Болела шея. Боль растекалась вниз по спине и, хоть и не приносила мучений, ежеминутно раздражала. Спать за столом — едва ли Тане могла прийти идея хуже в ту ночь, но это казалось таким романтичным: работать буквально до потери сознания, как в книгах или кино. Реальность, как ей и полагается, оказалась неприятной. Жамардин усмехалась, поглядывая на то, как ее новая постоялица разминает шею. Сама хозяйка “Черного дракона” разбирала квитанции, которые на стойку регистрации принесли с самого утра, а Таня сидела на диване напротив.
— Жамардин, вот скажите, если кто-то хочет видеть людей под мостом, что кто-то должен сделать? — спросила она как бы между прочим. План привлечь бездомных показался с утра ненадежным, но Таня продолжала думать над ним и за завтраком, и перед обедом, и даже над тарелкой с супом, и ничего лучше в голову ей не пришло.
— Прийти под мост? — Жамардин выгнула бровь. Она догадывалась, что это только начало разговора, и бросила на Таню заинтересованный взгляд из-за монокля.
— А если кто-то хочет дать работу?
— Эти парни не любят работать, милочка. По-моему, это очевидно по их образу жизни.
— Ну, а если кто-то хочет?
— Так, — женщина перевязала резинкой стопку квитанций и бросила их в ящик стола, после чего подалась вперед, опираясь локтями на стойку, и спросила прямо: — Что ты задумала?
В этот момент в холл вошел высокий худой мужчина с сухим морщинистым лицом. Он положил ключ на стойку, и Жамардин тут же повесила брелок на доску позади себя.
— Доброе утро, — голос у мужчины оказался неожиданно высоким. — Ухожу по делам, буду как обычно.
— Хорошо, дэстор. Удачного вам дня, — откликнулась хозяйка. — Будьте осторожны на улицах.
— Да, осторожность сейчас не помешает, — ответил мужчина, однако уходить не торопился. Облокотившись на стойку регистрации, он окинул ленивым взглядом холл.
— Тэссия, а что это за юное сокровище на вашем диване? Новая постоялица? Или? — проговорил мужчина вполголоса и многозначительно поднял брови. Таня демонстративно смотрела в сторону, стараясь не смущать клиентов “Черного дракона”, и подробностей разговора не слышала.
— О, это моя племянница. Бедняжка Шарлотт. У нее был стригущий лишай, — сообщила Жамардин доверительным шепотом. — И ее пришлось остричь.
— Так значит, она не? — мужчина показал на голову, намекая на короткие волосы.
— Нет, — протянула Жамардин. — Что вы. Крайне дикая девочка. И туповата, если честно.
Мужчина подошел к Тане, и та подняла на него вопросительный взгляд.
— Разрешите выразить вам соболезнования, — с ноткой снисхождения сказал он. — Не печальтесь, вы обязательно обретете счастье с каким-нибудь бедолагой.
— Чего? — нахмурилась Таня, и мужчина только сочувствующе вздохнул.
— Вы были правы, она действительно туповата, — заявил он Жамардин, ничуть не смущаясь ее недовольного взгляда. — Моя раха готова?
— Как обычно, ждет вас в зимнем саду. Поторопитесь, а то остынет, — холодно отозвалась хозяйка, открывая регистрационную книгу.
— Всенепременно, всенепременно, — кивнул мужчина и вышел.
— Что за гнусный тип, — пробормотала под нос Жамардин и добавила громче: — Так что ты задумала, милая?
Таня смутилась, с досадой чувствуя, как глупый румянец заливает лицо, но отступать было поздно.
— Я хочу просить бездомных помочь. Идти в лабораторию и освободить моих друзей.
Жамардин медленно выпрямилась, удивленно подняв брови, и монокль тут же выпал, так что его пришлось ловить. Водрузив стеклышко на место, женщина предложила:
— А давай я дам тебе веревку?
— Зачем мне веревка?
— Ты же хочешь покончить с жизнью? Так с веревкой намного проще и быстрее выйдет, нежели соваться в лапы Свирлу.
