Прикладываю недюжинные усилия, чтобы ступать бесшумно. Пальцы то и дело натыкаются на мшистые стволы деревьев, а слух напряжен до предела. Друзья будто растворились во всепоглощающей черноте, и я осталась один на один с неизвестностью. Ноги и руки сводит от холода, зубы приходится сжимать, чтобы не стучали, но с завидным упорством двигаюсь вперед, не желая так просто сдаваться.
По внутренним часам проходит около двадцати минут с тех пор, как погас свет фонаря, и я блуждаю по топи в тщетных поисках отряда. Уже не испытываю страха или паники, только навязчивое желание застрелиться, чтобы не ощущать мерзкий холод. Останавливаюсь и подношу руки ко рту, согревая дыханием. С иронией думаю, что металл оружия одной температуры с кожей.
Нащупываю влажную кору дерева, разворачиваюсь и прижимаюсь спиной. Закрываю глаза и считаю до десяти, собирая мысли в кучу. Рукавом вытираю слезы и поднимаю глаза к небу, лелея надежду увидеть звезды, но не вижу ничего. Вокруг только вода и черная тишина, которая разрывает изнутри на части. И еще едва уловимый запах, похожий на мускус.
— Ну уж нет, — почти беззвучно скулю, — все не может закончиться вот так.
Отодвигаю лямку рюкзака и даю натертому плечу отдых. Почему это происходит именно со мной? За что досталась такая жизнь?
Словно в ответ безмолвным стенаниям сбоку раздается тихий свист, точно кто-то напевает под нос. Вздрагиваю и еще сильнее прижимаюсь к дереву, вцепившись в вальтер двумя руками. Перемерзшая кожа на костяшках лопается от натуги, и через мелкие трещинки выступают теплые капли крови.
Свист перемещается в темноте, делаясь то тише, то громче, а иногда и вовсе раздаваясь в нескольких сантиметрах. Испытывая леденящий душу ужас, буквально чувствую, как волосы встают дыбом на загривке. Не могу решиться, чтобы выстрелить, теряясь в догадках, чем это обернется: спасением или смертью. Что это? Химеры, перевертыши или… пациенты лепрозория? Пульс зашкаливает и эхом отдается в ушах, мешая сконцентрироваться.
Уже готова слепо ринуться в бой, как вдруг тоненький детский голосок пригвождает к земле, заставляя забыть от испуга собственное имя.
— Давай поиграем?
Вопрос пронзает тишину, как удар барабана в пустой комнате, отражаясь от деревьев множеством «давай, давай, давай».
Перестаю дышать, захлебываясь беззвучными рыданиями. Колени дрожат, и едва успеваю закрыть рот кулаком, подавляя вопль. Теперь отчетливо понимаю, что имеют в виду люди, когда уверяют, что жизнь пролетает перед глазами.
— Давай поиграем, — настаивает голос. — Я буду хорошим.
От напряжения не замечаю, что кусаю тыльную сторону ладони до крови. Слабые попытки вернуть контроль заканчиваются провалом. Чувство безысходности отравляет сознание, заставляя прекратить сопротивляться действительности и принять судьбу как должное. Нас учили не бояться смерти, свели инстинкт самосохранения почти к нулю, но в Реверсе, видимо, не рассчитывали на выживание в 20-ом районе одичавших химер и прокаженных, поэтому как-то упустили этот момент в подготовке Гарпий к заданию.
О, как же люблю иронию, да только вкус горчит.
— Давай поиграем! Давай, давай, — снова прерывает мысли голос-призрак.
Задумываюсь, стоит ли тянуть время, если нет никаких шансов выжить в темноте? Потом совершаю глупость прежде, чем успеваю подумать оцепеневшим от страха разумом.
Я соглашаюсь поиграть.
— Давай, — язык еле ворочается во рту. — Подойди поближе.
— Я уже играю! Раз, два, три…
Умереть, хотя бы не попытавшись сразиться, не для меня, поэтому не слушающимися руками направляю вальтер во тьму и молюсь, чтобы пуля попала в цель. Задержав дыхание, нажимаю курок, полностью доверившись охотничьим инстинктам. Выстрелы вспарывают ночь и поднимают страшный визг, доносящийся со всех сторон. Обхватываю голову, зажимаю уши и сажусь на корточки, не придумав ничего умнее. Жду, глотая предательские слезы, когда нечто нападет и раздерет в клочья.
