всеми в этих массах пены! В этот вечер мне и правда было хорошо. До тех пор, пока я не заметила, что Юлиус пьян до одури. Я так разнервничалась, что уже не могла молчать, и мы разругались в пух и прах на глазах у всех. Юлиус орал, что я нужна ему только для траханья. После этого я уехала домой с Рамином.
Я никогда не думала, что Юлиус такое тупое ничтожество. Проблема в том, что он своим «нужна только для траханья» действительно очень больно меня задел. В конце концов, у него было огромное преимущество — ему не нужно было предохраняться, ведь из-за своей болезни я все равно не могу залететь. Он это знал и использовал меня по полной программе.
Господи, как я ревела! Лила слезы всю ночь напролет. Рамин очень мило обо мне заботился. В конце концов мы покурили и заснули, взявшись за руки.
В субботу Юлиус стоял под дверью. Я не стала с ним разговаривать. Велела Рамину послать его подальше. Через два часа Юлиус появился с букетом роз. Я швырнула ему цветы прямо в лицо. А потом он стоял, а я смотрела, как по его лицу текла.слезинка. А потом я тоже разревелась и захлопнула дверь прямо перед его носом. Вскоре Рамин отвез меня домой. Я хочу, наконец, остаться одна.
В воскресенье я каталась на Пикассо. Это была не простая прогулка, а очень долгая, мы ездили весь день. Я все время разговаривала, то ли сама с собой, то ли с Пикассо, я даже толком не знаю. Да и поревела я всласть. Хотя я уже убедилась, что реветь из-за Юлиуса не имеет смысла. Он не стоит того, чтобы так из-за него переживать.
Но я вспоминаю то время, когда я была с ним счастлива. Когда мы были в лыжном домике, ко(да он показывал мне прыжки на лошади и чуть не свернул себе шею. Попкорновая вечеринка, встре- чи после школы. От всего этого просто тошнит.
Вторник, 8 сентября 1998
Я хотела стать здоровой. Я на самом деле собиралась это сделать. Кое-что за это время произошло: я снова была с Юлиусом. Я и правда на- .воображала себе, что люблю его, хотя он так меня обидел! Но я худела все больше и больше, пока как-то в пятницу не потеряла сознание. Это было 29 мая, день, когда я «умерла». В больнице у меня остановилось дыхание, сердце перестало биться. Можно1 сказать, что я уже была мертва. Врачи сказали отцу, что скоро все будет кончено. Собственно говоря, они меня уже списали со счетов, но я выжила благодаря их энергичным
действиям и электрошоку, о котором знаю из телевизора.
И все равно я была мертва, в душе. Я весила всего 34,4 килограмма; единственное, что я ощущала, это мои кости. Каждое движение причиняло страшную боль, даже кровать казалась мне невероятно жесткой. Теперь все это похоже на страшный сон. А в то время я совершенно ничего не осознавала, только боль, и все. Две недели я была подсоединена к зонду. Искусственное питание. А14 июня отец снова отвез меня в клинику.
И вся волынка началась по новой. Воспитатели те же самые. Да и лечащий врач тот же — доктор Новак, Рубильник. Только пациенты другие.
И вот уже больше двенадцати недель я в психушке. Но на этот раз потому, что хочу стать здоровой. Хотя это ужасно трудно! На моем отделении три пациентки с булимией и пять с анорек- сией. Так как у меня нет нормальной анорексии и нет нормальной булимии, а есть комбинация из того и другого, меня очень трудно отделить от этих истеричных гусынь. Игра та же самая: выигрывает самый больной, самый худой, имеющий меньше всего шансов. Я хочу выздороветь и прямо так им и сказала. Поэтому проиграла сразу.
Признаюсь, что, когда меня выписывали, я не хотела быть здоровой. Потому что знала, что благодаря болезни получу больше внимания от
отца. Но теперь мне понятно, что если буду вести себя как дома, то я разрушу в себе все, что не успели разрушить мои родители. Недавно одна воспитательница сказала мне, что я неосознанно пытаюсь заставить свою мать заботиться обо мне. Поэтому я чуть не откинула копыта. Воспитательница права. Самое мерзкое, что моя мать не проявила ни малейшего интереса к тому, что я чуть не умерла. Она меня не навестила и даже не позвонила.
В конце июля я ездила с отцом на семейный праздник. Специально для этого мне дали свободный день и тетя пригласила нас в Мюнхен и на-
настояла на том, чтобы, наконец, снова меня увидеть. В этот день я гадко себя чувствовала и физически, и психически. На этом празднике я сидела два часа подряд на белом кожаном диване и таращилась на стеклянную столешницу до тех пор, пока ко мне не подсела моя кузина Жасмин. Мы мало знакомы, хотя в детстве провели вместе довольно много времени, потому что, когда мама лежала в больнице из-за своих межпозвоночных дисков, я полгода жила у тети. Уже тогда отец не был способен позаботиться обо мне, поэтому меня быстренько и подкинули тете. Жасмин на год старше меня, учится в гимназии и с пяти лет играет на пианино. Играет прямо фантастически! А еще у нее длинные светлые волосы. В прошлом году у нее была конфирмация, ведь она якобы верит в Бога.
