всеми силами старается это исправить. Не призывая к революции, не убивая, но медленно и неотвратимо меняя механизмы государственной системы изнутри…, - князь вдруг остановился. — Вижу, ты мне не веришь?
— Не-а, — признался я. А чего стесняться, коли уж начал наглеть. К тому же князю импонировала открытая манера разговора. Это стало заметно по легкой улыбке, по искоркам интереса, вспыхнувшим в его глазах.
— Поясни.
— Да чего тут объяснять? Я охотно поверю купцу, мечтающему продать товар подороже, а вам какая забота о других радеть? Вы аристократ, это всякому видно. Вот и живите своей жизнью — радуйтесь, коли возможность такая выпала: шампанское пейте, по европам катайтесь. Но нет, вам же скучно. В благодетеля поиграть захотелось, в справедливость для каждого. Понавыдумывали тайных обществ — понаразводили, что мальков в пруду, а толку-то? Простому народу от этого легче стало? Чем больше вы с властью боретесь, тем туже закручиваются гайки. Скоро вздохнуть свободно не дадут, всюду жандармские. В верхний город без специального разрешения не пускают. А вдруг ты террорист, — заявляют, — давай свой паспорт… Как будто он у меня был. Уже до того дошло, что на некоторые работы требуется высокий статус благонадежности. Дескать, среди вашего окружения не должно быть людей, состоящих в сомнительных организациях. А ежели я родился в одном сплошном сомнительном месте? Его еще Красильницким называют. Так что мне теперь, удавиться?
Не хотел я всего этого вываливать. Рот открыл, и оно как-то само полилось. Князь слушал внимательно, и это подзадоривало еще больше. Пришлось приложить немало усилий, чтобы не наговорить лишнего. Подлить в чашку чая и сделать большой глоток. Только это и помогло заткнуться. Социалисты, чтоб их… Зараза похлеще чертей, как любил говаривать дед Пахом.
— Проблемы с работой? — заинтересовался князь. — А куда именно пытался устроиться?
— Не то чтобы пытался… пацаны рассказывали, — пробурчал я, понимая к чему клонит князь. За трепло принимает, которое только и способно, что с чужих слов вещать. Сам малолетка, от горшка три вершка, зато сидит с умным видом — рассуждает. Именно это я ожидал услышать, но князь удивил. Откинувшись на спинку стула, он вдруг произнес:
— А я тебя помню. Поначалу сомневался, а теперь точно вижу — ты это.
Меня редко узнавали взрослые. Бегает мелочь — ну и пускай себе, мало ли мальчишек носится по улице. Главное, чтобы не крутился под ногами и не пытался стащить, что плохо лежит. Но зато если признавали, добра не жди.
До того мягкая спинка стула сделалась вдруг необычайно жесткой, упершись промеж лопаток.
— Ну-ну, не смотри так испуганно, — улыбнулся князь. — Я же не ругать собрался — наоборот, благодарить. Это же ты прошлой зимою отыскал меня на заднем дворе. Шустро сбегал за подмогой, молодец. Врачи сказали, еще пять минут и встреча с Создателем была бы неминуемой.
— Делов-то, — пробормотал я, чувствуя, как приливает к щекам жар.
— Не скажи, — возразил князь. — После случившегося мои люди сходили на телеграф и пообщались с персоналом. Посмотрели видеозаписи с камер наблюдения, как ты через местного охранника прорывался. Другой бы развернулся и ушел, а ты молодец — настоял на своем.
— Барышня помогла, — вспомнил я про телеграфистку в голубой блузке с воздушным жабо.
— Алевтина Андреевна, — подсказал князь, — дама приятная во всех отношения. Таких бы сотрудниц в каждое государственное учреждение… Впрочем, мою благодарность она уже получила. Осталось дело за малым — наградить главного виновника. Уж прости Алексей, не знаю как обращаться по батюшке. Проси и будет дано в границах возможного и в рамках имеющихся сил.
Сколько раз доводилось слышать сказки про рыбака и золотую рыбку, про Емелю и волшебную щуку, про Алладина и джина из старой лампы. Сколько раз мечталось очутиться на их месте и попросить тележку мороженного, денег до кучи и настоящий дом с живой мамой внутри. А вот подишь ты, в реальности все оказалось иначе.
— Ну, чего молчишь?
Липких страх сковал тело — настолько, что и пальцем не пошевелить, а язык словно прирос к глотке.
— Князь, неужели не видите, что он вас боится, — подал голос Аполлинарий Андреевич, все это время сидевший за соседним столом.
— Меня? — в голосе его сиятельства прозвучало неподдельное удивление. — Но я же не угрожаю, наоборот хочу наградить.
— Получается, не так безгрешен наш гость.
— Ах, ты об этом, — ладонь князя тяжело опустилась на стол. Пальцы дернулись, словно собираясь отстучать ритм по лакированной поверхности. Дернулись и застыли… — Алексей, мы встречаемся при весьма подозрительных обстоятельствах. И нужно быть настоящим глупцом, чтобы этого не заметить. Ты следил за мной… я понял это еще тогда на заднем дворе, когда готовился к встрече с Создателем, а вместо этого увидал вынырнувшего из темноты мальчишку. Как понял и то, что следил ты не по собственной инициативе — тебя наняли. Осталось лишь догадаться, кто именно. Несложная задачка для посвященных в текущие расклады. В этом поселке существует три полюса силы… Стригунов я отметаю по понятным причинам. Понятным мне, тебе же о них знать не обязательно. Следующими на очереди идут банды из Фавел. Интересы этих ребят весьма ограничены, и за пределы торговли наркотиками не выходят. И кто остается в сухом остатке — малажские? А вот здесь становится интересно, потому как бывшие казачки только на первый взгляд отгородились от царя и отечества, а копни поглубже и окажется, что политики там будет поболее, чем в иной городской думе. Товарищ Ромеро, кто у нас из малажских ответственен за операции в Центральном районе?
— Некто Лукич, он же Тихомир Лукьянов, в прошлом хорунжий полковой разведки. Участник русской-турецкой войны пятьдесят шестого года. Был дважды удостоен георгиевского креста второй и третьей степени, — отчеканил молодой голос. Его обладателя я так и не смог разглядеть. В отличии от Аполлинария Андреевича товарищ Ромеро сидел в дальнем углу, лишенном электрического света.
— Лукич, — задумчиво произнес князь. — Смею предположить, что на него ты и работаешь, ну или на одного из его подручных. Если в первый раз были некоторые сомнения, то после сегодняшнего случая их не осталось. Я прав, товарищ Ромеро?
— Так точно, — рапортовал молодой голос из темноты.
— Сути дела это не меняет, — вздохнул князь. — Ты спас мою жизнь, а значит должен получить награду.
Было в этом «должен» что-то нехорошее. Мне сразу вспомнились сказки про исполнителей желаний, и в каждой из них имелся подвох. Взять хотя бы последнюю из услышанных про недотепу вора, проникшего в чужой дом и спасшего из ловушки беса. В качестве благодарности тот пообещал выполнить любую просьбу. Обрадовавшийся парень попросил котелок, наполненный золотом. Расслабился, забыл с кем имеет дело, а нечистый и рад стараться: вылил на бедовую голову раскаленного металла. Как и обещалось, золотого. Почему не поднес в виде монет или полновесных слитков? Так не уточнялись же подробности… Вот и расстаралась нечистая сила по своему бесовскому разумению.
Не существует халявы в жизни, нету её… А если и бывает, то такой ценой, что лучше бы и не случалось. Об этом предупреждала народная молва. Не верьте никому: ни выловленной из пруда щуке, ни джину из старой лампы, ни уж тем более бесу. Обведут вокруг пальца и ладно, если при своих оставят, не лишат последних портков или того хуже — жизни.
Сидящий передо мной аристократ джином не был, но легче от этого не становилось. Умеют графья простой народ дурить похлеще зловредных существ из сказок. Кто я для сидящего напротив князя — босо́та? Бросит на стол пухлый от банкнот кошель в качестве награды — держи мол, радуйся. А когда в руки возьму, то тут же прострелят башку или удавку накинут на шею. И не будет в том никакого урона для княжеской чести. Ведь все же логично с его точки зрения. Долг за спасение жизни уплачен, а дальше князь волен поступать с наглецом, то бишь со мной как заблагорассудится.
Нет, нельзя сразу ответ давать. К этому делу нужно подойти с хитростью. Попросить о чем-то трудно выполнимом, а то и вовсе невозможным для исполнения. Пускай князь в вечных должниках ходит, так оно понадежнее будет.
