Казалось бы, ничего не имея, нечего и терять. Начав совместную жизнь с Женькой, я поняла, что есть что-то крайне нематериальное, что очень сложно разместить в пространстве другого человека. Когда любовь только начинается, в момент магического щелчка в глубине сердца происходит что-то очень истинное и совершенно неопределимое, не несущее в себе ни вопросов, ни сложностей. Но с момента, когда включается разум, когда чувство любви становится отношениями, возникают вопросы, ответы на которые порождают в конце-концов то самое состояние, которое в советские времена звучало банальной формулировкой развода: "не сошлись характерами".
В пятнадцать лет, будучи влюбленной по уши, я не задавала себе никаких вопросов, сама влюбленность, отношение к человеку было ключом к решению любой трудности.
— Как ты это терпишь?
— Но я же люблю!
Не существовало ни характеров, ни привычек — было только чувство, само по себе решающее странный вопрос, появляющийся только с возрастом, и с каждым годом играющий все большую роль в отношениях: а подходит ли мне этот человек?
Какую роль играют наши характеры? Где тот критерий, который изначально определит, подойдем ли мы друг другу, или нет? И может быть, после тридцати нужно решать проблему одиночества с помощью компьютерных программ, вычисляющих портрет нашего идеального партнера? Получается, что, накопив багаж привычек и предпочтений, зачастую не имеющих ни малейшей объективной ценности, мы ищем того, кто будет бережно охранять этот багаж, кто не будет перекладывать наши "Хочу так", или "Так не люблю" с места на место.
Причина распада первых браков, чаще всего, в несоответствии моделей семьи, которые оба молодых супруга притащили в свою жизнь из жизни своих родителей. И, если в доме мужа мама и папа работали на равных, но женщина вела все домашнее хозяйство, подтирая задницы не только своим детям, но и мужу, то велика вероятность того, что новоиспеченный молодожен будет ждать такого же поведения от своей юной жены, не принимая в расчет, что в ее семье маму носили на руках, она отродясь нигде не работала, и домашнее хозяйство также было не в ее ведении, на то существовала домработница. А мама занималась, например, содержанием художественной галереи.
Вероятность развода в такой новообразовавшейся паре, действительно, велика.
Как же так организовать свое сознание, чтобы представления о том, какими должны быть отношения, совместный быт, отдых, не становились во главу угла?
Обычно все расхождения решаются так: кто-то, кто посильнее, диктует свои правила, второй принимает их. Ну а что делать, если на одном пятачке сталкиваются две планеты, не наученные терпению, взаимным уступкам, компромиссам? Если до этого столкновения их жизни складывались так, что их предыдущие партнеры без особого сопротивления принимали правила этих планет. Если…
Как? В теории все понимают, что нужно взять в охапку свою эмоциональную зрелость и самодостаточность, и если она еще не похожа на ветвистое дерево, то надо вырыть в земле ямку, укоренить в ней тщедушное растеньице осознанности, поливать пару раз в день, и заниматься исключительно этим, а не переделыванием, перекраиванием рядом живущего по своему образу и подобию. Тем более, если признаться, ни образ, ни подобие не имеют четких контуров, а весьма расплывчатые границы: я хочу, чтобы ты меня всегда любила, не меньше, чем в первый месяц знакомства. Чтобы ты принимала меня с моими недостатками, перепадами настроения, самой же мне неясными желаниями. Чтобы ты заботилась обо мне, внимательно меня слушала, никогда мне не изменяла… Чтобы ты… Вот, как только формулировка пожелания начинается с этих волшебных слов: "чтобы ты", значит вся модель отношений больная в корне.
Но каких же усилий и самодисциплины требует взращивание в себе простого умения: переводить все стрелки исключительно на себя. Поливать, рыхлить, подрезать веточки. Вы видели самодостаточных? Я — нет. Встречали пару, в которой оба человека просто и ясно выражают свои мысли, чувства и желания таким образом, чтобы в них прямо или косвенно не звучало ни претензий, ни попыток манипуляции, ни привлечения внимания к своим плохо осознаваемым потребностям? Угу, я тоже.
Никакие монотонные, логически выверенные, психологические пособия не решают проблем пар, живущих под одной крышей. Но однажды пережитая сильная эмоция способна перевернуть внутренний мир полностью.
С одними людьми в близком общении легко, а с другими периодически утыкаешься лбом в стену. Когда говоришь, — вроде откровенно, вроде о главном — и дисконнект. Думаю, что это происходит потому, что такие люди в данный момент времени не в контакте с собой. А чаще просто — врут. Иногда не знают, чего они хотят. То есть так: если понятийный аппарат в целом схож, если система ценностей собеседника ясна, то в случае стены, невозможности установить контакт, есть большая вероятность, что там, по ту сторону стены, минимум — непонимание себя, а скорее всего — вранье. Потому что, в случае откровенности и маломальской осознанности, в ситуации, когда оба человека заинтересованы в решении спорных моментов, стены быть не должно. Легче спросить так: "О чем ты мне не говоришь вслух, транслируя это "о чем-то", молча, но наглядно".
Одна из наших с Женькой несостыковок заключалась в том, что она не привыкла разговаривать начистоту. В отличие от болтливой и откровенной меня, свято верящей, что единственный путь к решению всех проблем между двумя людьми — диалог. Женька с удовольствием обсуждала со мной все позитивные, деловые или "просто ни о чем" моменты, но в конфликтных ситуациях все выходило из-под контроля, упираясь в какие-то таинственные вето в голове у Женьки.
Алгоритм: поссориться и молча отходить от стресса, разбежавшись по разным углам, находясь в подавленном молчании, наполненном невысказанными, но продолжающимися в голове монологами, для меня был крайне тяжелым и бессмысленным, бестолковым испытанием.
— Ты слишком много думаешь, — часто упрекала меня Женька. — Ну, поссорились, ну, наговорили друг другу гадостей, с кем не бывает? Подумали каждая о своем, отошли, успокоились, помирились, сделали выводы и забыли.
— Но ведь для выводов нужна информация. Ты видишь ссору с одной колокольни, я с другой. То, что осталось непонятым, невысказанным, оседает на дно, оно же не уходит никуда! Если есть проблема, ее нужно решать, находить компромисс.