В общем и целом она полная противоположность мне. Я всегда думала, что именно поэтому терпеть ее не могу. Но когда она сидела рядом и мы с ней разговаривали, я вдруг заметила, какая она милая. Показала мне старый альбом с фотографиями, и мы смеялись сами над собой. Я в четыре года сижу в песочнице... А потом я обнаружила открытку, к которой была приклеена моя карточка, где я новорожденная. Я перевернула и прочитала: «Это наша София Виктория! Разве не хороша? Теперь, когда она родилась, мы с Марлен так рады, хотя она, собственно говоря, внеплановый ребенок».
Почерк моего отца, Марлен — это мать. Значит, я внеплановый ребенок. Когда я сидела на кожаном диване рядом с Жасмин, я тысячу раз задала себе вопрос, почему они не захотели сделать аборт, мои проклятые родители. О матери я знаю, что она ходила на аборт в шестнадцать лет. Какая честь, меня она сохранила на несколько больший срок!
Наконец мы с Жасмин выяснили, что не выносили друг друга по одной и той же причине: ей все время рассказывали, как здорово я рисую, какие у меня волшебные руки, которые способны создавать на бумаге великолепные картины. А мне капали на мозги, что Жасмин прекрасно играет на пианино. Моя пианинная карьера потер-
пела фиаско, точно так же, как и ее рисовальная. Поэтому мы должны были друг друга ненавидеть.
После того как я вернулась в клинику, было принято решение: никаких выпускных экзаменов. Я так хорошо училась в школе, а теперь нате вам! Перед каникулами я снова пошла на занятия к roc- подину Бабалису. Он официально записал меня на повторный экзамен, это где-то в октябре. Теперь я каждый день занимаюсь по полчаса математикой и снова ничего не понимаю.
Воскресенье, 4 октября 1998
Завтра начинаются экзамены. В б часов 45 минут цивилист Пьет отвезет меня в Мюнхен. Самое ужасное, что я не учила ничего, кроме математики. А теперь я дрожу, потому что боюсь, что не справлюсь.
Четверг, 8 октября 1998
Сегодня мой шестнадцатый день рождения, и самый хороший из подарков я сделала себе сама. Я сдала экзамены: английский — отлично, физра — четыре, немецкий — четыре, теория труда — четыре, а математика — трояк. Но аттестат
будет лучше, потому что во внимание принимаются текущие оценки, а там у меня по математике пятерки. Так что всё совсем неплохо, если учесть, что я ничего не делала и к тому же пропустила школу. Во всем остальном день рождения был довольно скучный. Позвонил отец, а еще Амелия, Рамин, Фиона, Мирка, Никки и Даниэль.
Наконец снова появилась какая-то перспектива.
Рубильник и социальная педагогиня из клиники посоветовали мне не возвращаться домой, а переехать в так называемую коммуну. На самом- то деле это просто интернат. Таких интернатов много, но половина плохие. Они сказали, что нужно привыкнуть к-мысли, что к отцу я не вернусь. Сначала я была в шоке и сразу же отказалась. Мне нужно к друзьям, к Пикассо, в привычную обстановку. Прошло несколько дней, и эта мысль стала мне нравиться — наконец-то можно будет выбраться из привычного болота. Мне стало ясно, что дома у меня практически нет шансов выздороветь и вести нормальную жизнь. Социальная педагогиня и Рубильник тут же всё уладили.
Уже почти неделю я вешу 66,8 килограмма. Наконец-то мне перестали ежедневно повышать количество калорий. Меня откормили как следует, я стала просто жирной. По крайней мере, я
это чувствую и уверена, что рои ощущения недалеки от истины.
Как только отсюда выйду, я должна похудеть, это решено.
Вторник, 27 октября 1998
Боже мой, одни нервы! Как я волнуюсь! Сегодня мы с социальной педагогиней ездили в М. Это крошечный пригород Мюнхена, в котором живут одни богачи. Здесь в качестве пробы я должна aUU провести один день в коммуне. Снаружи дом как дом, такой же, как все. Мы припарковались и прошли через деревянные ворота в маленький дворик. Из дома вышел мужчина среднего роста, на вид лет сорока, и крикнул нам, чтобы мы проходили. Потом уже другой мужчина, помоложе и очень симпатичный, две женщины очень строгого вида, социальная педагогиня и я расположились за столом для беседы. Женщин зовут Карлотта и Коринна. Итак, мы разговаривали. Говорили, естественно, обо мне. Я рассказала правду. Соврала только один раз, когда меня спросили насчет наркотиков. В клинике я тоже сказала, что никогда не имела дела с наркотиками, а так как я не курю, они мне сразу же поверили. Здесь я не была так уверена, что они приняли все на веру, но сделали
вид, что вполне удовлетворены моим ответом, и начали задавать всякие глупые вопросы. Потом педагогиня поехала назад в клинику, а я осталась. Симпатичный мужчина провел меня по всему дому. Зовут мужчину Янос.
