Так как в тот день я не собиралась кататься долго, на Пикассо не было ни седла, ни уздечки. Когда вот так, без всего, скачешь по бескрайним полям, появляется замечательное ощущение свободы. Мне сразу же стало ясно, что Пикассо понесет. Почему — не знаю, но у меня есть свойство: в столь гнусных ситуациях я всегда сохраняю спокойствие. В панику впадаю только тогда, когда всё позади. Пикассо в полной истерике галопом понесся вверх по горе и там несколько раз встал на дыбы. Я каким-то чудом удержалась на нем и все время шел- тала ему в ухо успокаивающие слова, пока он наконец не утих. Я чуть не разревелась от радости, кода Пикассо остановился и ласково слизнул у меня с руки угощение. Я обняла его за шею, и мы медленно отправились обратно.
Сама я не помню, что произошло дальше, но потом мне рассказывали. Мы ехали мимо старой полосы для мотокросса. Я еще ни разу не видела, чтобы там кто-то катался. Но Рико, старший брат одного парня из моего класса, и его приятель Бернд в этот проклятый день устроили мотокросс. Их моторы взревели настолько неожиданно, что я не успела среагировать. Пикассо снова встал на дыбы, а я прямо затылком спикировала на гравий. Рико и Бернд тут же подбежали и хотели отнести меня на конюшню. Но я, видимо, была не в себе. Говорят, несла какую-то чушь и обязательно хотела поймать Пикассо. А он при этом как прикованный стоял рядом.
Бернд сразу же на своем дурацком мотоцикле поехал на конюшню и позвонил моему отцу. Рико положил меня на спину Пикассо и повез следом. Отец перегрузил меня в машину и доставил в травму. Я все время твердила, что со мной все в порядке, только чуть-чуть болит голова. Но глаза у меня налились кровью, а сама я лежала бледная как смерть. Самое неприятное началось, когда мне пришлось описывать врачу обстоятельства несчастного случая. Я не могла ему сказать, где, когда и что случилось. Потом врач, высокий, бородатый доктор Ротшедль, позвонил Рико. Тот как очевидец все ему рассказал. В результате меня отвезли в больницу в Д., в отделение скорой помощи. Там пришлось сначала минут сорок пять пролежать на топчане в коридоре. Дико болела голова, яркий свет резал глаза. Потом один из тысячи врачей отвез меня на рентген, где царила приятная темнота. Я все время пыталась что- нибудь вспомнить, но все еще не могла мыслить четко. Бросила взгляд в полуоткрытую дверь и страшно испугалась, когда прочитала табличку на двери напротив. Там было написано «Утилизация», а так как я все еще не пришла в себя, то спросила первого же человека в белом халате, не собираются ли отправить меня туда. Тот хохотал до слез. Но в первую минуту я точно подумала, что за дверью утилизируют людей.
Потом мне сделали рентген черепа, чтобы убедиться, что у меня в мозгу нет гематомы.
Меня положили с какими-то мерзкими детьми в детское отделение. Вот подлость! Диагноз — тяжелое сотрясение мозга, временная потеря памяти и — вот оно: повреждение шейного отдела позвоночника. Если бы я сломала себе этот проклятый позвонок, я бы умерла. Или, по крайней мере, у меня был бы поперечный миелит.
Наверное, каждый человек иногда думает о том, имеет ли смысл жить с поперечным миелитом. Есть люди, которые уверены, что жизнь все равно продолжается и в один прекрасный момент существование в инвалидной коляске тоже начнет казаться приятным. За те пять дней, которые я провела в этой уже знакомой мне больнице, я окончательно поняла, что к этому типу людей не отношусь. Если бы я не смогла шевелиться, моим самым большим желанием было бы умереть. Все самое интересное в жизни пришлось бы забыть. Я бы не смогла больше играть в баскетбол, кататься на лошади, рисовать, так и не смогла бы познать то, что все называют самым замечательным на свете. Или бывают паралитики, которые способны заниматься сексом? Нет, существовать растением я бы не смогла! А каким мучением было бы не иметь возможности вертеть головой, куда захочешь, а все время со скоростью улитки поворачивать все тело, чтобы посмотреть, что происходит в другом углу комнаты. Если, например, входит сестра, или врач, или санитар Армин. Если говорить честно, то он оказался единственным заслуживающим внимания объектом за все время пребывания в больнице. Самым лучшим в течение дня было, когда он открывал дверь и говорил: «Ну что, дорогие детки, как у нас сегодня дела?» Господи, я сама себе казалась такой смешной!
