Никогда не понимал всей этой восторженности вокруг высокой кухни. Когда тебе в тарелке приносят с гулькин хрен, да еще и с таким важным видом, будто это не еда, а чудо великое.
Открывают металлическую крышку, а там… Нет, не обжаренное куриное бедрышко с исходящей паром картошкой, и не кусок семги с нарезанным дольками репчатым луком. Там… как бы это сказать помягче.
Сначала я потыкал вилкой в подозрительный комок слизи, потом отломил кусочек и поднес к носу. А запах ничего так — аппетитный, и на вкус гораздо лучше, чем выглядит. Я в пару приемов осилил съестное и воззрился на своего собеседника.
Аполлинарий Андреевич устроил целое представление из, казалось бы, обычной трапезы. Не понимаю, чего медлить, когда заказанное блюдо — вот оно, лежит прямо на твоей тарелке. Хватай ложку побольше, да ешь. Но нет, нужно с видом кулинарного знатока присмотреться, примериться, словно выбирая с какого бока половчее будет ухватить. И только после этого взяться за ножик.
Настрогал Аполлинарий Андреевич паштету на множество долек. Настолько ровных, что хоть линейкой замеряй. После подцепил и обмакнул в вазочку с кисло-сладким соусом. Покрутил вилкой, наблюдая за тем, как вязкая патока обволакивает кусочек французского деликатесу. И только после этого поднес ко рту — аккурат, не уронив ни капли. Тонкие усики доктора дернулись в предвкушении, а сам он зажмурившись, словно разморенный кот под лучами летнего солнца, отправил в рот угощение.
А говорят, что бедные мало едят. Вона в богатых ресторанах тоже не шибко шикуют. Основного блюда принесли — жалко смотреть, словно повар самолично высморкался по центру тарелки. Бросил пару веточек базилика, и отчего-то поперчил пустой край посуды. Зато бородинского хлебу нарезал целую корзинку. Его и доедал вприхлебку со сладким чаем, а после принялся глазеть по сторонам.
Да — красиво, да — вычурно, с положенными дорогому заведению атрибутами, вроде позолоты и зеркал. Кого другого королевский антураж мог впечатлить, но мне не понравилось. Уж лучше в столовой при автомастерской перекусить чем в этом «лечабичу»… И дело тут вовсе не в маленьких порциях не пойми чего, которое еще сообразить нужно, как правильно употребить.
Народная мудрость гласила: каждый телок, знай свой хлевок! Не предназначено было это заведение для голодранцев из трущоб. Даже купленная на прошлой неделе обновка в виде вьетнамской рубашки не могла исправить ситуации. Алексей Чижов выглядел как шпана, вел себя как шпана… да, собственно, ею и являлся. Кривые взгляды остальных посетителей сей факт только подтверждали.
Удивительно, что швейцар на входе пропустил. Может причиной всему был мой сопровождающий? Аполлинария Андреевича здесь не просто знали — его уважали: интересовались здоровьем, по-особенному гнули спину. А в самом конце официант принес десерту за счет заведения с наилучшими пожеланиями от шеф-повара.
— Угощайся, — Аполлинарий Андреевич кивнул на тарелку с пирожными.
— Их тут два, — заметил я, а сам почувствовал бурление в желудке. Уж больно вкусно они выглядели, облитые шоколадом с красными лепестками маслянистых цветков и мармеладкой по центру.
— Мне доктор запретил много сладкого, поэтому кушай на здоровье, не стесняйся.
— Доктор? — удивился я. — А разве вы сами не…
— Врачи разными бывают, — с охотой принялся пояснять Аполлинарий Андреевич. — Я, к примеру хирург, а есть еще урологи, онкологи, стоматологи — сотни специальностей. И каждый разбирается в своей сфере.
— А вы колики сможете вылечить?
— Колики — это симптоматика, а не болезнь. Прежде всего необходимо поставить правильный диагноз и только потом назначить курс лечения: при гастрите — один, при язве другой, при наличии инфекции или паразитов — третий, — Аполлинарий Андреевич взял небольшую паузу. Допил остатки чаю, промокнул губы салфеткой, после чего неторопливо продолжил: — говорить о медицине можно бесконечно. Это благодатная почва, в особенности для людей, перешагнувших порог сорокалетия. Но вы же не из таких будете, Алексей?
— Живот иногда прихватывает, — признался я.
— Подозреваю, что в вашем случае причина кроется в неправильном питании или некачественных продуктах. Довелось на днях понаблюдать за условиями торговли на местном рынке: жара, повсюду ползающие мухи и продавцы, одной рукой отсчитывающие монеты, а другой достающие пирожки. Это же полная антисанитария… настоящий кошмар.
Аполлинарий Андреевич не на шутку завелся. Видать насущной тема для него оказалась, раз прибавил в громкости, заодно позволил себе рукою махнуть, словно какой-нибудь грузчик. Любят взрослые пошуметь на интересные им темы. Впрочем, мой собеседник быстро успокоился. Оборвал монолог на середине фразы и совершенно будничным тоном произнес:
— Полагаю, проблемы санитарии в Красильницком вас не сильно заботят? Что ж, тогда предлагаю вернуться к основной теме нашего разговора. Как на счет обучения в академии для одаренных? Еще не передумали, мой юный друг?
Глядит, а у самого в глазах хитринки бегают. Ох и непростой этот дядька — доктор. А может он и не доктор вовсе? Может это прозвище за любовь к расчленёнке и кровавым пыткам? Разве станет нормальный врач, по долгу службы обязанный спасать человеческие жизни, якшаться с социалистами? Ведь каждому известно об их методах. Надо чиновника взорвать и взорвут, нисколько не заботясь о случайных прохожих. Надо посыльного запытать — запытают, вырвав ногти и зубы. Любят на каждом углу кричать про кровавый царский режим, а сами-то они кто? Как есть убивцы.
Пауза затягивалась, и Аполлинарий Андреевич решил напомнить о себе:
— Так что скажете, Алексей?
Не хотелось иметь дел с социалистами, пускай и такими благообразными, как сидящий напротив собеседник. В особенности с такими как он, и маячившим за его спиной князем царских кровей. Товарищ Ортега… я много думал после того случая в «Трех медведях», может ли он быть родственником нынешнего императора или Аполлинарий Андреевич попросту оговорился, упомянув про его высочество. Что столь важная птица забыла здесь? Алтополис город знаковый в Российской империи, спору нет, но даже ему было далеко до столичного блеска Москвы и Петербурга. Никогда ему не приобрести размаха, свойственного высшему обществу Северной Пальмиры. Да и какое здесь общество, если задуматься? Кто в здравом уме решиться жить посреди степи? Одним лишь славен Алтополис — бесовскими искушениями. Игорные заведения с барами и казино, бордели и курильни, мюзиклы и скандальные театральные постановки — все что было негоже там, у нас дозволялось. Вот и приезжала столичная богема спускать пар. Но именно что периодически, на большее их ни хватало. Известный поэт Зураб Ворошилов даже стихи написал по данному поводу: «и нет на свете ничего тоскливей, чем град высокий посреди степей». Там было что-то еще про щемящее чувство в груди, когда проигравшийся в пух и прах драматург пустился в пешее путешествие. Добрел до окраины, но увидел лишь свет луны, озаряющей бескрайнее мертвое пространство. А чего еще он ожидал — степь же кругом! Летом прекрасная и цветущая, и уныло-тоскливая в сезон дождей.
Резкий звук вывел меня из задумчивости. Уставший от ожидания Аполлинарий Андреевич постучал ложечкой по краю блюдца.
— Ну-с, так что скажете по поводу интереса к обучению? Имеется еще таковой?
— Да… но вы же знаете про обстоятельства.
— Разумеется, — улыбнулся доктор, — я не настолько стар, чтобы не помнить детали состоявшегося разговора. У вас отсутствуют необходимые маркеры, а значит нет законных оснований для поступления. Повторюсь — законных. Как говорится в народе, было бы желание.
— Вы предлагаете ПОДЛОГ?!
— Потише, мой друг… прошу вас, потише. Не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Вот, выпейте лучше чаю.
Чаю не хотелось, но я все же допил остатки вместе с плавающим на поверхности мусором. Вытер тыльной стороной ладони губы, после чего спросил:
— Вы же сами говорили про невозможность попасть в Академию? Про анализы, которые берут постоянно.
— Говорил, — признал доктор, — но мы нашли способ обойти систему контроля. О деталях позвольте умолчать. Уж слишком важные господа задействованы в схеме. Все что требуется от вас, мой юный друг — дать согласие.
— И?
— Что и? — удивился собеседник.
— Согласие и что-то ещё очень важное.
Аполлинарий Андреевич открыл было рот, но я тут же его перебил:
— Вот только не начинайте вешать лапшу про благодарность за спасение жизни. Я хоть и мал ростом, но в подобную чепуху не верю.
— Жизнь товарища Ортеги дорогого стоит.
— Не дороже денег, — возразил я. — Не станет его высочество заморачиваться из-за какого-то там бродяжки. Монет отсыпать — пожалуйста, а лезть в мутную схему с поступлением в учебное заведение, курируемое самим Императором — не верю!
— М-да, чудны дела твои…, - доктор постучал пальцами по столешнице. — У меня сын твоего возраста — редкостный проказник растет. До сих пор верит, что подарки под ёлку Святой Николай кладет. В волшебников верит, в сказки, в доброе сердце… А ты получается нет?
— Почему же, в добро верю, но только когда оно обоснованно. Ни один человек не станет во вред себе действовать, если только не полный кретин или не имеет далеко идущих планов. Они же у вас есть, я прав?
Аполлинарий Андреевич усмехнулся в тонкие усики. Покачал головой, но все же вынужден был признать.
— Ну хорошо… нам нужна некоего рода информация о царящих внутри порядках. О тех системах и методиках, что используются кураторами для раскрытия потенциала таланта. Если вкратце, нам нужен свой человек внутри академии.
— Стукачок, — конкретизировал я.