Здесь действительно здорово. На первом этаже кухня с огромным белым деревянным столом. Кухня, как и весь дом, обставлена вполне современно. Рядом с кухней гостиная с камином, в ней много цветов и белое ковровое покрытие. Из гостиной можно попасть в комнату, где стоит телевизор, и в прихожую, куда выходит дверь жилой комнаты и прилегающей к ней ванной. Тут же сто- ит большой шкаф для белья и старый рояль. Через комнату с телевизором, в которой несколько огромных черных кожаных кресел, можно попасть в коридор, ведущий к лестнице в подвальное помещение. Там тоже комната с ванной, а еще бельевая и кабинет воспитателей. А если по коридору пойти в противоположную сторону, то по другой лестнице снова попадешь наверх, к входной двери. Через двор можно попасть ко второй входной двери, а оттуда снова в коридор, который ведет в еще одну прихожую. Там мужская ванная, две комнаты и винтовая лестница вниз, к еще двум комнатам и кладовой. Если не спускаться вниз, а пройти через прихожую, то тут же снова попадаешь на кухню. Пройдешь через кухню —
и вот она, гостиная; проходишь мимо большого стола — и вот кабинет самоподготовки.
Как это звучит: кабинет самоподготовки! Я не стала считать столы, только заметила, что их много. (Наверняка один из них для меня!) Справа, сразу же за входной дверью, лестница, ведущая наверх. Там еще две комнаты, кухня и гостиная; там живут младшие, от семи до тринадцати лет.
Мне велели почистить картошку, чем я тут же и занялась, не выказав ни малейшего неудовольствия. Мужчина, который встретил нас первым, представился как Норберт Бахман. Велел назы- <jU<sj вать его на «ты», что далось мне с трудом, потому что в клинике я привыкла к обращению на «вы». Он показался милым и энергичным, в это время он готовил обед для тех, кто вот-вот вернется с занятий.
И вот они пришли. Все они были со мной чрезвычайно милы, мы познакомились и поговорили о самых банальных вещах. На сегодняшний день здесь живет пять девушек и три парня. Я познакомилась со всеми, кроме одного парня, который как раз сейчас «сделал ноги». Вместе с еще одним, комната которого наверху. Там живут еще три парня и одна девушка, которых я пока не видела.
Вечером я должна была принять участие в групповой беседе. Я ужасно волновалась, потому что никого не знала, мне казалось, что меня
выставляют на всеобщее обозрение. Девять ребят, я десятая собрались в домике, похожем на бунгало, который стоит прямо за жилым зданием. Виесте с нами были Карлотта, Я нос, маленькая хрупкая воспитательница по имени Адела, несколько своеобразный воспитатель Луис, строгого вида черноволосый мужчина Эрвин и высокий бородач с седыми волосами и большим животом, который оказался профессором, доктором медицины, дипломированным психологом Рафаэлем Расоули. В одной из комнат в квадрат сдвинуто восемнадцать кресел, в середине маленький _ _ деревянный стол с четырьмя свечками, каждая из которых обгорела в разной степени. Расоули тоже следует называть на «ты» и обращаться к нему по имени. Он предложил мне представиться. Как я ненавижу представляться! Но мне не оставалось ничего другого. «Меня зовут София, мне шестнадцать лет, еще совсем недавно я была в клинике, потому что у меня булимия и анорек- сия». Это моя стандартная фраза. Карлотта спросила, почему я не возвращаюсь в свою семью. Я не хотела рассказывать, помялась, а потом сказала: «Потому что у нас запутанные отношения с отцом, а мама...» Я не хотела этого говорить, особенно здесь. Но Рафаэль заявил: «Ты можешь говорить спокойно, здесь у всех такие же проблемы».
С тех пор как я научилась разговаривать, мне постоянно внушали, что я никому не должна говорить о болезни моей матери. Я всегда должна была скрывать, что у меня такая мать, я стеснялась этого. А теперь мне предложили высказаться в присутствии пятнадцати совершенно посторонних людей. На самом деле это всего-навсего жалкие три слова, но они дались мне с большим трудом. На глаза навернулись слезы, и я прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Я уставилась в пол и только через некоторое время произнесла: «Моя мать алкоголичка». Где-то когда-то я читала, что алкоголик очень долго не может признать, что он алкоголик. И я подумала, что мне нисколько не легче сказать такое о матери.
А потом Яуис отвез меня на вокзал. В электричке мне показалось, что моя жизнь опять может пролететь мимо меня. Завтра я должна переехать со всем своим барахлом.
Среда, 28 октября 1998