Но вполне может быть, что он нравился мне просто потому, что в этой больнице не было больше ничего интересного. Ничего, чему могли бы радоваться мое нежное сердце и моя столь невинная душа. Я решила, что буду читать. А так как книга у меня была всего одна, то я прочитала ее два раза подряд. А когда собралась читать в третий раз, врач ее отобрал.
Врач, доктор Мариус Куглер, знает меня с тех пор, как я в первый раз попала в эту скромную больницу. Когда мне было года четыре-пять, я упала с велосипеда. Тогда у меня тоже было сотрясение мозга. Моя шикарная шляпка от солнца съехала мне на глаза, а я, умная до невозможности, сняла руки с руля, чтобы ее поправить. И тут же налетела на фонарь и сделала кувырок через переднее колесо. Жаль, что никто не снял это происшествие на видео. Я бы с удовольствием посмотрела на собственные подвиги.
Итак, доктор Куглер забрал у меня книгу — обосновывая это тем, что у меня не то настроение, чтобы читать подобную литературу. Книга называлась «Больше я вам не дочь».
Я убивала время, насмехаясь над малышами в своей палате. Всего их было шестеро. Наша палата оказалась забитой так плотно, что шкаф одной четырехлетней девочки даже не открывался. Чтобы это сделать, пришлось бы вывезти мою кровать а коридор, но я бы ии за что этого не позволила.
И вот уже несколько дней я разгуливаю с классным жабо на шее. Сначала я чувствовала себя чрезвычайно скованно, украшение мешало мне развлекаться, но потом привыкла. Мне даже не хочется его снимать, без него голова кажется тяже* лой. По-моему, через три недели, когда можно будет от этой штуки избавиться, у меня вообще не останется шейных мышц.
Кроме того что я живу, произошло еще одно чудо. Мой отец сказал, что он ужасно беспокоился и не знал, что бы он делал без меня. Да еще заявил, что я значу для него очень много и он рад, что все обошлось без опасных осложнений. Может быть, он не такой уж и плохой, каким всегда кажется. Он действительно был очень милым, когда сидел у меня на кровати и чуть не плакал.
Но некоторые последствия все-таки есть. Во- первых (отрицательное), мне целый месяц нельзя ездить верхом. А во-вторых (положительное), мне нельзя выполнять упражнения на полу: кувырки, стойку на голове и так далее. Bay, скорее бы попасть на физру!
Моя дорогая мамочка конечно же ко мне в больницу не пришла.
Понедельник, 8 июля 1996
Это же чистой воды безумие! Это такое безумие, что нормальный человек даже представить себе не может. Мой папочка снова заткнул всех за пояс. Точнее говоря, он сделал нечто, не подпадающее под категории «гадость средней величины или просто гадость» и «абсолютный отпад», это даже не входит ни в какую промежуточную категорию. Это просто безумие. Мой отец получил заказ, заказ, о котором я точно ничего не знаю, знаю только, что из-за него он должен на семь недель ехать в Австралию. И я должна ехать с ним!
Отец позвонил мне из турагентства, прежде чем отправиться в кегельбан, куда он ходит каждый вечер по понедельникам, вторникам, средам, четвергам, пятницам и субботам, и без всякого смущения сообщил, что уже заказал билеты для нас обоих, потому что не может оставить меня с матерью. В этом он, черт побери, прав! Мы бы друг друга прикончили. К бабушке с дедушкой я поехать не могу, потому что у меня их нет. А ближайшие из живущих в Германии родственников, у которых я могла бы перекантоваться, находятся в Мюнхене. Следовательно, не остается ничего кроме как взять меня с собой. Если бы я обязательно хотела остаться, я бы нашла выход но я непременно хочу в Австралию. Тогда я смогу, наконец, выбраться из этого дерьма.
Отец сказал, что много лет назад в Австралию уехал его лучший друг. Все его дети, кроме одного, старше меня, но мие это неважно. Наверное, там будет ужасно весело. Конечно, я безумно боюсь змей, но они мне не помеха. Австралия... Свобода... И все, что под этим понимается. Мы летим пятнадцатого числа. Уже через неделю. Я не могу дождаться, начинаю дергаться.