— Ну, может и так.
Зато мы потрясающе мирились. Моментально. Одним касанием.
Кто-то любит, когда голоден, кто-то, когда сыт. Мне были извечно знакомы обе любви, но с возрастом начинаешь ценить именно второе, когда не нужно уже ничего завоевывать, доказывать, приручать, когда ты накормлена любовью, как будто валяешься в мягких шерстяных носках у потрескивающего полешками — не бутафорского — камина, искоса поглядывая на вьюгу за окном. И в душе расцветает благодарность, признательность тому, кто рядом, за то, что он есть. И за то, что все — именно так, а не иначе. Женька любила только тогда, когда приходил голод.
* * *
Бывают же отношения такие, когда вместе, безусловно, прекрасно, а врозь — совершенно не больно. Вспомнишь и улыбнешься, не кольнет, не царапнет… Поцелуй легки, прикосновения естественны, недвусмысленны, только контакт кожных покровов, не сливающееся движение, не присваивающее, не запоминающее, как впрочем и не запоминающееся. И жизнь с такими чувствами, как бутербродик на шведском столе, в одной тарелочке — семга слабой соли толстым, отливающим на свету, кусочком на свежайшем хрустящем белом хлебе с тонким слоем маслица… Прекрасный бутерброд. А в соседней, для желающих — посложнее… Со свежей зеленью и овощным прибамбасиком… Кушаешь такой, более гурманский кусочек, и — да, так оно, бесспорно, вкусней. Но и без укропчика с лимончиком вполне, вполне…
Ни одно воспоминание о любом из проведенных вместе вечеров не отдает горечью потери, последующей пустотой неприсутствия рядом.
— Ты как?
— Хорошо, а ты?
— Я очень соскучилась.
— И я.
— Созвонимся завтра.
— Целую тебя.
И, не меняя интонации — обратно к своим делам, разговорам, не исключено — к совсем другим отношениям. Потом звонки становятся редкими, и никому ничего не нужно объяснять, и, если остановиться, задуматься, то терять, несомненно, жаль, но… А что делать?
Потом они встречаются, взаимно прощают легкое смущение и некоторую неловкость. Они не успели проникнуть друг в друга глубже, чем на микроны, но и не успели ни разу испортить друг другу настроение, задеть ревностью, обидеть невниманием.
— Как поживаешь?
— Как раз думала о тебе.
— Увидимся?
— Конечно, завтра позвоню, целую тебя.
Жизнь прекрасна! И легка, этакое ненавязчивое take it easy, baby. И так месяцами, и можно с разными…
Тут с оливочкой, там с базиликом… Я так не умею. Мне нужно сразу с мясом, вглубь, чтоб остро и больно, чтоб отдельно — никак. Чтоб — невыносимо без…
Ну конечно, это во мне все не под тем углом выстроено. Товарищи проектировщики в советские еще времена получали копейки и особо не потрудились. Поэтому в том месте, где при определенных условиях существования у нормального человека возникает закономерное чувство удовлетворенности, счастья и всяческого удовольствия, у меня маленький настырный рычажок врубает звук свиста вьюги, метающей острые хлопья ледяных иголок в лицо торопящимся домой в теплое и уютное. После предупредительного завывания включается и сквозняк, и все такое прочее, что выметает эйфорию, ставит шерсть на загривке торчком, мысли в голове сами укладываются в пирамидку из пары-тройки десятков букв, составляющих фразы, близкие по смыслу к понятию: все бренно, причем быстро.
Счастье, когда оно, как ему и положено, недостижимо — летает в выси легким перышком, пока мы внизу клацаем железными руками-крюками, — кажется тем самым недостающим, которое после доставания обязательно явит вовнутрь и мировую гармонию, и вселенское принятие, и расслабит все мышцы. А вот же оно, в руках. И что?
Быть может, это какой-то неведомый современной науке синдром? Например, уличного котенка. Взятый у домашней мамы — толстой кошки котейко всегда будет не таким, как уличной помоешной. И вроде мелким был, когда в луже под дождем с голоду подыхал, вроде за годы взросления привычка к вискасу на чистом блюдечке должна была вытеснить из сферы бессознательного все непотребные в мирной жизни инстинкты — ан нет, вздрагивает при шорохах, какого качества сметаной ни корми.
Я не помню, когда мы начали скатываться в привычку, когда что-то изменилось. Может быть, это — амортизация, совместный быт, повседневный ритм, износ механизмов от частого употребления…
Мне кажется, что многие пары теряют в отношениях тем больше, чем "ближе" и "естественней" начинают себя чувствовать. Человек — существо зачастую эгоистичное, мелочное, ревнивое и злобное. Когда мы знакомимся, обаиваем, ухаживаем — есть дистанция, которую мы всегда соблюдаем, к примеру, с хорошими приятелями, со старшими и, иногда, любыми друзьями. Мы не позволяем себе срывать на предмете обожания накопленную агрессию, требовать определенных действий или эмоций, нарушать пространство другого, навязывать свои желания.
И вот, наконец-то, прошел этап "завоеваний и укреплений флагов на территории противника (любимого)".
Однажды я консультировала такую пару: семь лет совместной, ребенок и полная близость во всех смыслах — какают вместе, злость срывают — только в путь, "пошел в жопу" — норма общения. Развод стал реальностью.
Короче, долго ли коротко ли, но они у меня получили такое задание: относиться друг к другу как к старшему родственнику (дальнему — мы специально нашли конкретные примеры из их семей), в гостях у которого они находятся — и обращаться друг к другу исключительно на "Вы". Первую неделю они постоянно срывались — то "пустое "Вы" сердечным "Ты" они, волнуясь, заменяли", то в жопу посылали, что по отношению к троюродной, например, тете из северной Великобритании, вроде как, моветон. Потом врубились в то, что этот эксперимент нужен им, а не мне, в результате — не развелись, съездили отдельно в отпуска, обдумали семейные ценности, установили некоторые правила и жили долго и счастливо.