— Что за жаргонизмы, юноша, — тут же поморщился доктор. — Мы не оправляем вас в тюрьму, и не предлагаем закладывать коллег по учебе. Нас интересует исключительно методологическая часть вопроса.
— И даже взрывать ничего не придется? — не смог удержаться я.
— Кто мы по-вашему — звери? Пьем кровь безвинных младенцев и устраиваем шабаш в вальпургиеву ночь? Алексей, прошу, не разочаровывайте старика. Я только начал считать вас за человека разумного, с которым можно иметь дело.
— Но вы же социалист?
— И что? Что это значит? Вы хоть раз потрудились прочитать наши книги, изучить программу или беретесь судить со слов других? Налепили на человека ярлык и жизнь сразу стала простой и понятной, так получается? С ваших слов выходит, что так. А если человек говно, но при этом рядится в благообразные одежды, с ним как быть? Как быть с махровым монархистом господином Радулевичем? Слыхали о его недавнем предложении выселить всех неимущих за Уральский хребет? Дескать слишком много попрошаек развелось на столичных улицах. Так пускай на деле доказывают свою состоятельность Государю и Отечеству, осваивая безлюдные просторы на востоке страны. Сумеют выжить в сибирских лесах — честь им хвала, а нет — значит туда и дорога. Ибо нечего биомусор плодить, только и склонный, что к грабежам и насилию. Он даже наглядную статистику привел, открыв доселе неизвестную истину. Оказывается большинство преступлений в столице совершается гражданами неблагополучными, находящимися за чертой бедности. Ко всему прочему еще и плодящимися, как тараканы. Не проще ли будет сгрести всех в одну кучу и увезти железнодорожными составами на восток, — Аполлинарий Андреевич умолк, но не для того, чтобы получить ответ на заданные вопросы. Уж слишком их много прозвучало и все из числа риторических. Взял чашку с недопитым чаем, и смочив горло парой глотков, продолжил: — господин Радулевич выступил с докладом на прошлой неделе… не где-нибудь на улице — на пленарном заседании Государственной Думы. И что думаете, его кто-нибудь осудил? Подверг, как водится за подобные мысли, остракизму и гонениям? О нет, господа депутаты лишь покачали головами: «Михаил Иванович, он же не социалист какой, он же за Царя-Батюшку. Да, склонный к радикальным решениям, но с правильным ярлычком». Представляете, ему все простили… Простили то, что многомиллионную часть сограждан назвал ненужным быдлом, требующим немедленной выселки в Сибирь. Представляете? А я вот не могу… Наше государство уродливо по природе своей: законы, порядки, обычаи… в конце концов само общество, разделенное на две неравные части: господ и тех, кому не повезло родиться. Да что далеко за примером ходить, оглянитесь вокруг? Что есть Красильницкое, как не гетто. Вы даже в Алтополис не сможете выбраться без специального разрешения. На юг в степь — пожалуйста, а на север в город только по спецпропускам. От вас бы давно избавились, вот только кто тогда будет работать на фабриках Волобуйского или на заводах Никитина? Может лет через двадцать-тридцать, когда производственную линию удастся полностью автоматизировать. И пойдут тогда железнодорожные составы, забитые под завязку безвольным человеческим скотом далеко на Восток. Покорять бескрайние сибирские просторы, как и мечтал господин Радулевич.
Сидящий напротив собеседник не сказал ничего нового. Про роботов, способных заменить человека давно речи ведутся — почитай, полвека. Только воз и нынче там. Не станет господин Волобуйский тратиться на переоборудование, ежели по итогу человеческая сила выйдет дешевле. Пугалки это от социалистов, чтобы народ на свою сторону переманить. Использовать для своих целей, а когда до власти дорвутся, накинут на шею новое ярмо. И еще неизвестно, какое тяжелее окажется.
— Даю слово, что убивать никого не потребуется, — наконец произнес Аполлинарий Андреевич, — нам нужна только информация.
Мне почему-то вспомнился прошлогодний разговор с Малагой. Тот тоже сидел напротив, пил чай и вербовал. Только делал это куда мастерски, используя аналогии с храбрым разведчиком Одзаки, в которого мелюзга до сих пор на улицах играет. Плохо доктор знал пацанское сердце, это сразу видать. Про политику вещает, на которую мне плевать с высокой колокольни: и на монархистов, и на социалистов, и на эсеров — все они одним говном мазаны.
Нужно было отказываться, но я продолжал медлить. Смотрел в пустую чашку с прилипшими к стенке чаинками и видел витрины красивых магазинов, видел модный спорткар припаркованный возле небоскреба, и пушистые облака, проплывающие под окнами апартаментов — моих личных, и машины моей. Блин, почему в сказках все так легко и просто? В историях, где есть бес со своим коварным предложение, от которого следует отказаться, если только не хочешь попасть впросак. Почему в реальности все иначе? Почему так сложно сказать нет? Неужели в очаровании доктора дело? Нет, совсем нет… Просто в глубине души понимал, что другого такого шанса вырваться из трущоб может больше не представиться — никогда. И вот это никогда пугало пуще всяких демонов.
— У меня есть время подумать?
— Разумеется, мы не торопим с ответом, — кивнул Аполлинарий Андреевич. — Нам самим нужно решить часть вопросов, прежде чем приступить к реализации плана. Времени тебе до декабря.
— А дальше?
— А дальше начнем заниматься подготовкой документов. Ты же не думаешь, что поступление в императорскую академию, это легко и просто? Да и базовые знания необходимо подтянуть. Ты грамоте обучен?
— А то, — не без гордости заметил я, — читать и писать умею: печатными и прописью. Таблицу умножения знаю, и цифири столбиком делить могу.
— Хорошо, — кивнул доктор, — часть проблем это снимает, но все же без занятий с репетитором не обойтись. Знать одну цифирь для академии мало, юный возраст опять же. Сколько тебе полных лет?
Интерес Аполлинария Андреевича не был из числа праздных. Раньше в Академию брали всех подряд, лишь бы имелись в крови нужные маркеры. Но после нескольких случаев со смертельным исходом и последовавшей за этим шумихой в прессе, министерство по образованию было вынуждено вести возрастной ценз. Теперь детей младше пятнадцати лет в учебное заведения не принимали.
— Осенью четырнадцать будет.
— Надо же, — удивился доктор, — а выглядишь моложе.
И этот туда же. Малага сомневался в моем возрасте, Лука Лукич, дядька Степан из автомастерской, теперь вот Аполлинарий Андреевич взялся. Уж год-то своего дня рождения я знал. Жаль только, официальные документы остались лежать в старом доме. Не догадался прихватить их, когда сбежал на улицу. Теперь уж поздно… Новая хозяйка наверняка выкинула свидетельство на помойку, вместе с другими вещами, оставшимися после стариков.
— Говорю же, четырнадцать будет!
— Ну значит четырнадцать, — не стал спорить доктор. — Теперь осталось обсудить последний вопрос: как с тобой связаться?
— Не надо со мною связываться. Я сам наберу, когда решение приму. Вы только номер оставьте.
Я думал Аполлинарий Андреевич станет спорить, но доктор молча откинул полу пиджака. Извлек из внутреннего кармана визитку и протянул мне.
— Номер моего персонального приемника, — пояснил он, — звони в любое время.
Я покрутил в руках карточку — красивую, с золотым оттиском.
— Знаешь, как пользоваться?
Я честно признался, что нет.
— На самом деле это просто. Приемник — нечто среднее между телефоном и телеграфом. Набираешь указанный номер и оставляешь послание для абонента. Пять цифр в верху видишь — это мой персональный код. Называешь его диспетчеру, а дальше диктуешь текст сообщения. Минута, и я получаю электронную телеграмму, где бы не находился. Очень удобная штука.
— Как компактные телефоны?
Доктор рассмеялся:
— О, разница огромна. В столице новые технологии давно пришли на смену приемникам, а у нас — увы, качество связи не позволяет: то ловит, то не ловит, то сообщения с опозданием в полчаса приходят. Для офисных клерков может и невелика проблема, а для нас — врачей, пять минут промедления смерти подобны. Точнее, для наших пациентов.
Я засунул визитку в карман, где уже хранилась горсть слежавшихся леденцов, после уставился на доктора.
— У меня все, — сообщил тот.
Ну ежели все… Я принялся слезать со стула, задвинутого под самую столешницу. Едва не сдернул скатерть, бывшую в заведении до самого низа. И не жалко им, этакой тканью полы подметать.
Пока шагал к выходу — ждал, что меня остановят. Что Аполлинарий Андреевич начнет убалтывать, еще и денег на прощанье всучит, чтобы лучше думалось. Но нет, уговаривать меня не собирались. Вышел я на улицу совершенно свободным, не связанным никакими обязательствами.
Выданную доктором визитку я на всякий случай припрятал. Имелись у меня тайники, как и у любого нормального пацана с поселка. Целых пять штук, разбросанных по разным местам. Раньше в них хранилась всякая ерунда вроде цветных стеклышек и оберток от конфет, но со временем их содержимое кардинально изменилось. К примеру, в секрете у Южных ворот лежала настоящая чешская крона, неведомо каким образом занесенная в наш поселок. Я её выменял у местного дурочка Жужи на пару клубничных жвачек. Монета старая, выпущенная ещё в начале века, может и удастся коллекционерам за хорошую цену продать. Имелись и три пистолетных патрона, найденных прошлой весной на заброшенке. Торговцы ими вряд ли заинтересуются, а вот среди пацанов «маслята» считались ценной валютой. Настоящие, боевые… Очень хотелось услышать, как они в костре бабахнут. Может так и сделаю, ежели не найду на что сменять.
В другом секрете, что располагался на крыше пекарни, была заныкана деревянная шкатулка. Место теплое и сухое — самое то для хранения бумаг. Удостоверившись в отсутствии слежки, я вихрем поднялся наверх. Дополз до трубы и отогнув край металлической планки, называемой у печников фартуком, извлек шкатулку. Помимо дешевых запонок внутри хранилась колода с изображением обнаженных девиц. Увы, часть карт отсутствовала, поэтому сыграть ими в шута не получится. А вот толкнуть падкому до женских прелестей Тоше — вполне.
