Четверг, 5 ноября 1998
Сегодня меня заставили пойти в парикмахерскую и срезать дреды. Я отказывалась, пока мне не сказали, что я ущербная и недоразвитая. Они повторили это раз тридцать, пока я сама не пове- рила, и туг же оказалась в нашем автобусе, вместе ~ АО с Мартином и Давидом, которых тоже послали стричься.
Господи, какой же идиотский у меня вид с этими короткими волосами! Чувствую себя отвратительно! Каждый воспитатель говорит, что так лучше, и это еще больше выводит меня и* себя.
Если я сильно похудею, то меня снова начнут контролировать во время еды. Но это случится при 47 килограммах. А до этого еще далеко.
Понедельник, 30 ноября 1998
В общем, с девятого числа я хожу в эту самую экономическую школу. Весь мой класс ненормальный, и это еще мягко сказано. Нас шесть девочек
и двадцать четыре парня. Четыре девицы невероятно жирные. Только мы с Флорой выглядим более или менее неплохо. По крайней мере, весим меньше семидесяти килограммов. Поэтому четыре остальные бабищи явно недовольны. Они нас просто ненавидят. Парни ведут себя как находящиеся в переходном возрасте бегемоты, топчут все подряд в том числе и чувства других, хорошо хоть не мои. Два парня вполне ничего, один даже больше чем ничего (Симон). К ним можно обратиться и при случае поговорить как с людьми и даже получить от этого удовольствие. Итак, Флора, Симон, Йонас и я все время держимся вместе и надеемся, что однажды Произойдет чудо и наш класс станет нормальным. А вместо этого наши бабы придумали сочинять для некоторых одноклассников сокращения, которыми пользуются, оскорбляя кого-нибудь при всех. Происходит это примерно так: «Иииии, ты уже видела штаны ГК? А что это сегодня РД так задается? Ииииии!»
Видимо, ГК — это «глупая корова». Понятия не имею, кого они так называют. Честно говоря, мне глубоко плевать. Я только постоянно на полном серьезе задаю себе вопрос, куда я попала. В девятый класс школы или в детский сад?
С тех пор как у меня есть бухучет, я знаю, что совсем не обязательно ненавидеть математику. Математика здесь полная расслабуха, потому что
учитель позволяет нам делать все что угодно, а на самостоятельных и контрольных постоянно выходит покурить. Когда возвращается, спрашивает: «Ну что, успели списать?» Я ничего не выдумываю, это на самом деле так. Забавно, что именно мне, самому великому врагу математики на свете, достался как раз такой учитель. Но зато, как я уже сказала, у меня есть бухучет, а это уже полный отстой.
Каждый день с 15.00 до 18.00 мы должны сидеть в комнате самоподготовки и делать вид что занимаемся. Обычно я пишу письма, привожу 220 в порядок ногти или делаю еще что-нибудь не менее полезное. Учить бухучет не представляется возможным, потому что я понятия не имею, что именно там надо учить.
Воспитатели меня раздражают, а с Вивиан мы недавно так разругались, что она швырнула об стену мой будильник. А речь-то шла всего-навсего о каких-то смешных двух с половиной марках.
Вечером я практически никуда не хожу, потому что это не имеет смысла.
Пятница, 4 декабря 1998
Я обжилась и чувствую себя здесь достаточно хорошо. У меня появилось чувство безопасности, надежности, я вижу, что обо мне здесь заботятся
и мной интересуются. Теперь уже я томно знаю, кто мне нравится, а кто нет. Янос мой самый любимый воспитатель. Если он здесь, то день удался. С ним я могу поговорить обо всем как с нормальным человеком, может быть потому, что из воспитателей он самый младший. У него есть маленький сын, наверное очень хорошенький! Надеюсь, малыш никогда не станет похожим на этого монстра Консти. Очень опасно, если Янос чем-то недоволен, поэтому я стараюсь не портить ему настроение. Когда, например недоволен Луис, то это не так страшно, можно перетерпеть. Но меньше 0- всего мне мешает плохое настроение Эрвина. Здесь я могу только посмеяться. Битых шестнадцать лет он был офицером Бундесвера, а полгода назад пристроился у нас воспитателем. Эта профессия совсем не для него. Мне его даже немного жалко, потому что никто не воспринимает такого воспитателя всерьез.
Адела очень симпатичная, но у нее нет никакого влияния. Скажет что-нибудь, и все идут делать по-своему. Время от времени мы хихикаем над ее перекрученными шерстяными колготками.
А вот Карлотту я ненавижу. Нет, неправильно, я ее не ненавижу, я ее боюсь. Все дело в том, что просчитать ее поступки невозможно. Не далее как позавчера мне пришлось объяснять ей, почему я не причесала волосы щеткой. А ведь я так
долго их причесывала (правда, расческой)! Но она-то настаивала, чтобы я объяснила, почему не сделала этого щеткой. Если не приходит в голову какое-нибудь устраивающее ее объяснение: «Когда у меня разлад во внутреннем мире, я тут же перестаю уделять самой себе достаточно внимания; я знаю, что так делать нельзя, но для этого мне следует больше говорить о своих чувствах», тогда тебя целыми днями и неделями будут выставлять на всеобщее обозрение и сводить с ума. Кроме того, Карлотта умеет орать так, что волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Я сразу же заметила, что ответные вопли не помогут. Здесь требуется уважение и покорность.
