Выхожу из туалета. Жена сидит с трубкой в руках. Слушает. Иду на кухню. Вынимаю из сумки мороженое. Кладу в морозилку. Вынимаю из холодильника остатки дешёвого вискаря. Наливаю полстакана. Выпиваю. Прислушиваюсь к себе. Наливаю ещё немного и снова выпиваю. Вынимаю из морозилки мороженое. Вспоминаю, что вечером нужно ехать на работу, но вспоминаю поздно. Открываю мороженое и ем ложкой прямо из коробки. Закусывать дешёвое виски шоколадным мороженым придумал я сам. “Теперь они уже, скорее всего, доехали”. Виски ударяет в голову, и мне становится лучше. В кармане дрожит мобильник. Это, конечно, Ольга.
– Опять твоя жена висит на телефоне? – говорит Ольга.
– А где ж ей висеть, – говорю я.
– А я между прочим сейчас свободна, – говорит Ольга.
– А я нет, – говорю я.
– И чем же ты занят?
– Да что-то мне как-то…
– Как?
– Не по себе.
– Случилось что-нибудь?
– Нет. Не знаю. В общем, сейчас я не могу.
Ольга нажимает отбой. Ни тебе здрасьте, ни тебе до свидания…
– У мамы на ногах пятна, – говорит жена, входя с трубкой в кухню. – Красные.
– Что?
– Пятна.
– Какие пятна?
– Ну, пятна. А дерматолог в отпуске. Она сейчас придёт их показывать.
– Кому, мне?!
Трубка в руке у жены опять звонит.
– Ликапривет, – говорит жена, – какделаамыодниостались.
Это ещё на час.
– Ты какой телефон учительнице дала? – спрашиваю.
Жена слушает трубку и смотрит на меня. С укором. Я мешаю ей раз в жизни поговорить с подругой.
– Какой телефон? Слышишь? Домашний у нас всё время занят.
– Я и мобильный дала, – говорит жена.
– А он у тебя не разряжен?
– Он в сумке.
Роюсь у неё в сумке, нахожу мобильник. Отключившийся, чего и следовало ожидать. Ставлю на подзарядку. Включаю. “И кто только придумал возить такую мелюзгу в лагерь. Хорошо хоть лагерь не пионерский и не концентрационный, а трёхдневный”.
А вот и мама. В смысле, мама жены. Пришла показывать пятна. Жена продолжает говорить по телефону. Мама ждёт. Я ухожу от греха подальше. В спальню. И ложусь. Кошка моментально устраивается сверху. И давит на грудь своим, вроде бы небольшим, весом. В голове вертится: “Надо вздремнуть… – и снова: – Надо вздремнуть”.
Просыпаюсь я, слава Богу, вовремя. И с нехорошим чувством. Мне снилось, что больной Санька сел на мои очки, а я его за это пнул. “Зачем ты меня бьёшь?” – спросил больной Санька. А я ничего не ответил, потому что проснулся. И вспомнил, что сон этот был в действительности. Паршиво.
Жена смотрит телевизор, говорит по телефону о Саньке, ест мороженое и kefir. Мамы с пятнами нет.
Собираюсь. Кладу в рот мятную жвачку. Подхожу к жене. Вынимаю из руки трубку и швыряю её в стену. Говорю “пока” и ухожу. “Хорошо, – думаю, – что у нашего телефона две трубки. И что это на меня нашло?”
Метров за сто до работы мне крупно везёт. Полицейский фургон, перед которым я ехал, зажигает сигнал STOP. Людей за всю жизнь тут ни разу не останавливают, но я со своим еврейским счастьем из этих людей исключение. Меня останавливали вчера.
Торможу. Жду, пока подойдут. Опускаю стекло.
– Просто полицейский контроль, – успокаивает меня полицейская девушка. – Выйдите, пожалуйста, из машины.
Выхожу. Она проверяет документы, аптечку, плакетку техосмотра. Напарник спрашивает, пью ли я спиртное. “Приехали”.
– Пью, – говорю, – но редко.
Напарник идёт к фургону и возвращается с прибором. Разрывает стерильную упаковку мундштука. Прилаживает его к аппарату.
– Дыхните.
Дышу. Полицейский смотрит на экран.
– Ещё раз, битте.
Дышу ещё раз. Полицейский показывает прибор. На нём сплошные нули. Снимает мундштук и отдаёт мне.
– На память, – говорит.
– Спасибо, – лезу через опущенное стекло в машину и извлекаю точно такой же мундштук. – Это, – говорю, – вчерашний.
Полицейские долго смеются, прощаются и уезжают. “Неужели у них сломан прибор? Или всё из меня уже выветрилось?”