Таня закатила глаза: у нее не было настроения для сарказма, она и так была сжата, как пружина.
— Я хочу спасти друзей, — упрямо повторила Таня. Жамардин вышла из-за стойки и присела на диван напротив нее. В беспощадном дневном свете было заметно, насколько она старая и уставшая, и теперь Таня видела, что Жамардин и правда шестьдесят лет. Ее бледные серые глаза смотрели прямо с грустью и холодной решимостью.
— Давай честно: у тебя нет никаких шансов спасти друзей. Ты одна во всем городе, ты не знаешь и не умеешь ничего, что помогло бы тебе освободить их. Все, что ты можешь, это попросить Великую Матерь забрать их жизни поскорее. Или пойти и умереть в темнице вместе с ними.
Таня смотрела на Жамардин во все глаза, и чувствовала, как кружится голова, будто ее сейчас больно ударили.
— А если люди под мостом? — ее голос почему-то оказался хриплым.
— Чем ты им собираешься платить, милая? У тебя нет ни агорта, а эти бродяги мизинцем ноги не пошевелят даром.
Пришло время Тане снова смущаться. Живот свело от волнения. Она опустила взгляд и несколько секунд набиралась храбрости, чтобы выпалить:
— Я хочу попросить вас. Мангон оставил деньги. Может, там есть немного на мой план.
— Хах, — выдохнула Жамардин, решительно поднимаясь с диванчика. — Вздумала возвращаться в лапы к Свирлу — пожалуйста, но только не за мой счет! Сколько там оставил мне Адриан, не твоего ума дела, даже если бы это была сотня тысяч, на безнадежную затею я и агорта не дам!
— Но…
— Нет-нет, даже слушать тебя не буду, — и Жамардин вышла из холла, на ходу продолжая убеждать всех вокруг, что не будет слушать взбалмошную девчонку. Таня осталась сидеть на диване, и ей понадобилось время, чтобы справиться с подступающим отчаянием.
“Ничего, я придумаю другой план”, — подумала она, поднимаясь по лестнице. Но что это может быть за план, Таня не имела ни малейшего представления. Она топала по ступеням до боли в пятках, будто они были виноваты во всех ее проблемах.
Жамардин вернулась много позже, после ужина. За окном растекся глубокий вечер, в это время в ванной комнате уже не было постоялиц, и можно было побыть в одиночестве, чем Таня не преминула воспользоваться. Когда она вышла, ароматная и чуть более спокойная, чем час назад, у дверей ее ждала Жамардин и поманила за собой через гостиную одну, вторую, музыкальный зал и приемную прямо к ее кабинету.
Конечно, у такой важной и самодостаточной женщины, как Жамардин, был свой кабинет. Вопреки ее желанию подчеркнуть индивидуальность, эта комната была настолько банальной, насколько это возможно. Такие тяжелые шкафы, кожаные кресла, дубовый стол и подборка книг по экономике, бухгалтерии и истории Илибурга можно было обнаружить в доме любого достопочтенного дворянина, которому стало бы плохо от одной только мысли о том, что женщина способна в одиночку вести дела. Собственно, поэтому “Черный дракон” оставался непризнанной уважаемыми людьми гостиницей, как бы ни старался Мангон ее рекламировать, и выживала только за счет приезжих гостей, которые не были настолько подвержены предубеждениям.
Жамардин открыла стеклянный шкафчик и достала бутылку вина. Налила себе и Тане и уселась в громоздкое кресло, в котором выглядела особенно хрупкой.
— Попробуй, это вино из виноградников Лариша. Не самый лучший урожай, но все равно достойнее всего, что могут сделать у нас, — она сделала глоток и прикрыла глаза. Таня некоторое время ждала, пока Жамардин посмотрит на нее, но та будто хотела, чтобы Таня последовала ее примеру, и та тоже поднесла бокал к губам. Вино оказалось сухим, но не кислым, а с богатым вкусом, который неискушенная в винах Таня не имела и шанса распознать. Оно было мягким и шелковистым, насыщенным, наполненным солнцем далекого неизвестного Лариша. Вот бы увидеть этот город! Да что там город, перед ногами Тани лежал целый мир, о котором она не знала ровным счетом ничего, и каждый шаг за порог оборачивался приключением и новым открытием. Если бы можно было закрыть глаза на все беды, если бы только друзья были свободны, она бы собрала рюкзак и отправилась, куда глаза глядят, подумала Таня, пока вино приятно согревало ей нутро.