Кто-то скажет великие по безнадежности фразы всех времен и народов: "Я не хочу напрягаться в отношениях со своим любимым". "Я хочу отдыхать дома". "Я имею полное право на своей территории вести себя так, как мне заблагорассудится".
Да ради бога! Только вы непременно разлюбите, стопудово разлюбят вас, и ничего хорошего без дистанции уважения и внутреннего "Вы" не получится. Таков закон: если ты справляешь нужду на новый персидский ковер — то он, как ни крути, получится малость загаженным, потому что самоочищающихся ковров в природе не существует.
Итак, нагадил — берешь тряпочку и вперед, долго и усердно, потом брызгаешь освежителем, проветриваешь помещение… Долго? Лень? Уберите ковер, заведите коврик из Икеа за 54 р. 40 коп. И никогда — никогда больше не заходите в магазин ручного изготовления персидских ковров.
Только по причине отсутствия внутренней культуры большинство пар стажем больше года-двух живут в отхожей яме, причем разгребать авгиевы конюшни приходится через разводы, ненависть и пожизненную вражду.
* * *
— Турурумпумпум. Гык. — Женька уже десять минут была занята сложной процедурой переодевания в домашнюю одежду, разговаривая сама с собой и периодически захлебываясь от хохота. — Любимая? Ты там где? Вот ты где! Упс! Не надо на меня так смотреть.
— Нормально смотрю, весело тебе?
— Ага, очень. Давай мультики включим, а? Ну почему ты не хочешь? Так хорошо. — Она растягивается на полу, поставив рядом с собой бутылку ледяного пива.
Она под коксом. Не в первый уже раз. Я нахожусь в той самой ситуации, именуемой в шахматной игре "вилкой". С одной стороны, я понимаю, что должна реагировать на ее небезобидные развлечения, с другой — я знаю, что в отношении с алкоголем и наркотиками примитивной реакцией возмущения ничего не добиться. Она редко нюхает кокаин, по ее словам, но и этой информации я тоже не могу доверять. Я его не пробовала. Меня это пугает. Я, как непьющий алкоголик, много лет проработавший с химически зависимыми, знаю об этом многое.
— Хочешь — смотри, я займусь своими делами.
Но ей скучно. Ей нужна компания.
— Ну, любимая, хм. Упс, прости, — она пошатывается и брызгает сдавленным смешком. — Ты такая красивая у меня. Я тебя хочу.
По-видимому, секс под кайфом входит в ее обязательную программу сегодняшнего "хорошего вечера". Я чувствую себя, почему-то, немного заторможенно. Я не хочу этого видеть, просто нет желания на нее смотреть. Я помню, что такое же состояние у Женьки уже было пару месяцев назад. И еще раньше. Я не знаю, как часто она нюхает. Пьет она часто, раз пять в неделю. Но кокаин — достаточно дорогое удовольствие. Впрочем, деньги на удовольствия у Женьки есть.
— Может быть, как-нибудь в другой раз?
— Ты не хочешь меня? — взрывается она и тащит меня за руку к тахте.
— Не очень.
— Не имеет значения, любимая, — не очень ласково шепчет она. — Сейчас захочешь.
Я не хочу с ней спорить. Не хочу отталкивать ее. Просто мысленно даю ей пощечину в тот момент, когда закрываю глаза, целуясь, но, почему-то, отказываюсь от агрессии, выбирая удовольствие. Мне всегда нравится наш секс. Но на этот раз у меня впервые четко возникло чувство тотальной отстраненности. Как будто все, что происходило, было неправдой, понарошечным вариантом реальности. Не со мной. Мне так не хотелось знакомиться с новой мыслью, что эти отношения — ненадолго. И наши — тоже. И дело было не только в кокаине.
— А где ты его берешь? — немного позже мой бесполезный вопрос повис в воздухе как пар в морозную погоду при выдохе, моментально тающий пар.
— Ты о чем?
— Ты знаешь.
— Не понимаю тебя, — снова хохочет она. — Это — солнечный удар.
— Ага, понятно. А скажи, если повторно не выходить на солнце, то сколько длится действие этого удара?
— Недолго.
— А потом не плющит? Не становится грустно?
— Мне — нет, я же на нем не сижу.
Ура, мы все-таки перешли к обсуждению, непосредственно, кокаина.
— Я тебе ничего не буду говорить, — заявляю спокойным тоном. — Если это не будет задевать моих интересов.
— Правда?
— Да, полагаю что это — бесполезно. Когда я пила, то любое вмешательство… Короче, делай, что хочешь, но мне с тобой, когда ты пьяная или под кайфом, скучно.
— Почему, — удивленно протянула Женька.
— Разные волны, — пожимаю плечами. — Разные состояния. Мне это не нравится, но бессмысленность нотаций и ультиматумов мне заведомо очевидна.
— Ты — моя радость, — Женька счастлива. Она уловила только ту информацию, которую хотела услышать. — Ты — идеальная жена.
Мне стало окончательно тоскливо.
На следующий день все повторилось. Я ловила себя на мысли, что пытаюсь отследить тот момент, когда она делает это. В ванной. Интересно, где она прячет свои запасы, много ли у нее кокаина? Где она его берет? Давно ли это все продолжается? Еще пять минут назад мы спокойно болтали за ужином, у нее был нормальный взгляд и обычный голос. Трехминутная отлучка в ванную явила мне совершенно другого человека. По-видимому, доза была покруче предыдущей. Женькины глаза смотрели в разные стороны в какое-то, видимое только ей одной, пространство. Она протопала мимо меня, держась одной рукой за стену, и рухнула на диван с бессмысленной улыбкой на лице. "Ну что? — спросила я у себя, — ты хочешь жить с этим человеком? Создавать с ней семью? Тогда что ты делаешь здесь?"
Ответив себе на эти вопросы, я уехала ночевать к друзьям. Женька бомбардировала меня звонками всю ночь, но я не брала трубку. Сказка подходила к концу. Добрая. Начиналась страшная.
— Ну, прости меня. Я поняла, что тебе это неприятно. Я больше не буду, правда.
