Хата Эдуген, дщерь Мала Тэнгри и мать земли плодородной, возлюбила супротив наказа отца Ата-Улана. Отдалась ему и возлегла на ложе Восточного божества. Только напрасны были ее надежды, после ночи с богиней отрекся паук от клятв и ушел восвояси. Оставил тайную жену горевать по утерянному.
Поникла хата, аки цветок без влаги, но получив семя, что возродило жизнь в чреве и сердце ее, расцвела пуще прежнего. Поклялась она сберечь тело свое до дня рождения дитя.
Пришлось скиталице сбежать с небес и родить потомство на перепутье дорог в мире Срединном, ибо страх перед Небесным Отцом и битвой, где не будет спасенных, заставили богиню отлучиться от вечной жизни. Доверилась Эдуген челяди верной, что служили богам с начала времен, призвала к себе смертного. Прибыл нагваль худ и слаб, принял ребенка из чрева хаты. Едва успел укрыть малютку, как сомкнула хата очи и отдалась теченью реки безвременья.
С той поры пропали нагваль и дитя в мире людском и знать не знали, слыхать не слыхивали о них на Небесах. Мала Тэнгри же от горя, али с умыслом каким, растворился меж звезд, оставив три юдоли без благословения и защиты.
Бурхан проклятий, Тимучин, белый кам. Летопись двумирья «Главы Пути к Свету».
Нет славных деревьев с ядовитыми плодами и нет гнилого древа, которое приносило бы плоды добрые. Ибо всякое дерево познается через плоды свои, как человек постигается через потомков.
Иван Гел ибн Али. «Прозрение и слепота», том 2.
Бархат был везде. Софа, кровать в пять саженей, пуф с резным изножьем мягко светились алой драпировкой и золотыми вензелями. На точно таком же кроваво-красном ковре примостились икринки недоеденной сириллы и кеты.
Статный мужчина с минуту разглядывал упавший завтрак, затем заскрипел кожей брюк, поворачиваясь к женщине в постели. Из-под кружев на него взглянули растерянные глаза с влажными отпечатками слез в розовых уголках. Живот холмистым полукружием вздыбился над равниной одеял, когда дама попыталась повернуться набок. Было трудно, тяжело, особенно после бессонных ночей и слабости хвори, что приключилась.
Мужчина не помог. Он хмуро сдвинул брови и отвернулся. Толстая коса, лежащая на его мускулистой спине, колыхнулась в такт движению и повисла пепельным жгутом до самой талии.
К женщине подбежала юркая служанка в кружевном чепчике из шерсти, наклонилась и принялась вытирать со лба выступивший пот. Заботливо убаюкивая больную тихим голосом, она укоризненно стрельнула взглядом в сторону гостя. Верхняя губа простолюдинки приподнялась, на носу выступили морщинки. Выражение крайней неприязни было настолько явным, что заметил его даже кот у входной двери.
— Когда он впервые пришел? — задал крутившейся в голове вопрос гость и посмотрел на хозяина усадьбы.
Филипп, обрюзгший, неряшливо одетый в халат поверх замасленного камзола сорокалетний князь хмыкнул и отошел от створок дверей. Он стоял там с тех пор, как пришел незнакомец. Пока гость разглядывал его Кожун, князю приходилось играть роль статуи, но, теперь настало время пообщаться, и он с удовольствием оторвался от позолоченной арки косяка, чтобы подойти ближе.
— Давеча будет… — Начал мужчина, но замолчал, взглянув на супругу.
Бледная, как смерть, княгиня приподнялась на подушках, потянулась и поймала своей маленькой ручкой лапоподобную руку спасителя. Кожаная перчатка ненароком сомкнулась вокруг ее ладони. Она хотела что-то сказать, даже приоткрыла пухлые губки, но не успела. Лицо в черной маске повернулось, и узкие опаловые глаза обожгли безразличием. Кожун дернулась, отстранившись, и вновь спряталась под единственной защитой от внешнего мира — пуховым одеялом.
Растерянность пробежала по миловидным чертам молодой госпожи.
Мужчина понял, что переборщил, был слишком груб с этим аленьким цветочком, поэтому попытался исправить положение легкой улыбкой и кивком. Мол, извините, мамзель, не приучен к женским ласкам, тем более к благосклонности замужней элитки на сносях.
— Перед затмением Каира. В самую темную пору, — пролепетала Кожун, почти успокоившись при виде улыбчивого красавца с точеными скулами.
— Примерно с месяц назад, — посчитал гость и хмыкнул.
Встав, он принялся мерить просторную спальню размашистыми шагами и чесать подбородок. Выходило ровно тридцать пять. Конечно, ему эти числа были без надобности, но напустить загадочности на процесс измышлений в обители Ласийского владыки не мешало.
— Выйдем-ка, князь, — бросил он и выскользнул из покоев прежде, чем тот смог ответить.
Беспокойство за женщину росло с каждой минутой. До родов оставалось не меньше одного новолуния, а княгиня была настолько плоха, что едва передвигала ноги и совсем перестала питаться.