— Я думала над твоей просьбой, — внезапно заговорила Жамардин, заставив Таню вздрогнуть. — И решила, что я все-таки не дракон, чтобы умирать на груде золота, которое никому не приносит добра. Мне осталось совсем недолго, какая-то болезнь пожирает меня изнутри, растет, словно гриб-паразит, — она машинально положила руку на живот. — У меня нет детей, я не смогла дать этому миру новую жизнь, так почему бы не спасти существующие? И, тогда, возможно, Матерь подарит мне покой.
— Я плохо понимаю, — осторожно начала Таня, — вы думаете теперь другое? Вы даете мне деньги?
— Нет, конечно, — Жамардин вновь достала трубку и принялась набивать ее табаком. — Ты по-прежнему ничего здесь не знаешь. Но я готова помочь тебе составить план, у которого есть хоть мизерный шанс, и найти подходящих людей.
Таня выглядела пораженной. Ее надежда, в которую в этом мире не плюнул только ленивый, снова подняла голову вопреки всему.
— Почему вы это делаете?
— А почему бы и нет? Может, я добрая внутри?
— Думаю, что нет, — выпалила Таня прежде, чем успела остановиться. Спохватилась, осознав, что сказала, и испуганно посмотрела в глаза Жамардин, в которых вспыхнул яростный огонь, но быстро погас.
— Хорошо, жизнь действительно выбила из меня почти всю добродетель, — сказала она, закатив глаза, и постучала трубкой о стол, позволяя табаку улечься. — Ты мне даже не нравишься.
— Что? Почему? — Таня выглядела искренне удивленной. — Вы добрая ко мне, я и думать не могла…
— Думать не могла — это про тебя, пожалуй, — хмыкнула Жамаржин. — Понимаешь ли, милая, у тебя есть один существенный недостаток. Ужасный, непростительный. Невыносимый.
Она замолчала, раскуривая трубку. Таня молчала, и тревожные предчувствия крутились внутри, как угри. Жамардин не торопилась, сделала одну затяжку, за ней вторую. Ехидно посмотрела на девушку сквозь дым, и та не выдержала:
— Что идет не так?
— Молодость, милая, — усмехнулась Жамардин. — Ты преступно молода и привлекательна, даже несмотря на это, — она указала трубкой на Таню, имея в виду и ее кожу, и стрижку, и одежду. — И Мангон дорожит тобой. Моя жизнь подходит к концу, тело пожирает само себя, и тут на пороге появляешься ты, грязная, уставшая и буквально пышущая молодостью! Насмешка надо мной.
— Я же не… Я не хочу, чтобы…
— О, перестань, — отмахнулась Жамардин, — во всем этом нет твоей вины, и это еще более отвратительно. Но тебе нечего беспокоиться, я стараюсь вести себя так, как следует добропорядочной пожилой даме. Может быть, ты согласишься остаться со мной, и я смогу понять то чувство, когда преемник воспринимается продолжением себя и твоим бессмертием, — она отправила трубку в рот и втянула дым. — Если ты выживешь, конечно.
В кабинете воцарилась тишина, тяжелая и вязкая. Таня чувствовала, будто мысли замедлились, она была совершенно растеряна и не знала, что принимать на веру, а что нет, и как со всем этим себя вести. Таня смотрела под ноги, на красно-коричневый ковер, и нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла. В душе поднималось возмущение из-за странного поведения Жамардин. Она не имела права ставить Таню в такую нелегкую ситуацию, обвинять Бог знает в чем и заставлять чувствовать себя едва ли не виноватой.