— У тебя еще осталось? — мы сидели на кухне на следующий день, Женька быстро вычислила место моей дислокации и вторглась на чужую территорию без предварительного артобстрела. Я предпочла разговаривать без свидетелей и вернулась домой.
— Есть, не хочу тебе врать. Хочешь, выброшу? При тебе. Сейчас.
— Ну, давай.
Она отправилась на этот раз в гардероб, зашуршала куртка, молния на кармане свистнула два раза.
— Вот. — Женька протянула мне маленький пакетик с белым порошком.
— Не жалко?
— Нет, немного, — она улыбнулась. — Но ты — дороже.
Я не стала смотреть, как она спускает кокаин в унитаз. Зачем? Я понимала, что, если она захочет, то таких пакетиков…
Тем не менее, еще неделю я внимательно присматривалась к ней. И ничего не заметила. Ни в тот день, ни в последующие. Потом я перестала об этом думать.
* * *
Пока все было прекрасно, в моей голове не возникало никаких посторонних мыслей, но, стоило нашему кораблику покачнуться, стоило подуть холодному ветру, как на небе, в быстром беге облаков, мне снова стало видеться имя, складывающееся то из пушистых перьевых белых, то из иссиня-темных грозовых. Кира. А как она там? Чем наполнена ее жизнь сейчас? Думает ли она обо мне, хотя бы иногда? Читает ли мой дневник? Счастлива ли со своей Элиной? Или, может быть, они уже расстались? Рука тянется к телефону, чего проще — несколько секунд и я услышу ее голос в трубке. Но это же нечестно! И что я ей скажу?
Если бы все говорили правду, то как бы она звучала? "Привет, Кира. Я почти забыла о тебе, почти перестала морочить себе голову иллюзией тебя, я влюбилась в другую, и пока не возникало сложностей, я о тебе и не вспоминала. Но теперь, когда в моих отношениях с Женькой мне стало холодно и неуютно, твой светлый образ тут как тут. Я почти скучаю. Я хочу увидеть тебя. И, вполне возможно, не только увидеть". Так?
Или та же правда, но озвученная Женьке: "Знаешь, дорогая у меня не без большой любви в прошлом, помнишь, я рассказывала? Так вот, мы с тобой ссоримся часто в последнее время, мне иногда очень скучно, тебе тоже, я перестаю верить в наше будущее. И регулярно вспоминаю о Кире. И мне иногда кажется, что я сделала ошибку. Что, вполне возможно, с ней я была бы счастлива. И она, вероятно, лучше бы понимала меня. И, может быть, это она — моя судьба? И иногда мне кажется, особенно в последнее время, что у меня еще остались чувства к ней".
Нет уж! Так слишком просто. Сколько раз я убегала от реальных проблем в эту виртуальную реальность? Хватит прятаться от жизни, иначе эта музыка будет вечной… Батарейки для замены всегда лежат на расстоянии вытянутой руки. А, может быть, Женька думает так же? Может быть, она тоже вспоминает свою Катю, вздыхая о том, насколько ей проще жилось? Скорее всего, так оно и есть. Какие же мы люди, все-таки. Глупые хомо сапиенсы.
* * *
Я прекрасно помнила о том, что живу с "человеком-процессом", который быстро начинает скучать по военным сражениям и игнорировать уже завоеванное пространство. Нельзя сказать, что мы из безоблачного неба по скользкой горке скатились прямо в темный лес, мелкие стычки и конфликты всегда были неотъемлемой частью наших отношений. Мы прожили вместе полгода, и за это время бывало всякое. Но есть мелочи, а есть что-то серьезное. После пятнадцатого по счету обвинения меня в том, что она "вынуждена делать что-то, чего делать не хочет", я поняла, что река терпения обмелевает, и подводные камни уже задевают днища нашей лодки.
Мы плыли по течению, и, казалось бы, прошло всего несколько недель с того момента, как я, расслабившись, отпустила весла, как стало ясно — нас занесло не туда. Я, как и прежде, ждала Женьку по вечерам с работы, выслушивала ее офисные истории, мы так же уютно устраивались под одеялом, нажимая кнопки пульта телевизора. Но появилось внятно ощутимое напряжение. Внутри и вовне. Она садилась за компьютер после ужина. Я совершенно не понимала, какой смысл был в ожидании, если с ее приходом ничего не менялось. И в основе нашего спокойствия лежала моя уступчивость. Совершенно незаметно для себя я вписалась в ее, Женькину жизнь. В мелочах, в сетке мелочей, в которой можно запутаться, засыпать в полнейшей тишине и темноте, проводить свободное время так, как хочет она. Ревниво и агрессивно реагируя на мои самостоятельные перемещения по Москве, Женька настаивала на том, что мы должны куда бы то ни было ходить вдвоем.
Мы стали как два автобуса, которые решили ездить по трамвайным рельсам, но все время скатываются на неровную дорогу. Может быть, не хватало терпения? Может быть, впереди нас бежало желание получить что-то? Любовь?
— Люби меня больше.
— А ты — меня…
Один из самых очевидно грустных диалогов.
Кто-то изначально слабее, кто-то сильнее. Кому-то близка роль жертвы, обвиняющей в своих неудачах других людей, кто-то переживает несчастья молча и делает выводы. Некоторые ноют, жалуются, страдают. Те, кто не делает этого, носит пришпиленную к спине бумажку: "стерва". Никогда не понимала, какой смысл вкладывают в это определение: жестокая, эгоистичная, расчетливая, самовлюбленная… Ну, бог с ними. Речь не о трактовках понятий, а об изначальной склонности: одних — действовать, других — ныть. И первых не любит большинство, как это ни странно. Им не сочувствуют, им отказывают в понимании. Но они и не просят, отвыкли уже. И им от этого себя не жалко, если только редко и чуть-чуть.
Ни я, ни Женька не были слабыми, и нытиками нас тоже можно было назвать в последнюю очередь.
Любой конфликт стал превращаться в войну, готовую разгореться из-за мелочи. Мы стали о многом молчать, и это неслышимое взаимное недовольство ядовитым газом распространялось по дому, отравляя все на своем пути.
— В раковине — чай, — заявляет она. — Я все время выливаю заварку в унитаз. Потому что раковина засоряется.