А толстой Кати здесь больше нет. Как-то ночью она разрезала себе руки так глубоко, что ей пришлось накладывать швы в больнице. Прощаясь, она ухмылялась. Как мало люди интересовались ее жизнью, если она пытается обратить на себя внимание таким вот способом! Мне стало ее жалко, хотя раньше я относилась к ней с презрением. А теперь она сидит в закрытой психушке, и никто точно не знает, выйдет ли она оттуда вообще. Надеюсь, когда-нибудь до нее дойдет, что презрение сильнее жалости. На самом деле никто не понимает, на кой ляд ей заниматься подобным дерьмом. В коммуне о ней заботились так, как никто в жизни никогда не заботился, но почему она должна всегда стоять во главе угла?
Такой же вопрос я задаю себе насчет Франки и Елены. В то время как Франка всего-навсего жалкая приспешница, Елена действительно просто дубина. Она из того района Мюнхена, откуда появляются все эти драчуны и пролетарии. Весь воротник ее засаленной куртки «Хелли Хансен» измазан косметикой, кольца в ушах такие огромные, что моя рука может пройти в них дважды. Как я ненавижу таких баб! Но £лену я ненавижу не потому, что у нее отстойный вид а потому что она лицемерная, коварная сволочь. Она ворует. Обворовывает каждого, кто встретится на ее пути. И открещивается до тех пор, пока ее не поймают за руку. Меня насчет нее предупреждали, но я не верила, пока не испытала на собственной шкуре. Это было как-то в понедельник утром. Я зашла в ванную, мне нужно было торопиться на электричку. Припудрила носик, провела под мышками дезодорантом, слегка взбила волосы и ушла. Около полудня вернулась домой. Дезодорант и пудра исчезли.
Я часто бываю рассеянной. Поэтому сначала ничего не заподозрила и подумала, что все отыщется само собой. Но ни фига. Все как корова языком слизнула. Я спустилась вниз и спросила Франку, не могу ли я в ее ванной, которую она делит с Еленой, посмотреть свои вещи. Я вошла в ванную, пощупала карман Елениного халата, висевшего на двери, и вытащила свою собственную пудреницу. Дезодорант я так и не нашла.
Конечно, воспитатели обо всем узнали, не в последнюю очередь потому, что я этого хотела. Елена не только меня обворовала: пропало два свитера, брюки, щеточка для ресниц четыре диска, лак для ногтей и 300 марок. Она все отрицала, ревела белугой и говорила, что подло навешивать на нее всех собак только потому, что она когда-то что-то у кого-то взяла. На следующий день я обна- ружила свой дезодорант в сумке, с которой она каждый день ходит на работу. Это был несомненно мой дезодорант, потому что мы с Вивиан привыкли подписывать свои вещи толстым черным маркером. И все равно Елена его умыкнула.
Мы с Вивиан живем душа в душу. И болезнь у нас одинаковая. Если и ссоримся, то только по пустякам. Чаще всего по абсолютной ерунде. Потому что как только речь заходит о нашей болезни, тут мы ненавидим друг друга до смерти. Следим друг за другом и худеем. Старая игра началась снова. Сегодня я вешу 56,2 килограмма, а стоит мне только проморгать, как потеряю еще килограммов десять, и тогда меня снова затянет знакомая трясина. Меня уже давно не рвало. Не знаю почему, ведь у меня есть Вивиан, которая своей
мерзкой рвотой все больше подвигает меня к тому, чтобы сокращать, сокращать, сокращать — мою еду, мой вес и таким образом мою жажду жизни. Бывают ситуации, когда я ненавижу ее так, что могла бы убить, а в следующую минуту люблю ее больше всех на свете, просто потому, что она такая же, как я, потому, что она меня понимает и чувствуем мы одинаково, просто потому, что*она чертовски симпатичная девчонка, которую я готова бы тискать целыми часами.
С занятиями все хорошо. И я снова не понимаю почему. Я ведь ничего не учу! Делаю вид, чтозанимаюсь, пока время самоподготовки не закон- чится. Кроме тех дней, когда за нами не наблюдают, — тогда на повестке дня оказываются совсем другие дела.
Суббота, 19 декабря 1998
Теперь я уже по-настоящему рада, что попала сюда. У меня снова появилась перспектива. В определенном смысле мне дали тут пинком под зад, и это явилось стартом для новой жизни.