— И все-таки вы мне помогаете, — сказала наконец она.
— О, да, — отозвалась Жамардин, будто очнувшись от важных раздумий. — Я считаю, что это будет занимательно. Интересно, если тебе понятнее. Эта твоя идея похожа на приключение, и было бы неплохо размять свои старые кости.
— Там, в тюрьме, мои друзья! — почти прорычала Таня. — Это не игрушки!
— Милая, — промурлыкала Жамардин, наклоняясь вперед, — для меня они никто. Уверена, что хочешь запретить мне развлекаться? Кто знает, что тогда станет с моим решением…
***
Таня ворвалась в комнату, сгорая от гнева, густо замешанного на стыде. Разговоры с Жамардин неизменно сбивали с толку, приходилось продираться через ее изъяснения, словно через терновник, что-то угадывая, что-то додумывая. Таня проигрывала ей по всем фронтам: она не знала языка, ей не хватало жизненного опыта и любви к словесным игрищам. Поэтому оставалось только злиться на себя и Жамардин, которая наверняка с удовольствием потягивала сейчас вино, разбавляя его вкус горечью табака.
Таня остановилась у стола и посмотрела на рисунки, планы и заметки, которые сделала прошлой ночью. Несмотря на насмешки, которым раз за разом подвергала ее Жамардин, она готова помочь с безнадежной идеей по спасению Росси и Жослена, и план Тани вдруг стал реальным, фактурным, практически осязаемым, и от этого ей вдруг стало смертельно страшно. Она подняла голову и посмотрела в окно. В темной стекле отразилась невысокая девушка с короткими светлыми волосами и потерянным видом. Наблюдая свое размытое отражение, Таня вдруг поняла, насколько одинока. Одна против сил, которые способны снести ее и не заметить, единственный шанс для дорогих ей людей, и если она ошибется, им никто больше не поможет. Перед мысленным взором встали Росси и Жослен, запертые в холодном подземелье, возможно, Свирл больше не проявил к ним милосердия, возможно, до них добралась Виталина. Влад, который лежал где-то, где его оставили приспешники магистра. Таня ясно представила тело названного дяди, изломанное, в какой-то канаве, и как дождь лупит по коричневому плащу, спутанным волосам и синей коже. И в этот момент отчаяние разрослось так сильно, что заполнило собой всю ее сущность, забило гортань, свело судорогами конечности. Таня поняла, что с трудом дышит. Она оперлась о стол, чтобы не упасть, опустила голову, заставляя делать себя выдох за вдохом, и наоборот. Волосы упали на лицо, щекотали лоб и щеки. Ее трясло крупной дрожью. Страх затопил голову, и его было так много, что казалось, он вот-вот польется через рот. Но этого, конечно, не происходило, легче не становилось, и страх сменился паникой, которая лишила Таню способности думать. Она зажмурилась.
“Как страшно, Боже, мне страшно. Помоги мне. Я умираю, мне так страшно”.
Она будто тонула, каждый вдох давался со все большим трудом, и она подумала, что все бы отдала, лишь бы этот кошмар закончился, а в следующее мгновение сама способность размышлять отказала ей, и мысли смешались в холодную вязкую кашу. Остался только страх, и тяжесть на груди, и невыносимое желание, чтобы все прекратилось, так или иначе. Ужас длился, длился бесконечно, превращаясь в узкий черный коридор без выхода, без шанса.
Спустя вечность чьи-то руки обхватили ее предплечья, заставили отвернуться от окна. Теплые ладони ощупали щеки, лоб, чужие пальцы убрали от лица ее волосы. Ее легонько встряхнули.
— Открой глаза, посмотри на меня.
Какой знакомый голос. Откуда-то издалека, оттуда, где все еще не было потеряно. От него так хорошо, и совсем не хочется открывать глаза и возвращаться в пугающую холодную реальность.
— Посмотри на меня!
Таня открыла глаза и увидела насыщенно-желтые, почти янтарные глаза, в которых отражалось беспокойство.