Осталось только придумать, что именно. Такой предмет, что сразу не достанешь. Корень баобаба? Зачем оно мне… Бивень мамонта — еще глупее. Звезду с неба? Я вроде как не барышня… Нет, нужно просить о чем-то не лишенном смысла, чтобы князь при всем желании придраться не смог.
Время шло — часы тикали, а в голову, как назло, ничего разумного не приходило. Первым не выдержал его сиятельство:
— Неужели у тебя совсем нет желаний?
— Есть заветное, но вы вряд ли сможете его исполнить.
— А ты скажи, тогда и посмотрим, — произнес с улыбкой князь.
— Хочу, чтобы мама оказалась живой.
Улыбка медленно сползла с губ собеседника.
— А что-нибудь более реалистичное?
Я поерзал на стуле, оттягивая неизбежность момента, почесал затылок и вдруг осенило! Ответ лежал прямо на поверхности, даже придумывать ничего не пришлось.
— Хочу учиться в академии для одаренных, — сказал, а у самого аж дух захватило, словно сиганул с пантона в холодную воду.
Брови князя дрогнули от удивления, но на этом всё и закончилось. Чай не простолюдин какой, чтобы по малейшему поводу рот разевать, да глаза с пятирублевую монету делать.
— Какой чудесный молодой человек, — рассмеялся доктор за соседним столом. — Право слово, чудесный. Может у вас и необходимый маркер имеется?
— Если бы имелся, здесь бы не сидел, — произнес я и тут же скукожился. Казавшаяся секунду назад удачной идея перестала таковой быть. Оставалось лишь надеяться, что князь не разозлится и не велит придушить много возомнившего о себе наглеца.
— Позволь спросить, а что значит это твое: «здесь бы не сидел»? Делались тесты?
— Да, прошлой зимой, — вынужден был признать я, — результат отрицательный.
— Тогда чего от меня хочешь? — удивился князь. — Если память не изменяет, в академию принимают абитуриентов с определенным набором генов.
— С последовательностью нуклеотидов формы «АДЗ-12», — помог бесстрастный голос Ромеро.
— Да… с последовательностью нуклеотидов. Отбор в академию строгий, поэтому извини, ничем помочь не могу.
Пришлось притворно вздохнуть, изображая расстроенные чувства.
— Раз так… пойду я.
Кабы меня еще отпустили. Его сиятельство изволили бросить суровый взгляд и мышцы мои мигом одеревенели: не от колдовских чар — понятно, от обыкновенного страха.
— Значит хочешь учиться, — произнес задумчиво князь, — что же, похвальное устремление для молодого человека. Но почему выбор пал сразу на Академию? Почему бы для начала не отучиться в обыкновенной школе?
— Это вы про местную приходскую? — хмыкнул я. — Сидеть за одной партой с малолетками? В моем возрасте её многие заканчивают, а вы только поступить предлагаете.
— Но ты же понимаешь, что без начального образования в училище не поступить, не говоря уже об высших учебных заведениях.
— А в Академию можно, — поспешил возразить я. — Там главное, иметь положенный маркер, а уж насколько их обладатель грамотный, не важно… Чтению я, кстати, обучен, как и письму.
— Молодец, — с ехидцей отметил его сиятельство. — И как же я тебя такого бесталанного в Академию пропихну?
— Вы князь, вам многое дозволено: с кем нужно переговорите, с кем нужно заключите фиктивный договор.
— Договор на спонсорство будет настоящим, — возразил князь, — а вот результаты тестов придется подделать. И ладно бы один раз… Что скажете на это, доктор?
— Задачка из сложных, если не сказать больше, — после недолгой паузы сообщил Аполлинарий Андреевич. — Учащиеся Академии находятся под неусыпным оком медицинских служб. Забор биоматериалов производится каждые два-три дня. Пробирки безымянные, поэтому определить принадлежность образца тому или иному человеку невозможно. Если только вы не имеете доступа к специальной шифровальной машине, способной считать штрихкод.
— Невозможно, — повторил следом князь и внимательно посмотрел на меня. Дескать, давай уже не мудри — проси денег. А как их просить, если вообще не понятно, смогу я выбраться из «Трех медведей» живым? Надоест князю играть в благородство и тогда всё — пиши пропало.
— Если юноша позволит, я бы хотел дать совет, — вновь подал голос Аполлинарий Андреевич. — Вы же сирота, ничего не путаю? И у вас нет ближайших родственников, на попечении коих могли состоять? Что же, тогда будет вполне логично предложить место в приюте… О, не смотрите волком. Мне прекрасно известно о царящих внутри подобных заведений порядках: о чрезмерно строгих наказаниях, об издевательствах со стороны учащихся, о плохом рационе. Однако смею вас заверить, не все заведения похожи на печально известный Серый Замок.
В глазах князя возник вопрос, и Аполлинарий Андреевич счел за нужное пояснить:
— Это воспитательный дом в Симбирске, содержащийся на деньги Поволжской Купеческой Гильдии. Между прочим, одно из крупнейший заведений подобного типа в Империи.
— И что же в нем печального?
— Статистика по самоубийствам, — констатировал доктор. — Точных цифр не назову, но поверьте — они весьма и весьма внушительны. Настолько, что в прошлом году один из моих коллег был вынужден посетить сие заведение в составе специальной комиссии. Увиденная картина произвела удручающее впечатление.
Каждый в трущобах слышал про Серый Замок, в том числе и я. Никакой это не приют, а самое настоящее исправительное учреждение с решетками на окнах и камерами, закрывающимися каждый вечер на ключ. Днем порядок держался за счет дубинок надзирателей, а ночью малолетки наводили свои порядки. Жизнь новичка, и без того не сладкая, превращалась в самый настоящий кошмар. Уж лучше в колонию попасть в Сибири, чем в Серый Замок. Жизнь там тоже не сахар, зато арестанты — мужики взрослые, не дают творить беспредел.
— Есть одно любопытнейшее заведение, расположенное в столице, — тем временем продолжил доктор. — Нахимовское училище, доводилось слышать о таком?
— Но это же не приют, — удивился я.
— Нет, но сирот туда принимают со всей страны. Полагаю, князю не составит труда поспособствовать со вступительными экзаменами. Однако заранее предупреждаю, учиться придется крепко, иначе…
— Иначе вернут в обычный приют, в тот же Серый Замок — договорил я за доктора. — Спасибо за совет, но я лучше здесь останусь.
— Боитесь не справиться с учебным материалом?
— Боюсь, — ответил я, изрядно покривив душой.
На самом деле новые знания меня не страшили. Чистопись, арифметика, заученные наизусть псалмы — давались легко, это еще бабушка Лизавета заметила. Поступать же в Нахимовку я не хотел по другой причине. Нет, может кого другого военная романтика и прельщала, всякое бывает. Мне же меньше всего мечталось ходить строем и жить по строго заведенному распорядку.
— Может денег дать? — не выдержал князь.
Я ждал этого предложения, поэтому замотал головой.
— Какой разборчивый юноша, — засмеялся доктор, а князь напротив — нахмурился. Вышло это по-настоящему грозно, так что от свинцового взгляда серых глаз сделалось не по себе.
— Существует причина, по которой ты отказываешься принимать награду, — глухо произнес он.
— Нет.
— Тогда почему не берешь денег?
— А толку от них?
— Как это? — растерялся князь.
— Сами посудите, в небольшой сумме смысла нет: что они есть, что их нету — прогулял за раз и толком не почувствовал.
— А если сумма значительная?
— Тогда еще хуже. У нас как на районе заведено — все про всех знают: кто с кем гуляет, где подворовывает и где калымит. Стоит один раз принарядиться и тут же вопросы посыпятся, откуда столько бабок взялось. И ладно если вопросы — сразу найдутся любопытствующие, что поймают и выпотрошат всё — вплоть до мелкой копейки. А под конец пером в бок ткнут, чтобы жаловаться не побежал.
— Первый раз сталкиваюсь с подобным, — князь руками развел, — я ему денег предлагаю, а он нос воротит… Парень, может ты чего большего от меня ждешь? Ты только скажи, не бойся? Особняк под Ярославлем или дворец в Крыму?
Я заелозил под тяжелым взглядом князя.
— Жду ответа!
Пришлось пробубнить:
— Ежели с Академией не выгорит… ничего не надо.
Невидимая струна напряжения натянулась — зазвенела, грозя лопнуть в любой момент. Я рад был бы сползти со стула и спрятаться под стол, под половицы, да куда угодно, лишь бы не находиться под прессом княжьего взгляда. Спасибо Аполлинарию Андреевичу, нарушившему тягостную атмосферу молчания звонким смехом.
Застывшая маска гнева сползла с лица его сиятельства. Князь недовольно поморщился, словно чужое веселье вызывало приступ мигрени, а после уставился мне за спину. В темноту, где скрывался обладатель молодого голоса. — Товарищ Ромеро, может хоть ты объяснишь, что нужно этому молодому человеку.