— Я тоже, — отвечаю вполне спокойно, хотя от ее интонации внутри меня просыпается пара тысяч злых молекулярных крокодильцев. Я прекрасно помню, что она накануне, будучи изрядно подшофе, бухнула эту самую чашку в раковину, чуть не разбив. И ее дурная привычка не мыть посуду, слабо оправдываемая тем, что она проводит вне дома гораздо больше времени, была для меня предметом регулярных внутренних дискуссий о природе вещей. — Я помню, что именно ты вчера воодрузила эту чашку туда, — киваю на раковину.
— Почему ты так реагируешь на замечания? — внезапно взводит курок она. — Мне вообще нельзя тебе ничего сказать! Хорошо, в следующий раз я промолчу, как я это и делаю все время.
— А с какой стати ты мне будешь делать замечания за действия, которые совершаешь ты сама?
— Я не уверена, что это моих рук дело.
— Зато я уверена. И что это за позиция — "сделать замечание"? Нечего на мне срывать свою злость.
— Я никогда не срываю ничего ни на ком, — чеканит она. — Это ты постоянно…
Понятно, что дело не в чашке. Ее просто все раздражает. Может быть, у нее похмелье. Может быть еще что-то. Но и я не из тех, кто может лишний раз промолчать. Утро субботнего дня было безнадежно испорчено. Выходные прошли с гаденьким осадком. В понедельник она приехала поздно вечером пьяная до чертиков, бухнулась в одежде на кровать и уснула. Из открытой бутылки пива в ее руке тонкой струйкой на черное постельное белье выливалась желтоватая пена, я аккуратно вынула это воняющее безобразие из ее руки, поставила на полку рядом с кроватью. Хотя… Мне хотелось оставить все так как есть. Спящей в луже. Я легла спать на раскладушку свинцовой тучей праведного гнева.
Вторник прошел в молчании, она уехала на работу, пока я спала, вернулась поздно, когда я уже легла. В среду, за завтраком, она искренне извинилась, я ответила: "хорошо, ничего страшного, забудем". В четверг она устроила мне сцену, найдя какое-то смс от Светки в моем телефоне, что меня неприятно удивило и расстроило. Вообще, в последнее время, я заметила, что регулярной проверке подвергается все: мобильный телефон, электронная почта, вся переписка на сайтах и в дневнике. Наивная я, установив везде один и тот же пароль, не ожидала, что кому-то может придти в голову им воспользоваться с целью детального ознакомления с моим невербальным общением. Во мне посеялись ростки легкой паранойи, требующей в срочном порядке удалять переписку, шифровать явки и адреса. Хотя, в общем-то, ничего криминального в моем личном Интернет-пространстве и не было.
В пятницу мы поехали в гости к ее друзьям, где снова были литры и литры, и долгие, неинтересные мне, разговоры. В субботу утром все повторилось заново, как в дурном телесериале "Идиотские выходные". На этот раз поводом для ссоры послужил не вовремя переключенный канал телевизора.
Чем смешней была мелочь, вызвавшая стычку, тем очевидней становилось, что истинные причины гораздо глубже. Я впервые находилась на чужой территории, в квартире, в которой хозяйкой была не я. В ней все, каждая деталь интерьера, каждая тарелка в кухонном шкафу, существовали до и — теперь уже — вне меня. Женька, в свою очередь, не имела опыта совместной жизни с человеком, которому нужно свое — большое — пространство, чьи дела и переживания так же важны и ценны, как и ее. Который никогда не промолчит, если ему нагрубить. Катя была, во-многом, моей противоположностью. Но чем это закончилось для них? И чем это может закончиться для меня?
На почве нервных переживаний я решила заболеть. Подскочившая до потолка температура, хлюпающий нос, красные глаза, мутное сознание, раздраженное, наполненное жалостью к себе и, почему-то, смущением. Я валялась под пуховым одеялом, пытаясь вникнуть в кинофильм, но не могла сосредоточиться. Женька сидела за компьютером, спиной ко мне, в смешной детской пижаме: футболка и труселя. Я чихала, она, не оборачиваясь, говорила: "Будь здорова".
Градусник показал тридцать восемь.
— Жень, у нас есть какие-нибудь лекарства?
— Вроде были, посмотри в коробке.
Она мотнула головой на шкаф с аптечкой. Так, лейкопластырь, но-шпа, активированный уголь — десять пачек, о, цитрамон, уже кое-что… Я не могла заставить себя попросить ее съездить в аптеку. Не могла и все.
— Ну что? Нашла что-нибудь?
— Только цитрамон.
— Ну и выпей сразу две штуки.
Я вернулась под одеяло и сосредоточилась на решении своей проблемы. Я не могу пойти в аптеку, нет, конечно, могу, но так не хочется в таком состоянии куда-то выходить. Она сидит рядом, скачивая игры для нового мобильника. Да, я в бешенстве. Да, я считаю, что можно было бы приподнять свою задницу и съездить за лекарствами. Да, я не понимаю, как такая мысль не приходит ей в голову. Мне не выдавить из себя: "Женя, не купишь ли ты мне…" Нет, это нереально. Подумаем с другой стороны. Она не должна мне ничего. Она не должна ни отвлекаться от своих занятий, ни сидеть рядом со мной, ни покупать мне таблетки, малиновое варенье, воздушные шарики для настроения. Как хочется спать! Цитрамон потихоньку начал действовать, головная боль понемногу высвобождала место для мыслей. Мрачных.
Зачем мне такой человек рядом? Нет, я не должна ничего ни от кого хотеть, а тем более требовать. Женька прошлепала на кухню, налила себе сок и вернулась со стаканом в руке. Я наблюдала за ее действиями искоса, переключала телепрограммы, музыка, старое кино, довоенное еще, по-моему, на другом — дурацкая передача, призванная, по-видимому, развеселить кого-то. Кого можно рассмешить этой рожей? Боевик с Ван Даммом, муть. Она даже не предложила мне сока. Спокойно. Я не могу, просто физически не могу устраивать обыкновенный бабский скандал.
— Любимая, может ты отвлечешься на пару минут от компа, мне что-то совсем загрустнело.