— Молодец. Дыши, вдох-выдох. Не торопись. Вот так, вдох-выдох. Все хорошо, я с тобой. Вдох-выдох.
Знакомые черты лица. Оливкового цвета кожа, тонкие губы, прямые брови, тревожно сведенные у переносицы. Щеки и подбородок заросли щетиной. Нос с едва заметной горбинкой. И это знакомое лицо, которое выражало и страх, и жалость, и решимость.
— Адриан, — прохрипела Таня. Это имя! Не может быть, оно же осталось в прошлом, растворилось в животной дикости.
— Да, это я. Дыши, вдох-выдох. Молодец.
Его пальцы терли Танины плечи, шею, спускались по предплечью к рукам и сжимали их горячо и осторожно. Постепенно она отвлеклась от ужаса, что пожирал ее изнутри, сосредоточилась на этих пальцах и даже ощутила еле заметный укол смущения.
— Ты помнишь, сколько в комнате шкафов? — спросил Адриан, легко поднимая ее лицо за подбородок.
— Что?
— Сколько здесь шкафов? — с нажимом повторил он, продираясь сквозь туман отчаяния, что заполнил разум Тани. — Мне важно знать.
— Три, — ответила она еле послушными губами. Вот рту было сухо и гадко.
— Хорошо, — шкафов было четыре, но Мангона это не волновало. Главное, выдернуть Таню из приступа, заставить думать о чем-то, кроме собственных ощущений. Мангон продолжал гладить Таню по голове и уговаривать дышать. — Жамардин курила при тебе?
— Да.
— Крепкий же у нее табак. Забирается в легкие и царапает их, правда?
— Да уж.
— Какого цвета у нее трубка?
— Черная. Зачем? — Таня нахмурилась, вспоминая странные подробности, которые решил узнать Мангон.
— Сколько табака она кладет? Что подала на ужин: мясо или рыбу? На каком пальце носит красное кольцо?
Отвечая на вопросы Мангона, вспоминая незначительные мелочи последних дней, Таня не заметила, как перестала дрожать, а дышать стало намного легче, и головокружение почти прошло, разве что грудь по-прежнему сдавливало воспоминание об отчаянии. И вдруг осознание обожгло ее разум:
— Адриан! Ты здесь!
Он улыбнулся против воли, будто ему было особенно приятно слышать свое имя. В уголках глаз появились морщинки, и Мангон перестал напоминать змея, стал ближе и теплее.
— Я здесь. И теперь все будет хорошо.
— Но я видела! Ты стал дракон и улетел, и твое крыло… — она отстранилась, ей было необходимо видеть его в полный рост, чтобы убедиться в реальности происходящего. — Ох, крыло.
— Я в порядке.
— Но как это может быть? Все говорят, что это последний раз…
— Это и был последний раз. Я почти ничего не помню, мой разум практически померк. Я думал, что не смогу больше никогда обернуться. Хотя о чем я говорю, я не думал вообще ни о чем.
— Тогда как?
Адриан шагнул к Тане и снова заглянул в глаза, для чего ему пришлось наклониться:
— Это стоило мне огромных усилий, таких, каких я не прикладывал никогда в своей жизни. Я вырывал себя из лап дракона. Просто потому, что у меня была причина вернуться. Потому, что ты тогда позвала меня.
Он говорил еле слышно, и голос его был низким, а дыхание щекотало кожу. Таня смотрела в его янтарные глаза, и чувствовала, будто пол вдруг начал кружиться. Внутри что-то сжалось, и впервые за бесконечно долгое время сжалось от сладкого предчувствия, а не от страха. Мангон, ее Тень, он вернулся, он был рядом, и все чувства, которые она сдерживала, вдруг прорвались и расцвели, как расцветают первые весенние цветы, долгое время дожидавшиеся подо льдом своего часа. Ее сердце стучало часто и гулко, и лицо Адриана было так близко, что с волнением справиться было решительно невозможно, поэтому Таня тихо пролепетала:
— Но Влад говорил… — и тут она осеклась, ее глаза распахнулись, будто она снова осознала весь ужас произошедшего. — Адриан, Влад, он… Он… — Таня не могла заставить себя выплюнуть это слово, и тогда Мангон закончил за нее:
— Он мертв?