— Юноша опасается за свою жизнь, — вкрадчиво произнес тот.
— Глупости, я же предложил награду.
— Одной рукой одариваете, другой наказываете. Спасение вашей жизни не отменяет факта шпионажа на третью сторону. Юноша был пойман с поличным прямо у дверей залы. И если он работает на малажских, как мы ранее предполагали, то…
— Достаточно, — князь перевел взгляд на меня. — Даю слово, что за слежку спрашивать не стану и что твоей жизни ничего не угрожает. Но если еще раз попадешься…
— Я больше не буду, клянусь!
— Хорошо, — в голосе его светлости послышались нотки удовлетворения. — Тогда повторю свой вопрос: что хочешь за спасение в награду?
Я набрал в грудь воздуха и принялся тараторить:
— Место в Академии одаренных, но ежели не получится, я не в обиде, я все понимаю.
— М-да…
— Нет, этот юноша определенно мне нравится, — заметил с веселостью в голосе доктор. Кажется, он был единственным, кто получал удовольствие от беседы.
— И чем же, позвольте спросить, — хмуро поинтересовался князь, — своей упертостью?
— Своим умом.
— Ум ли это, просить заведомо невозможное?
— Вы не имели дел с беспризорниками, это сразу заметно. А вот мне по роду службы доводилось. Доверчивых среди них мало и этот взгляд… Перед таким конфету положишь, он будет сидеть — таращиться, но сам не возьмёт. Понимаете? Это как пытаться приманить дикого зверя. Ты его хоть говяжьей, хоть куриной ножкой соблазняй — не подойдет. И только спустя время, когда рядом никого не будет, он осторожно подкрадется — понюхает, и может тогда отважится взять. Улица — она не мать и не отец, она ошибок не прощает.
— Значит не веришь, — задумчиво произнес князь. Попытался поднять унизанные перстнями пальцы — те дернулись и бессильно опустились на стол. — Еще и боишься… Не спорь, по глазам вижу. Кто мы для тебя — социалисты? Бесовские силы, злоумышляющие противу царя и отечества? Так в народе говорят? Точно знаю, что так… И самое обидное, что в подобную чепуху верят простые люди: работяги на заводах, крестьяне, батраки — те, ради кого и стараемся. Они даже не утруждаются прислушаться к тому, что говорим. Сразу начинают креститься, словно мы злая сила, — князь тяжело вздохнул. — Вот ты знаешь наши основные цели? Чего добиваемся?
— Равенство для всех, — вдруг вспомнилось мне. А что, об этом еще дед Пахом рассказывал, дескать какие социалисты дураки, ежели хотят приравнять землепашца к барину.
Товарищ Ортега лишь покачал головой.
— Не равенство, а равные возможности. Да и о каком равенстве может идти речь, если люди с рождения отличаются друг от друга: у одного способности кошеварить, у другого стругать, у третьего командовать. Так уж заложено матушкой-природой и государству этого не изменить. Но возможности отыскать талант, развить и принести пользу не только себе, но и окружающим — вот что власть имущим сделать под силу. Население Российской Империи составляет без малого девятьсот миллионов и половина из них безграмотна. Не умеет не только писать, но и читать толком. В двадцать первом веке, когда ракеты запускаем в космос! В Петербурге горожане давно спутниковой связью пользуются, а в симбирской деревне на расстоянии тысячу верст не то что телефона нет — самого обыкновенного проводного, в ней дороги отсутствуют. В Подмосковье автоматизированные комбайны урожай собирают, а за Уральским хребтом до сих пор плугом землю возделывают. Ты только задумайся — плугом! А если неурожай — детский гробы у околицы? — губы князя искривились в неприятной усмешке. — Довелось однажды поездить по стране и эта разница в уровне жизни… я словно в прошлое попал. Дикие, необразованные люди, готовые существовать в рабских условиях только потому, что другой жизни не знают. Что другого не дано и быть не может. Как не может быть начального образования для всех и бесплатной медицины. Я не говорю про сложные операции, ну аппендицит-то вырезать можно? Провести свет, проложить дороги, построить новые библиотеки и кинотеатры. Почему государственная казна не может обеспечить элементарных условий существования?
— Поди дорого, — тихонько ответил я, чтобы не разозлить его сиятельство и без того раздухарившегося без меры. Сразу видать, что тема ему близкая — животрепещущая.
— Дорого?! — воскликнул князь. — А строить в Заозерном дворец для любимого племянничка не дорого? А спонсировать бал в Монако для особ царской крови? А покупать самые длинные в мире яхты, для того чтобы раз в год сплавать в Испанию? Три года назад неподалеку от Челябинска мор случился. Люди на тот свет целыми семьями отправлялись, а все потому, что медицинское заведение соответствующего типа в деревнях не выстроено. А те, что имелись, находились за сотни верст по разбитой дороге. Я был тогда в Петербурге… Имел удовольствие сидеть за одним столом с его Императорским Величеством по случаю дня рождения любимой балерины. Пока он ей ручку целовал, да в танце кружил, подданные тысячами умирали. Его подданные, за которых он перед Богом в ответе, и которым обязан помощью и защитой. А что вместо этого?! Гордость за самый роскошный фейерверк в Европе? Ну еще бы, господа из самой Вены пожаловали, чтобы на торжественное мероприятие посмотреть. Вот оно, истинное величие русских царей: любовниц баловать, да иностранной публике пыль в глаза пускать. На золотые люстры в Мариинке денег в казне хватило, а на строительство больницы в далеком уральском городке — нет. Когда он стоял на палубе и, покачиваясь от ударившего в голову шампанского, разглагольствовал о новых полях для гольфа в Краснодолье… так захотелось схватить за шкирку и окунуть — окунуть прямиком в холодные воды залива. Подержать подольше, чтобы прочувствовал его императорское величие, кем на земле управлять поставлен. Не вечным быдлом, прилагающимся к власти и богатству, а целыми народами… Сложившуюся в государстве элиту полностью устраивает прогнившая насквозь система, и пока вы — простые люди этого не поймете, так и будете батрачить за копейки, и дети ваши, и внуки… А вы этого никогда не поймете, потому что даже читать не обучены. Бедная… несчастная страна, — князь выдохся и умолк. Вытащил из кармана платок и вытер выступившую на лбу испарину.
— Что-то я устал, — проговорил он тихо.
Сказанные слова послужили сигналом. Окружающий сумрак вдруг ожил: заскрипел стульями, задвигался множеством теней. Из-за спины князя вынырнула фигура, и подхватив меня под локоть, потащила к выходу. Я не сопротивлялся, понимая, что на сей раз пронесло и убивать никто не собирается. Послушно засеменил следом, вышел в распахнутые двери и очутился на высоком крыльце. Задрал голову, с удивлением обнаружив стоящего рядом Аполлинария Андреевича.
Доктор с шумом втянул ночной воздух, не без удовольствия заметив:
— Чувствуешь, как пахнет степью? Хорошо…
Я принюхался, но кроме крепкого запаха мужского одеколона, исходившего от того же Аполлинария Андреевича, ничего не заметил. Да и какие ароматы здесь могут быть? Ежели возжелалось свежим воздухом подышать, то лучше в район Южных Ворот идти или сразу за железку. Вот там настоящая степь без всяких примесей и ароматов трущобного смрада.
Где-то вдалеке прогрохотал товарняк. Отличить порожний состав от груженого было делом плёвым для любого жителя Красильницкого. Ежели шумит, как пустая консервная банка, значит с Оренбуржья пошел за углем или рудой железной, а ежели отдает неторопливым перестуком колес, то по обратной ветке катит. Бывает, что кучу дел переделать успеешь, а цепочка вагонов все тянется и тянется мимо поселка. Долго стучит, отдаваясь эхом в степи.
Мы еще постояли на крыльце. Шум поезда стих вдали, вместе с ним ушел и страх, осталось лишь любопытство и немножечко удивления от всего увиденного.
— Чудной ваш князь, всё о других печётся.
— Во-первых, не князь, а товарищ Ортега, — поправил меня доктор, — а во-вторых, никакое это ни чудо. Люди от рождения обладают разной способностью к эмпатии: кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Есть и такие, у которых она вовсе отсутствует, поэтому в детстве мучают животных, не чувствуя чужой боли, а когда вырастают, добираются и до людей. Слыхал про таких?
Я молча кивнул, а у самого внутри неприятно заныло. Сразу вспомнился недавний случай с мухой, которой оторвал крылья, заставив бегать по столу. Просто так, от нечего делать… А уж сколько кузнечиков переловил.