Но этого не случается ни через секунду, ни через пять минут. Почуяв слабую надежду выбраться из болота живой, я, что есть мочи, рвусь в противоположную сторону. Легкие горят, обжигаемые холодным воздухом. Позабыв о всякой осторожности, самозабвенно несусь по трясине, поднимая такой шум, что становится стыдно перед болотными тварями за неразумность, но ничего не могу с собой поделать. Ноги сами несут в неизвестность, а боевой клич, с которым рассекаю по топи, мертвого поднимет из могилы.
Накрутив знатный километраж и наставив кучу шишек от столкновений с деревьями, наконец, останавливаюсь, чтобы перевести дух. Даже начинает казаться, что глаза адаптировались к полнейшей темноте, и теперь различаю некое подобие очертаний стволов и кустарников по глубине и насыщенности черного цвета.
Нет, мне не кажется. Определенно кое-что вижу. Вытянув руку, медленно подхожу к тому, что несколько светлее, чем все вокруг. Ладонью упираюсь в холодную материю и начинаю изучать пальцами. Поверхность гладкая и ровная, похожая на корпус машины. Уже собираюсь обойти находку, как вдруг…
— Давай поиграем?
Сердце бухается в пятки и безнадежно трепыхается там, отказываясь работать. Какого черта происходит?!
— Я тебя вижу. Давай поиграем?
— Отстань! Замолчи!
Беспомощно верчусь на месте и направляю пистолет в никуда. Понятия не имею, что делать. Знаю только, что патронов в магазине осталось всего три.
— Если мы не будем играть, тогда мы будем есть! — свистит нечто, пролетая над головой.
На секунду впадаю в ступор, а тем временем мозг, подстегиваемый адреналином, лихорадочно перебирает варианты бегства. Вспоминаются самые банальные инструкции наставников, вплоть до того, что нужно всегда знать местность, на которой работаешь, чтобы продумать пути отступления.
Точно! Браслет с картой! Подсветки дисплея хватит, чтобы разглядеть силуэт нападавшего и выстрелить.
— Спасибо, но я не голодная, — выставляю руку с пистолетом и одновременно включаю браслет.
Блеклого света оказывается достаточно, чтобы понять, что передо мной никого нет. Судорожно кручу головой по сторонам, но ничего, что угрожало бы жизни, не замечаю. Окончательно запутавшись, с недоумением разглядываю поросль камышей, размышляя, не свихнулась ли я часом?
— Давай поиграем? — голосок раздается из-за спины.
Резко разворачиваюсь и успеваю заметить краем глаза движение. Что-то скрывается в кроне деревьев. На непослушных ногах подхожу ближе, пересиливая страх. Браслет тухнет, и я мешкаю, возясь с блокировкой. Чертыхнувшись, поднимаю взгляд и вскрикиваю от удивления и неожиданности.
На ветке сидит птица с серым невзрачным оперением. Блестящие глазки-бусины внимательно смотрят, изучая. Похожа на пересмешника, но больше размером и клюв загибается. Птица переливчато свистит и изрекает голосом ребенка:
— Давай поиграем?
Не найдется слов, которыми могу описать облегчение.
— Ты ж мой хороший, — ласково обращаюсь к пичуге, протягивая пальцы. — Не представляешь, как рада видеть тебя!
Эмоции бьют через край, однако пернатый душевного порыва не разделяет и, бесшумно взмахнув крыльями, пугливо исчезает в темноте. Эхо «давай, давай, давай» слабо доносится из глубины чернеющей топи.
Не сдерживая улыбки, радуюсь, как дитя. Кто бы мог подумать! Такой четкий говор у птицы!
Но улыбка тухнет вместе с дисплеем браслета. Пережив ужас неизвестности и обрадовавшись спасению, я и думать забыла о потерявшемся отряде, и теперь отголоски паники вновь лижут лодыжки, постепенно поднимаясь выше, к горлу. Нужно скорее найти друзей.
Вспоминаю о гладкой материи, которую трогала, и спешу назад, зажигая браслет на ходу. Подойдя вплотную к находке, вижу, что это не машина, и даже не металл. С удивлением натыкаюсь на странную стену из прозрачного светоотражающего материала. Точно определить высоту не могу, слишком темно, но вот на ощупь обнаруживаю, что стена однозначно выше меня на цыпочках с вытянутой рукой.
