Вторник, 22 апреля 1997
В моей жизни есть кое-какие новости. С тех пор как выпустили отца, я снова живу у него. За несколько недель на нарах он полностью изменился. Теперь он со мной разговаривает. Рассказал мне, с чего началась вся эта история, и заве- ^ 55 рил, что с этим свинством покончено. Он никогда в жизни не видел этих детей, только сбывал кассеты в Германии. Якобы хотел обеспечить мне что- нибудь получше, чем эти трущобы, эта грязная дыра, в которой мы живем. А в прошлую среду отец привез мне из города букет цветов. Я глазам своим не поверила! И если бы я не была на сто процентов уверена, что он это сделал, я бы до сих пор сомневалась.
Отец опять работает в своей газетенке. Теперь, по крайней мере, я снова могу смотреть ему в глаза.
Кстати, его деньги в Австрии на анонимном счете! Тоже не очень здорово, но от этого хоть никому никакого вреда.
Учиться мне все еще легко. Пишу иа хорошие оценки одну работу эа другой, причем совершенно не напрягаюсь. Я даже сама этому удивляюсь!
У меня всегда одинаковое настроение. Нет ни взлетов, ни падений, только это забавное промежуточное состояние. Это как-то угнетает, но в то же время приносит облегчение. (Безумие какое-то!)
Воскресенье, 27 апреля 1997
В четверг, 24 числа, в 17 часов 34 минуты Эд бросился со стены замка. Это все так ужасно! Я не особенно его любила, но теперь вижу, как страдает Никки, а его сестра, которая работает в мороженице, вообще никакая. Весь город как парализован. Кроме нас, молодых, привыкших общаться друг с другом, никто об этом не говорит. Разве что какие-нибудь глупости типа: «Ой, бедные родители, как он мог с ними так поступить!»
Он был одним из нас! Одним из тех, кто больше не видел никаких перспектив в этой проклятой коровьей дыре здесь, в баварском Конго! Под сообщением о смерти его родители поместили в газетенке адрес консультационного центра в Д. для наркозависимых. Это повергло меня в шок.
Конечно, быстро распространилась новость, что Эд был сильно накачан, когда распрощался с жизнью. Но что меня по-настоящему шокировало, так это тот факт, что родители Эда всё знали и не могли ему помочь (или даже не пытались?).
У меня всё по-другому. Мои родители понятия не имеют, что я курю травку. Им и во сне такое не привидится! Но, в общем-то, сравнивать туг нечего, Эд не только травку курил.
И все равно мне как-то страшно. Как все будет дальше? Боюсь, что Эд открыл дверь для других. Для тех, у кого дела обстоят не лучше. Сейчас я думаю, что для самоубийства вообще никакого мужества не нужно. Мужество нужно, чтобы жить. Чтобы жить в этом проклятом дерьме, нужно иметь много мужества. Наверное, у Эда мужества не осталось. 1очно так же, как и у меня в тот момент, когда я нажралась таблеток.
Пятница, 4 мая 1997
Теперь у меня действительно хорошие отношения с отцом. Недавно он даже спросил, как у меня обстоят дела с едой. Он еще ни разу об этом не спрашивал.
Я очень беспокоюсь за Никки, каждые выходные она напивается в стельку, так, что ее рвет.
Кроме того, я думаю про Фиону, потому что она уже несколько недель ничего не хочет и все время сидит в своей комнате. Хорошо хоть Амелия пока более или менее в норме.
Рамин все еще с вейденфельдерами. На всех вечеринках я болтаюсь одна, потому что Амелия спелась с Каро, Никки, пьяная, валяется где- нибудь в кустах, Фиона вообще не приходит, а Рамин сидит с вейденфельдерами, подойти к которым я не осмеливаюсь, потому что с ними Юлиус, а я боюсь, что рядом с ним просто упаду в обморок.
Я как-то изменилась. Мне не мешает, что я вечно одна, потому что знаю, что когда-нибудь снова понадоблюсь своим друзьям.
Раньше все было по-другому. Я постоянно воображала себе, что должна дружить со всеми, и на каждой вечеринке скакала от одного к другому. И все время сама себя убеждала, что у меня много друзей.
А теперь мне это как-то скучно. Я больше не хочу быть со всеми на короткой ноге, не хочу общаться со всеми подряд и все про всех знать. Поэтому я лучше сижу одна в уголочке, пока кто- нибудь сам ко мне не подойдет.
Суббота, 10 мая 1997
В субботу праздновали день рождения Аша. Нас было двадцать восемь человек, вейденфельде- ры тоже. Рамин, Майк, Амелия и я спали в одной палатке. А теперь самое ужасное: у Юлиуса есть подруга. Ее зовут Алиса, и я ненавижу ее как чуму! Мне просто интересно, что Юлиус нашел в этой шалаве. В ней нет ничего особенного, даже грудь не больше, чем у меня. К тому же она бледная как труп и у нее лягушачьи глаза. Было так противно! Они все время тискались, она даже поставила ему засос. Прямо воротит!
Ну вот я и добралась до основной темы: мне становится все хуже! На прошлой неделе приступы голода были у меня каждый день. Чаще всего такой приступ начинается, когда я собираюсь съесть совсем немного, а потом нечаянно съедаю чуть больше. Отвратительно! Нет, наверное, это я сама отвратительная! Стоит мне об этом подумать, я становлюсь так противна самой себе, что нет никаких сил терпеть! Мерзкий запах рвоты вообще не исчезает с моих пальцев! Я все время его чувствую, и это сводит меня с ума! Но я не могу этим не заниматься, я так боюсь потолстеть! Если бы унитаз мог разговаривать, то рано или поздно у меня бы появилась куча проблем. Унитаз наверняка бы вел учет, сколько раз меня вытошнило, а потом бы взял и наябедничал моему отцу.