— А есть такие, как товарищ Ортега, — продолжил вещать доктор. — И нет, он не добренький — это скорее свойство экзальтированных особ, да прыщавых юношей, воспитанных в духе художественного романтизму. Он другой… он успел в таких местах побывать, что другим даже не снилось. Полстраны объехал за рулем внедорожника и в седле, исходил пешком, ночуя в палатках. Посмотрел, как народу на просторах России живется.
— Всё равно странный, — возразил я, — какое ему дело до остальных? Неужели своей жизнью наслаждаться не хочется? Вот он давеча про царя говорил, что тот с балериной флиртует, пока на Урале мор. Так у нас куда не плюнь, каждый день чего-нибудь случается. Страна-то большая: там пожар, там наводнение. Никакого сердца не хватит обо всех переживать.
— Ты не понимаешь, — доктор грустно усмехнулся, — дело не в сердце, а в справедливости. Точнее в выстроенной веками государственной системе. Разве правильно, что всеми благами страны пользуется пять процентов населения? Процентов тридцать с небольшой натяжкой можно отнести к среднему классу — служивым, специалистам разного уровня, а остальных куда девать? Тех, у кого нет доступа ни к образованию, ни к квалифицированной работе? Какие возможности имеют они? Какое будущее смогут построить для себя, для своих детей? Что их ждет помимо вечной борьбы за выживание? Да ничего… И не потому, что глупы или от природы своей ленивы, а просто не имеют к тому возможностей. Да чего далеко за примером ходить — ты кем хочешь стать?
Я глубоко задумался. Сказать про капитана судна? В книжке про то интересно написано было с захватывающими приключениями, а в настоящей жизни поди иначе. Сидючи на диване морская качка не чувствуется, как и разъедающая кожу морская соль. Да и не ходят сейчас под парусами — времена нынче другие. Ежели только сомалийские пираты, про которых постоянно в газетах пишут.
Было бы здорово стать путешественником. Еще мелким я хотел уйти по шпалам на юг до самой Персии, а оттуда и до загадочной Индии рукой подать. Все мечтал мир посмотреть, как другим людям на планете живется. Но разве путешествие — это профессия? Скорее уж блажь для особ высокорожденных, нам же — людям простым о простых вещах следует думать.
— В заправщики пойду, ежели получится. Лет до семнадцати поработаю, а потом на завод устроюсь.
— Который Манташева? — со знанием дела спросил доктор.
— Не-а, на нефтеперегонный только после учебки берут. Я лучше на Никитинский подамся, там и платят нормально и угол в общаге дают.
— Никитинский-Никитинский, — забормотал Аполлинарий Андреевич. — Подожди, это случаем не металлургический комбинат Анастаса Никитина? Ты в курсе, что через десять лет планируется перейти на полностью автоматизированные линии, из-за чего половину работников сократят.
— Так то еще когда будет, — с философским видом заметил я. — Попрут с Никитинского — пойду к фабриканту Волобуйскому, оттуда погонят — устроюсь грузчиком на железку. Свободные руки завсегда нужны.
— То так, — согласился доктор, — но неужели хочешь всю жизнь мыкаться?
— А существуют другие варианты? — ответил я вопросом на вопрос.
Вариантов и вправду было немного. Имелись еще стригуны, готовые пополнить свои ряды новыми шестерками. И малажцы, крепко прихватившие меня за уздцы. Но с этой темы я обязательно соскочу. Как только отработаю положенный долг, заявлюсь к Лукичу и скажу, так мол и так, трудился честно, а потому отпустите на вольные хлеба.
— Варианты существуют всегда, — наставительным тоном заметил доктор. — Можно всю жизнь горбатиться и умереть, не дожив и до сорока, а можно попытаться изменить мир.
— Через кровь?
— Революции по-другому не делаются. Жирный клещ монархизма настолько глубоко вгрызся в тело страны, что его можно удалить только хирургическим методом — с помощью ножа. Это я тебе как врач говорю.
— А людей вы тоже убивать станете, как врач?
Сказанные слова вызвали немалую досаду на лице Аполлинария Андреевича.
— Вы слишком молоды юноша, и не понимаете сколько крови скопилось под царским престолом, сколько дворцов выстроено на людских муках и страданиях, а потому каплей больше — каплей меньше…
— А деток малых вы тоже во благо страны резать станете? Сколько их у императорской семьи народилось: трое, четверо?
Казалось бы, Аполлинарий Андреевич должен был взбеситься от последнего замечания, но вышло все с точностью наоборот.
— Бегите уже, юноша, — улыбнулся он в аккуратную с проседью бородку. — А Лукичу своему передайте, что про устроенную слежку знаем уже полгода как, и про заказчика тоже в курсе. Против внешнего наблюдения возражений не имеем — смотрите, сколько пожелаете. Но если снова напрямки сунетесь, тут уж не взыщите. Накажем по всей цепочке от самого младшего звена к старшему. У его высочества связей хватит.
«Причем здесь его высочество»? — думалось мне, пока бежал до дому. — «Князья, они же всю жизнь сиятельствами были». И только когда пересек заваленный железяками двор мастерской, меня осенило. Да так, что замер прямо перед входной дверью.
Высочество — это же про товарища Ортегу сказано! Получается, он самый что ни на есть царский родственник — великий князь. Это же охренеть можно… Теперь понятно, откуда ему известны подробности про балерину и «поцеловать ручку». Я-то думал, он для красного словца ввернул про желание окунуть царя в Финский залив. А получается — мог! Мог лично! И не только утопить, но и задушить, заколоть, застрелить. Возможностей у кровного родственника имелась масса. Но каков наглец, а? Устраивать бесовские сборища, прекрасно осознавая, что за ним следят. И ведь ничего не боится: ни черта, ни жандармов, ни царского гнева.
Сразу вспомнились рассказы деда Пахома про великосветскую блажь. Дескать, все они с придурью. Всего в жизни перепробовали и теперь не знают, чем себя занять. Кто поумнее, тот с актрисульками романы крутит или напьется, да гонки на свиньях устраивает. А кто поглупее, тот в политику лезет. И ладно бы в оппозиционную партию подался, принялся в Думе воду мутить в составе кадетов или октябристов как сделал двоюродный дядя ныне царствующей особы. Так нет же, связался с наихудшими из всех имеющихся. С теми, с кем за один стол не сядут и переговоров не ведут.
От накативших мыслей мигом подурнело. Я-то рассчитывал на тайну, связанную с кладом, а натолкнулся на… Дверь неожиданно распахнулась и на пороге возник смурной Лукич.
— Чего стоишь в дом не заходишь? — процедил он, и тут же приказал: — а ну бегом за стол, работа сама себя не сделает.
Как оказалось, не зря бобыль книжки с тетрадками таскал, имелись у него далеко идущие планы.
— Видишь накладные, — указал он на стопку лежащих на столе документов. — Берешь по одной и заносишь в общую тетрадь. Не просто построчно переписываешь, а каждую позицию в отдельный столбик. Сюда наименование детали, сюда количество, а вот сюда — сумму. Ежели есть размеры, указываешь отдельно в примечании. И не забудь самое главное, — Лукич перевернул документ и показал приписку, сделанную карандашом «Р/Б Ц3». — Сможешь расшифровать?
Пришлось наморщить лоб. Ежели накладная на автозапчасти, то приписка на обороте имела прямое отношение к машинам. Да и обозначение знакомое — точно! Механики никогда полное название автомобиля не произносили, коверкая на свой манер. К примеру, Руссо-Балт называли «Рубой» или еще короче «Эрбэ». С первыми буквами понятно, а дальше…
Потерев пальцами лоб для пущей сообразительности, я выдал:
— Руссо-Балт Царицынский — пикап, значит.
— А тройка к чему приписана?
— Полноразмерный, вроде малотоннажного грузовичка.
— Верно.
Лукич на этом не успокоился. Принялся показывать следующие бумажки и требовать ответа. А в самом конце неожиданно похвалил:
— Вижу, что не зря в мастерской штаны просиживал — молодец.
Вроде как слова добрые сказал, а на душе все равно было пакостно. Что значит просиживал? Это Еремей клиенткам глаза строил из столовой не вылазил, а я с мужиками на равных впахивал. К концу смены от масел и прочей грязи черный был — чернее негра.
— Перепишешь всё в большую тетрадь и потом покажешь, — продолжил наставление Лукич. — Только смотри, чтобы красивым почерком получилось, а не как курица лапой, лишь бы накарябать.
— Да как же это? — пискнул я, взглянув на лежащую в углу бумажную кучу. — Тут работы полно, до самого утра не управлюсь.
— А кто говорил про утро? Сроку тебе — две недели. Сделаешь без ошибок, получишь премию в рублях!