Еще с полчаса изучаю поверхность, меряю стену шагами, а затем делаю вывод, что она достаточно протяженная: прошла в обе стороны метров по пятьдесят, но не заметила ничего похожего на вход.
— Давай поиграем? — до боли знакомый голос раздается откуда-то снизу. — Я буду хорошим.
— О, неужели ты ничего не знаешь, кроме этой фразы, — с досадой обращаюсь к невидимой птице. — Скажем, как насчет разговоров о погоде? У меня лично от холода зубы сводит.
— Зубы сводит! Зубы сводит! — отзывается свистящее эхо.
— Позволю заметить, что ты так себе собеседник, — фыркаю.
Принимаю решение идти только вправо. В конце концов, стена не может быть бесконечной, и, чтобы наверняка не ходить кругами, снимаю бинт с раненой ноги и завязываю на ближайшей к стене ветке. Надеюсь, получится разглядеть в темноте.
Не замечаю, как проходит еще четверть часа. На дисплее цифры показывают половину одиннадцатого, а у меня до сих пор нет никаких идей и зацепок, где искать потерявшийся отряд. Думаю об этом, ведя рукой по холодной стене. А еще думаю, не зря ли трачу время на поиски того, чего может не быть? Упорно мотаю головой и гоню дурные мысли, не позволяя себе даже на миг допустить, что с друзьями могло что-то случиться. Но тогда как объяснить, что целый отряд из одиннадцати человек канул в небытие?
За подобными размышлениями проходит не одна минута, прежде чем рука проваливается в пустоту. Останавливаюсь и настороженно вглядываюсь в чернеющую дыру, поднеся браслет. Оттуда еле слышно доносятся звуки и голоса, но теперь, зная об удивительных пересмешниках, обитающих здесь, не могу понять: это они или люди. Набравшись храбрости, осторожно ныряю в пространство головой и прислушиваюсь.
Нет, это явно не птицы. Спорят два человека, выясняя отношения на пониженных тонах, но подбирая весьма экспрессивную интонацию.
— Это ты виноват! Как ты мог уйти и оставить ее одну?!
— Я не знал, что так получится! И с тобой здесь вообще никто не разговаривает, Феникс!
— Я убью тебя, если с ней что-то случится! Клянусь, сделаю это.
Сердце радостно екает и неистово бьется в груди.
Кайс! Крис!
От радости чуть не выпускаю вальтер и не выкрикиваю, что я здесь, но вовремя беру себя в руки. Хватит того, что вопила, когда спасалась бегством от птиц. Тут же проскальзывает мысль, почему меня не услышали, ведь я, в самом деле, кричала во весь голос. Трудно не расслышать в такой убивающей абсолютной тишине.
Выпрямляюсь во весь рост, чтобы выдохнуть с облегчением, и вдруг обнаруживаю странную вещь: голосов из-за стены совершенно не слышно. Удивленно наклоняюсь назад.
— Заткнитесь оба, — рычит Джейс. — Нашли время! Разошлись в разные стороны и сосредоточились на поисках! Не уйдем отсюда, пока я не найду ее.
— Ты хотел сказать, мы не найдем, — Крис зол и напуган.
Снова выпрямляюсь, и голоса меркнут. Вот тебе и стена! Вот почему никто не слышал меня, а я не смогла найти вход и потерялась в лесу! Стена давит любые звуки и поглощает свет. Друзья просто скрылись за ней прежде, чем успела нагнать и понять, что к чему.
Воодушевленная собственным открытием, пролезаю в дыру и со всех ног бегу туда, откуда слышу близких.
— Я здесь! Живая! — ликующе кричу. — Все хорошо!
Голоса затихают и становятся неразборчивыми. Что-то нехорошее толкается внутри, и я останавливаюсь.
Здесь никого нет, и только знакомый голос свистит издалека:
— Давай поиграем?
Топь остается за стеной, потому опускаюсь на колени, ладонями упираюсь в холодную сырую землю, завывая от страха и боли. Вырываю траву с корнем и рыдаю навзрыд, даже не пытаясь себя успокоить.
— Давай поиграем?