Открыв крышку, пробежался взглядом по имеющемуся в наличии — ничего не пропало? Вроде все на месте: и запонки, и карты, и запасная резинка для рогатки. Положив визитку, я спрятал шкатулку обратно. Оперся спиною о шершавую поверхность трубы и прикрыл глаза. Заполонившая мысли суета мигом улетучилась.
Хорошо было на крыше — свежо. Легкий ветерок задувал с южных просторов, норовя похолодить вспотевшую шею. Вот так бы сидеть, да слушать вечный гомон трущоб. Вдыхать разлившийся по воздуху запах степных трав и аромат выпечки, доносившийся снизу. Надо будет не забыть заскочить в пекарню, прикупить макового рулету. У пацанов как раз смена на заправке заканчивалась. Гамахен обещался принести грушевого лимонаду, оставшегося после семейного торжества, а у Малюты в заначке имелась сгущенка одной известной московской фабрики.
Протираешь крышку, пробиваешь гвоздем две дырки: одну для пития, а через другую, чтобы воздух выходил. Прикрываешь глаза, и начинаешь потягивать вкусную до невозможности белую патоку. Медленно и со смаком… Разве может быть что-то лучше?
Дела в пекарне шли не важно. Лежащий на полках товар не отличался привычным разнообразием, да и сам хозяин порядком осунулся. Оно и понятно, тяжело в одиночку тащить дело. Когда жена — сварливая старуха, а единственный сын вместо того, чтобы помогать, пьет горькую. Официальный повод забухать у парня имелся — несчастная любовь. Расстроилась свадьба Севастьяна и первой красавицы Калюжки — Таисии Парфирьевой. Добилась своего мамаша, уберегла любимого сыночку от гулящей девки. Хотя на счет последнего имелись сомнения. Родительница — та да, с половиной улицы переспала, прежде чем выскочить замуж, а вот дочка в порочащих связях замечена не была. Наоборот, вела жизнь тихую и скромную, как и положено благонравной девице. Только когда это слухам мешало?
Разбежалась влюбленная парочка. И что самое печальное, никому от случившегося легче не стало: ни Севастьяну, погрузившемуся с головой на дно бутылки, ни мамаше его, ни Таисье. Поселковая красавица в одиночестве томилась не долго. Связалась с клерком из города: на редкость невзрачным, поросшим жирком, да еще и старше её лет на десять. Сразу стало понятно, что не в любви дело. Будто назло она поступила окружающим. Дескать, распускали про меня слухи, что ради денег под любого лягу, так нате вам — подавитесь.
Жалко было девчонку, уж больно красивая. И дурака Севастьяна тоже жалко. Но жальче всего в сложившейся ситуации было пекаря. Нормальный он мужик — работяга, с раннего утра на ногах. И выпечка у него получалась пышной и вкусной — такой, что во всем поселке не сыскать. И все было бы хорошо, но досталась ему в жены своенравная особа. Я когда на крыше жил, с ума сходил от её противного голоса, а она все пилит и пилит — ей-ей, пила двуручная. И то ей не то, и это не эдак.
Я когда рулет покупал, она аж специально из соседней комнаты вышла. Зная мужнину доброту проследить, чтобы он чего лишнего в пакет не положил. Так и стояла до самого конца, в спину смотрела, пока я из пекарни не вышел. Ух, змеюка!
Всю дорогу только о ней и думал — злился, вспоминая гаденькое выражение лица: сморщенное, словно у запечённого яблока. Пинал по пути пустые банки, камешки, а один раз запустил осколком кирпича в копошащийся клубок крыс. Ох и злился… и только когда показалась заброшенная голубятня, малясь попустило.
Находилась та на самой окраине поселка, среди полуразрушенных гаражей. Местные свозили сюда ненужный хлам и здесь же шныряли мутные типы в поисках поживы. Хватало наркоманов, нищих, алкашей и прочих опустившихся личностей. Я бы сроду сюда не сунулся, если бы не пацаны. Им отчего-то в голубятне нравилось, особенно на втором этаже, откуда открывался вид на степь.
Пацаны даже одну стенку разобрали, организовав подобие балкончика. Вычистили всю грязь, убрали мусор и осколки разбитого стекла. Малюта притащил со свалки мебель, прибил отломанную спинку, и получился диван: мягкий и удобный. Мы любили на нем сидеть, болтая о пустяках и наблюдая за тем, как солнце медленно опускалось за горизонт. Как волнуется ковыль, ходит волнами бескрайнего моря, наполненного стрекотом кузнечиков. Как наливается алым цветом полоска закатного неба и над головой появляется россыпь первых звезд. В такие моменты ни о чем особо не думалось. Просто хорошо было от осознания того, что ты есть: сытый и довольный. Что рядом сидят пацаны, спорят, ругаются, а порою несут чепуху. Хрустят сухариками и потягивают из бутылки ситро, или сгущенку, или подкисленную лимоном воду. Иногда это было пиво. Но мне алкоголь пацаны не давали. Говорили, мал еще — не вырасту, если буду бухать, а я и не больно-то просил. Так, попробовал пару раз — редкая гадость, оставляющая во рту неприятное послевкусие. Не понимаю, и чего они в нем нашли?
Голубятня стояла чуть в отдалении от первой линии гаражей, настолько поросшая кустами и деревьями, что только крыша торчала наружу. По ней и нашел. Свернул на узкую тропинку, и отмахиваясь от приставучих комаров, побрел к возвышающемуся впереди строению.
Странно, дверь оказалась открыта… Обыкновенно, пацаны закрывали её на щеколду. Не то чтобы это имело хоть какой-нибудь смысл. Окромя полуразвалившегося дивана внутри красть было нечего. Может случайно забрел бухарик или Тоша… Точно, Тоша! Помнится, он планировал свинтить с работы пораньше. Заскочить к Тоньке-морковке в гости, и уговорить последнюю пойти на свиданку. А что — спальное место наверху имеется, опять же вид со второго этажа открывается замечательный. И людей поблизости нет. Будешь стонать, никто не услышит, окромя ошивающейся поблизости стаи бродячих собак.
А что, если они уже того — начали? И тут я такой врываюсь, хлопаю в ладоши — вот смеха-то будет: смотреть, как визжит переполошенная Тонька и как прыгающий кузнечиком Тоша спешно натягивает штаны.
Полный веселого предвкушения, я толкнул дверь и только что успел — жалобно пискнуть. Чужая рука втащила меня внутрь, схватила за грудки, припечатав к стене с такой силой, что труха посыпалась с потолка. Из темноты на меня уставились сверкивающие белками глаза.
— Кто таков?
— Иван Махров.
Зря я начал паясничать. Одно дело перешучиваться с бабками на рынке, и совсем другое — с незнакомым мужиком. Чужие пальцы еще сильнее стиснули горло. Приподняли над полом, отчего ноги мои задергались, пытаясь отыскать твердую опору. Но не было её — не нашлось, лишь разрывающая легкие боль и тьма, поглотившая мир вокруг.
Даже не понял, когда меня отпустили. Просто в один момент оказался валяющимся на полу, с хрипом втягивающий в себя воздух. Ногти вцепились в деревянный настил и зашкрябали, словно в этом был некий ускользающий от помутившегося сознания смысл. До чего же хреново… Дышать, дышать пока имеется такая возможность. Как можно больше дышать.
— Очухался, мелкий паршивец?
Все та же рука оторвала моё тело от пола, но против ожидания душить не стала, а лишь помогла прислониться к стене.
— Готов говорить?
— Да.
Неизвестный присел на корточки, так что мне стали видны его руки — крепкие, перевитые нитями черных вен. Я не сразу сообразил, что это была татуировка. Она ползла колючей лозой по плечам, доходила до самой шеи и скрывалась под воротом майки. Стригун значит… Липкий страх проник внутрь с очередной порцией воздуха, и принялся распространятся по организму, как ржа по спелому колосу: пожирая… лишая воли. Это тебе не казачки малажские, и даже не социалисты, чаем с печеньем не напоят. И хорошо, если живым дадут уйти, а не придушат прямо здесь в голубятне.
— Как зовут? — задал он первый вопрос.
— Чижик я… Лешка Чижов.
— На кого работаешь?
— На Лукича.
— На малажских, стало быть, — добавил стригун после короткой паузы.
Глупо было отрицать очевидное, поэтому я закивал головой. Сидящему напротив бандиту это не понравилось. Он размахнулся и влепил мне пощечину. Не ударил, а именно что хлестнул, словно девку какую.
— Никаких кивков и обезьяньих ужимок. Я спрашиваю — ты отвечаешь, усёк?
— Да.
— Не слышу?
— Да, — прохрипел я что было мочи.
Рука Стригуна снова потянулась ко мне, но против ожидания бить не стала, а лишь похлопала по плечу.
— А ты молодец, быстро смекаешь. Будешь меня слушаться, останешься цел… А теперь говори, какие дела с Лукичем?
— Да какие там дела — так, мелочи. Я ему по хозяйству помогаю, а он меня за это жильем обеспечивает и кормежкой.
— Только по хозяйству? — не поверил стригун
— Ну еще по рынку бегаю, слухи собираю всякие разные.
— Стучишь, стало быть?
Прозвучало обидно, тем более что не стукач я, а информатор — глаза и уши малажских казачков. Это на Центровой нашего брата не жалуют, а в Фавелах наоборот — уважают. В ихнем районе целая сеть выстроена из живых камер. Жандармские броневики еще только пылят по дальней улице, а генералы уже в курсе готовящейся облавы. А все благодаря острым глазам «хальконов» — соколов, стало быть, на русский манер. Бразилы уважали подобного рода профессию и только наши вечно путали, называя обидным словом стукач.
— Я не стучу, а информирую.
— Да? — удивился стрига подобной наглости, — а не всё ли равно? Хрен редьки не слаще.
— Может и не слаще, только разные они.
На потрескавшихся губах бандита заиграло подобие улыбки.
— Нравишься ты мне, паря — наглый, дерзкий, прямо как я в молодости. И откуда такой нарисовался?
— С Центровой.