Лукич не обманул, через неделю принял тетрадь и, проверив проделанную работу, вручил целый червонец. Я когда хрустящую банкноту в руках сжал, такое воодушевление почуял. Сразу к ближайшему мороженщику побежал, облопался пломбиру до ломоты в зубах, а потом лежал на крыше и думал, до чего же хорошо жить, особенно ежели никуда не лезть. Пускай в книгах главные герои рискуют, выведывают секреты и тайны, а мне этого счастья и даром не надо. Устроюсь на работу — буду каждый день ходить, денежку зарабатывать. Для кого-то может и муторно, а мне спокойнее.
Про устроенною мною самодеятельность в «Трех медведях» бобыль не прознал. Я и сам постарался забыть про тот случай, как про страшный сон. Кем приходился товарищ Ортега императорской семье, что они обсуждали за закрытыми дверьми бара — не знал и знать не хотел. И даже улицу знаменитого адмирала обходил стороной. На всякий случай, чтобы не угораздило.
Жизнь вернулась в прежнее русло. Днем я шатался по улицам в поисках новых сплетен, а вечерами корпел за тетрадкой. Лукич продолжал приносить накладные — не так много, как прошлый раз, но пальцам от этого легче не становилось.
На заправке всё шло своим чередом: Малюта с Гамахеном дремали в теньке, а Тоша курил за сараем.
— Какие люди! — восторженно прокричал он, стоило мне показаться из-за угла. — Ты где пропадал, Чижик?
— Писал, — признался я.
— В писатели что ли заделался? — не поверил Тоша. — Будешь как Лев Толстой в холщовой рубахе ходить, да деревенских баб портить?
Кто о чем, а вшивый о бане. Не давали парню покоя женские прелести, ох не давали. Об том свидетельствовал свежий кровоподтек на скуле. Опять поди к Тоньке-Морковке наведался в гости, томимый любовной страстью. Встретил малажского Графа, или еще какого конкурента. Их у Тоньки целая куча имелась, ежели всех в очередь выстроить, то людская цепочка до самого рынка протянется.
— Симпати-ично, — протянул я, рассматривая украшение на лице приятеля. — Вот ежели с другой стороны подрихтовать — для симметрии, то совсем красиво получится.
Тоша не стал вестись на подначку. Вместо этого нагнулся и заговорщицки прошептал:
— Мы нашли её.
— Кого — не понял я.
— Ну ты даешь, писатель — забыл уже? Настоящую американку нашли, сошедшую прямиком с Детройтского конвейера. Симпатичная девчуля получилась — на загляденье: бока лощеные, обвес хромовый, блестит под солнцем. От кормы глаз не оторвать, настолько ход плавный.
— Мы сейчас точно о машине говорим? — на всякий случай уточнил я. На что Тоша тоскливо вздохнул.
— А еще писатель называется… Отсутствует в тебе образность мышления, Чижик.
— Зато в тебе этого самого добра выше крыши. Девчонку нормальную завести не можешь.
Тошина рука взметнулась в воздух и отвесила увесистый подзатыльник. Пока я чесал ушибленную голову, парень наставительным тоном произнес:
— Ты, Чижик, не забывайся. Помни кто здесь старший, а кто мелочь пархатая. Вот когда доживешь до наших лет, тогда поймешь, до чего мужику несладко без женской ласки приходится. Теперь касаемо Плимута… Внутрь не заглядывали, капот не поднимали, но по всему видно, что наш клиент. Бразилы на всем экономят, поэтому у ихних машин имеется характерный запах дешевого пластика и днище через пару лет начинает подгнивать. А у этой ни одного ржавого пятнышка — чистенькая, ухоженная.
— Может за ней просто следят? — заметил я. — У хорошего хозяина и старый мерин ходит как арабский скакун. Опять же кузова меняют. Я когда в мастерской работал, столько всего насмотрелся. Глянешь снаружи — натуральный «Пежо», а ключи в зажигании провернешь, к звукам мотора прислушаешься и понимаешь, наш это — «Руссо-Балтовский». Поэтому внешний вид ни о чем не говорит. Пока крышку капота не поднимешь, не определишь.
— Ой, да много ты чего понимаешь, — не выдержал Тоша. — Я те говорю — настоящая американка, значит так оно и есть. Машины кто обыкновенно «переодевает» — фраера из малажских и сикариос из Фавел. Для последних дешевый понт — не понт, а образ жизни. Лишь бы пыль в глаза пустить, а то что на таких машинах только по степи гонять, подальше от жандармских глаз, ихнего брата не волнует. Короче, проследили мы за хозяином американки. Человек солидный, клерком в отделении местного банка работает и живет там же — на Калюжке. Такому связываться с фальшивкой не с руки.
И снова улица знаменитого адмирала, и снова Калюжка. Преследует она меня что ли?
— Чижик, ты чего морду скривил? — заметил Тоша мою недовольную физиономию. — Если мне не веришь, то можешь у пацанов спросить.
— Да верю я, верю… Давай информацию по клиенту, сегодня же главному доложусь.
— Ты погоди докладываться, — замялся Тоша. Почесал ухо в поисках заныканной сигаретки — не нашел. Похлопал по оттопыренному карману — он у рабочего комбинезона имелся всего один, зато большой. Не карман — целая сумка, расположенная по центру груди. Увы для Тоши, и там пачки не обнаружилось.
Долгая это была заминка. Парень заметно нервничал. За неимением курева засунул промеж зубов спичку и принялся отчаянно жевать. Значит не простой предстоял разговор. Так оно по итогу и вышло….
За следующие пять минут Тоша изложил хитрый план о том, как срубить быстрых деньжат. Началось все со злополучного Плимута. Парни быстро установили маршрут, коим клерк добирался до дома. Установили слежку и в один из прекрасных дней обнаружили, как тот выгружает из салона автомобиля коробку знаменитых сигар.
— Это же Артуро дон Фуэнто, — Тоша едва не захлебывался от восторга, — одна из самых дорогих марок в мире. Я специально у дядьки Гурама интересовался, того самого что табачную лавку на рынке держит. Ну ты знаешь его, с усами висячими… Дядька Гурам гнать не станет. Он готов взять по тридцать рублей за штуку при условии, что мы оболочку не повредим. Прикинь, тридцать рублей за одну сигару, а их двенадцать в одной коробке. Вот и прикинь арифметику.
— По поводу сигар я понял, а Плимут-то здесь причем?
— Как причем? — возмутился Тоша моей непонятливостью. — Хозяин сигары в гараже хранит. Когда машину свиснут, он стопудняк обеспокоится сохранностью остального. Все ценное из гаража вынесет, в том числе и сигары, и плакали тогда наши денежки.
— Допустим, но я-то вам зачем сдался?
— Тут такое дело, — замялся Тоша. Покатал в зубах кончик измочаленной спички, и наконец выдал: — без тебя внутрь гаража не попасть.
— Без меня? — искренне удивился я. — Ты адресом случаем не ошибся? Это вам к Лобастому нужно, он у нас спец по проникновению в чужие гаражи.
— Ты бы еще Федю с Тополиной вспомнил, — ухмыльнулся собеседник, — тоже взломщик от бога. Только и знает, что ломом навесные замки ломать. Здесь другой подход нужен, более тонкий. Защита в гараже на высшем уровне: электроника, сигнализация все дела. Мы бы может и не сунулись, но имеется в ней один изъян, — Тоша наклонился к самому уху и прошептал, — под самой крышей расположено духовое окно. Очень узкое, но ты по размерам тощий, должен пролезть.
— Не-а.
— Тебе деньги нужны?
— Нужны, но в гараж не полезу.
— Чижик, слово даю — поделим поровну на четверых.
— Не-а.
— Ну вот что ты за человек… В кои-то веки пацанам подфартило, — Тоша с досады сплюнул на землю. Вслед за смачным харчком под ноги полетела порядком пережёванная спичка. — Чижик, ежели тебя доля не устраивает, ты только скажи. Соберемся с пацанами, обсудим.
— Не в бабках дело.
— А в чем? — искренне удивился Тоша. В общем-то он был прав, идеалисты в трущобах не выживали. Деньги были нужны всем и всегда, и я не был счастливым исключением из правил. Вот только Калюжка… Не хотелось снова соваться на улицу знаменитого адмирала. Столько всего нехорошего было с ней связанно. Словно сама жизнь подавала отчаянные сигналы: не лезь туда Чижик, иначе убьет. А не убьет так обязательно покалечит или в такую историю втравит, что заокеанскому Тому Сойеру и не снилось.
— Не пойду, — отрезал я, — не пойду и точка.