Лбом прислоняюсь к влажной зелени, не обращая внимания на вновь зарядивший дождь. Заваливаюсь на бок и сворачиваюсь клубком, обхватив колени руками.
— Давай поиграем?
— Заткнись! Оставь меня в покое!
Судорожно хватаю ртом воздух, боясь задохнуться. Пересмешники снуют туда-сюда, хлопая крыльями и присвистывая:
— Мы хотим играть! Мы хотим играть!
— Убирайтесь! — ору в слезах.
Проклятый район. Здесь все создано для того, чтобы сводить с ума и убивать. Район-хищник, проглатывающий любого, кто осмелится нарушить призрачный покой. Всхлипываю и бью кулаком по земле.
Вспышка молнии на краткий миг озаряет пространство, и замечаю вход в лепрозорий. Парадные окна скалятся разбитыми стеклами, словно издеваясь. На секунду мерещится силуэт в глубине коридора второго этажа, но, когда молния повторно освещает здание, там никого нет.
С трудом заставляю себя подняться на ноги и возвращаю холод уму. Если птицы разговаривают голосами Криса и Джейса, значит, слышали их. Братья и Кайс были здесь, и, судя по диалогу, ищут меня. Они бы не пошли внутрь, это знаю наверняка, поэтому должна собраться и найти родных, во что бы то ни стало. И делаю это, игнорируя двери лепрозория, манящие сухостью и желанным теплом.
— Игра! Игра! Игра!
— Я пристрелю вас, только попадитесь, — шиплю пересмешникам.
— Пристрелю-лю-лю, — свистят птицы, передразнивая.
— Заткнитесь уже, наконец!
Чтобы впустую не тратить моральную энергию, которая и так на грани, решаю мысленно провести инвентаризацию оружия. И делом заняться, и мозги отвлечь.
Осталось три патрона в вальтере и девять магазинов к нему, нож и арбалет со стрелами, который, как уже с горечью осознала, таскаю больше как семейную ценность, нежели средство самообороны. В рюкзаке еще валяются магазины от глока, который отдала Блю, когда отстреливались от толпы прокаженных. Уныло вспоминаю, что так приглянувшийся пистолет теперь у подруги. Скажем прямо, дела могли бы обстоять и получше.
Достаю из рюкзака полный магазин и перезаряжаю вальтер.
— Давай поиграем?
— Давай, — ляпаю не то от раздражения, не то от отчаяния.
— Меня зовут Картрайт, — по-детски свистит пересмешник. Другие подхватывают и множат имя десятки раз. Потом замолкают, и в тишине раздается вопрос: — а тебя?
Останавливаюсь как вкопанная.
— Это похоже на бред. Не верю собственным ушам.
Имя из дневника, который нашли в квартире ученого из лепрозория. Может, он занимался птицами двадцать лет назад? Но зачем и для чего разводить пересмешников в лепрозории?
— Лайонхарт, это ты?
Оборачиваюсь на знакомый голос и вижу, как из-за деревьев выходит Присцилла. Бесцеремонно направляет фонарь прямо в лицо. Машинально прикрываюсь рукой.
— Жалко выглядишь, — язвительно замечает, оглядывая с головы до ног. — В курсе, что из-за тебя все на ушах стоят?
Да уж, я, конечно, просила о милости, но не в облике Присциллы. Хотя, скрывать не буду, ей тоже рада. Все лучше, чем бродить по 20-му району в одиночку.
— Где остальные? — Заглядываю ей за спину.
— Мы разделились, чтобы быстрее найти тебя. Знаешь, я рассчитывала обнаружить хладный обглоданный труп, но, увы, — Цилла пожимает плечами, — не повезло.
— Не надейся, — рычу. — Откуда фонарь?
— Я же не идиотка, — огрызается. — Одолжила у Зои запасной.
— Мой разбился, когда самолет рухнул.
— А я про что, — Цилла сверкает глазами.
Враждебные взгляды затягиваются, и решаю пойти на компромисс.
— Слушай, давай забудем на время работы разногласия. Я не набиваюсь к тебе в подруги, но ходить и ждать удара со спины не прельщает.
— Так вот оно что. Это от меня ты ждешь удара в спину?
— Цилла, — вздыхаю, — ну что я тебе сделала?
— А ты пораскинь мозгами на досуге, Лайонхарт, — шипит. — И хватит строить из себя честь и доблесть во плоти. Я знаю, что ты представляешь собой на самом деле.