За месяц дойти до такого? Довольно трудно. Видать, демон или еще какая тварь, поселившаяся в доме, отличалась недюжинными способностями или сумела перехитрить ловушки из амулетов, которыми обыкновенно снабжают придворных феодалов магики и ойуны.
— Кам, заклинаю тебя небесными покровителями: спаси ребенка! Я знаю, чудище пришло за ним! — стоном разлетелись слова Кожун, когда гость уже стоял в уютной темноте длинного коридора.
Кам промолчал.
Из спальни послышалось шарканье и князь медленно, по-бегемотьи, выдвинулся за новым знакомым. Хлопнув дверью, хозяин указал в боковую галерею.
— Жена не в себе. Пройдем в мою библиотеку.
Мужчина согласно кивнул и пристально всмотрелся в черты лица правителя Ласии. Бледная кожа с оливковым отливом едва проглядывала сквозь рыжую щетину бороды, расползшуюся по щекам почти до нижних век. Бледно-голубые глаза блестели влагой, а на узких губах отпечатались скорбь и плохо скрываемая ярость.
Сделав пару поворотов по коридорам с малахитовыми стенами и высокими, узкими окнами, он подошли к двери из лакированного дуба.
— Прошу, — пригласил Филипп гостя и толкнул тяжелую створку. Раздался неприятный скрип и дверь медленно открылась. За ней показалась небрежно расставленная мебель из черного камня, карта на противоположной стене и несколько стопок потертой временем и потными руками чиновников бумаги.
Кабинет, иначе место, где прятался от народа властитель, не назовешь, отличался аскетичностью и мрачной атмосферой средневекового жилища.
Князь сел на бархатные подушки несдвигаемого кресла, подвинул документы на край стола, чтобы видеть собеседника. Гость расположился на диване. Раздался звук колокольчика и спустя секунду в комнату вошли две дамы в алых чепчиках, которыми, видимо, награждали при дворе Ласии всех прислужниц слабого пола.
Зашуршали муслиновые юбки. Дамы поставили подносы с рюмками, наполненными зеленым варевом, на край стола и удалились. Горьковатый аромат кофе разлился в пространстве, заставив незнакомца пару раз сглотнуть слюну.
Собрав волю в кулак, чтобы не накинуться на питье раньше князя и тем самым не обидеть его, молодой человек деловито произнес:
— Вы вызвали меня, чтоб распознать и искоренить зло. Неужели, князь? Ведь сами знаете, ЧТО это. Кто вам мстит.
Филипп молчал. Он старался скрыть удивление после нежданных слов, но эмоции прорвалась сквозь плотину воспитания и разлилась бурным потоком по каждому мускулу тела и лица феодала.
Скривившись, словно от зубной боли, он ударил кулаком по столу и со свистом выдохнул.
— Умен ты, шаман, смекалист. Не ведаю, каков в деле, но людской род читаешь славно. Да. Есть мыслишки, с чего все началось. Больно признавать: причиной недуга стала история моего рождения. Что есть, то есть.
Мать-княгиня родила меня в смутные времена. На трон сел отец нынешнего правителя Самыла, а заодно и мой двоюродный дядька, Кафун. Палач протеста в три тысячи голов, он казнил любого, кто косо смотрел на него или имел хоть каплю имперской крови.
Поговаривают, что матушка не раз наведывалась в его покои и просила пощады для своего будущего отпрыска, клялась в преданности моему папаше.
Так вот… Помимо меня, из лона княгини вышли еще двое. Брат — близнец и сестренка. И все бы хорошо, только роженицу обуял страх, что на троих Кафун не согласится, тем паче, власть в княжестве должна принадлежать одному мужчине. Тому, кто старше.
Филипп остановился, взглянул на кама из-под густых бровей.
— Понимаешь, к чему я веду?
Мужчина в маске скрестил пальцы на животе, задумчиво кивнул.
— Чтобы избавить Ласию от распрей, она убивает младшего.
На этот раз кивнул князь.
— Да, княгиня задушила безымянного брата и приказала втайне от отца прикопать тело на именном кладбище. Тот так и не узнал, что был еще один сын, бездумно веря сказкам хитрой лисы, которая крутила им, как собственным веером.
— А где сейчас княгиня-мать?
Филипп хищно улыбнулся. И тут же исправился, поняв, что слишком расслабился в присутствии гостя.
— Умерла как пятый год.
— А сестра?
Князь встал и медленно прошел к камину, которого кам раньше не заметил, так как очаг располагался в дальнем углу. Подняв руку над каменным сводом и полками, рыжий правитель нежно погладил край картины.
Светловолосая юная девушка смотрела с холста, лучезарно улыбаясь художнику и собственной беззаботной жизни. Ее длинное платье небесного цвета развивалось на ветру. На нагом плече застыла стрекоза.
За спиной прелестного создания стояли женщина в кроваво-красном и паренек лет семнадцати.
По рыжей шевелюре и лукавству в глазах гость узнал в подростке Филиппа. Стало быть, иссохшая вобла рядом была княгиней.
— Погибла в пятнадцать лет. Мы так решили, когда кортеж с сестрицей не вернулся из столицы, а селяне сказали, что видели именных лошадей в полях без упряжи. Искали долго, изъездили полкняжества. Ничего не нашли.