Тоша тяжело вздохнул. Снова потянулся за ухо в поисках сигареты. Увы, чуда не случилось. Не возникает курево из воздуха, тут как не хоти. От отчаяния парень дернул себя за мочку.
— Блин, Чижик… без тебя никак.
— А если стенку разобрать? — вспомнил я народно-пацанский метод проникновения в гаражи. Зачем возится с замками и воротами, когда есть кирпичная кладка? За два-три часа работы посменно, вполне реально пробить отверстие, через которое не только пролезть можно, но и вынести ценности. Эх, сколько кладовых таким образом было вскрыто и не сосчитать. Другой вопрос, что дыра получалась небольшая. Про аккумуляторы или колеса можно сразу забыть, а вот сигары вполне стащить получится.
Обо всем этом Тоше и напомнил, а тот только руками всплеснул.
— Чижик, я же говорю — Калюжка! Там без разрешения бзднуть не дадут, а ты предлагаешь кувалдой стучать? Это тебе не гаражный массив в дебрях трущобных. Тут прямиком возле дома стоит, боковой стенкой в притирку. Как начнешь долбить, так хозяин и услышит — прибежит, еще и соседей с собой прихватит.
— А камеры?
— А камер там нет, — охотно поделился информацией Тоша, — мы все осмотрели. Глазки только на паре домов висят, и еще одна панорамная у шлагбаума при въезде. Ни к чему им видеонаблюдение. Улочка тихая, посторонних нет, все друг друга в лицо знают.
Я молчал и тогда Тоша посмотрел на меня взглядом до того грустным, что стало не по себе. — Чижик, выручай, без тебя не справимся… Как друга прошу.
Слова в Красильницком имели особую ценность. И если ты не трепло какое, не бросаешься важными для каждого пацана понятиями направо и налево, то и отношение к сказанному тобой особое. Тоша трепачем не был. Знал о чем говорит, за базаром следил крепко, и вдруг такое:
Чижик — выручай, как другапрошу».
Если рассуждать по факту, друзьями мы не были, так — приятельствовали по мере необходимости. Тоше и компании нужен был выход на мастерскую с целью дополнительного заработка, мне же возможность повысить свой авторитет. Взаимовыгодное сотрудничество — вот как это называлось у больших людей. Ну не могут старшаки с малолетками дружить. У нас по определению интересы разные: кому мороженное купить, а кому журнал с бабскими прелестями. Да и странной компания получается, где один от горшка три вершка — из-за прилавка не видно, а другой пригибается, когда в дом входит, чтобы головой притолоку не снести.
Как друга прошу…
Не смог я отказаться, а потому следующей ночью отправился на дело. Раньше ничего серьезного красть не приходилось. Не считать же за ценности яблоки или пирожки с прилавка. Дорогие доминиканские сигары, совсем другой коленкор. За такое если поймают, могут тюремный срок впаять и на малолетку отправят. Тем более что среди пострадавших будет числиться банковский служащий. У этой братии особые отношения с законом, и подвязки в суде имеются. Ежели чего натворят — хрен сядут, потому как в когорту особо важных персон входят — негласную, разумеется. Так-то по закону в нашей стране все равны, но когда до сути дела доходит — выясняется, что некоторые граждане ровнее прочих.
Может потому и умудрялись жить везде припеваючи. Выстроили целую улицу в трущобах, дав название в честь великого адмирала и даже позволили по ней гулять: по той её части, что была отдана на откуп общественным организациям, вроде банка и телеграфа. А вот в жилой зоне начинались проблемы. На въезде стояли полосатые шлагбаумы и будки с вечно заспанными охранниками, пускающими внутрь по спецпропускам. И камеры были, целых три штуки — невиданная роскошь для Красильницкого.
— Они раньше на каждом фонарном столбе висели, — пояснил Тоша тем же вечером. — А потом местные возмутились: не желаем жить под чужим контролем, чтобы информация о нас уходила по проводам незнамо куда. Нам сигнализации и охранников за милую душу хватит. Ну и убрали оборудование от греха подальше, потому как сами местные принялись его повреждать: то глазок залепят, то провода обрежут, а то и вовсе битой собьют.
— Откуда знаешь? — удивился я подобной информированности.
— Так он до заправки почтальоном работал, — пояснил за Тошу Гамахен. — Целых два месяца газеты развозил, а потом поперли.
— Ничего не поперли, — возмутился тот, — я сам ушел.
— Еще скажи, что не от твоего бычка стопка газет загорелась.
— Прям уж стопка, всего-то парочка «Ведомостей» задымила.
Лениво переругиваясь, мы шли по ночным улицам трущоб. Впереди вышагивал Тоша, как самый знающий. Он когда почтальоном подрабатывал, хорошо успел изучить защиту жилой зоны. Та оказалась полна дыр: камер нет, охрана ленивая, а соседи хоть и бдительные, но живут не везде. К примеру, напротив нужного нам гаража стоял пустующий дом с заросшим густым кустарником забором.
Жителям поселка недвижимость на Калюжке была не по карману, а городские еще не сошли с ума, чтобы селиться в непосредственной близости от трущоб. Вот и получается, что жили здесь в основном работники местного банка и телеграфа. У кого имелись деньги, и кто не хотел добираться до работы по утренним пробкам.
Эх, знать бы об этом раньше, может и не пришлось бы ночевать на крыше пекарни, кутаясь в сто одежек, словно старый дед. Целый жилой дом с толстенными кирпичными стенами и меблировкой внутри.
«А если…», — не успел я развить фантазию, как меня тут же обломал Тоша.
— Чижик, даже не думай. Местные в этом райончике похлеще жандармских будут: бдят круглые сутки, а если что неладное почуют сразу звонят на пост. Меня в первый же день работы повязали, а на следующее утро мужик во дворе с ружьем встретил.
Пацаны эту историю уже слышали, поэтому не удивились, а я переспросил:
— С пневматическим?
— С нарезным не хочешь? У них у каждого разрешение имеется на огнестрел какого-то там класса…
— Класса Д, — помог Тоше всезнающий Гамаш. — Красильницкое считается зоной с неблагополучной криминогенной обстановкой, поэтому у каждого домохозяйства есть право на оружие. На улицу с ним выходить запрещено, а вот применять для защиты личной территории — пожалуйста.
Я аж остановился, услыхав подобное:
— Это что же получается, у хозяина гаража есть ствол?
— Да ты не ссы малой, мы дельце в тихую провернем, — попытался успокоить меня Малюта.
— Вы-то провернете, не сомневаюсь. Только в гараж мне лезть и рисковать целостностью шкуры тоже мне, пока вы за забором отсиживаться будете.
— Чижик, не дыми.
Но меня уже было не остановить. Скинув с плеча широкую ладонь Малюты, я отбежал в сторону и с подозрением уставился на пацанов.
— Чё, за лоха держите? Думаете, нашли мелкого, значит можно лапшу на уши вешать? Так получается — да?!
Я был готов к любому развитию событий, даже самому плохому, включающему пинки и тумаки. Но пацаны лишь переглянулись.
— Ну и нахрена ты про класс Д ляпнул? — первым не выдержал Тоша. — Неужели не видишь — Чижик на нервах?
— Здрасьте, приехали, — возмутился Гамахен, — я же и виноват, получается… А кто первым про мужика с ружьем сказанул?
— Я сказанул, потому что к слову пришлось, а ты любишь поумничать на пустом месте. Мол, смотрите чего знаю: класс Д, криминогенная обстановка… Кто тя за язык тянул? — тут же набросился на соперника Тоша.
Но Гамахен не расстерялся. Выпятив обыкновенно впалую грудь, он принялся тараторить:
— Да потому! Да потому что бесит, когда всякие неучи берутся рассуждать о вещах, в которых нихрена не смыслят.
— Конечно, куда нам до вас. Вы же у нас великий Гамахен, и дня прожить не можете, чтобы свои «цыклопедические» знания не выказать.
Пацаны встали друг напротив дружки и принялись орать, позабыв обо мне и деле, на которое собрались. Дня не проходило, что бы эти двое не собачились. Бывало, что и до мордобоя доходило. И тогда в ситуацию вмешивался Малюта. Переговорить, а уж тем более переспорить языкастую парочку, он не мог, а потому действовал доступными ему способами. Прошлый раз затащил драчунов в воду, благо дело происходило на берегу озера. Обхватил могучими руками за шеи, и принялся макать до тех самых пор, пока бедолага Гамаш не стал пускать пузыри. В этот раз воды рядом не оказалось, поэтому пришлось отвешивать подзатыльники. Рука у Малюты была тяжелой. Шлепок и голова бедного Тоши мотнулась, как у тряпичного болванчика. Еще шлепок и сбитый с ног Гамахен летит на землю.