Таня кивнула, с силой прижимая кулак к губам, будто боль физическая могла спасти ее от душевной. Другой рукой она нашла предплечье Адриана, схватилась за него со всей силы, как тонущий за спасательный круг.
— Иди ко мне, — Мангон распахнул объятия, — больше тебе нечего бояться, я рядом.
И Таня сделала шаг к нему, и упала в его руки, и разрыдалась впервые за десять лет. В первый раз за столь долгое время она обрела кого-то, кто подставил ей плечо, позволил опереться полностью и без раздумий, осыпаться, как разбитое стекло, и всей душой предаться душившему ее горю. Таня рыдала, как не рыдала с раннего детства, она содрогалась всем телом, и слезы текли по ее щекам, безнадежно промочив рубашку Адриана. Она стучала кулаком по его груди, мяла в пальцах рубашку, даже царапалась, но Мангон ни разу не отстранился. Сначала это были слезы боли и горя, потом — облегчения. Захлебываясь, Таня рассказывала о своем ужасе перед смертью и перед ним, Мангоном, об одиночестве, о страхе за друзей и чувстве вины, о потере Владимира, обо всем, что ранило сердце и что приходилось раз за разом закрывать в дальней потайной комнате за железной дверью. Долгая исповедь была так же болезненна, как вскрытый гнойник, и столь же полезна для излечения. Все еще всхлипывая, Таня уснула на груди Мангона, и тот долго сидел неподвижно, прижимая ее к себе.
***
Тусклое осеннее солнце светило через незавешенное окно, тревожа сон. Вместе с его лучами пришла головная боль, та самая, тупая, сжимающая лоб обручем, какая бывает после сильного душевного потрясения или ночи, проведенной в слезах. Тане пришлось испытать и то, и другое. Следующим пришло воспоминание о Мангоне, которое прогнало остатки сна. В первые мгновения показалось, что его возвращение — всего лишь сон, но то, что Таня проснулась в платье на кровати, которая изначально предназначалась Адриану, указывало на то, что она уснула прямо посреди истерики.
Таня вскочила, расправила мятое платье.
— Дэстор Мангон? — позвала она, но никто не отозвался: в комнате его не было.
Таня закрылась на своей половине, умылась холодной водой из кувшина и сменила одежду. Проходя мимо зеркала, она задержалась, поймав себя на мысли, что ей хочется выглядеть хорошо. Завязала хвостик на затылке, открыв виски, которые раньше были выбриты, а теперь поросли короткими волосами. Провела по щекам и шее, чисто по-женски убеждаясь, что выглядит сносно. Молодость творила чудеса, и ночные рыдания практически никак не отразились на Танином внешнем виде, разве что немного опух нос, но после непродолжительного размышления Таня решила, что это даже мило. Она хотела было уйти, но неожиданно для себя задержалась. Губы сами собой расплылись в улыбке, настолько счастливой, что заломило мышцы.
“Что с тобой? А ну перестань!” — подумала Таня, растирая зардевшиеся щеки, но те все так же откровенно краснели, и улыбка не сходила с лица, как бы она ни стягивала губы бантиком.
“Ну что я за дура?” — спросила она сама себя, уставившись на такую знакомую и вместе с тем совершенно чужую девушку в отражении. Таня дотронулась до щеки и вспомнила, как вчера ее касался Адриан, как гладил по голове и качал в руках, и щеки заалели еще отчаяннее, и внутри разлился почти невыносимым жар.
“Это же Мангон, дэстор-кусок-льда, дракон, который хотел сожрать тебя!” — мысленно одернула себя Таня и тут же ответила: “Да, это Мангон. И что? Это Адриан, Тень. Он спас меня от Илибурга, от оборотней и Свирла. Он всегда появляется, когда я оказываюсь на грани смерти”.
“Ну да, а сначала он толкает тебя туда”.