— И что же? — поднимаю бровь.
— Эгоистичная лицемерка, которая ищет выгоду во всем.
— Ой, да брось, — закатываю глаза. — Тебе мало разбитого носа?
— Знаешь, ты…
Цилла обрывается на полуслове и замолкает, уставляясь мне за спину. Глаза делаются круглыми от удивления, и жестом показывает не шевелиться.
— Замри, Лайонхарт, — произносит одними губами. — У тебя за спиной…
Узнаю тишину, уже доводилось испытывать. Наступает вместе с всепоглощающим ужасом. Тяжелое животное дыхание, шелест приминаемой травы, все говорит о том, что…
— Это химера. — Цилла медленно достает из кармана пистолет и направляет на меня. — Не двигайся, я разберусь.
В страхе смотрю на дуло, направленное куда-то в грудь. Цилла никогда не мажет, и только это заставляет доверить ей жизнь.
За спиной раздается жуткий вой, и Присцилла нажимает курок. Зажмуриваюсь, не решаясь смотреть. Раздаются три бесшумных хлопка, и в нескольких шагах грузно падает мертвое тело животного. Химера мгновение бьется в предсмертных конвульсиях, а из пасти хлещет кровь, поливая без того мокрую землю. Затем животное затихает. Ему не хватило совсем чуть-чуть, чтобы вцепиться в меня мертвой хваткой. Памятуя об укусах монстров, неприятно заныла раненая нога.
— Спасибо, Цилла — говорю на выдохе. — Я должна тебе одну жизнь.
— Я же говорю, Лайонхарт, — сухо отвечает, — пораскинь мозгами. Иногда у тебя это неплохо получается.
Разворачивается и уходит, унося с собой теплый свет фонаря. Бросаюсь следом, не желая оставаться в темноте ни секунды.
— Как вы додумались разделиться? — возмущаюсь. — Это же глупо!
— А что ты прикажешь делать? Ходить гурьбой по кругу и кричать «ау, Роксана, мы хотим стать закуской для химер», так что ли?
— Хватит утрировать, — обиженно хмурю брови. — Просто, это все из-за стены. Она поглощает звуки и свет, и когда вы прошли через нее, я потерялась. И бродила по болоту кругами.
— Серьезно? — Цилла заинтересованно оборачивается через плечо.
— Да, я проверила. На пересмешниках.
— О, эти птицы чуть не свели нас с ума! Потребовалось три магазина, чтобы понять, с чем имеем дело.
— Понимаю, прозвучит странно, но мне нужно знать, как вы разделились на поиски.
Внимательно смотрю Присцилле в спину, мысленно готовясь к издевкам, но она пренебрегает этим правом и просто спрашивает, зачем мне это.
— Пересмешники разговаривали голосами братьев. И еще… детским. Хочу понять, как подражают. То есть, если услышали голос недавно, передают в точности, а если давно, то… Голос меняется, так?
— Каждый раз, когда что-то происходит, думаю: вот эта грань, самое дно, и хуже уже не будет, — Цилла картинно вздыхает. — И каждый раз этот район находит, чем меня удивить.
— Не тебя одну, — соглашаюсь.
— Твои братья, Кайс и Блю пошли вместе за стену. Я с близнецами и Марго осматривала территорию лепрозория.
— И где же они?
— Ой, ну до чего медленно соображаешь, — Присцилла цокает. — Честное слово, лучше бы позволила химере сожрать тебя. Мы разделились и договорились встретиться в условленное время, чтобы поделиться результатами поисков. Доставлю тебя живой и получу конфетку от Джейса.
— Спасибо, Цилла. Правда. — Равняюсь с ней и кладу руку на плечо. — Ты не так безнадежна, как кажешься.
— Сама от себя не ожидала, — саркастично хмыкает.
Смотрю на нее, на копну медных волос, заплетенных в толстую косу до груди, суженные от иронии зеленые глаза и пытаюсь вспомнить наше детство. Помню, как вместе ходили на занятия по рукопашному бою, где победительницей всегда была я, а вот на стрельбище она обходила меня без труда. Помню, как после изнурительных тренировок сбегали из Реверса, чтобы поглазеть на старшеклассников из школы в ближайшем пригороде. Мы не были близки, но у нас было столько общего, что часами могли говорить без умолку.