Филипп нервно дернул плечом, вытащил платок из кармана и вытер внезапно выступивший на лбу пот.
Движения, резкие, неаккуратные, давали знать: мужчина нервничает и что-то утаивает. Нечто постыдное и неприятное, словно нарыв в интимном месте, который лучше бы вскрыть и очистить, но не дает стыдливое упрямство гордеца.
— Вы были любовниками? — бросил кам, едва князь окончил свое повествование.
— Какая глупость!
Взбешенный Филипп выпучил глаза, подлетел к гостю и, тряся пальцем в воздухе, как это делают перед нерадивыми учениками опытные учителя, завопил, путаясь в словах и заикаясь.
— Я б никогда! Чтоб такое в нашем доме… Распутство и святотатство! Бред, кам. Чистой воды, бред!
— Воля ваша, князь. Можете не говорить. Истину мне все равно скажут.
— Кто?
Шаман встал и подошел к арке оконного витража. Разноцветные стекла заплясали на его лице бликами Каира, солнца этого мира. Тепло разлилось по коже. Медведь в ухе блеснул монетой и вновь спрятался в тени.
— Те, чьи имена не позволяет называть ваша религия.
Филипп успокоился. В потусторонний мир он не верил, как и в божества своей церкви. Кама ему посоветовали лекари, настояв, что чужеземец знает тайные рецепты целительства. И только за ними, за травами и настойками, он обратился к странному человеку.
Духи, черти или посланники неба — сказки для детей. Верить во все это феодалу величайшей империи Запада значило признать себя сумасшедшим.
— Воля твоя, молодчик. Валяй, вынюхивай. Только не обвиняй правителей, пока нечем доказать свою истину. Так можно головы лишиться. Под корень. На веки вечные.
Кам перевел взгляд с окна на рыжего. Кивнул. Улыбка в который раз за последние сутки озарила его красивое лицо, оголив два острых клыка меж ровных рядов человеческих зубов.
— Спасибо за совет, господин, — по-доброму тихо ответил гость и прошел мимо князя к выходу.
Невзирая на довольно высокий рост, Филипп оказался чуть выше плеча колдуна.
— Сегодня к ночи я проведу обряд в спальне княгини. Прикажите туда отнести как можно больше свечей.
Не желая слушать ответа, целитель переступил порог и растворился в мрачной черноте коридора. До заката Каира оставалось часов семь — восемь, и кам решил отоспаться. Пока была такая возможность перед изгнанием, он хотел ей насладиться.
Почему изгнанием? Так всем давно известно, что правда не любима правителями также, как свобода народа. Держать в кабале истину и мысли черни — главная и неизменная задача всякого, кого хотя бы на грамм наделили властью.
Власти у Филиппа Ласийского, троюродного брата царька Умбрии, было в избытке, а вот хитрости и самоконтроля — маловато, поэтому шаман заранее чуял, чем окончится дело. В благодарность он не ждал того, что нафантазировал себе Безым, отправивший ученика в Срединный мир Хаан Засаг. Монеты и мешок муки казались невиданной роскошью.
Наступил вечер. Столица погрузилась в сумерки, словно жеманница в мягкую постель жениха. Из неприглядных уголков окраинных трущоб показались первые звезды преступного мира и стали расползаться среди домов паучьей стаей. Добропорядочные граждане, напротив, приготовились ко сну, из последних сил убаюкивая капризных ребятишек. Спать значило для них тишину, спать значило забвение и безопасность.
На втором этаже княжеской усадьбы загорелись десятками свечей окна главной опочивальни. Блики от витражных стекол упали на центральную улицу и отпугнули парочку предприимчивых воришек, попытавшихся отвинтить вывеску из металла с надписью «Город чести и веры».
Кам усмехнулся, наблюдая из окна, как два парня спрыгнули с выступа и юркнули под навес ближайшей торговой лавки. Деревянные башмаки застучали слишком громко.
— Как тебя зовут, девушка? — спросил он, услышав шелест юбок за спиной.
Личная прислужница Кожун поставила пиалу со свечой на стол и посмотрела на хозяйку. Кожун кивнула.
— Амбросия.
Кам повернулся к женщинам, прошел к постели беременной и сел почти вплотную к белоснежным простыням. Пахнуло яблочным сидром и потом. Видимо, княгиня готовилась к приходу целителя, но слабость и приступы боли не дали ей привести себя в должный порядок.
— Амбросия, принеси, пожалуйста, ушат с горячей водой и поставь между мной и княгиней. Я начну камлать и не услышу тебя. Так что лучше просто оставь воду и уходи. Поняла?
— Как скажите, г-сударь — девушка почтительно присела и, блеснув серо-зелеными глазами, направилась к двери.
— Мархи.
— Что?
— Не г-сударь. Мархи.
Маленькая, стройная, слова ивовая ветвь, женщина присела в реверансе и вышла. Легкий румянец задел ее прелестные щечки.
Звуки бубна поплыли в сумрачном пространстве, едва колотушка коснулась натянутой кожи. Ритм змеи потянулся нитями к потокам божественной силы, которая до краев заполняла Хаан Засаг, и принялся окутывать шамана только что пойманной аурой благодати.