— Да? Угу.
О, на следующем канале — "Брат". Бодров из самодельного оружия мочит нехороших парней. "Где твои крылья, которые нравились мне?" Своевременный вопрос. Еще полчаса я пыталась отвлечься от душившего меня тихого возмущения. Не спалось. Любимый фильм, почему-то, вбивал гвозди мрачности в мою и без того не самую здоровую голову. Женькины ноги все так же радостно торчали из экрана монитора.
Я переключила канал. Она вдруг резко встала, демонстративно вышла на кухню, громыхнув ноутбуком по столу, и включила там второй телевизор. Мои нервы сдали.
— Если ты смотришь, то так и скажи, просто скажи, я бы не стала переключать.
— Ты даже не спросила у меня! — в ее голосе было столько злости, что ею, если бы злость была гречкой, можно было накормить роту, нет, батальон голодных новобранцев.
— Я не знала, что ты вообще следишь за происходящим, ты же сидела спиной к телевизору.
— Ты могла бы спросить сама. Но тебе это не нужно, зачем? — Она почти кричала на меня. — Ты просто делаешь то, что считаешь нужным. Главное, чтобы было по-твоему!
— Знаешь, это, мягко говоря, несправедливо. Ты уже четыре часа сидишь спиной ко мне.
— Я могу спокойно заняться своими делами? Или тебе нужно, чтобы я бегала вокруг тебя двадцать четыре часа в сутки?
— Нет, — даже злость куда-то внезапно испарилась, в голове застучали молоточки: "Бесполезно. Вали отсюда. Не унижайся".
— Я хочу, чтобы ты относилась ко мне так же, как я к тебе. Не больше, не меньше. Подумай об этом.
— Да иди ты!
Я и пошла. Адреналин, вызванный всплеском бешенства, отодвинул на второй план температуру и утер мне сопли в один миг. Я моментально собрала сумку с самым необходимым, оделась…
— Ты куда? — она схватила меня за рукав.
— Я пойду.
— А что случилось?
— Ничего, просто, если я сейчас не выйду отсюда, то я за себя не ручаюсь. Не вижу смысла разговаривать в таком состоянии. Ты имеешь полное право заниматься своими делами столько, сколько считаешь нужным.
— А ты сама все время…
Продолжение этой фразы утонуло в громком хлопке входной двери. На улице шел дождь. Зонта не было. Я включила музыку, вставила в оба уха наушники и потопала к метро.
Я шла в тупик быстрым шагом, насвистывая себе под нос мелодии немецких военных маршей. Все попытки что-то обсудить приводили к ссорам, ее позиция во время конфликтов была совершенно нетерпимой. А мне для простых выводов совершенно не требовалось длительное время.
* * *
Как это происходит? Как вообще все происходит внутри нас? Сколько не отматывай обратно ленту событий, эмоций — никогда не получается понять, где этот момент "до" и "после". Тумблер. Как будто кто-то невидимый в долю секунды, выключив и включив свет, (незаметно, мы, наверное, моргнули в это мгновение)… выключи свет…
И то, на чем лежит рука, становится декорацией. Цвета неестественными. Еще несколько отрезков времени назад (секунд? минут? часов?) какие-то внутренние и внешние векторы двигались вперед. И вот — щелк! — сначала остановка. Потом что? Колеса крутятся в обратную сторону?
Титаник за секунду до столкновения с айсбергом. И всем понятно — что сейчас пробьет те самые катастрофичные отсеки… Самое странное, даже не так.
Нет.
Мы — на палубе первого класса, в ресторане. Музыка. Толчок, Грохот, плохо понимаемый (оркестр старается, дамы хохочут).
Мне даже нравятся, мне даже нравятся, мне даже нравятся эти минуты, когда уже снаружи пробоина и крен, когда десятая часть уже погибла, когда осталось так мало — и это — необратимо.
Мне нравится задумчиво подцепить десертной ложечкой кусочек вишни. Мне нравится особенно остро вслушаться в виртуозную — становящуюся божественной — игру скрипача… Мне нравится, как мы, замечая ненормальное мигание лампочек в этой пафосной люстре, переглядываемся и… продолжаем вежливый разговор с сидящими рядом собеседниками.
Нам просто неудобно внезапно вскочить, не задумываясь о наших вещах, оставленных в каюте. Половина души кричит: "Хватит делать вид, что ничего не происходит! Встань! Через минуту будет поздно!!!"
Но мы сидим. Возникают паузы, но никто — ни один человек в этом зале не начинает действовать. Нам неловко. Мы не видим достаточных оснований для того, чтоб своими действиями привлекать внимание общества… Конечно, когда прибежит кто-то из членов команды, или мы услышим крики о помощи с нижней палубы… или… Да, тогда мы тоже вскочим, уронив эти изысканные салфетки, пахнущие кленовым сиропом… И я знаю, что не смогу спокойно или неспокойно донести до тебя, что глупо, бесконечно глупо бежать в каюту за тем маленьким чемоданчиком, да, я знаю, сколько там нулей после… знаю…
И втройне глупо идти за тобой и обреченно смотреть, как ты пытаешься вежливо беседовать с этим чудным господином в форме….
Не все и не всегда мы можем успеть рассказать, убедить, попросить, крикнуть… до того, как становится поздно…
Я вчера познакомилась с очень смешным мальчиком на палубе третьего класса. Он неплохо рисует…
* * *
Меньше всего мне хотелось сползать дальше в мутные взаимные обвинения и бессмысленные выяснения отношений. Сожительствовать, отстраненно, отчужденно соседствовать мне хотелось еще меньше. Поэтому я импульсивно покинула поле боя с осознанным желанием больше никогда не возвращаться обратно.
Светка, посвященная в наши неурядицы обеими сторонами, приютила меня, сопроводив мое появление ироничными комментариями. Я не отвечала на Женькины звонки, не писала в ответ смс. Я искренне хотела понять, насколько серьезны и глубоки наши расхождения, или мы банально устали друг от друга?
Слишком агрессивны были ее нападки, слишком радикальны высказывания. И стоило мне вспомнить эти обидные фразы, внутри моментально вскипало возмущение, обида острыми толчками колола прямо в сердце.