— О как, местный, стало быть. И как тебе — местному пришло в голову на чужаков работать? Ты же в курсе, кто Центровую держит?
Ни в коем случае нельзя было говорить стриги. Они это прозвище за оскорбление считали, в случае чего могли предъявить, потому и сказал осторожно:
— Артель.
— Верно, артель свободного братства. Вот гляжу я на тебя паря: шустрый, бойкий, знаешь тему и местные расклады. Отчего же к нам не пошёл, а сразу к казачкам направился?
— Не по своей воли.
— Как это? — удивился бандит.
— Так ваши же меня казачкам и отдали. Доставили бандеролью на порог дома самого Малаги.
Выцветшие брови стригуна нахмурились.
— Поясни, — потребовал он.
Пришлось рассказать историю одного незадачливого пацана, угодившего в переплет прошлой зимою. Без особых подробностей, да собеседнику они и не требовались. Он сразу понял, о чем идет речь.
— Так это ты, стало быть, того казачка свинчаткой огрел? Да, навел тогда шороху… Михась ихний — тварь ссученная, приехал весь из себя персик: то вина ему подавай, то шлюху лучшую, аж с самого борделя мадам Камиллы… Совсем дела плохи у Малаги, раз таких гнилых людей в посланники отряжает. Или может неуважение свое хотел показать?
Стрига замолчал, словно ожидая услышать ответ, но я на подобную фигню не повелся. Это только кажется, что он со мной беседы беседует, а на самом деле проверяет — насколько хорошо усвоил урок. Только открою рот и сразу леща схлопочу или того хуже — кулаком промеж глаз, чтобы не лез со своим мнением, когда не спрашивают.
— Чем конкретно занимаешься у Лукича?
— Говорю же, хожу по улицам, собираю слухи. Иногда слежу за точками вроде ресторанов или торговых лавок: какие машины подъезжают, какие уезжают, что за народ толкётся. Недавно в магазин автозапчастей ходил, что на Калюжке открылся, к ценам присматривался. Лукич, он же еще мастерскую держит, потому иногда требует узнавать расценки по поселку.
— Приглядывает, — поправил меня стригун.
Я спорить не стал, приглядывает Лукич за мастерской или держит… В хитросплетениях бандитской иерархии черт ногу сломит, кто кому начальством приходится, и кто главнее. По официальным бумагам дядька Степан директором считался, а Лукич сторожем. Но то по документам, а на деле ни одно серьезное решение без бобыля не принималось. Как что, Степан Никанорович к нему идет, а меня за дверь выставляет, чтобы не подслушивал. Вот и думай, кто из них главнее: тот, кто в кабинете сидит в начальственном кресле или тот, кто каждую ночь обходы совершает с любимым ружьем на плече.
— Значит просто гуляешь и всё?
— Вроде того, — пробормотал я, почуяв скрытый подвох.
И точно — сидящий напротив стригун ухмыльнулся, нехорошо так.
— А чё за документы строчишь по ночам?
— Я?
— Головка от ху… Чё за документы, спрашиваю?
— Лукич иногда приносит стопку счетов. Вот их содержимое и заношу в тетрадь: название деталей в один столбик, цену в другой, количество в третий.
— Сегодня вечером вынесешь из дома — поглядим, что за тетрадка такая.
— Не могу, — возразил я, и тут же затараторил, опасаясь словить очередного леща. — Лукич ночью не спит — с ружьем шлындает: то в мастерскую зайдет, то во дворе затаится, а то обратно в дом — чаи гонять. И нету у него никакого расписания, может за всю ночь ни разу не объявиться, а может дверью хлопать каждые пять минут. Говорю же, непредсказуемый он, поэтому незаметно свинтить не получится.
— А днем?
— А днем он её прячет, куда — не знаю.
— Фуфло гонишь?!
— Дяденька, клянусь чем угодно на свете — не знаю. Лукич тетрадку забирает и уходит в мастерскую. А уж где она там хранится, без понятия: может в сейфе прячет, может еще в каком потайном месте.
— Если прячет, значит что-то важное, — стригун поскреб заросший подбородок.
Я врал… Никуда Лукич эту тетрадь не прятал. Лежала она в верхнем ящике письменного стола. И только когда я заканчивал работу, он забирал её вместе с пачкой счетов. Не потому, что не доверял, а потому что не имел привычки хранить дома важные документы.
— А если я тебе вторую тетрадь подгоню?
— Дяденька, да хоть третью. Я первую едва заполнить успеваю, а если начать переписывать из одной в другую…
— Напрягись.
— Я-то могу, как курица лапой. Вот только Лука Лукич мазни не терпит, требует заполнять всё каллиграфическим подчерком. Да и вы после не разберётесь, где буквы закончились, а где цифры начались. Чистопись спешки не терпит.
— Что за слово такое — «чистопись», — стригун недовольно поморщился. — Ладно, хрен с тобой, через неделю чтобы был на этом месте, ровно в это же самое время.
— Для чего?
— Для разговору́.
Собеседник поднялся, отряхивая пыль с кремовых брюк, в которых, почитай, половина поселка ходила — широченных, подвернутых выше голой лодыжки. Их еще парусиной кликали из-за больших размеров. Неудобные, но что поделать, ежели фасон такой. Раньше в светлых брюках только бразилы щеголяли, а наши смеялись — говорили, что это западло и что не один нормальный пацан к подобному тряпью пальцем не притронется. И вот подишь ты, спустя пару лет перекочевала мода и в наш район. Но только на штаны, цветастые рубашки в Центровой не прижились. Вместо них носили майки-борцовки черной расцветки. Ну и кепарики — незаменимый аксессуар для любого пацана с района.
Стоявший передо мною бандит исключением не был. Поправил клетчатый козырек и предупредив напоследок, чтобы языком не трепал, скрылся за дверью.
Вот же ж гадство! Я от души лупанул кулаком по полу, только легче от этого не стало. И откуда только узнали про Лукича? Какая гнида растрепала, у кого живу и на кого работаю? И ладно бы только это. В самом факте того, что мелкий пацан шестерит на одну из бандитских группировок не было ничего удивительного. Каждый крутится как умеет. Тут другое интересно: откуда стригуну стало известно про тетрадь? Что я помимо шатания по улицам еще и бумаги по мастерской веду? Кто растрепал? Лукичу в том не было никакого смысла, а сам я держал язык за зубами…
«Стоп, а что если…», — я аж замер от внезапно пришедшей в голову мысли. Про тетрадь ничего не говорил — то правда, но ведь жаловался. Пацанам жаловался, что приходилось по вечерам много писать. Мозоли на пальцах демонстрировал. Помнится, Тоша тогда шутил, со Львом Толстым сравнивал, а Гамахен писюном дразнил. Делал это не в шутку, как было принято среди своих — напротив норовил посильнее обидеть. Он вообще был зол на меня в последнее время. Гадил по мелочам, но красную черту никогда не переступал. И вот случилось… Заложил меня стригунам, падла.
Сердце бешено заколотилось в груди, а глаза застила красная пелена. Я плохо помнил, как дождался прихода пацанов. Как накинулся на Гамаша, как огрел того невесть откуда взявшейся палкой. Огрел бы еще сильнее, но Малюта на пару с Тошей оттащили меня. Придавив к сухой земле, принялись поливать водой. Только тогда очухался. Слизнул пару капель и понял, что никакая это не вода, а дюшес — тот самый, что Гамахен обещался принести на посиделки.
— Успокоился? — проухал откуда-то сверху Малюты.
— Ага.
— Ага — успокоился, или ага — я вам ща устрою? Ты, Чижик, конкретизируй ответ, а то по чумазой роже не понятно: остыл ты или продолжишь кидаться на пацанов.
— На пацанов нет, а на гниду пархатую…
— Бесполезно, — вздохнул Малюта и пожаловался рядом стоящему Тоше: — этак я его до осени держать буду.
— Да чего вы с ним вофитесь?! — завопил обиженный Гамахен. — Пинка под фад и всех делов. Этот сопляк в конец обофсел — на своих пфосаться начал.
Всё то время, что пацаны возились со мной, Гамаш сидел в углу и баюкал ушибленную руку. Знатно я по ней палкой приложился, вона какой синяк расцвел — багровый, на пол плеча. И губу разбил. Он теперь ею шамкал, словно древний старик.
— Вафным себя почувствовал — да? Окофлился под нашим крылом.
— Сам ты козел, — не остался в долгу я, — а еще трепло, стукач и гнида позорная!
— Чё вы его флушаете? Чё флушаете! Отпифтить поганца и дело с концом.
Малюта больше переживающий о том, что пришлось вылить бутылку лимонаду — молчал, и тогда роль миротворца взял на себя Тоша. Встал в позе рыночного решалы, заткнув пальцы за пояс, и принялся уговаривать:
— Тише-тише, народ… Я сказал харэ, пацанва — заканчивай собачиться! Рожи друг дружке завсегда начистить успеем. Предлагаю для начала выяснить причину случившегося, — Тоша дождался тишины и продолжил: — ну чё, Чижик, давай — объясняйся.
Я и объяснил по полной программе про недавний визит стригуна и о предмете его особого интереса. Настолько тайного, что лишние люди о нем знать не могли — никто, окромя присутствующей здесь троицы. Да и те могли лишь догадываться о содержимом тетрадки.
— Дела-а, — протянул задумчиво Малюта.
— Дела, — согласился с ним Тоша. — Слышь, Чижик, а чего ты сразу на Гамаша накинулся, а не на меня или вон — Малюту? Мы про твои писательские дела одинаково слышали.
— Слышали может и одинаково, да вот только гнилой среди нас один. Вечно мне пакости устраивал исподтишка или скажешь не так было?
— Да кому ты нахфен фдался! — перешел на крик взвинченный Гамахен. — Больно много о фебе вофомнил, сопляк феленый. Вафным себя почуфтвовал — да, вфослым, после того как стафшаки в свою компанию пфиняли — да?
— Ты, Гамаш, пургу не неси, — неожиданно встал на мою защиту Малюта. — Только у тебя с Чижиком проблемы возникли. А знаешь почему? Потому что говна в тебе много. Сколько раз было говорено: не допекай мелкого, не доведет это до добра — и вот результат. Первым делом на тебя подумал.