У Присциллы в роду, в отличие от меня, целая династия военных. Она член одной из самых уважаемых семей в Реверсе, чьи предки основали корпорацию. Моя же принадлежала Реверсу только в пятом колене, можно сказать, новички в иерархии воинского престижа. Однако это не помешало мне, Джейсу и Крису ославить нашу фамилию в корпорации, сделав такой же знаменитой, как у Присциллы. Мы стали первыми Гарпиями в истории Триаполя, а значит, равными по статусу и рангу верхушкам военной элиты.
Цилла никогда не хвасталась родословной и на самом деле была достойна своей фамилии. Отличалась от всех выходцев из благородных семей умением ставить человека на ступень с собой. Поэтому мы разговаривали на одном языке без всяких барьеров. Она без труда влилась в компанию, став второй девчонкой, и близнецы во главе с Крисом не так задирали носы, как это было только со мной.
Момент разлада случился на праздновании дня рождения близнецов, который отмечали узким кругом на озере. Все шло по плану, мы перевыполнили недельную норму на занятиях, выбив дополнительный выходной. Поехали с Присциллой в пригород за подарками для друзей. Помню, как ходили по торговому центру с широко открытыми глазами, потому что такого не видели в Реверсе. Все блестело, переливалось разными цветами и пахло праздником. Повсюду взволнованные люди, гул от разговоров и музыки, а мы рассматривали витрины магазинов с самыми разнообразными забавами. В Реверсе не принято, чтобы дети военной элиты баловались игровыми приставками и управляемыми роботами, поэтому к пятнадцати годам мы с Циллой мало разбирались в том, чем должны увлекаться парни-подростки.
В конце концов, обеим по душе пришелся игровой симулятор. Радостные помчались назад в Реверс, чтобы завершить приготовления. На озере в компании Криса поставили палатки, накрыли стол и украсили все шарами и фонариками. Близнецы были в восторге от устроенного праздника. Мы веселились и шумели до поздней ночи, забыв обо всем на свете.
Вдруг бросаю на Присциллу удивленный взгляд. Она его перехватывает и раздражается.
— Чего тебе, Лайонхарт?
— Помнишь, как отмечали пятнадцатый день рождения близнецов?
— Ну, помню, и что с того?
— Ты кое-что увидела, — осторожно говорю я. — Когда все уже разошлись спать.
Цилла молча продолжает идти вперед, не обращая внимания на то, что остаюсь позади.
— Ты увидела, как мы целовались с Фобосом! — выкрикиваю в спину. — Вот твоя причина, да? Из-за этого ненавидишь меня?
Цилла останавливается, резко разворачивается и вплотную подходит, упираясь указательным пальцем в грудь.
— Ты идиотка, Лайонхарт! Нет, я всегда знала, что с головой ты только спишь вместе, а чтобы использовать по назначению — задача непосильная для тебя!
— Тогда в чем причина, Цилла? Я не сделала ничего, чтобы ты так злилась! — Отмахиваюсь от ее руки. — Думала, ревнуешь к близнецам и поэтому ведешь себя странно, но сейчас вспоминала тот поцелуй у костра с Фобосом. Ведь после него ты стала такой, признайся!
— Я стала такой, потому что поняла, что ты как чертова воронка — засасываешь все и всех, и тебе мало! Упиваешься чужим вниманием, а когда не хватает, делаешь все, чтобы тебя заметили! — Толкает в плечо. — Дело не в поцелуе вовсе, и не в том, что его увидела! А в том, что считала тебя другом, а ты переступила через меня и мои чувства только потому, что начала замечать, как я занимаю более важное место в жизни Фобоса!
Я открываю рот и закрываю, не находя подходящих слов.
— Что, хочешь сказать, не так? Не ты ли делала все, чтобы внимание в компании было приковано исключительно к тебе? — Цилла презрительно суживает глаза. — Весь мир должен вертеться вокруг Роксаны Лайонхарт, несчастной девочки, у которой умерли родители!
— Родителей оставь в покое, — угрожающе понижаю тон.
— Да дело не в их смерти, Рокси, а в том, как ты культивировала трагедию, чтобы все сочувствовали и носились с тобой! Ни Джейс, ни Крис не использовали имена умерших родителей, как орудие для достижения собственных целей!