На школу мне плевать, я все равно пропустила большую часть года. Но поступок отца, его идею, как шантажировать нашу директрису, я считаю клевой. Дело в том, что в начале года она ему позвонила и спросила строго-доверительным тоном, будет ли он против, если его дочь, то есть я, не получит уроков этики. Комбинация предметов так сложна, что с точки зрения расписания это невозможно, и так далее... Моему отцу было, конечно же, глубоко плевать, есть у меня этика или нет. А теперь это вдруг пригодилось. Потому что если он расскажет об этом в Министерстве культуры, то у доброй госпожи директрисы, длиннющее имя которой я не могу запомнить с тех самых пор, как пришла в эту школу (то есть уже четыре года), будут проблемы. Она не сможет отказать моему отцу в просьбе освободить меня от занятий до конца года.
Вторник 9 июля 1996
Все правильно! Сегодня отец был в школе. Директриса сказала только, что он должен поговорить с моей классной. А та что сделает?! Если бы у меня были плохие оценки, она могла бы что-то возразить. Но я хороша во всем, кроме математики. Это значит, в среднем у меня четверки, а это, как мне кажется, вполне нормально. Конечно же, рассказав о своих дальнейших планах, я поставила весь класс на уши, ведь мне и так только что пришлось объяснять, где меня носило целую неделю. Ребята сказали, что я должна прислать им открытку. По-моему, они постепенно начинают считать меня странной, потому что я хожу в школу чуть ли не раз в две недели, а появившись, тут же снова вынуждена исчезнуть.
Осталось всего шесть дней. Все время думаю, что брать с собой.
Амелия действует мне на нервы своей постоянной трепотней про этого глупого Аша! Я и правда рада, что какое-то время мне не придется слушать всю эту чушь.
Получается, что Амелия выиграла нашу женскую войну. Дело в том, что все мы когда-то давно, в младенческом, считай, возрасте, постоянно рассуждали о том, у кого из нас первой появится настоящий мужчина. Победила Амелия. В этом
нет ничего страшного, потому что ни у Фиоиы, ни у Никки парня пока еще нет. Плохо станет тоща, когда лет в пятьдесят я все еще буду одинока, то есть потерплю абсолютное поражение, а Никки и Фиона давно расторгнут третий брак, и на их горизонте уже будет маячить новый мужчина. К счастью, до этого у меня еще есть время.
Если говорить честно, то я не хочу, как, например, Каро, иметь тысячи мужчин. Лучше иметь одного, но настоящего!
Сегодня после школы я сразу же пошла к Рами- ну. Теперь я часто к нему захожу. Он классный. Если хотим, то трещим как сороки, а если нет, то молчим. Мне у него хорошо, больше всего я бы хотела прямо сейчас поселиться у него, но я боюсь попросить. Не дай бог, он тут же начнет задаваться и вообразит, что мне от него что-то нужно. На фиг он мне сдался, просто мне нравится, что он все тонко чувствует, что он такой заботливый! Считай, мой второй отец, ведь ему уже семнадцать. Я так рада, что со мной возится взрослый парень! Я думаю, он даже не подозревает, что мне в октябре только еще исполнится четырнадцать.
Когда сегодня ночью я шла домой, я встретила Юлиуса. Он со мной поздоровался.
Четверг, И июля 1996
В школе сегодня все было ужасно. Наш учитель информатики, господин Кришич, выставил меня сплошной свиньей, потому что мы с Сандрой опоздали после маленькой перемены на семнадцать минут. Он дико покраснел и страшно орал. И, как всегда, начал угрожать, что напишет нам замечание. А ведет он себя так мерзко только потому, что прекрасно знает — меня его монотонный предмет нисколечко не интересует. Как только речь заходит о компьютере, я специально выставляюсь полной идиоткой, чтобы не заниматься такой фигней. Это начинается каждый раз вместе со звонком на урок. Целых десять минут я делаю вид, что понятия не имею, как эта штука включается. (В это время он всегда грозится написать мне замечание.) Если он впадает в ярость и сам что-то там устанавливает, бормоча какую-то чушь про дисковод и базу данных, я все время кликаю на самую простую из всех графических программ (хороших программ в нашей школе, понятное дело, нет) и рисую до тех пор, пока он не заметит. Чаще всего от моей работы он приходит в такой восторг, что туг же заставляет меня ее распечатать и вешает на стену. (Тогда замечание считается недействительным!) В эту минуту господин Кришич кажется мне ужасно милым.
Уже весь кабинет информатики увешан моими произведениями. Жаль только, что для того, чтобы развивать свои творческие способности, приходится ходить на информатику. Мне бы больше понравилось ИЗО, но, кроме меня, никто этот предмет не выбрал. Целый учитель для меня одной?.. Нет, такого в нашей школе не бывает.