“Нет же! Он вернулся. И все теперь будет хорошо”.
Таня снова разулыбалась. Не в силах больше смотреть на это глупое лицо в зеркале, она развернулась и покинула комнату.
Она спустилась в гостиную, где застала за вежливой беседой только пару постояльцев, не было никого и в столовой. Где искать Жамардин, подсказал Дар:
— Госпожа в зимнем саду, — буркнул он и отвернулся, показывая, что не намерен продолжать разговор, но большего от него и не требовалось.
Зимний сад жался с торца к кирпичному отелю, и было заметно, что он пристроен намного позже возведения самого здания. Он представлял из себя стеклянный павильон, чьи бронзовые рамы позеленели от времени. Под его крышей было прохладно и влажно. Растения торчали из огромных кадок и устремлялись к небу, врезались в стеклянный потолок и безнадежно упирались в него сотней зеленых ладоней. Под сенью листьев располагались столики с зелеными стеклянными столешницами в окружении изящных металлических стульев. В нише пристроился старый орган с тонкими трубками, тянущимися вверх, и их оплели стебли вьюнов. По зимнему саду плавал серый дневной свет, который превращал его в жутковатое место. Улицы снаружи были пусты и блестели после ночного дождя.
Именно здесь Таня обнаружила Жамардин в компании Мангона. Они сидели за одним из столиков, перед ними стоял кофейник и пара белых фарфоровых чашек, и они о чем-то вполголоса беседовали. Адриан обхватывал чашку за тонкие стенки, через которых просвечивала горячая раха, и медленно, придерживая ее за донышко другой рукой, подносил ко рту, как будто его вовсе не беспокоил поднимающийся от обжигающего напитка пар. Он сидел вполоборота и внимательно слушал Жамардин, которая воинственно размахивала трубкой. Таня видела до этого хозяйку гостиницы насмешливой и сдержанной, и в то утро Жамардин выглядела непривычно возбужденной. При виде Мангона сердце Тани предательски замерло, и она поняла, что не понимает, как теперь себя с ним вести. Остался ли дракон врагом или стал спасителем, а может быть, союзником. Насколько проще ей было раньше!
Таня отбросила тяжелые мысли и ворвалась в тесный мир Мангона и Жамардин, словно маленький шумный зверек.
— Доброе утро! — громко поприветствовала она, усаживаясь на стул, по-турецки скрестив ноги и подоткнув юбку так, что она походила на шаровары. — Какая чашка моя?
— Татана, доброе утро, — Адриан сдержанно улыбнулся ей, будто улыбка была недопустима, но пальцы его, горячие от рахи, легко скользнули по ее запястью и быстро сжали его. Он сменил вчерашнюю странную одежду на костюм с серым сюртуком и вышитой фиолетовой жилеткой под ним. — Как ты себя чувствуешь?
Таня вновь почувствовала, как щеки заливает краска, и бросила беглый взгляд на Жамардин: смотрит или нет? Конечно, она смотрела, подмечала взором постаревшей любовницы каждый жест, каждый косой взгляд и глядела прямо и недобро, будто уличая во лжи.
— Отлично, — с преувеличенной бодростью ответила Таня.
— Присоединяйся к нам, — предложил Мангон. — Жамардин, прикажи подать завтрак, и после него мы обсудим, что будем делать дальше. Нас ждет долгий разговор.
Жамардин помедлила, но потом проговорила: “Как скажешь, Адриан”, — и поднялась, чтобы позвать прислугу.
Когда Жамардин вышла из зимнего сада, на минуту воцарилась тишина, которую нарушил Мангон:
— Я очень испугался вчера за тебя, — он сцепил руки в замок перед собой. — Давно с тобой такое?
— В первый раз. Спасибо, что помогли, дэстор Мангон, — Таня не набралась смелости, чтобы посмотреть на него.
— Меня вполне устроило, что ты зовешь меня по имени. Я сейчас такой же беглец, как и ты, я лишился замка, моя армия в руках предателя, и я не знаю, кто остался на моей стороне. И не могу узнать, не попавшись в лапы Кейбла. Никакой я не дэстор.