— Я не вернусь, — убедительно говорила я Светке.
— А мне кажется, вернешься. Ведь ты же ее любишь.
— Ну и что! Я сыта по горло ее претензиями! Не нравится — пусть валит к Кате. Или к другой бессловесной курице! И не суется больше!
Вечер, ночь, утро… Еще день. И еще. Я получила уже штук тридцать смс с просьбой взять трубку, потом с извинениями, потом с признаниями в любви. И соскучилась сама. Еще я получила письмо на электронную почту.
"Я не из тех, кто ноет, кто жалуется на жизнь и любит поплакаться в неважно чью жилетку, лишь бы оная была. Я не из тех, кто при малейшей передряге обрывает телефоны друзей и выплескивает на них литрами полужидкую, как мякиш хлеба в плоховытертой, а потому с водой на дне, миске, отвратительного вида, слуха и содержания нервозность, доходящую до параноидальной истерии.
Я привыкла отмалчиваться, всё держать в себе. И это не жизнь заставила, просто такой я уродилась. Может потому, что говорить поздно начала, а может, потому, что очень много времени проводила и безумно любила и люблю своего дедушку, который за весь день мог сказать слов сто. Но в них я всегда слышала столько всего, что на десять бы самых сказочных сказок хватило! До сказок я, конечно, не доросла, и говорю больше, но все же родители до сих пор в наших с ними беседах просят меня говорить, говорить, говорить…
И я знаю, что, если я люблю, то на все сто. И если хочу быть с кем-то, то не по нечетным дням, а тотально. И не нужны мне радужные дни, праздники с фейерверками и хлопушками, веселье до упада, если любимый человек не хочет делить со мной слёзы, свое плохое настроение, свои страхи или свой сегодняшний, как он считает, неудачный внешний вид…
Я многое способна понять. И я хочу понимать всё в тебе. Сейчас я уже не хочу пойти в клуб и снять тёлку, просто потому, что мне до злости было пусто без тебя спать в субботу и также пусто находиться в квартире и ждать тебя и так и не дождаться в последующие дни. Я уже не хочу перебить всё в квартире от знания того, что твой любимый человек думает и выбирает… Выбирает… Ведь ты же до сих пор думаешь о ней, не так ли?
Я знаю, я не сахар. И наша история началась так, мягко говоря, не волшебно-пузырьково именно из-за меня. Но блин… Вот так исчезнуть и потом просто молчать… наверное, я и это когда-нибудь пойму… А сейчас я просто принимаю. Я просто жду. Мне это было никогда не свойственно. Как-то так всегда получалось, что ждали меня. Но не в этот раз… Но я учусь это делать, я учусь ждать. Я жду, хотя прекрасно понимаю, что шансов пятьдесят на пятьдесят… Я жду, хотя башню сносит капитально.
Я хочу, чтобы ты вернулась. Я хочу быть вместе настолько, насколько только возможно быть вместе и даже больше этого. Я хочу, чтобы у нас были только ты и я. И больше никого. Я не могу что-то изменить в прошлом, но в настоящем и будущем я и на пушечный выстрел никого не подпущу к нам. Я не хочу своего дома, но я хочу нашего. Я просто хочу нашего "мы", по-настоящему нашего "мы". И, что самое главное для меня, — чтобы ты хотела всего этого.
Я хочу семью. Свою семью. Настоящую. Где никто ни от кого не бегает, где, что бы ни случилось, все всегда вместе. Семью с тобой…
Малышка, я хочу любить тебя. Я хочу верить тебе, доверять. Я хочу быть тебе лучшим другом и самой большой любовью в твоей жизни. Я хочу твоей любви… Просто потому, что я люблю тебя…
Я очень хочу, чтобы ты вернулась скорее. Я как будто чувствую, как каждый прожитый день сейчас высасывает из меня жизнь и силы на год вперед…"
Хорошее письмо, как будто написанное кем-то другим, незнакомым человеком. Я неимоверно соскучилась, но, вместе с тем, доводы разума твердили мне, что по возвращении я получу ту же, исходную ситуацию. И дело было далеко не только в ее невнимательном отношении, я давно уже выследила в себе следы "машеньковости" и уничтожила их в зародыше, понимая, что обвинениями, претензиями и жалобами погоду в доме не исправить.
* * *
Женька приехала уже без звонка, на третий день нашего расставания, ее работа вполне позволяла беспрепятственные перемещения по городу. Теперь она была готова меня выслушать, обидно было только то, что для этого нужно было уйти, хлопнув дверью.
— Малышка, я была не права. Я поняла, что совсем неправильно вела себя в последнее время. Мне безумно тебя не хватает. Поехали домой, а? Я обещаю, что больше такого не будет. Я вчера наговорила тебе всяких глупостей, просто от злости. Но я не могу ночевать без тебя. Я вообще без тебя не могу.
— Я, в последнее время, уже устала слушать одну тебя. Дело не только во вчерашней ссоре.
— А в чем? Давай я послушаю тебя, хочешь? Расскажи мне, все, о чем думаешь, Лил. Я серьезно.
— Когда я с тобой, то я — в твоей жизни с ее правилами, привычками, течением. Как и в прошлый раз, из которого я сбежала, невзирая на всю любовь. Возможно, у меня не хватает силы изменить все так, чтобы, будучи вместе, я была бы в своей жизни, а не в чужой. Как в гостинице, но не внешне, а внутренне.
— Почему в гостинице? Лил, почему ты не можешь расслабиться?
— Потому что… Ну, это сложно… Когда любишь, то, все равно, почему-то немного стесняешься что ли, сомневаешься, хочешь произвести лучшее впечатление, быть удобной, быть хорошей, идеальным партнером. А я люблю кататься ночью по Москве. А я люблю долгие беседы о самом главном. А еще я люблю болтаться по дому в чем попало.
— Хоть голой ходи, малышка, хоть трусы на голову надень.
— А еще люблю путешествовать одна и возвращаться домой, не думая о том, что это — вина, что это — плохо, что это — проблема.