Бум! Бум! Бум! — участились удары. Бум! Бум! Бум! — отозвался Нижний мир эхом и медленно сбросил бремя материи.
Шаман затянул низким горловым пением притчу о демонах и лесном духе. Звуки выходили плотным потоком и больше смахивали на звериный рык, чем на песню. Что бы ни было в ней, подача могла смутить всякий неподготовленный дух. И таким духом сейчас, несомненно, стала беременная умбрийка.
Княгиня испуганно приподнялась на подушках, приоткрыла рот, но не в силах сопротивляться подступившей дреме, рухнула обратно, закатив глаза. Веки внезапно сомкнулись, и она засопела.
Свечи, напротив, проснулись и вспыхнули куда ярче, чем прежде. Затрещали. Слепой конь на шести ногах подхватил душу кама и бросился в разверзшуюся пропасть. Бесстрашно. Даже весело, залихватски.
— Спокойно Бо. Не так быстро, — успокаивал стихию Мар. Ему хотелось затишья, времени на раздумья. Но двойник не давался, наполненный мощью древнего знания, упоенный молодостью своего шамана.
Спустя мгновение Бо заржал и глухо застучал копытами по знакомому красному ковру. Грива взметнулась от невидимого ветра.
— Уже? Прибыли? — удивился Мархи.
Услышал шёпот старика:
— А как же. Лихой скакун наездника перескачет.
Парень усмехнулся поговорке деда и огляделся вокруг. Место, куда они спустились, ничем не отличалось от опочивальни княгини. Только взамен окон серела глухая стена, а своды потолка выгибались храмовым куполом.
Посмотрев на ковер, кам понял, что Амбросия выполнила его задание и была в безопасности.
На шерстяном полотне уже стоял чан, от которого вздымались пары кипятка. Тонкая нить поднималась над шаманским отрядом и тянулась сквозь комнату к беременной женщине. Окруженная водяным облачком, та спала почти также глубоко, как наяву.
Мархи насторожился, но отпустил Бо. Его терзали подозрения, что дело не в пустяшной проказе злобной твари, а в глубокой мести раненого существа: гнилостный запах застарелой ярости витал в воздухе, становясь сильнее с каждой секундой.
Возвращаться назад не было необходимости, пока кам крепко держал узды власти. Что могло случиться дальше, ведал лишь небесный Мала.
Кожун резко вскрикнула, отчего гость только сильнее нахмурился.
Даму начало трясти, по коже заплясали синие прожилки вен. Мар приблизился и внимательнее взглянул на супругу князя. На тонком, чуть вздернутом носике вдруг проявились две кровоточащие язвы, а кожный покров на руках и груди превратился в черную разлагающуюся плоть.
Рванув с тела женщины одеяло, целитель оголил живот в кружевной сорочке и маленькие ступни, торчащие из-под ткани скрюченными обрубками. Округлое брюшко вздыбилось. Из разреза ночной рубашки прямо над грудью показалась миниатюрная детская голова.
Существо, дергаясь и виляя всем тельцем, выползло наружу и оскалилось. Две пары клычков на верхней и нижней челюсти хищно блеснули. Между ними потекла желтая слюна.
Злобный дух ребенка взвизгнул и впился в живот своей жертвы, ничуть не испугавшись незваного гостя.
— О-о-о! — взвыла Кожун и попыталась оторвать от себя пиявку.
Дама не проснулась, но болезненный укус вывел ее из состояния анабиоза. Заставил сопротивляться, насколько хватало сил измученной, слабой от природы госпоже.
Мар что-то зашептал и потянулся к бедру.
Золотистый лист клена зашуршал в его ладони так громко, что заставил духа замереть и поднять пустые глазницы туда, откуда доносился раздражающий звук.
— Оставь человека! — приказал кам.
Огромный рот скривился в пренебрежении, и недоразвитая конечность с уродливыми пальцами смахнула кровавую пленку с губ. Показала кулак живому.
— Как знаешь, — ответил на жест Мархи, сжимая помощника все сильнее.
Резной лист в его ладони вспыхнул и обратился в клинок. Когда серый дымок полностью исчез, в руке кама остался нож с тонким орнаментом кленовых листьев, овевающих, подобно лиане, серебряную рукоять.
Дитя из Нижнего мира недовольно зафырчало и попятилось назад. Почти упало с кровати, однако успело схватиться ручонками за шелк простыней.
— Не уйдешь, — заверил Мар, поигрывая оружием, и приказал нитеподобному пару из ушата схватить буйного духа.
Белая струйка, которая с минуту висела над ним зачарованной змеей, скользнула к конечностям существа и сковала их.
— Не дергайся, сунесу. Чуешь серебро? Будешь безобразничать, привяжу клинок к твоему тельцу.
Дух зарычал, но притих. Дымка осторожно опустила его на каменные полы подальше от беременной. Притянула стул и привязала так, что тот не мог пошевелить даже пальцем. Шея также оказалась в путах.
Синекожий человечек захныкал от безысходности и повернул безглазое лицо к шаману.