— Я вот ща плюну на всё и уйду, — заявил грозно Малюта и, чутка поразмыслив, добавил: — не серьезные вы… как девки в банный день, из-за листика на жопе передеретесь. С таким настроем на дело лучше не идти… И Чижика зря в неведенье держите. Он же теперь свой.
СВОЙ без всяких приставок. Я это точно слышал… как и ранее сказанные Тошей слова про друга. Ну и как после такого уйти? В особенности, когда три пары глаз ожидающе уставились на меня.
До улицы адмирала Калюжного добрались быстро. Не стали сворачивать в сторону ярко подсвеченных фасадов административных зданий, а пошли напрямки. Добрались до ограды и пролезли под заранее подкопанной сеткой. Тревожным роем загудела находящаяся по соседству трансформаторная будка. Я не выдержал, сделал пару шагов назад. Уж слишком странный это был зверь — электричество: непонятный, невидимый, а потому опасный. Долбанет так, что вылетишь из собственных ботинок. И рисунок черепа на дверце пугал до жути. Он словно пялился на меня пустыми глазницами, пытаясь проникнуть глубоко в душу или того хуже — хотел вцепится зубами и утащить в гиену огненную. В место, где обитают грешники вроде Алексея Чижова. А кто я теперь — грешник и есть, коли на воровское дело собрался.
Губы помимо воли зашептали слова молитвы.
— Чижик, ты чего замер? — из темноты чертиком вынырнул Тоша. — Потряхивает?
— Есть такое, — не стал скрывать я.
— Это нормально… Меня тоже малясь того — пробирает… Ты главное — не отставай, иди за мною след в след, как на охоте. Понял?
— Понял, — прошептал я, хотя никакого понятия про охоту не имел. Если только на сусликов.
— Ну раз понял, тогда вперед, — Тоша первым юркнул в кусты, зашелестел ветками и тут же высунулся наружу: — только тихо. Здесь по соседству контора коммунальщиков расположена. Они обычно на ночь закрываются и бухают, но бывает такое, что и поссать наружу выходят.
— Разве у них своего толчка нет? — удивился я.
— Есть, но на улице завсегда приятнее.
Я тут же вспомнил зассаные стены Желтых Фонарей. Клиенты часто выходили наружу — покурить, заодно и отлить, придерживая одной рукой штаны, другой сигаретку. Как говорят в народе, для лишнего форсу.
Саму контору ЖКУ я так и не увидел. Кругом шуршали кусты, над головой мерцало звездное небо, а за спиной паровозом пыхтел Малюта. Здоровяк не отставлял в стороны ветки — аккуратно и осторожно, как это делали остальные. Он их с хрустом ломал, словно заплутавший в густых зарослях секач. Вот коммунальщики удивятся, когда выйдя по утру на крыльцо обнаружат широкую просеку. Будут гадать, что за степное животное здесь пробежало — гигантский волк или раскормленная лисица.
Кусты вскоре закончились, и мы оказались за деревянным забором. Достаточно высоким, чтобы нельзя было рассмотреть творящееся снаружи. Пришлось подпрыгнуть и зацепиться за верх пальцами.
— Куда лезешь? — прошипел Тоша, заметив акробатические упражнения.
— Мне бы глянуть.
— Так спросил бы…
— Прошлой ночью специально штакетник расшатали, чтобы ночью не шуметь — пояснил Малюта. Подошел к деревяшке — дернул и та с громким хрустом оторвалась. Тоша от подобной картины аж за голову схватился.
— Кажись не та, — пробубнил озадаченный здоровяк. Попытался приладить штакетину обратно, и та встала. Правда криво, но кто в темноте заметит.
Улица знаменитого адмирала оказалась залита электрическим светом, в отличии от небольшого участка, где мы прятались. Этот квадрат выделялся черным пятном, словно бельмо на глазу, а виной всему была табличка с надписью «выставлено на продажу». Некогда жилой дом замер в мертвом безмолвии.
На заднем дворе располагалась беседка и детские качели. Заросшую траву давно не стригли, поэтому не удивительно, что местами пробился чертополох. Этому только дай шанс — всюду прорастет, повсюду повылазит. В дальнем углу лежал позабытый всеми резиновый мячик с полоской посредине. На рынке такие продавались по пятнадцать копеек за штуку. И лавочка у стены стояла — самая обыкновенная, грубо сколоченная из досок. На уголке примостился Гамахен, сделавшийся вдруг необычайно тихим. Пока шли, у парня рот не закрывался: то с Тошей языками зацепится, то меня поучать возьмется. А сейчас сидит — молчит, пальцами в коленки вцепился. Оно и понятно, один закон мы уже нарушили — незаконное проникновение на чужую территорию, а впереди еще одна статья светит за воровство.
— Чижик, хорош возится… иди сюда, — зашипел на меня Тоша. Он успел отодвинуть одну из досок, и теперь изучал близлежащие окрестности. — Видишь тот дом?
Я перегнулся через Тошино плечо. Заметить вышеупомянутое здание было немудрено, тем более что оно единственное располагалось напротив. Двухэтажное с модной нынче у богачей черепичной крышей. Из-под козырька торчала серебристая плошка спутниковой тарелки — очередное свидетельство благосостояния клерка. Как и безликая коробка гараж, приткнувшаяся сбоку. На обочине прямо напротив дома стоял припаркованный Плимут. Без сомнения тот самый автомобиль американского производства, из-за которого и затевался весь сыр-бор. Если бы не увиденная пацанами коробка с сигарами…
— А почему он машину на улице держит? — задал я вполне логичный вопрос. — Есть же гараж?
— Без понятия, — признался Тоша, — может лень загонять. Он иногда срывается посреди ночи.
— Сегодня тоже уедет?
— Не факт… Прошлый раз, когда следили, машина до самого утра простояла нетронутой.
Странный хозяин… Ежели у тебя гараж имеется, то надо им пользоваться, а не оставлять пускай и потрепанную временем красавицу на улице. Лет пять назад марка автомобилей Вояджер считалась одной из самых престижных в среднем ценовом сегменте. Разумеется, оригинальная — собранная в цехах американского Детройта, а не бразильского Салвадора. Продвинутый V-образный двигатель, крепкая сталь, надежная ходовая, и солидный внешний вид в довесок — что еще нужно автолюбителям со всего мира.
Нет, зажрались жители Калюжки, ежели позволяют себе подобную беспечность. Или думают шлагбаум на выезде панацея? Как будто его объехать нельзя, прорвавшись через сетчатые заграждения — ломануться на скорости, а после нырнуть в лабиринт трущоб, где тебя ни одна погоня не достанет.
— Чего скажешь? — Тоша первым нарушил затянувшееся молчание.
— По внешнему виду вроде американка. Но точно не скажу, это под капот заглянуть нужно.
— Да я не про машину — про гараж. До духового окна достанешь?
— Да как же не достанет? — возмутился Малюта, словно речь шла о его собственных способностях. — Видел, как Чижик лихо по стенам карабкается? Ну чисто прилипала: вжих — и уже наверху.
— Достать-то достану, — подтвердил я, — а вдруг внутри заслонка стоит или того хуже — отверстие фальшивое? Знаешь, как оно бывает: сначала делают по закону, чтобы необходимую регистрацию оформить, а как только нужные бумаги получат — закладывают кирпичом.
— Не боись, — тяжелая ладонь Малюты успокаивающе похлопала меня по плечу. — Дыра как дыра, я лично шурудил палкой. Нету там ничего, ежели только пауки… Чижик, ты пауков боишься?
— Капканов боюсь, — признал я. — Помните, как в прошлом году Леший попался? Еле-еле зубья разжал. У него потом ногу по колено раздуло, пришлось ампутировать.
— Малой, ну ты вспомнил… Леший куда забрался — в продовольственный склад Хнычкина? Он же купчина прожжённый, его столько раз обкрадывали, что и не сосчитать, потому и двинулся на ловушках. А здесь обыкновенный банковский клерк — тюфяк с пузом. Поленится каждый раз капканы ставить. Кроме того, смотри, что у меня есть, — Тоша полез в карман и извлек наружу налобный фонарик.
Я аж присвистнул от восхищения, протянул ладонь и тут же по ней получил.
— Эй, ты чего?
— С возвратом, — строго заметил парень, — этот фонарик мне в три с полтиной обошелся. Настоящая фирма́, а не какая-нибудь там подделка. Видишь название на ободке — valo, что по-фински означает свет.
Я взял фонарик. Подергал за ремешки, поднес к носу резиновую прокладку и, не сдержавшись, поморщился.
— Точно финская? Воняет, как от вьетнамского ширпотреба.
— Ща заберу!
— Да понял я… понял.