— Плефать, — зло процедил тот.
— Я вот ща мелкого отпущу и тогда поглядим, чем плеваться станешь.
— А дафай, — мигом ощерился Гамаш. — Дафно мечтал вфгеть этого пифдюка.
«Эх и скотина! Сдал стригунам, и еще взгреть удумал»? — я задергался, пытаясь высвободится из хватки здоровяка — куда там… Тот только повел плечом и меня вновь придавило к земле.
— Харэ, пацанва, заканчивай… Заканчивай, я сказал! Так мы ни до чего не договоримся, — Тоша захлопал в ладони, пытаясь успокоить всех. И у него получилось. Не то, чтобы у меня не имелось слов… были они — сплошь ругательные, еще и с запасом. Да только сложная вышла задачка с пудовым прессом на груди. Тут не то что говорить, дышать с трудом получалось. Гамахен же оказался слишком занят сплевыванием темных сгустков на пол. Вот требуемая тишина и установилась.
— Начнем с тебя, — палец Тоши ткнул в сторону харкающего кровью Гамаша. — Даешь слово, что не сливал информацию про Чижика на сторону!
— Да пофол он.
— Я еще раз спрашиваю, даешь слово пацана?
Гамахен повертел башкой, пошмыгал носом, и недовольно произнес:
— Даю.
— Теперь касаемо тебя, Чижик.
— Да чё вы его слушаете?! — не выдержал я. — Какое нахрен слово? Ему же соврать ничего не стоит. Ему же это запросто, что два пальца обоссать, а опосля стряхнуть.
— Теперь ты, — сурово повторил Тоша, — точно помнишь, что про тетрадку больше никому не говорил?
— Что я — трепач какой?
— Нам-то вастфепал, — съехидничал Гамахен
— Да потому что думал — свои. А ты, с-сука паршивая зае…, - широкая ладонь Малюты накрыла мой рот и держала до тех пор, пока окончательно не успокоился и не затих.
— Уверен, что кроме нас четверых об этой тетрадке никто не знал? — в очередной раз повторил свой вопрос Тоша.
— Лукич только, но ему какой смысл меня сдавать?
— Ему никакого. Тогда может кто посторонний в дом зашел и увидел, как ты… это самое — пишешь.
— Посторонний? К Лукичу?! Я таких идиотов еще не встречал.
— Почему сразу идиотов? — удивился Тоша.
— Да потому! Жилище Лукича находится на заднем дворе. Его еще свалкой называют из-за количества ржавого металла. Чтобы туда попасть, нужно или через заднюю дверь мастерской пройти, где вечно народ трётся или через высоченный забор сигануть. А потом еще от цепного пса бегать, охраняющего периметр. Короче, случайный человек туда не сунется — это точно, а знающий — тем более. Лукич человек непростой, с ним без особой нужды лучше не связываться.
— Выходит, кроме нас троих про тетрадь никто не знал, — озадаченный Тоша почесал затылок, — хреновый расклад получается.
— Хфеновый, потому что мофгами февелить нужно. То же мне, гениальный фыщик выискался… Вефлок, мать его Холмс, — Гамахен сплюнул очередную порцию крови на дощатый пол. Поморщился и продолжил говорить уже более ясно и отчетливо: — чё на доме зациклились, как бараны? Откуда этот ваш Лукич тетрадь берёт — из мастерской? А сколько внутри народа ошивается? Или он её каждый раз под рубахой прячет вместе со стопкой счетов?
— Про счета откуда знаешь? — опередил меня с вопросом Тоша.
— Не дебил, догадался. Всё Красильницкое на амбарных книгах сидит, припрятанных за прилавком. И эта ваша мастерская на Блинчикова не исключение. Наверняка половина выручки мимо кассы проходит, вот и ведут записи. То же мне, гении предпринимательства… Вместо серого вещества сплошные сухофрукты. Ручка и бумага — это прошлый век. Давно бы вычислительную машину завели и печатали, как все нормальные люди. В электронном виде информацию спрятать куда проще.
— Техника ломается, — возразил Тоша.
— Ага, зато бумага вечная, — тут же отреагировал Гамахен. Попытался ухмыльнуться, но из-за перекосившейся от боли физиономии вышло жалко зрелище, с нервными подергиваниями щеки.
«Какие же вы, бл. ть, недалекие», — читалась фраза в его глазах, — «с кем только дела иметь приходится».
— Думаешь, это мог быть кто-то из мастерской? — предположил Тоша.
— Или мы, или они — другого не дано. Если только мелкий паразит кому другому не проболтался. Да чё за примером далеко ходить — той же шлюхе, которую недавно в парке видели. Как там её зовут — Арина?
Я зарычал от злости — дернулся, но Малюта держал крепко.
— Точно, Арина… Скажи, она у тебя червячка забесплатно сосет или за деньги? Скидку делает как постоянному клиенту или подрабатывает на общественных началах, в качестве оказания помощи неблагополучным слоям населения?
— Я тя ща сам ушатаю, если не заткнёшься, — пообещал Малюта.
Гамаш внял предупреждению: сплюнул очередной сгусток крови и принялся баюкать ушибленную руку.
С улицы долетел грохот проносящегося мимо товарняка. От железки до голубятни было рукой подать, потому и заложило уши от шума. Тоша продолжил что-то говорить, активно жестикулируя. Под конец разошелся и пнул полупустую бутылку лимонада, стоявшую по центру комнаты. Когда же опомнился, остатки сладкой газировки успели выплеснуться на пол.
Причины негодования Тоши стали понятны только после того, как грохочущий товарняк унесся дальше в степь.
— … мне ваще насрать на ваши разборки! — орал он не переставая. — Я может устал после рабочей смены, отдохнуть хотел — по-простому, по-людски: посидеть, сухариками похрустеть, семки полузгать, а вы… вы, как говно в прорубе, вечно всплываете! И воняете… воняете… Малюта, отпусти мелкого. Да не держи ты его! Пускай выйдут на улицу, повыбивают друг из дружки дерьмо. Может тогда станет чуточку легче.
Здоровяк и вправду отпустил меня — снял тяжеленую лапищу с груди, только ожидаемой драки не случилось. Гамахен изначально не был настроен на конфликт, а мой пыл после всего сказанного порядком поубавился. Что если Тоша прав, и Гамахен меня не сдавал? Доказательств тому нет никаких: ни прямых, ни косвенных. Да и про тетрадку с записями работники мастерской наверняка знали. Чай не слепые — видели, как Лукич забирал её домой вместе со счетами, вот и связали одно с другим.
В голубятне повисла напряженная тишина. Гамахен сплюнул напоследок и ушел: то ли выказав тем самым немалую обиду, то ли подлечиться решил. Уж больно хреново нижняя губа выглядела, как бы зашивать не пришлось.
Малюта с Тошей тоже недолго рядились: взяли жратву, остатки лимонада и поднялись наверх. Я попытался подняться следом, но тут же был послан. И главное, обидно так — выгнали, будто паршивого пса, только что пинок под зад не отвесили.
— А ничё, что купленный мною рулет жрёте?! В глотке не застрянет?! — возмутился я от подобной несправедливости. Спустя пару секунд остатки рулета шлепнулись на землю рядом со мною. Жалко его было — свежайший, маковый, сделанный умелыми руками пекаря. А теперь только крысам на корм или сусликам.
Погода на дворе стояла расчудесная, без той утомительной жары, выжимающей литры пота и надоедливого ветерка, только и знающего, что клубы пыли в лицо швырять. Не погода — чудо. Вот только на душе моей было паршиво, а еще невыносимо стыдно за то, что повел себя как последняя истеричка. Перед Тошей, перед Малютой… перед Гамахеном стыдно не было. Доставал меня изо дня в день вот и получил, как говорится среди умных людей, по сумме всех факторов.
Еще эта треклятая тетрадь… Стригуны теперь с меня живого не слезут, будут тянуть и тянуть информацию. Сначала им будут нужны записи, потом за Лукичем заставят шпионить, а потом… А следующего потом может и не случится. Бобыль не дурак, быстро сообразит из какого крана вода капает. Кончит на заднем дворе, да там же и прикопает.
Блин, что же делать, что делать… А может плюнуть на всё и дать дёру? Куда только… В верхний город без специального пропуска не пустят, а раскинувшаяся на сотни километров вокруг степь — гиблое место. Я же не евражка какой, чтобы одними семенами питаться. Быстро с голоду сдохну. И остаться нельзя, и бежать некуда. Прямо не жизни, а сплошной заколдованный круг. Может кто сглазил?
Пребывая в расстроенных чувствах, я не заметил, как подошел к дому бобыля. Лукич занимался чисткой ружья, разложив на газетном листе необходимые приспособления. Он был настолько увлечен любимым делом, что даже головы не поднял.
Я прошел мимо, напился теплой воды из чайника. Зашел в зал и принялся шерудить по полкам в поисках непрочитанных книг. Таковой оставалась одна единственная про приключения питерского школьника Дениса Ложкина. Я несколько раз принимался листать её, но всякий раз бросал, наталкиваясь на длинный монолог родителей героя о том, как следует себя вести. На редкость занудное чтиво, приправленное редкими приключениями самого Дениса. Собрались они с друзьями плот построить, чтобы по реке Неве сплавиться, но им постоянно кто-то мешал: то надоедливая сестра, то школа со своими проблемами, то невесть откуда взявшийся жандарм, называвшийся на страницах книги по старинке — полицейским. Вот и на сей раз случилась незадача. Прихватило у Ложкина живот, да так сильно, что свезли бедолагу в медпункт. И уже там строгая докторша принялась читать лекцию о необходимости правильного питания. Завела шарманку на три листа о том, что сначала нужно съесть суп и только потом сладкое. Автор что — издевается?