Я чувствую себя виноватой перед отцом, потому что обманываю его и показываю ему только свою шоколадную сторону. Если так будет продолжаться, то в один прекрасный момент стану шизофреничкой. Я веду двойную жизнь!
Происходит это приблизительно так. Все начинается с приступа, я набиваю себе живот до тех пор, пока в него больше уже ничего не лезет. Ни крошечки. Тогда я несусь к унитазу, выдаю все обратно, приблизительно в течение часа, не меньше, при этом реву как белуга, а когда все, наконец кончено, как ненормальная навожу порядок, целую вечность мою руки и снова крашусь. А потом открываю дверь и выхожу улыбаясь.
Когда я увидела, как Юлиус и Алиса впились ДРУГ Другу в губы, мне тоже понадобилось очистить желудок. Потому что от подобных картин меня тошнит! Я безумно ревнива! Почему он впускает в свою жизнь эту Алису, а не меня? Я не выдержу.
Пятница, 23 мая 1997
В понедельник мы пишем контрольную по математике, и я во всем разобралась! Невероятно!
И все равно в эти выходные я вела себя как из вращенка. Мы с Фионой, Никки, Рамином, Даниэ-
лем и Амелией поехали на автобусе в Д., и я здорово нализалась. Где-то в половине третьего Рамин добрался со мной до дома автостопом. Вчера он рассказывал, что по дороге я, заливаясь слезами, прожужжала ему все уши насчет того, что ни в коем случае не хочу быть как моя мать и что я кусок дерьма, потому что все знала про детей и ничего не сделала, чтобы покончить с этим свинством.
Рамин раз десять спросил, про каких детей я ему талдычила. А я ответила, что и сама не знаю, просто несла какую-то чушь. _
Я так испугалась, что Рамин до чего-нибудь до- -L D X копается! Но, видимо, мне снова повезло. Никогда, никогда, никогда больше со мной не должно случиться такое! Никогда и ни за что!
Но с тех пор я все время об этом думаю. Это и правда гнусно, то, что я сделала. Я просто-напросто позволила отцу меня купить! И все только из- за своего эгоизма, потому что мне были гораздо важнее мои собственные шкурные интересы, а не раскрытие этого дерьмового дела. Те, кто это заслужил, должны были оказаться за решеткой. Не могу объяснить, почему я такая глупая жадная корова! И черт побери, не понимаю, почему .теперь, когда я осознала, какую гадость совершила, так до сих лор и не иду к копам! Что-то мне мешает. Мне достаточно отговорки, что я не хочу закладывать
своего собственного отца, потому что с каждым днем у меня растет чувство вины перед ним. Я постоянно его обманываю! То, что Лоренц в тюрьме, для меня тоже достаточная причина не открывать рот. Но самое главное — я не хочу в интернат! В конце концов, мне себя упрекать не в чем!
И все равно после истории в выходной меня мучает совесть, я ощущаю это прямо в желудке, совесть мешает мне четко думать и преследует меня повсюду. Кроме того времени, когда я выключаю свет и курю траву, а потом падаю без сознания.
Именно так я и поступила вчера у Рамина. Сидела в его большом кресле и вдруг повалилась. Рамин трижды ударил меня по щекам, прежде чем я пришла в себя. Тогда он отнес меня в свою кровать. И я проспала до половины пятого сегодняшнего вечера. Когда я проснулась, Рамин заварил чай. Специально для меня! А так как мне это очень понравилось, то меня вытошнило прямо на его подушку! Я сама себя больше не понимаю. Одна неприятность за другой!
Четверг, 29 мая 1997
Праздник тела Христова, но мне праздновать нечего. У меня нет больше ни одной спокойной минуты. Я снова запуталась и не понимаю, где
верх, где низ! Если в один прекрасный день выяснится, что мы с отцом сделали, могут тогда меня арестовать?
Я обязательно должна рассказать про господина Гольмитцера. Господин Гольмитцер — это одинокий старик из нашего дома. Вообще-то ему пятьдесят три года, но выглядит он на все семьдесят. Господин Гольмитцер еще никогда ни с кем не разговаривал. Можно видеть только, как он на своем оранжевом велосипеде и с пакетом, на котором написано «Плюс» и изображены черепаха и лягушка, едет в город где покупает пару бутылок пива. Это он делает раза три на дню. Когда нам с Никки было лет девять-десять, в нашем доме жили еще два мальчишки, вместе с которыми мы все время кричали вслед Гольмитцеру каиие-нибудь гнусные вещи. Господин Гольмитцер грозился, что изобьет нас до смерти. Но он ни разу даже пальцем к нам не прикоснулся. Потом нам это надоело, но несколько малявок из нашего дома слизали с нас, и теперь, пару дней назад господин Гольмитцер поколотил сына самого уважаемого врача в нашей дыре. На кладбище! Приезжала даже полиция, но они ничего не сделали.
Если я теперь вижу Гольмитцера, я обхожу его стороной. Совсем не хочу, чтобы и мне тоже досталось.
Кстати, что касается полиции: свое я уже отработала, и это мне было не в тягость.