— Защ-щ-щем тепе это, ойун? Ит-тии сфоеей дологой. Месть моя плаведна.
От шелеста поникшего голоса сердце шамана дрогнуло. Пред ним был не демон-шутхэр, которого так часто встречали люди рядом с младенцами или беременными. Перед ним была измученная душа умершего.
— Кто ты и почему мстишь княгине Кожун? Вина в твоей смерти лежит на княгине-матери, а не на брате и его семье. Или нет?
Облик сунесу начал медленно расплываться. Черты потекли, словно воск догорающей свечи.
— Какие блатья у нелож-жденного басталда?! — завизжал он в ярости.
Мархи сжал напряженно губы, чтобы не выругаться в Нижнем мире и тем самым не навлечь на себя проклятие. Громко позвал двойника.
Бо влетел в двери, подобно стихийному бедствию, нетерпеливо потоптался на месте с явным желанием надавать тумаков человеку, который то выпроваживал его с обряда, то призывал обратно.
— Возвращай! — приказал мужчина, не обратив внимания на недовольство товарища. Сел на упругую спину и сжал загривок.
— А как ж-ж-же я?!
Дух заворочал не до конца растекшимися ножками.
— Жди.
Двойник с шаманом ухнули вниз, сквозь пол, и тут же очутились в мире людей.
В нерешительности кам открыл отяжелевшие веки и повел плечами, которые затекли от долгого сидения. Осмотрелся. Громко чихнул.
Пара над водой почти не было. Жидкость остыла и перестала проникать сквозь пространство в тот мир, куда ее, пойманную невероятной силой, затянули помимо ее воли аватар и его собратья. Магия камлания почти рассеялась.
Кожун со свистом втянула воздух и вслед за Маром открыла свои удивительные очи первой красавицы императорского двора. Улыбка облегчения тронула пухлые губки.
— Амбросия, девочки! — крикнула она, зазвонив в колоколец, стоявший рядом с кроватью.
Из-за деревянных створок двери послышались быстрые шажки. Кто-то уронил чашку, чертыхнулся, принялся собирать осколки, возюкая фарфором до скрежета полированных полов.
— Амбросия! — уже гневливей позвала княгиня и встала.
Мар хмыкнул, удивляясь живучести женщины, и в этот раз решил помочь. Поймав ее руку своей пятерней, он поддержал даму, пока та надевала тапочки и поправляла кружевные одежды.
— Спасибо, целитель. Головы прислуге я откручу сама, так что ты можешь быть свободен. Мне лучше.
— Не совсем.
— Что? — Кожун остановилась у выхода и удивленно воззарилась на кама.
— Где ночует князь?
Женщина немного помолчала, открыла дверь и указала пальцем на лестницу справа.
— На первом этаже. За дверью с гербом.
— Княгиня! Как вы?! — воскликнула девушка, почти подросток, которая собирала у порога куски бывшей чашки.
Маг прошмыгнул мимо нее, затем обернулся и привычным тоном хозяина положения скомандовал:
— Княгиню из покоев не выпускать. Воду, которая стоит на полу, разогреть и поставить на прежнее место. Ясно?
Кожун и служанка одновременно кивнули и вошли в помещение, плотно прикрыв за собой дверь. А Мар ринулся по ступеням вниз, в покои Филиппа.
Времени на сантименты и соблюдение приличий не было, поэтому, увидев гербованную дверь, он с силой толкнул ее и услышал, как деревянное полотно с глухим эхом бахнуло по стене.
Оказалось, что князь не один. Оголенные ягодицы прелестницы подпрыгнули в последний раз и с визгом хозяйской головы скрылись под одеяло. Из-под алых простыней вместо полупопий показалась взлохмаченная шевелюра Филиппа. Потное лицо скривилось от ярости.
— Пошел вон! — заревел князь и замахал руками.
— Не-а, — по-свойски кинул гость, сел на подушки в кресло и вытянул ноги. На его непроницаемом лице расцвели пунцовые пятна раздражения.
— Стража, ко мне! Пошла отсюда! — рявкнул Филипп, обращаясь одновременно к личной охране и к девке в постели.
Как ни странно, но первой выполнила приказ именно она. Ничуть не стесняясь незнакомца, фигуристая нимфа с угольными завитками волос и внушительными глазами цвета фиалки, спустилась на полированный пол, натянула мужскую рубаху, которую нашла рядом с Маром, и медленно прошла к прикроватной тумбе. Нажав на рычаг в форме обезьяньей головы, она скрылась в черноте потайного входа у изголовья кровати. На прощание не забыла помахать любовнику и томно улыбнуться красавцу с сережкой.
Как только рычаги закрывающегося тайника смолкли, в спальню залетели два сонных стражника. Ума солдат хватило сполна, чтобы понять, кого нужно ловить и выдворять из покоев. Поэтому они дружно приблизились к Мару и потянули того за рубашку.
Мар вскипел, оттолкнул солдат и встал.
— Погань. Убью!
Стражники отшатнулись. Черная маска и такие же глаза несли неприкрытую угрозу. Страшно? Конечно. Таких молодцов днем с огнем не сыщешь. А тут он — и противник. Не приятненько.