Я закрыл книгу и посмотрел на обложку. Нет, все верно написано: приключенческая подростковая литература. Ниже шло изображение плота с развивающимся на ветру парусом. Я даже смог разглядеть несколько мальчишеских фигур. Один из них стоял, уперев руки в боки, другой вглядывался вдаль, приложив к голове ладонь на манер козырька, третий сидел с удочкой в руках. Может рисунок на обложке — это замануха? Как заманивают ловкие торговцы наивных простачков. И так тебе яблочки нахвалят, лоснящиеся красными боками под ярким солнышком, что не выдержишь — купишь. А после выкинешь, потому как кормовая дрянь, не имеющая ни вкуса, ни запаха. Ровно, как это самая книга.
В другой раз, я может и осилил бы с десяток страниц, смог бы продраться через тонны скучного текста, но увы — в голове только и мыслей было, что о недавней встрече со стригуном.
Отложив чтиво в сторону, я начал придумывать занятия, чтобы хоть как-то отвлечься. Вышел во двор, но изголодавшиеся под вечер комары загнали обратно. Тогда достал из-под кровати деревянную заготовку под кораблик. Хотел к сезону дождей построить настоящий фрегат, чтобы запустить его в плаванье по самой большой луже за городом. Принялся стругать — задумался и в итоге испортил болвану. Теперь ни о каком корабле не могло быть и речи, если только на растопку пустить.
В расстроенных чувствах принялся бесцельно шататься по дому. Зашел на кухню — подвигал фарфоровых слоников на полке, заглянул в ванную — ополоснул соленое от пота лицо, заодно попытался пригладить вечно торчащие волосы. Снова вернулся на кухню — взялся рыться в холодильнике. И настолько увлекся сооружением многослойного бутерброда, что не услышал вошедшего следом Лукича.
— Рассказывай, — произнес он, усаживаясь на табурет.
— Чего это?
— А того это, — передразнил бобыль, — ходишь по дому, словно мертвец неприкаянный. И рожа до того бледная, что краше только в гроб кладут.
— Нормально всё.
— Ну раз нормально, — кряхтя, словно старый дед, Лукич принялся подниматься.
И тут меня осенило — а чего, собственно, я теряю? Идеального выхода из сложившейся ситуации все равно нет, а значит придется выбирать одну из сторон. Стригуны? Ну нафиг эту расписную братию. Они собственных шестерок не жалеют — в расход пускают, что уж говорить про меня. Чижик для них даже не шестерка — лох малолетний, которого не грех и попользовать. Нет уж, лучше Лукич… его я хоть знаю. Ну отвесит пару затрещин, пробьет в грудак — чай не в первой, отлежусь пару деньков и снова стану как новенький.
Рассказать о случившемся оказалось на удивление легко. Стоило только открыть рот и полилось, потекло весенними ручьями… Я говорил взахлеб, пытаясь как можно скорее высвободиться от тяготивший душу ноши. Обо всем упомянул: и о внезапно посетившем голубятню стригуне, и о выдвинутых им требованиях. Единственное, о чем умолчал — это о пацанах. Тоша с Малютой точно были не при делах, а Гамахен… Лукич и без подсказки разберется, кто слил информацию на сторону. Вона как сидит — думает.
Против ожидания лупить бобыль не стал, орать и обвинять тоже. Наоборот, на редкость спокойно отреагировал на случившееся, словно речь шла о погоде за окном. Попросил поставить чайник, а сам принялся постукивать пальцами по столешнице. Имелась у него такая привычка, когда сильно задумается.
— Напомни-ка, когда встречу назначили?
— Через неделю.
Лукич подвинул кружку, и я бухнул в неё крутого кипятку. Черная шапка из чаинок моментально всплыла на поверхности. По воздуху разлился терпкий аромат далекой Индии.
— Неделя, стало быть, — проговорил он задумчиво, — значит пойдешь через неделю.
— Один? — удивился я.
— А тебе что, нянька требуется? Сходишь, послушаешь, чего сей персонаж скажет. Говорить «да» не спеши — поторгуйся для вида, поканючь, и только когда к стенке прижмут — соглашайся.
— На всё?
— Если жопу предложат подставить, тут уже сам думай, — с присущим ему юмором пошутил Лукич, — а на счет всего остального даже не сомневайся. Он скорее всего заставит купить рулон кальки. Самый элементарный выход из сложившейся ситуации… Знаешь про такое?
— Да уж не дурак, — буркнул я. — Калька — эта такая специально шуршащая бумажка, которую между листами кладешь, и все что на одном пишется, на другом автоматически отображается. Только пачкает она. После нее руки становятся синими… и бумага.
— Значит купишь белую.
— Больно дорогая, — засомневался я.
— Малец, а ты случаем не обнаглел? Мало того, что обворовать собрался, так мне же еще за всё и платить.
— Никакое это не воровство, ежели вы о нем знаете.
— Разве? — удивился Лукич подобному доводу. — А что тогда, ну-ка просвети?
— Это спланированная операция по поимке засланного казачка, — твердо произнес я. — Вы же хотите знать, кто сливает информацию на сторону.
— Хочу, — не стал отпираться Лукич.
— Значит это операция, а вы её организатор! А организатор платит за всё!
— Эка как оно вышло, — то ли удивился, то ли восхитился моей наглости бобыль, — уже условия диктовать начал. Не успею и глазом моргнуть, как на шею с ногами заберешься и сверху понукать начнешь. Хитро-хитро… Только тут вот какая штука получается. Может это ты про тетрадку разболтал? Похвастался перед уличной шпаной, что мол было оказано высокое доверие, и я — Чижик теперь всеми финансами автомастерской ведаю. Так?
— Не так! — возразил я, а у самого аж мурашки по коже побежали. До того пронзительным оказался взгляд бобыля. — Мне это ваше доверие и даром не надо. У меня от него сплошные хлопоты и вон — мозоли на пальцах. Сидеть ночами, горбатиться до рези в глазах. Ежели эту треклятую тетрадку больше не увижу, только обрадуюсь.
— Все сказал?
Нет, не все… имелись и другие жалобы. Но я в кои-то веки решил проявить благоразумие: уставился в пол и засопел в две дырочки.
Лукичу подобное поведение пришлось по душе. Он вообще прибывал на редкость в благодушном настроение, а потому махнул рукой, да и отпустил восвояси: иди мол, гуляй.
Идти на улицу не хотелось, спать не хотелось, ничего не хотелось… Не знаю, то ли от нервов, то ли еще по какой причине принялся грызть леденцы. Те самые, что щедрой рукой отсыпала Арина. Потом пил чаю, пялился на жужжащую в окне муху. Долго смотрел, и только когда забрезжил рассвет, меня наконец сморило. Окунуло в долгожданный сон, где не осталось ни проблем, ни тревог, одна лишь мягкая убаюкивающая темнота.
В таком состоянии Лукич меня и застал, дрыхнущего за столом. Разместившего голову аккурат промеж пустого стакана и тарелкой с недоеденным бутербродом.
— Вали на улицу, — приказал он. Поставил на плиту чайник, а сам уселся на табурет, читать свежую прессу. Зашуршали пахнущие типографской краской газетные листы.
— Какие поручения будут на сегодня? — спросил я, ожидая услышать привычное «ходить и слушать». Однако Лукич удивил.
— Отдыхай, — пробурчал он.
— В каком смысле — отдыхай?
— В прямом… Каждому работяге согласно трудовому законодательству положен отпуск. Вот и у тебя этот самый… с сегодняшнего дня. Вали уже, не путайся под ногами.
Не успел дойти до порога, как бобыль остановил меня:
— Там на прихожке деньги. Можешь считать их своими отпускными.
Лукич не обманул, на лакированной поверхности действительно лежала стопка смятых банкнот. Я быстро пересчитал полученное богатство — целых пятьдесят рублей. Не плохой довесок к уже имеющейся наличности в заначке.
Прежние горести как водой смыло. Сунув пару купюр в карман, я в приподнятом настроении духа вылетел на улицу. Что толку думать о вчерашних проблемах или о том, что может произойти через неделю. Вот так начнешь изводить себя, а оно возьми и не случись. Кто тогда вернет потерянное время? Часы жизни, проведенные самым наихудшим из имеющихся способов. Когда вместо того, чтобы гулять и веселиться, ты сидел и страдал, царапая душу когтями. Ну уж нет, подобного роскошества я себе позволить не мог.
Пришла пора исправлять вчерашние ошибки. И начать я решил с извинения перед пацанами. Накупил всяких вкусняшек и даже умудрился достать для Тоши сигарет. Не какой-нибудь там дешевенький «Дукат», ввозимый из Средней Азии целыми вагонами, а «Императорские — высший сорт» питерской фабрики братьев Шапошников. Говорят, ими не брезговал сам Николай Третий — батюшка ныне царствующей особы. Вышло дорого, но ничего — пускай пацанская душа порадуется.
Лимонаду решил не брать — уж больно тяжело было тащить полуторалитровые бутылки в пакетах. Нужно будет, сами сбегают и купят, а я и так кучу всего набрал. То-то рожи вытянуться, когда раскроют пакеты и увидят содержимое.
Конечно, пожурят для порядка за вчерашнее. А потом мы все вместе завалимся на голубятню. Рассядемся на диване, начнем хрустеть сухариками и болтать о всяком разном. Тоша наверняка заведет разговор о девчонках, вспомнит о вредной Тоньке-морковке, гулящей с малажской шпаной и не желающей одаривать лаской местных. Гамахен станет всячески подтрунивать над ним, а Малюта сладко зевать и глядеть в сторону бескрайней, покрытой желтой травой степи. Разве можно мечтать о большем?
Увы, моим планам не суждено было сбыться. Куривший за складом Тоша даже здороваться не стал. Отвернулся в сторону, словно меня здесь и не было, а на все попытки заговорить, лишь зло процедил:
— Посторонним вход воспрещен!
Ткнул в сторону выцветшего плаката с предупреждающей надписью. Вот только говорилось там о запрете курения, а не о проникновении чужаков на территорию. Для особо непонятливых даже рисунок перечеркнутой сигареты имелся. Хотел я указать на сей факт, да только толку. Если человек не хочет общаться, его никакими доводами не убедишь. И даже извлеченная из пакета пачка «Императорских» не станет весомым аргументом.