— Хочешь сказать, в том, чего я добилась, нет моей заслуги?
— Нет, хочу сказать, что устала от твоих манипуляций, — Цилла вздыхает и отворачивается. — Ты знала, как дорога мне дружба с близнецами и… тобой. И сделала все, чтобы стать королевой драмы, перетянув одеяло на себя. Да, мне жаль твоих родителей, никто не заслуживает такого горя, но у тебя всегда рядом родные люди, которые в лепешку расшибутся, лишь бы тебе было хорошо. И что ты дала в ответ? — Поднимает взгляд, полный слез. — Давай поиграем? Ты выдворила меня из компании, когда поцеловала Фобоса, зная о моих чувствах. Специально осталась с ним наедине, отослав меня спать. Да, сейчас это все кажется чушью и детским ребячеством, но тогда я ощутила лишь боль от подлого поступка и разочарование сразу в двух близких людях.
— Послушай, Цилла, я помню все совсем по-другому.
Не дает договорить:
— Пойдем дальше. Близнецы. — Разводит руками. — Тоже стали жертвами твоего эгоцентризма. Перешагнула через дружбу, подорвав доверие, будто и не было этих лет. Тебе невдомек, что после ссоры с тобой не водили близкой дружбу ни с одной из девушек. Ах, да, — Цилла делает вид, что вспоминает что-то важное, — Деймос влюбился в Руби Рай, но по твоей милости так и не решился подойти, боясь нового предательства!
— Да тебе откуда знать?! — выкрикиваю в сердцах. — Я не виновата, что чертов самолет рухнул! И не виновата, что она погибла! Ты с близнецами тоже не была близка все эти годы, как могу заметить.
— Но, в отличие от тебя, я не слепа к другим людям!
Воцаряется недолгая тишина, пока каждая обдумывает сказанное, но Цилла быстро ее нарушает:
— Продолжим игру, Лайонхарт? Как насчет твоих братьев?
— Вот только их не трогай, — рычу. — А то я за себя не ручаюсь.
— Лучше бы так же яростно берегла их чувства, как пытаешься защитить от меня.
— Я не сделала ничего в жизни, что могло бы навредить им!
— Да ну? — многозначительно улыбается.
Усилившийся дождь тарабанит по листьям и каплями стекает по куртке, смывая грязь. Опускаю глаза и наблюдаю, как бурые ручейки срываются вниз с рукавов.
— Ты всем вокруг ломаешь жизни, — Присцилла говорит так тихо, что голос почти растворяется в дожде. — Сколько раз, пока дружили, ты сбегала из дома ко мне и заставляла врать Джейсу, что тебя нет? А потом как будто наслаждалась, что отец изводил его за твои проступки! Сколько раз при всех ругалась с ним уже после смерти отца, выводя из себя?
— У меня были причины…
— Сколько раз при всех досаждала Крису, обвиняя в том, что не может безоговорочно принимать твою сторону в скандалах с Джейсом? — Цилла смотрит внимательным долгим взглядом, пробивающим до мурашек. — Ты просто обожаешь драмы, Лайонхарт, и жить без них не можешь. И делаешь все, чтобы в твоих больных играх принимали участие близкие и друзья. Даже Кайс, который, казалось бы, любит всепрощающей любовью, что-то не спешит связать с тобой жизнь.
— Дело не во мне, а в Джейсе. Не говори того, о чем понятия не имеешь!
— Ты ошибаешься. Да, дело действительно в какой-то мере в твоем брате. Кайс боится, что может потерять доверие и дружбу, а насколько знаю я, они как родные друг другу. — Цилла скрещивает руки на груди. — Но подумай, раскинь мозгами. Если Феникс убежден, что любит бесповоротно и окончательно, стал бы избегать разговора с Джейсом? Может, просто не уверен, что сможет выдержать твою тягу к интригам и зацикленность на собственной персоне? А, значит, не готов рисковать дружбой, чтобы на какое-то время поддаться искушению.
Удар оказывается ниже пояса, и я, не справившись с накатившим приступом, сажусь на корточки и морщусь. Обхватываю голову, стараясь спрятаться от пронзительного взгляда Присциллы.
— Единственные люди, готовые принимать тебя любой — это Крис и Джейс, но и им ты успела причинить страдания. Так что задумайся. Может, теперь и они сомневаются в тебе.