Собравшись с силами и заметив, что намерение обращено не к ним, стражники, в конце концов, накинулись на врага. Схватили того за плечи и попыталась скрутить. Мар резко вывернул руки, поймал нападавших за камзолы и приподнял на полом, словно безвольных марионеток.
— Филипп, ты и твоя семейка — гнилье. Замарали в грязи светлую душу и требуете, чтобы духи оставили вас в покое? Глупцы!
— Кто? — заикаясь, спросил Филипп. — Да, брось белениться и поставь стражу.
Мар опустил на пол мужчин, и те по приказу господина оперативно ретировались. Повторять не пришлось: как только отдали команду, они ветром шмыгнули за порог и притихли.
— Сестрица.
— Филиппа? — князь побледнел. — Филиппа — чудовище? Она мстит?
— Нет. Мстит тебе иной дух. Нерожденный. Умерший в0 чреве матери сын. Она, видать, простила и с миром ушла в забвение, а вот ребенок… Плод впитал память матери, узнал виновника ее страданий и решил расплатиться. И мстить он решил не тебе, а тому, кто также невинен, и кого ты любишь более всего.
— Дитя от Кожун.
— Да.
— Его надо убить! Послушай, целитель, — Филипп вылез, словно уж, из постели и совершенно ногой дополз на коленях до Мара.
Глаза его бешено завращались, из уголка рта потекла слюна.
— Послушай, родной: убей эту тварину. Все. Бери все, что хочешь, но исполни мою мольбу. Кожун не вынесет. Она этого не заслужила.
Мархи повернулся к оконному проему. Ему было противно смотреть на унижения князя. Голый Филипп не вызывал ни капли сочувствия, скорее наоборот: парень все яснее понимал, кто перед ним. И все больше сопереживал шутхэру. Тому крошечному человечку, из которого повелитель Ласии и старшая княгиня сделали злобного монстра.
Кожун. Да, только жалость к живой и миловидной супруге Филиппа ослабили отвращение и позволили Мару согласно кивнуть.
— Убить не получится. Похитителя детских душ можно усмирить и сделать так, чтобы он принял свою смерть и смерть матери. Сделаю.
Больше терпеть свиноподобного феодала Мархи не желал, поэтому размашистым шагом направился из покоев и спустился в полуподвальное помещение — почерневшую от дыма очага кухню.
За огромным чаном с козьим молоком стояла пышечка повариха и мешала будущий сыр. Сладкий аромат ласийских полей заставил кама закрыть глаза и зарычать самым голодным из имеющихся в запасе голосов. Услышав целителя, повариха радостно запыхтела и принялась с еще большим усилием перемешивать аппетитное варево.
— Полосия, ты сводишь меня с ума, — признался Мар, присаживаясь за деревянный стол с яствами для княжеского обеда. Копченая грудинка пахнула дымком и от запаха свежей зелени закружилась голова.
— Ой, какой же ты хитрец, Марчик. Сладко поешь, когда брюхо пустое, как у волка зимой.
Мар улыбнулся.
— Не у волка, сладкая, а у медведя. Накорми-ка любимчика. И уложи спать. Будущий вечер грядет тяжелее нынешнего.
Полосия с тревогой посмотрела на мужчину, но, промолчав, кивнула. Ей, как дочери городской ведуньи, были знакомы страхи и переживания иноземца. Поэтому уговоров молодца или пространных бесед не потребовалась. Радушная хозяйка княжеской кухни выложила перед ним только что испеченный хлеб и зачерпнула из чана кружку жирного молока.
— Сладости, а не гадости, — пожелала она по-своему, по-ласийски, «приятного аппетита» и вернулась обратно к чану.
Следующий вечер не задался с самого начала. После дневного эля в гордом одиночестве, Мар едва вспомнил нужный ритм бубна и еще с большим трудом его воспроизвел. Бурхан, охранявший вход в Нижний мир, никак не хотел пускать шамана, гневался и даже пару раз укусил Бо за лоснящийся круп.
Спасибо деду Асаю, который показал привратнику фокус с наперстком и пропадающей горошиной и, пока тот размышлял над загадкой, позволил хмельному внуку пройти через туннель.
Звуки бубна прервались, и перед Мархи открылся хвойный лес с мягким мхом и елями, достающими верхушками до небес. Можжевельник, бузина, гигантские папоротники скрывали едва уловимые тропки, пути к отступлению. Кусты малины и дикой розы скрепляли пространство упругими ветками, окутанными шипами.
Пройти сквозь дебри было невозможно. Осмелиться на экспедицию не рискнул бы даже Хад, у которого, как раз на такой случай, по всем карманам располагались обереги и миниатюрные мачете.
— Как найти шутхэр? — задал Мар вопрос зеленому королевству, не особо надеясь на ответ, но почти мгновенно заметил, как листья папоротника затряслись и начали подниматься. Малина спрятала иглы, свернулась в кокон.
— Смотри на следы, — шепнул дед.
— Волки, — кивнул кам и осторожно переступил через корни деревьев.