Я сунулся было на заправку, но и здесь меня ждало разочарование. Ни Малюта, ни Гамахен разговаривать со мною не собирались.
— Чижик, иди давай, — высказался за всех Кондрат. — Не видишь, пацаны не в настроении… а гостинцы можешь оставить. Обещаю, после смены отпразднуем твой отпуск.
В способностях этих ребят я не сомневался. Им только дай повод, они и свадьбу отметят и похороны, и все в один день.
Пакеты с гостинцами оставлять не стал. Пускай лучше сам тресну, чем этим обиженкам хоть крошка достанется. Знаться они не хотят — подумаешь. Я другую компанию отыщу лучше прежней, где не станут придираться по пустякам… Ну хорошо, не по пустякам — за дело. Вона как губищу у Гамаша разнесло — на пол лица, и рука на перевязе висит. Но на работу-то вышел, значит не так все и плохо со здоровьем. Кости целые, а мясо что — мясо зарастет. Неужели нельзя было по-другому наказать, не изгоняя?
От хорошего настроения не осталось и следа, развеялось оно туманной дымкой по утру. И сделалось на душе паршиво. Не зря говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, вот и я привык к компании. Еще год назад подобными мелочами не тяготился, мог неделю прожить, словом ни с кем не перемолвившись. А вот теперь подишь ты, скрутило — да так, что даже самые вкусные конфеты в глотку не лезли. До чего же хреновая штука — одиночество.
Ноги сами собой принесли на крышу пекарни, некогда заменившей мне дом. Где мог сидеть часами и любоваться зеркальными столпами, подпирающими небесную гладь. Небоскребы завораживали, дарили ощущения необычайности всего происходящего. Вырывали из трущобной серости, пускай и на краткий, но вполне достаточный миг, чтобы почувствовать себя в сказке. Я и сейчас попытался провернуть подобный трюк. Прислонился спиной к трубе, вытянув ноги и… ничего не случилось.
Утратили величественные небоскребы былой ореол волшебства. Теперь я смотрел на них и думал о стоимости квадратного места, столь же заоблачного, как и серебристые шпили, мигающие по ночам разноцветными огоньками. Перебирал в памяти имена богачей, способных потратиться на строительство подобных махин. Представлял людей, что каждый день ходят на работу, смотрят на раскинувшийся мир под ногами и радуются, что жизнь удалась. Неужели я принимал когда-то эти вавилонские башни за чудо? Эти бездушные куски из стекла и бетона, царапающие божественный небосвод? До чего же раздражающее зрелище.
В итоге не выдержал, спрыгнул с крыши и направился в сторону дома под номером семнадцать, на улицу Тополиная.
Если однажды вам скажут, что трущобы — это сплошная серая масса, не верьте. Для людей со стороны может быть, но не для тех, кто день за днем просыпается под грохот пустопорожних товарняков, кто экономит копеечку и думает о том, как пережить следующую зиму. Каждый уголок Красильницкого существовал в своем собственном ритме. К примеру, район питейных заведений, прозванный в народе «наливайкой», с утра мирно спал и даже мухи здесь летали лениво. А вот примыкающие к рынку улицы напротив шумели голосами сотен торговцев, норовящих впарить залежалый товар. Скрипели повозками, тарахтели мопедами, рычали моторами груженых грузовичков.
Улица Тополиная, известная на весь поселок ремесленными лавками, только-только продирала глаза. К обеду здесь распахивались первые ставни, а полусонные подмастерья выметали за порог скопившуюся пыль.
Каждый жил в собственном часовом поясе, мало соотносящимся с движением светила по небосводу. Чай не деревня какая, чтобы вставать с восходом и ложиться с закатом. Арина не была исключением из правил. По ночам она порхала яркой бабочкой, завлекая клиентов в заведение мадам Камиллы, а днем отсыпалась словно сурок.
Она даже выглядела похожей на него, вся пушистая из-за взлохмаченных волос, с удивленным, слегка встревоженным со сна взглядом.
— Что случилось? — спросила она первым делом, высунув голову из-за приоткрытой двери. Не стала дожидаться ответа, схватила меня за грудки и с силой втянула внутрь. Щелкнула замком, после чего несколько секунд вслушивалась в тишину.
— Соседка, — пояснила она, столкнувшись с моим непонимающим взглядом. — До чего же вредная старушенция попалась, все за мною следит: кто приходит, кто уходит. Порою складывается ощущение, что она дежурит под дверью. Раскладушку в коридоре поставила, только бы чего не пропустить, а потом хозяйке докладывает — ух, карга старая! — маленький кулачок погрозил стенке. — До чего же бесит… Слушай, кавалер, а может ты у неё под дверью навалишь? Или дверную ручку дерьмом извазюкаешь?
Признаться, не ожидал услышать подобных речей от взрослой, всегда рассудительной Арины, потому и раскрыл рот в немом удивлении.
— Шучу я… шучу, — тут же опомнилась девушка, — даже не думай об этом! Не хватало еще новых проблем огрести, тут бы со старыми разобраться… Ну, рассказывай, чего случилось?
— Ничего.
— Если бы ничего, ты бы в такую рань не приперся.
— Вот, — я протянул руку с пакетами.
— А поподробнее?
— Гостинцы принес, сухарики там, печенюшки.
— Сухарики, печенюшки, — передразнила девушка. Уперла руки в боки и грозно уставилась на меня. Точнее попыталась это сделать. Взлохмаченная, в помятой футболке, переступающая босыми пятками — она выглядела скорее похожей на сказочного домовенка, чем на рассерженную хозяйку. — Ты на часы смотрел?
— Нету у меня часов.
— Совести у тебя нету, кавалер — СО-ВЕС-ТИ!
— Пойду я тогда…
— Стоять! — неожиданно громко приказала девушка. — Ты посмотри на него… Приперся посреди дня, разбудил, а теперь свалить собрался? Ну уж нет, кавалер. Теперь ты на собственной шкуре ощутишь, что такое не выспавшаяся и донельзя раздраженная барышня. И только попробуй хоть слово сказать по поводу беспорядка в квартире. Я тебе такую сливу накручу.
Беспорядок и вправду был знатный. Полкомнаты занимал разложенный диван с грудой подушек, одеяла и сбитой в гармошку простыни. Разбросанная одежда валялась повсюду: на полу, на стуле, и даже на столе лежал комок неопознанного тряпья: то ли майка, то ли полотенце.
Арина проявила редкую расторопность для недавно проснувшейся. Втолкнула меня в ванну, потребовав умыть чумазое лицо, а сама принялась коршуном метаться по квартире. Когда я вышел из уборной, она как раз боролась с диваном, пытаясь собрать оставшуюся половинку.
Я предложил помощь покрасневшей от натуги девушки. Подтолкнул с краю, но вместо благодарности получил нагоняй.
— Куда ты давишь? Ну куда?! Не видишь, левую сторону перекосило.
Ничего подобного я не видел, потому и свалил по добру по здорову на кухню. Уселся за стол и сложив руки, принялся дожидаться хозяйку.
Та показалась спустя десять минут, все такая же растрёпанная с жалким выражением лица.
— Ноготь сломала, — пожаловалась она.
— А я предлагал помощь.
— Спасибо, помощничек, — фыркнула девушка, — после тебя думала — всё, не соберу диван.
— Я мог бы вещи сложить.
— Трусы мои? Ну уж нет — спасибо, с нижним бельем я как-нибудь сама разберусь, без посторонней помощи.
Девушка уселась напротив, и принялась дуть на палец. Сочащаяся кровью трещина проходила ровно посредине ногтя.
— Может я…
— Сиди и ничего не трогай, — прикрикнула она на меня. Вышла и вернулась через пару минут с наклеенным поверх раны пластырем. Заодно надела шорты, слишком широкие для её узкой талии, а потому постоянно спадавшие.
Поставила на плиту чайник, и принялась громыхать грязной посудой, заполонившей раковину. А я-то всегда полагал Арину за чистюлю, а оно вона как… Или девчонки все такие — убираются, только когда гости придут?
То ли дело мужики… Дед Пахом сызмальства приучал постель заправлять, крошки за собой вытирать, одежду не разбрасывать, а аккуратно вешать на спинку стула. Да и в доме Лукича были заведены строгие порядки. Чтобы лечь спать, когда на столе оставалась грязная посуда? Лучше сразу удавиться.
В раковине жалобно звякнула чашка. Я молча встал, подвинул девушку в сторону и принялся мыть тарелку. Уж с этим-то не хитрым занятием точно лучше справлюсь, чем она со своим перебинтованным пальцем. Перемыл посуду, протер столешницу от скопившегося на ней мусора, за что получил благодарный поцелуй в лоб.
Всё — Арина оттаяла. Нет, девушка продолжала ворчать, но я-то видел, что делает она это больше по привычке. Ушло раздражение, порожденное прерванным сном. А тут еще и вкусняшки подоспели в виде шоколадного печенья с кокосовой стружкой.
— И это все мне? — удивилась она, созерцая разложенные гостинцы. — Откуда такая щедрость?
— Вчера получил первые отпускные, — не без доли гордости заметил я.
— Ой, какие мы взрослые, — всплеснула руками девушка и погрузилась в пакет с головой. Спустя пять секунд оттуда донеслось восторженное: — вафельки! Мои любимые — французские с ванилью и кремом. И пакет маковых ирисок, и… стоп, а это что такое?
Ну вот, она добралась до закусок к пиву. Высунула голову из пакета и вопросительно уставилась на меня.
— Я там пацанам сухариков прикупил… рыбки сушеной, но они отказались.
— Тем самым?
Я лишь кивнул, не став уточнять детали. Понятно, что речь шла о пацанах с заправки, других друзей девушка не знала. Да и не было тех других…
— Понятно, — хозяйка отодвинула пакет в сторону. Сложила руки перед собой и уставилась на меня.
— Чего это? — сразу напрягся я
— Давай, рассказывай!
— Нечего там рассказывать
Но Арина не была бы Ариной, если бы так просто отстала.
— Давно сливу не крутили? — грозно нахмурив брови, заявила она.