Пока крепил на голове фонарик, пришла очередь сумки, а точнее любимой Малютиной «бананки». Он в ней всякую мелочь хранил, вроде леденцов, жвачки или монет. А однажды в жару додумался сливочное масло засунуть. С тех пор на ярко-желтой поверхности ткани темнело пятно.
Пока Малюта возился с застежками и регулировал длину ремешков, Тоша продолжал инструктировать:
— Сюда положишь сигары. Аккуратно клади — вдоль, а не поперек. Не мни, не шурши и помни про целостность оболочки, иначе самим скурить придется… Когда сумку грузом набьешь, за спину перетащи, чтобы на животе не телепалось. И вылазь поаккуратнее, старайся «бананкой» об края не цеплять. Сам понимать должен, товар хрупкий.
Когда с приготовлениями было покончено, мы вновь отодвинули штакетню, и уселись по разные стороны от дыры: я справа, Тоша слева, а Малюта по центру. Один Гамахен остался на лавочке с мертвенно-бледным лицом. Эка бедолагу скрутило… И зачем только с собой взяли? От него же толку, как от козла молока. А если шухер начнется, он и вовсе станет помехой. Тащи тогда за собой — на смерть испуганного.
Мы наблюдали за улицей добрых десять минут: ни патрулей, ни случайных прохожих. Калюжка погрузилась в сладкий сон, и только собаки привычно брехали вдалеке, да пустой товарняк прогрохотал над степью.
— Предлагаю дождаться трех ночи, — предложил Тоша и тут же счел за нужное пояснить, — в народе говорят, это самое фартовое время для кражи.
— И сколько нам еще ждать?
Парень сощурился, пытаясь разглядеть стрелки. Завертел кистью и так и этак, и даже пару раз встряхнул, словно надеялся, что это поможет сделать циферблат ярче. Пришлось щелкнуть фонариком. Часы у Тоши были механические. Такие на центральном рынке на развес продают — натуральным образом, храня в полиэтиленовых пакетах. Захотел приобрести — опускай руку и загребай. А лучше не заморачивайся и бери первые попавшиеся, ибо говно оно и есть говно, сколько бы сортов не предложили.
— Осталось полчаса, — наконец произнес Тоша.
— Не-е, вы как хотите, а я столько не выдержу.
— Мандражируешь? — пробасил понимающий Малюта.
— Не то чтобы сильно… Но ещё минут десять и точно буду как он, — я кивнул в сторону застывшего Гамахена.
— Тогда работаем, — Тоша высунул бритую голову наружу и еще раз оглядел пустынную улицу. — Вроде никого… План действий помнишь?
— Залезаю в гараж через духовое отверстие, нахожу коробку с сигарами, перекладываю содержимое в сумку.
— Вдоль, а не поперек, — напоминает Тоша.
И я послушно повторяю:
— Перекладываю вдоль, а не поперек. Перекидываю сумку за спину, чтобы не помять содержимое и возвращаюсь тем же путем.
— Какой сигнал подадим в случае шухера? — не успокаивается Тоша.
— Свист. Один длинный — внимание, два коротких — бросать всё и бежать.
— Зачем бросать? — удивился Малюта.
— А затем, — возмутился я такой непонятливости, — с краденым на руках больше дадут.
— Подумаешь, пару сигар… Тебе и так срок впаяют за незаконное проникновение.
Сидевший до того безмолвно Гамахен, зашелся в нервном смехе — неожиданном, и потому особенно жутком.
— Тихо, — прицыкнул на него Тоша и тут же переключился на здоровяка, — а ты думай тупой башкой, чего городишь!
— Чё сразу башкой? — обиженно засопел Малюта.
— А ни чё! Пацану через пару минут на дело идти, а у нас один истерит, другой про сроки базарит. Короче, Чижик, не слушай никого. Молись всем богам, в кого веришь и помни — ежели что случится, в беде не оставим.
Не оставят они, как же… А кто на выручку бросится? Медлительный и туго соображающий Малюта? Или дергающийся, весь на нервах Тоша, которому щелкни под ухом — первым в кусты побежит. А может утративший всякую связь с реальностью Гамаш? Нельзя на других рассчитывать — всё сам… только сам. Ну и Дева Мария заступница.
Попытался прочесть молитву, но язык словно к горлу присох. Нельзя просить небесные силы о покровительстве в подобных делах. Нехорошие они — грязные. Тут или раньше нужно было отказываться или разума просить, чтобы даже мысли не возникло на счет воровства. А теперь чего уж, коли взялся…
Высунув голову, огляделся. Цепочка фонарей убегала вдаль — туда, где виднелся шлагбаум и должна была стоять будка охранников. Из-за зарослей последнюю было не разглядеть. Наружу торчала лишь верхняя часть крыши с массивными катушками динамиков.
Свет в окнах соседних домов был погашен, на дворе середина ночи. Вот только темнее от этого не становилось. Любили местные жители иллюминацию: украшали фасады гирляндами, вывешивали фонарики на забор. Совсем они здесь не пуганные. У нас бы давно сперли, вместе со штакетником.
Вдох и выдох… прости дурака, Пресвятая Богородица — заступись, не оставь… И снова вдох и выдох… Набравшись решимости, я выскользнул из дыры и на всех порах понесся в сторону гаража. Подлетел к серой стене — прижался спиной, переводя сбитое дыхание. Вновь огляделся — никого, если не считать жужжащего над ухом комара.
Теперь окно, где окно… Задрав голову, обнаружил искомое отверстие. Высоковато то находилось, почитай два моих роста. Ну да Лешка Чижов не такие преграды преодолевал. Тут главное хорошенечко разбежаться, подпрыгнуть и… мои ладони зацепились за кромку.
Дальше начиналось самое сложное. Кто подтягивался на одних пальцах, тот знает, насколько это тяжело. Особенно когда приходится держаться не за металлическую планку турникета, а за голый бетон.
Ноги мои заработали — задергались, оставляя следы. Под подошвами зашуршала осыпаемая наземь штукатурка. Последний рывок и я буквально ввинчиваюсь в узкое отверстие. Оказываюсь лежащим не на животе, как изначально планировалось, а на боку. Ну да это мелочи…
Продолжаю болтаться червем в дырке. Нижняя часть туловища все еще на улице, а верхняя уже внутри. Ноздри щекочет привычный аромат бензина. Страха нет, он остался где-то там, далеко позади. Внутри лишь кипящий азарт. Но даже так не спешу прыгать вниз в темную неизвестность. Щелкаю прикрепленным ко лбу фонариком, и полоска света ложится на пол. Никаких тебе капканов и прочих ловушек, лишь серый бетон.
Луч фонаря скользит, поднимается выше, выхватывая из темноты полки стеллажей. Как обычно, те завалены всяким барахлом, вроде мотка проводов, резиновых обрезков, тюбиков с неизвестным содержимым и о чудо — коробкой сигар. Она лежала поверх остального мусора, еще и столь яркой расцветки, что труднее было не заметить.
Обуреваемый эмоциями, я спрыгнул вниз. Едва не споткнулся об громыхнувшую на полу цепь, непонятно по каким причинам здесь оказавшуюся. Подбежал к стеллажу и схватился за пластиковую коробку. Все как пацаны и говорили: золотистый герб на фоне алого цвета с размашистой подписью Дон Карлос. Неужели оно самое? Не веря собственной удачи, схватился дрожащими руками за крышку и открыл. Двенадцать темных сигар лежали рядком. Забавно, сколь сильно они напоминали копченые колбаски, подающиеся к пиву. Вот только запах был не мясной, а горько-сладкий, похожий на ореховое печенье.
Недолго думая, я открыл сумку и принялся запихивать в неё сигары.
«Вдоль, а не поперек», — всплыл из глубин подсознания Тошин голос. И чего переживал, спрашивается? Это же не рюкзак какой, а узкая «бананка», в которую при всем желании поперек запихнуть не получится. Если только не сломать сигару напополам.
Понятно, что делать этого я не стал. Бросил поверх последнюю «колбаску» и закрыл изрядно раздувшуюся сумку. Хотел было выдохнуть, но тут лязгнула цепь — та самая, об которую едва не споткнулся. Опустил голову и посмотрел под ноги — вроде лежит спокойно. Но что-то же её зацепило? Неужели померещилось… И тут цепь звякнула снова, а следом раздался тревожащий душу глухой рык, словно старый зверь пробудился от спячки.
Звенья побежали, заструились серебристой змеей по бетонному полу в сторону противоположного угла. Луч фонарика выхватил картонную коробку, а рядом с ней огроменного пса, скалящего острые зубы.
«Мамочки», — пискнул внутри испуганный голос. Сам я при всем желании не смог бы издать и звука.
Вот и всё… вот и приплыли…