Мир растений, животных, людей и даже камней был для шамана единым целым. Крошечные осколки из существ и предметов сливались в одну общую картину, мозаику. Вселенную. В ней не существовало иерархии, не было чего-то более божественного или менее. Частица божества пряталась во всем, пряталась до той поры, пока ни приходил аватар, и ни открывал себя этой частице. А она, вслед за бахши, ни открывалась всему остальному.
Беречь сущее и невидимое, быть нейтральным, справедливым — вот чему учили Мархи. И вот чего жаждал он сам.
Лесная дорожка, по которой брел шаман, стала шире, кустарники поредели и уступили место полевым товарищам — травам.
Из-за куста рябины, одиноко стоящей среди лютикового поля, показался могучий зверь и зарычал. За ним потянулись собратья. Как только стая увидела человека в маске, с когтями медведя, сразу оскалилась, вслед за вожаком. Встала неподалеку.
— Я не обижу тебя, дух мести. Давай поговорим.
Серый хищник, тот самый вожак, клацнул челюстью и медленно продвинулся ближе к шаману. В мыслях человеческого сунесу, которым сейчас был Мархи, вдруг возник слабый голос. С каждой секундой он нарастал и становился злее.
— Мне никто не поможет. Нам не о чем говорить. Я и мама столько лет гнием в придорожном пролеске, и ни одна живая душа нас не ищет. Мы не нужны, мы — позор и грязь на сапогах князя. И за это я отомщу! За нас! За безымянных и одиноких!
Мар открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Хищник присел на задних лапах, приготовился, и спустя секунду рванул к Мару так молниеносно, что тому пришлось отступить на пару шагов, ибо остаться на ногах после мощного удара, который предстоял, было невозможно.
Зверь понял свою ошибку. Развернулся и снова прыгнул на грудь врага.
Теперь грозная челюсть была раскрыта так широко, что в ней виднелся каждый полусгнивший у десен зуб. Каждая почерневшая прожилка и мертвый, разлагающийся капилляр.
Шаман выкрикнул имя помощника и слегка присел, закрыв лицо руками.
Асай поднялся над землей духов бесформенной дымкой, завертелся и превратился в жесткие наручи, сковавшие в тот же миг предплечья внука. Прокусить и растерзать такую защиту не смог бы даже Мунх Шона — вечный, бессмертный волк со стальными зубами.
Челюсть вожака сжалась на левой руке Мархи. Заскрежетал металл.
Развернувшись торсом так, чтобы увеличить силу инерции, шаман нанес мощный удар по злобному противнику и отскочил. Перчатка с медвежьими когтями сделала свое дело, и морду зверя прорезали четыре глубоких борозды.
— Сын собаки! — зарычал хищник и снова вознамерился напасть на шамана, но опоздал.
Вынув из кармана кленовый лист, парень метнул подарок двойника в воздух. Живое золото поднялось ввысь, закружилось и, пока противник соображал, что происходит, превратилось в уже знакомый клинок.
— Семь Со! — скомандовал Мар.
Кинжал завибрировал, отделив от себя шесть близнецов, и ринулся туда, куда смотрел его хозяин. Любая команда, даже взгляд шамана были для острого товарища непреложным законом, истиной, исполнять которую он считал за честь.
Злобного духа отшвырнуло и пригвоздило к ели так крепко, что тот не смог повернуть морды. Пробитая кожа зашипела и запузырилась от прикосновения металла, из ран потек гной.
Мархи подошел и поклонился духу. Тихо, с горечью прошептал:
— Мне жаль, дитя. Ты не заслужил такой смерти.
Шутхэр замычал в ответ, и из его мутных глаз потекли струйки слез.
Бо, стоя наготове, нетерпеливо заржал. Он дождался, пока шаман отойдет от духа и, наконец, заметит его, чтобы в который раз напомнить: Нижний мир не резиновый и живому в нем не место. Пора домой.
— Да-да, иду. У тебя шило в заднице, Бо? Чего такой напряженный?
— Сам такой, — передал ответ бубна-коня Асай, который к тому времени успел перевоплотиться в старика и присесть среди лютиков на прогретую дневным светилом землю.
В Срединном мире Мархи встречал Филипп. Он сидел на постели жены в позе хмурого истукана и молчал. Кожун на ночь перевели в соседнюю спальню, так что дамы не было, и ее жизни никто не угрожал. А вот для чего явился князь — было непонятно.
— Я же просил оставить меня в покое, — рявкнул феодал сухими губами.
— Как с делами покончим, сразу оставлю. Клятву даю.
Мар потянулся, зевнул. Сняв скатерть с прикроватной тумбы, отер потное лицо и демонстративно положил скомканный кусок обратно. Филипп промолчал, но желваки задвигались сильнее.
— Филиппа и ребенок лежат недалеко от дороги. На опушке хвойного бора, через который эта каретная тропа проходит. Справа — лютиковое поле, слева — большой куст рябины. Найдите кости как можно скорей и захороните там, где они по праву рождения должны лежать. На этом все. Злобный дух получит покой и не станет больше вредить княжеской семье.
— А если ты лжешь?
— Значит, отпрыск придет ночью в усадьбу и перегрызет глотки всему вашему роду.
Князь Ласийский закатил глаза и устало выдохнул. Спорить и тем более сажать в темницу языкастого спасителя ему совсем не хотелось.