— А еще? Ты же понимаешь, что меня просто заносит, когда ты куда-то уходишь, а, тем более, уезжаешь без меня. Особенно, если с кем-то другим. Раньше я вообще не сталкивалась с этим, ну ты понимаешь, с Катей. Она никогда никуда без меня не ходила. Извини. Ну ладно, я обещала слушать. Что ты любишь еще?
— Еще я люблю, когда меня мой любимый человек считает особенной и никогда ни с кем не сравнивает, и говорит мне не о том, что надо быть скромнее, а о том, что надо быть уверенней и свободней, ведь это ближе к правде, Жень. Я люблю, когда что-то происходит внезапно, когда никто не контролирует мои действия, не оценивает меня, ведь я и так сама себе контролер и моралист — хуже некуда. Ну и куда мне все это запихать, любимая, чтобы быть вместе? Твое вечное молчаливое недовольство — ворчание — скандалы — для меня нет разницы — хоть вообще ни слова — я знаю, когда меня принимают, а когда нет. Понимаешь? Ведь быть вместе — это или менять свою жизнь, или быть очень автономными, очень, причем внутренне, не лезть, если не можешь отвечать за последствия. И обходить друг-друга как планета — планету. Облетать по близкой орбите с уважением. Я буду любить то, что я люблю в своей жизни. И жить ее так, как хочу. И могу в ответ совершенно не лезть в твою. Я же и так не лезу. Ты же видишь. Видишь? Вот что меня мучает, понимаешь? Я слишком растворилась в твоем пространстве. Как быть вместе и жить своей жизнью? Когда я решу этот вопрос именно внутри себя, а не перенося ответственность на тебя — тогда и буду знать, что делать и что сказать.
— Не вижу проблемы: живи своей жизнью, я же не мешаю тебе. И я могу жить твоей. Иногда.
— Просто ехать и слушать музыку ночью. Нет? Работа? А если я поеду без тебя — нет? Не нравится? А как тогда? Не ехать ночью и не слушать музыку? А почему? Ведь ты меня ревнуешь даже к Светке! Пружины — а ведь я не тормоз — меня хватает максимум на несколько дней — разжимаются… Ты так давно не слушала меня, не перебивая, что я не могу остановиться. Можно, еще чуть-чуть скажу? Да? Идти вдоль набережной серой реки-Москвы или Невы… осенью… одной… тоже счастье. Не меньшее, чем лежать в обнимку-близко-близко. Зачем выбирать между ними? И мой выбор ведь известен… Если давить бетонным потолком на голову.
— Ну, ты же должна понимать, что у меня много проблем. Что я не могу все время быть одинаково внимательной.
— Да, черт возьми, у меня тоже столько всего накопилось, что можно поварешками грести и не разгрести. За жизнь. Знаю, мои трудности, что я не могу установить свои правила. Только мои проблемы. Понимаю, что это все — мой контекст восприятия, и что я могу вести себя так, как считаю нужным. Но как это сделать, если то, что я считаю нужным — проблема для того, кто считает нужной меня?
— Ты закончила? Теперь скажу я. Не так всё… Когда ты со мной, рядом — это и есть жизнь. Моя, твоя, наша. Без каких-то ранее придуманных моделей, стилей жизни, привычек. Я люблю любить тебя. Хоть это и очень нелегко. Я люблю быть вместе с тобой. Просто быть рядом и не важно, чем заниматься. Я люблю просто валяться в постели в комнате, зная, что на кухне за компом сидишь ты. Лил, еще я люблю смотреть на тебя, курящую, в стекло балконной двери. Я люблю, когда ты заходишь в ванную, закрываешься и включаешь воду, чтобы она шумно текла мне по ушам. Я люблю ехать с работы домой, Лил. Потому что там, дома, меня ждешь ты. Люблю звонить тебе. Просто звонить и абсолютно не знать, о чем говорить. Люблю, даже уже, не смотри так недоверчиво, твои отъезды. Потому что я очень люблю наши встречи после расставаний. Я люблю бывать с тобой где-то и знать, что ты в этом месте у меня самая красивая и любимая. И люблю наши разговоры. Не суть важно о чем, детские ли это воспоминания или обсуждение, например, полетов на луну. Не знаю… Возможно, у меня перебор с привычками, традициями…
— Да не может здесь быть перебора, просто, пойми же: два человека — два индивидуальных пространства. И одно общее — их.
— Но я хочу с тобой иметь наши традиции, наши привычки, наши песни, наши фильмы. — Женька подошла совсем близко и обняла меня, рассказывая почти на ухо гипнотизирующим полушепотом. — Тебе могло показаться, и в этом, думаю, только моя вина, что эти мои условия слишком фундаментальны, что я не готова с ними проститься, но это не так. Я хочу нашего. Всего нашего. Детка, я готова измениться сама, я готова изменить свою жизнь в пользу нашего. И я уже начала делать это. Я хочу быть с тобой. Жить с тобой в нашем доме, приглашать в гости наших друзей, отмечать наши праздники, ездить куда-то на нашей машине по нашим общим делам. Но это абсолютно не значит, что у тебя или меня не может быть каких-то своих дел. Они есть и будут. И с моей стороны уже нет какого-то параноидального желания контролировать тебя. Так будет и дальше. Просто именно наше, абсолютно всё наше, будет для меня всегда априори, всегда важнее. Мне кажется, что так — правильно. Да?
Конечно же, я вернулась.
На следующий день впервые за все время нашей совместной жизни я залезла в ее мобильный телефон. Не знаю, что меня подтолкнуло. Наверное, мысль о том, что Женька проделывала подобные штуки регулярно.
В ее телефоне спокойненько сидела вчерашняя смс-переписка, возникшая в пространстве и времени как раз в тот момент, когда я воодружала на полку в гардеробе вернувшиеся вместе со мной любимые голубые потертые джинсы.
"Мы уже несколько недель переписываемся, может быть пора встретиться? Я по тебе соскучилась. Мне тебя очень не хватает."
"Я не против, давай завтра вечером. Заеду после работы".
Первое сообщение было от Кати. Второе — Женькин ответ. Джинсы недолго пролежали на полке, не прошло и одного дня.