Что на меня давит, так это моя зависимость. Я на самом деле зависима от противных таблеток. От химических таблеток, которые должна глотать день за днем. Под надзором. С тех пор как я второй раз побывала в психушке, мне нужно снова принимать антидепрессанты. Маленькие красно- белые капсулы, которые притупляют все ощущения. Если я их принимаю, я сплю, ни разу не проснувшись и не видя глупых снов. Если я их принимаю, я уравновешенна и у меня не скачет настроение. Но меня ими перекормили. В последние недели я всё воспринимала только головой, но ничего не чувствовала. Сказала об этом Рафаэлю, и он перевел меня на другие медикаменты. И мое настроение пошло резко вниз, до такой сте- _ пени, что как-то ночью я проснулась с одним
единственным желанием — умереть. Я падала в глубокую черную дыру. Внизу было так темно, что без Рафаэля я бы оттуда не выбралась. В конце концов он признался, что мне дали плацебо, только чтобы убедиться, что у меня на самом деле депрессия. Да, она, теперь я уверена в этом на сто процентов. И причем, видимо, не простая, а сезонная. Значит, таблетки нужно глотать каждую зиму. Я расстроилась: мне бы так хотелось просто лечь в кровать и спать, не вскакивая в ужасе ровно через три минуты — черт побери, я забыла эти идиотские таблетки, скорее!
Поскольку лекарства очень сильные, первые два часа в школе со мной невозможно разговаривать. Поэтому Янос уже написал учителям письмо. Господи, как все это противно!
Понедельник, 21 декабря 1998
Сегодня в общине проводили большой праздник посвященный Рождеству. Здесь бывает аж два праздника: в одном принимают участие все воспитатели и воспитанники, и второй для тех, кто не уезжает на Рождество к родителям.
Когда человек достаточно зрел и разумен, он может переселиться в группу живущих отдельно. Такая группа для девушек есть прямо здесь, в М„ и есть группа для парней в К., в паре километров отсюда. В восемнадцать лет можно переехать в одну из расположенных в К. квартир. Сегодня на 227 праздник пришли все эти люди из групп и квартир.
Елка стоит в гостиной около камина. Она гигантская. Нас собралось около сорока человек. Норберт нарядился Дедом Морозом. Он сел в большое красное кожаное кресло и стал читать нам стихи. Но не какие-то там стишата, а вирши собственного сочинения, написанные специально для нас. Для меня он сочинил вот что:
Да, да, дорогая София, Всем известно, какая ты милая. Но если она ест то, что не хочет. Никто во всем доме не захохочет. По ночам не любит спать, На учебу ей чихать. Мы еще услышим о Софии, Для парней всех очень милой.
Мысль приятная, исполнение слабое, но мне показалось, что надо мной издеваются. Особенно меня взволновали слова насчет учебы. Рафаэль и воспитатели считают меня очень способной и утверждают, что я могу учиться намного лучше, чем сейчас. Почему они никак не успокоятся и не хотят принять меня такой, какая я есть? В данный момент я вполне довольна своими школьными успехами. Конечно, не считая бухучета. А мне все время говорят, что я не стараюсь. Как это действует на нервы! Но я улыбнулась Деду Морозу (или Санта- Клаусу, как он там правильно называется, не знаю), как и все остальные.
Каждый из воспитанников прослушал посвященное ему стихотворение. А потом нам разрешили открыть наши подарки. Я получила то, что хотела: новый плеер и диск. А потом мы праздновали так, как здесь понимают празднование. Кто-то заводил допотопные шлягеры, все подпевали и танцевали. Я всегда это ненавидела. И никогда вот так просто не танцевала. Разве что только в пьяном виде. Сегодня я была трезвой, а Рафаэль пригласил меня под песню «Красотка». Он прокружил меня по всей комнате. Мне это доставило настоящее удовольствие, и неожиданно в животе появилось странное ощущение. Как будто мне кто-то шепчет: «София, хорошо, что ты сюда попала, ты одна из них!» Это было чувство сопричастности, оно охватило меня с такой силой, что я чуть не разревелась. В своей семье я не испытала такого ощущения ни разу в жизни, а мы с друзьями, когда я еще жила в своей деревне; были не в состоянии испытывать подобные чувства, потому что были слишком измотаны, затуманены и парализованы нашим бытом, окружением, событиями и простым банальным фактом, что мы бессильны перед теми, кто должен отвечать за все это дерьмо.
Короче говоря, я чувствовала себя такой нужной и уважаемой, что мне было как никогда
229
Четверг, 24 декабря 1998 *
Сегодняшний Святой вечер нагнал на меня ужасную тоску. Почти все разъехались по домам. От огромной толпы, с которой мы праздновали в прошлую субботу, остались только мы с Вивиан, два парня из квартир, Фло, Эмилио и еще две девушки, живущие отдельно, Бибиана и Ванесса. Для меня вообще не было вопроса, ехать ли домой. Не исключено, что я бы заколола Гизелу, застрелила Константина, а Гуннара и Барбару засунула бы в стиральную машину. А если бы я столкнулась с матерью, то я бы недолго думала — тут же прыгнула бы следом за ними в то же самое приспособление для стирки белья.