— Ладно. Понял. Вижу, что не лжешь. Филиппа, в самом деле, пропала по дороге из столицы и те места, которые ты описал, мне знакомы. Держи златые, заслужил. Куда теперь, целитель?
Мархи пожал плечами и встал. Открываться гнусному растлителю он не желал, как не желал больше ни секунды задерживаться в мире Хаан Засаг.
— Путей много, куда-нибудь, да приведут.
— Верно, дружище. Верно, — согласился князь и проводил странного гостя до главных дверей.
Когда за спиной Мархи захлопнулись дубовые створки усадьбы, он обратился к невидимому для остальных покровителю. Зашагав к центральным вратам, выходу из поселения, кам бросил бывшему главе манчжурского племени Улунхану:
— Что за хохот я слышал в спальне? Что тебя повеселило, амагят?
Зазвучал низкий до хрипотцы голос воина:
— Неужто не догадался? Княгиня-мать добилась своего: после смерти бездетного Самыла ханом Умбрии станет Филипп. А где соперники? Правильно, их нет. Как нет девочки, которая смогла бы своей жизнью и жизнью мальца очернить идеального правителя.
— Ты не совсем прав, Улуни.
Сняв маску и расстегнув узкий ворот рубахи, молодой мужчина перепрыгнул через разрушенную стену храма, вытащил из котомки за спиной длинную, набитую табаком трубку и принялся раскуривать траву, подаренную Безымом.
— В чем?
— Не ханом станет Филипп, а императором.
На следующее утро Мархи вылез из-под груды камней, в которую превратилась некогда величавая храмовая апсида, и решил прогуляться по окраине столицы. Голод — не тетка. Есть хотелось по-зверски, а с златыми князя он мог себе позволить не только кукурузную лепеху и козий сыр, но и вещи куда более изысканные.
— Брать морского окуня в речном княжестве — не лучшая идея, г-сударь.
— Мархи, — напомнил Мар свое имя миниатюрной блондинке и улыбнулся. — Что посоветуешь?
— Только что запеченную утку и кружку пенистой медушки.
— Сойдет.
Блондинка с напускной укоризной покачала головой и указала на лачугу в конце улочки.
— Туда.
Они пошли.
— Твоя? — поинтересовался шаман на полпути.
— Моя. Родненькая. А ты откуда? Где твоя хибарка?
— У меня нет дома, — признался Мархи, но увидев сочувствие в серо-зеленых глазах Амбросии, решил подмигнуть собеседнице, чтобы та не волновалась понапрасну (парню казалось, что бездомье — глупость, которая бередит душу только ему, а хорошеньким девушкам волноваться не обязательно). — Я живу в одном шатре с десятком целителей из моей деревни.
Амбросия остановилась и открыла от удивления рот.
— Жуть какая! Бедненький, г-сударь.
— Отстань, противная. Все хорошо. Лучше накорми ужином и расскажи, что с княгиней и останками Филиппы.
Девушка рассмеялась и кивнула.
В хижине, где она обитала, оказалось тепло и уютно. Отчего Мару несказанно полегчало, а напряженные мышцы расслабились.
На подоконниках, столе и лавках домишки были разложены кружевные салфетки. В левом углу располагались побеленная печь и высокие стопки фарфоровой посуды.
— Откуда такое роскошество?
Амбросия, покраснев, взяла пиалу и протянула Мару.
— Видишь трещину? Княгиня приказывает старье выбрасывать в помойную яму, а мне жалко. Собираю, отмываю и задешево продаю беднякам. Все лучше, чем есть с листьев лопуха или вовсе с земли.
Удивленный благоразумием служанки, Мар с интересом оглядел новую знакомую.
Маленькая, щуплая, с тонкими чертами лица и светлой, словно фарфоровой, кожей она теперь показалась ему очень привлекательной. Куда интересней, чем сутки назад, когда бегала по усадьбе в красном чепце и в маске благонравной дамы.
— Оставайся со мной, Мархи, — вдруг попросила Амбросия.
Мар попытался сглотнуть, но горло пересохло настолько, что напомнило пустыню в засушливый период.
— Прости, не могу, — почти шепотом произнес он и потупил взор.
— Понимаю. Ты нужен людям, да?
Шаман кивнул. В черных раскосых глазах застыла тоска и воспоминание о чем-то давно утерянном, неимоверно далеком. О семье.
— Не будем об этом. Садись. Сейчас принесу утку, и мы на славу поужинаем жирненьким мясцом.
— Спасибо, — расслабился гость и перевел тему: — Что с Филиппой? Амбросия открыла чугунную дверцу. Запах приправленного со специями мяса поплыл по комнатушке, буквально сшибая с ног.
— Княжну нашли вчера с началом сумерек. Сегодня планируют захоронить. Кожун приказала всей челяди молиться за упокой души золовки, а после собрать ее собственные вещи. Уезжает в столицу.
— А Филипп?
— Его княгиня с собой не берет. Сказала, что при родах не хочет видеть мужниного лица, а после них он ей подавно не нужен. И почему так… Кто ж их, княжат, разберет.