— Говорю же, нормально всё.
— Нормально, это когда запропал на три месяца и ни духу, ни слуху. А раз заявился с утра, значит возникли проблемы… Ну, чего молчим?
В итоге история последних злоключений Лешки Чижова была рассказана под горячий чай вприкуску с принесенными сладостями. Понятно, что не вся целиком. Так из окончательной версии исчезла тетрадка с черной кассой и свалившийся как снег на голову стригун. Коряво получилось, но главную суть девушка уловила верно:
— Ты избил приятеля палкой, и за это остальные объявили бойкот?
— Да какой избил… так, пару раз треснул.
— Палкой?
— Ну да.
— За некую историю, в которой он не виноват?
— Это еще бабка надвое сказала: не виноват он или специально из себя овечку строит. Гамахен, он знаешь какой хитрый, вечно пакостит исподтишка.
— Гамахен, — произнесла задумчиво девушка и тут же поморщилась, — фу, какое отвратительное прозвище.
— Каков человек, такова и кличка, — не без злорадства отметил я.
— И что, вы его всегда так называете?
— Не, чаще всего Гамашом кличем, иногда Гамой.
— Ну хоть так, — Арина захрустела французской вафлей. Пока сидели за столом, она успела распотрошить упаковку и теперь доедала остатки. — А Гамахен — это такой худенький, говорливый? Мне он понравился, симпатичный юноша.
Сделанное замечание острым уколом отозвалось в сердце.
— Да урод он! — не выдержав, выкрикнул я. И даже треснул кулаком по столу — так, что звякнули стоявшие на нем чашки. Арина аж про вафлю забыла.
— Я не знала, что ты такой.
— Какой такой?
— Агрессивный, несдержанный, склонный к безрассудным поступкам, — принялась перечислять девушка. — Раньше я считала это за проявление детскости, но теперь вижу, что ошибалась. Это твои сформировавшиеся черты характера.
— Получается, Чижик у нас агрессивный и злой, а Гамахен добренький и пушистый? Так получается?
— Нет.
— Но ты же сама сказала.
— Я лишь сказала, что один молодой человек имеет свойство закипать по малейшему поводу. И он тут же это подтвердил. Заметь, про некоего Гамаша не прозвучало ни слова. Да и откуда мне про него знать, когда виделись один раз в жизни.
— Симпатичный юноша, — передразнил я, припомнив недавнее.
— Ой, кавалер, только не говори, что приревновал, — весело рассмеялась девушка. — Это так мило.
Лично я ничего милого, а уж тем более смешного в сложившейся ситуации не видел, потому взял в обе руки чашку и принялся хлебать остывший чай.
— Пойми, не все проблемы в мире решаются с помощью насилия, — продолжила говорить девушка. — Не становись похожим на уродов, распускающим руки по малейшему поводу. Всевышний наградил человека разумом, так воспользуйся им. Научись думать, прежде чем лезть в драку.
— Больно тебе это помогло тогда… в парке, — не выдержав, съязвил я, и тут же пожалел о сказанном. — Прости, я не хотел.
Девушка грустно улыбнулась в ответ.
— Нет, ты все верно сказал. Я сама виновата в случившемся. Умные люди предупреждали держаться подальше от… от данного господина, а я не послушалась. Пропустила советы мимо ушей, вот и результат. Захотела почувствовать себя…, - оборванная фраза повисла в воздухе. На миг сомнение и неуверенность промелькнули на её лице. Она даже опустила взгляд, а на впалых щеках заиграл легкий румянец. — Ну чего смотришь? Да, вот такая я дурочка. Даже взрослым тетенькам порою хочется верить в сказки. Чтобы жизнь изменилась в один момент: по щучьему велению, по моему хотению. И неведомо откуда взявшийся принц прискакал бы на белом коне, и унес с собою в волшебный замок… Не молчи, кавалер, скажи что-нибудь.
— А что я должен сказать?
— Что мне еще далеко до тетеньки, тем более взрослой.
Я внимательно пригляделся к сидящей напротив девушке:
— На маленькую ты точно не тянешь.
Вместо ответа в меня полетела пустая упаковка из-под французских вафель. Я в долгу не остался, запустив скомканным полотенцем. Угодил прямиком в цель — во взлохмаченную копну волос. После чего вскинул руки в победном жесте.
— Ах ты ж…, - возмущенная Арина бросилась ко мне с явным намерением накрутить очередную сливу. Я оказался шустрее, успел спрыгнуть со стула и нырнуть под стол. А уже оттуда кинулся в гостиную, где принялся кружить вокруг разложенного дивана.
Бегал, правда, недолго. Споткнулся о неведомо откуда взявшийся тапок и упал на пол. Пока очухивался, Арина налетела на меня разъяренной валькирией. В глазах скандинавской воительницы полыхали огоньки праведного гнева, взлохмаченные волосы топорщились, словно сплетенная из колючек корона. Она уселась на меня сверху, придавив всем весом, и принялась щекотать. Да так ловко у неё это получилось, что под конец только и оставалось, что издавать булькающие звуки, умоляя о пощаде.
А после уставшие, но довольные мы сидели на диване и пили газировку, только что извлеченную из холодильника. Болтали и смеялись о всяких пустяках. Хорошо было, ровно до тех самых пор, пока Арина не заявила:
— Ты должен перед ним извиниться.
— Перед кем — перед Гамахеном? Да пошел он!
— Должен! — продолжила настаивать девушка.
— А вдруг это он растрепал?
— Вина его не доказана, а ты свой проступок уже совершил. И что хуже всего, на глазах зрителей. Кому захочется дружить с повернутым мозгами человеком? А вдруг завтра на них с палкой кинешься?
— Не кинусь.
— Это ты знаешь, а они после увиденного не уверены.
Я крепко призадумался, а ведь права Арина. По-своему, по бабьи, но права. Умеют женщины на проблему с точки зрения остальных глянуть, что те подумают, да что скажут. Неадекватен Лешка Чижов, так получается? Выходит, что так… Как прыщавый Лузга с Товарной улицы, с которым никто дел иметь не хотел, потому что орет и кидается в драку по малейшему поводу. Уж сколько его били — почитай, целых зубов во рту не осталось, а все равно норовит отношения выяснить.
До вечера я маялся мыслями, все места себе не находил: то книжку читать пытался, то порванную майку штопал. А стоило солнечному диску коснуться горизонта, как появилась решимость. Не было её пару часов назад и вдруг такая сила меня обуяла, что взяла за шкирку и потащила за Южные ворота прямиком к голубятне.
Пацаны были на месте. Я издалека услышал басовитые рассуждения Малюты о том, какие силки лучше ставить, и что сейчас в том никакого проку… Вот ежели по осени, тогда совсем другое дело. В особенности в октябре, когда они — суслики напитаются зерном, да обрастут жиром.
Здоровяк любил рассуждать о вещах очевидных, делал это не торопясь, с основательностью, достойной побеленных сединами стариков, в особенности после того, как употребит бутылочку пивка. Малюта бубнил, а подремывающий на солнышке Тоша делал вид, что слушает. Молчал и вечно язвительный Гамахен, усевшийся в углу на турецкий манер. Оно и понятно, с разбитой губой особо не поразглагольствуешь. Он первым заметил мое приближение, но никак не отреагировал, словно это не Лешка Чижов на второй этаж поднялся, а бестелесный дух. Сделал вид, что почесывание облезшего носа его куда больше волнует.
— Грызуны есть грызуны, не умнее трущобных крыс, — продолжал бубнить Малюта. — Батя рассказывал, как ловил евражек на обыкновенную кротоловку. Берешь обрезок пластиковой трубы — главное, чтобы ничем не провонявший. Ладишь простенькую дверцу на гвозде, в длину чуть больше диаметра, подпираешь и…, - здоровяк оборвал речь, услыхав поскрипывание деревянных ступенек. Делавший вид, что дремлет, Тоша вдруг открыл глаза и недобро уставился на меня.
— Чего приперся?
— А чего, нельзя?
— Тебе нельзя.
Тут я увидел довольную физиономию Гамахена. Этот паразит сидел в углу и в тихую улыбался. Вот кто значит настроил пацанов против меня. Я вчера убежал, а этот вернулся и такой небывальщины наплел, что теперь со мной не то что разговаривать — слушать не будут. Гамахен, он же хитрожопый, он и не на такую подлянку способен.
И такая злость меня разобрала, что забыл зачем пришел. Вместо извинений кинулся к ненавистному Гамашу с кулаками. Жаль, что не успел подрихтовать вторую губу. Малюта схватил меня за шкирку, и словно нашкодившего кутенка, выкинул с голубятни. Прямиком со второго этажа в кусты. Хорошо, что умудрился извернуться в полете, приземлившись на ноги. Иначе точно внутренности отбил.
— Это он вас подговорил, — крикнул я обиженно. И чтобы не возникло малейших сомнений, ткнул пальцем в фигуру Гамаша.
— С чего это? — удивился Тоша.
— А с того, что вчера никаких претензий не было. Ну ударил его пару раз, с кем не бывает.
— С нами не бывает… Мелкий, ты видимо туп и глуп, раз не понимаешь очевидных вещей. Гамаш свой, мы его с самого детства знаем, а ты чужак. Без году неделя, а уже на своих бычишь.
— Нам такие не нужны, — подтвердил Малюта.
— Сразу видать — безотцовщина, — влез в разговор Гамахен. — У таких как Чижик, понятие свой-чужой напрочь отсутствует. Мелкий зверёныш привык, что кругом одни враги.
Договорить Гамахен не успел, дернулся от пущенного в его сторону камня. Снаряд пролетел над головой и с глухим стуком ударился о деревянную балку.
— Не балуй, — предупредил Малюта.
— Да пошли вы! — огрызнулся я и развернувшись, зашагал в сторону гаражей.
Хотел добавить, что не видать им теперь денег за найденный Плимут. Пускай хоть лично подгонят машину к мастерской. Хотел, но не стал… И без того было понятно, что все связи разорваны и Чижик остался один. Как было раньше, как и было всегда.