После уроков мы с Рамином, Никки и Майкой встретились у колодца. Пошли в лес покурить. В конюшне я заглянула к Пикассо. Ездить верхои смысла не имеет, я ведь еще и ходить-то толком не могу. Мальчишки сумасшедшие. Занимаются всякими глупостями. Когда на минутку мы остались в конюшне совсем одни, Майк сунул косяк под нос моей лошади. Пикассо как ненормальный начал нюхать, вдыхал по самое некуда. Я же ведь знала, что он тянет в рот всё подряд он ест даже бананы (фи!), клубнику и «Минтон». Но ни в каком страшном сне мне не могло присниться, что он будет курить траву.
Рамин со своей матерью переезжает в Вей- денфельд то есть к самой конюшне. И к Юлиусу. Я только надеюсь, что Рамин будет ходить с нами, а не с вейденфельдерами. Но, может быть, мне удастся чаще видеть Юлиуса, ведь я же буду навещать Рамина.
От дома я теперь совсем отошла. Обычно прихожу с такой пустой головой, что мне до лай- почки, какой там текст ваяет мой папочка. Единственная причина являться домой — это мой драный матрац.
Воскресенье, 14 июля 1996
В пятницу я шла из школы и встретила свою тренершу по баскетболу. Она сказала, что когда я вернусь из Австралии, то обязательно должна прийти. Команда практически распалась. Если говорить честно, то в данный момент меня совсем не тянет играть в баскетбол. У меня почти пропала всякая жажда деятельности. Кстати, сейчас я вешу 50 килограммов. Я автоматически толстею, хотя в некоторые дни меня рвет так, что аж всю душу выворачивает. Но я уже не могу влиять на процессы в моем организме. Во время анорексии у меня все было под контролем, теперь этого нет. Все происходит само по себе, потому что у меня нет сил предпринять какие-нибудь действия. Не знаю, что будет, если ничего не изменится, но я и не знаю, что будет, если я попытаюсь что-то изменить. Я затихарилась и жду, надеясь, что когда-нибудь как-нибудь и где-нибудь кто- нибудь придет на помощь и во мне снова проклюнется маленькая искорка радости. Я больше ничего не чувствую. Кроме ужасной пустоты.
В этом мире мне одиноко и скучно. Надеюсь отыскать в Австралии парочку солнечных лучей, которые смогу забрать с собой в Германию и распакую, как только снова будет так мрачно, как сейчас. Но ведь и здесь все время светит солнце, а я его даже не замечаю.
На самом деле у меня есть причина хоть немного радоваться. В пятницу мне устроили отвальную на даче у дедушки Рамина, здесь же, в Штер- нентале. Была куча народу. Маленький сюрприз для меня, что я считаю ужасно милым. Мне будет всех их очень не хватать!
100 Хртя в последнее время Амелия часто действует мне на нервы своим Ашем, я буду скучать по ней больше всех. По ее круглому лицу с тысячей веснушек; наверное, когда я вернусь, их будет в два раза больше. У нас родственные души. Стоит Амелии на меня посмотреть, и я точно знаю, чего она хочет, о чем думает и что чувствует. То же самое происходит и с ней, хотя я никогда не была столь откровенна, как она. Вся история с моими алиментарными нарушениями проходит мимо нее как простуда и все больше вгрызается в меня, как рак, от которого нет спасения.
Я буду скучать по Рамину, по разговорам с ним. Не могу же я забыть, как возвращалась из школы и мы болтали, пока у нас ворочались языки. Когда я приеду обратно, он уже будет жить в Вейденфельде.
Мне будет безумно не хватать Никки. Она мне как сестра. Она всегда рядом. Я прекрасно помню, как она обо мне заботилась, когда я вернулась из своей психушки.
Буду скучать по Фионе, Майку, Даниэлю и по всем остальным, включая Аша и Каро.
У меня такое чувство, что я улетаю на Плутон без обратного билета. А ведь это всего каких-то жалких семь недель. Семь недель! Ужасно долго. Чемодан я уже упаковала, но открываю его через каждые пять минут, чтобы засунуть что-то еще. Например, очки от солнца. _
Я уже радуюсь тому, что полечу на самолете. A U J. Я еще никогда не летала так далеко. Только один раз на остров Гельголанд, когда была совсем маленькой. Но я ничего не помню.
С матерью я не попрощалась. После тех издевательств я видела ее только один раз, в супермаркете, где она покупала себе выпивку. Я сделала крюк, чтобы она меня не заметила.