— Я не могу никак понять. Есть Мангон, Тень и Адриан, — с каждым именем Таня ставила в ряд кофейник и две чашки. — И я из этих людей не могу сделать одного.
Мангон немного помолчал, разглядывая сервиз Жамардин, а потом наконец сказал:
— Давай тогда начнем с начала. Здравствуй, меня зовут Адриан.
Таня повернулась к нему. Мангон сидел в пол-оборота к ней и протягивал руку. Он выглядел уставшим и оттого не таким высокомерным, как обычно, и Таня подумала, что под ледяной маской мог скрываться вполне приятный человек.
— Здравствуй, Адриан. Меня зовут Татана, — сказала она, скользнула рукой по его ладони, предплечью, сжала локоть, как принято в Илирии. Он сжал ее локоть в ответ, и Таня почувствовала, как пробежали мурашки по плечам.
— Завтрак сейчас подадут, — громче, чем было нужно, оповестила Жамардин, появляясь в зимнем саду. — Сегодня у нас яйца с овощами, лоссоские колбаски и тосты.
— Звучит замечательно, Жамардин, — мягко сказал Мангон.
— Когда ты такой милый, ты меня пугаешь. Может быть, ты заболел?
— Хуже. Я чуть не умер.
— Ты был огромным драконом. Почти никто не смог бы тебя убить, не прибедняйся, — скривила сухие губы Жамардин.
— Ты же знаешь, что меня в этой туше бы уже не было, — ответил Мангон. — Дракон почти поглотил меня.
В саду появился слуга с подносом, и Жамардин подняла руку, помахав ему. Он поставил на столик тарелки с горячим завтраком.
— Зато ты мог есть молодых девиц, сколько хочешь, — сказала Таня, поливая яйца незнакомым соусом.
— Что? — удивился Мангон. — Зачем мне есть девиц?
— Не знаю, это ты тут дракон, — ответила Таня. — Сказки в моей земле говорят, что драконы всегда просят молодых девиц, а потом едят их.
— Нет, милая, не едят. Просто приносят в жертву Великой Матери, — недобро усмехнулась Жамардин и как ни в чем ни бывало принялась резать колбаску. Она и представить себе не могла, в какое больное место угодила своим язвительным замечанием. Адриан с беспокойством посмотрел на Таню, но та уже справилась с оторопью и сидела с непринужденным видом.
— Зря не едят. Наверное, мы вкусные, — сказала она и откусила кусок от колбаски.
— Ты себе льстишь. Двадцать лет — это уже не телятина, а говядина, — заметила Жамардин, и тон ее был холоден, как день за окнами.
— Что она сказала? — радостно спросила Таня, глядя в глаза Адриану.
— Гм, — тот попытался сосредоточиться на еде, но она продолжала сверлить его взглядом. — Можно меня в это не втягивать?
— А Тень мне всегда слова объясняет. Ты можешь его позвать?
— Хорошо, — протянул Адриан, откладывая вилку и нож. — Телятина — это мясо маленькой коровы, а говядина — мясо взрослой коровы.
— Ах, Адриан, лучше я бы не сказала, — Жамардин даже похлопала пару раз.
— А что такое корова? — так же широко распахнув глаза от любопытства, поинтересовалась Таня, и Адриан только усмехнулся. Она прекрасно знала, что такое корова.
***
Когда с завтраком было покончено и слуги забрали приборы, пришло время серьезных разговоров. Было десять часов, полдень, и солнце, мутное пятно за облаками, поднялось так высоко, как только ему позволялось в это время года. Иногда мимо отеля проходили люди, но редкие из них заглядывали в зимний сад, а если и заглядывали, то видели трех незнакомых человек за столиком, заваленном бумагами. Жамардин настаивала на том, чтобы запереться в ее кабинете, но Таня категорически отказалась возвращаться в ту маленькую комнатку, заставленную громоздкой мебелью, поэтому хозяйка отеля просто поставила Дара у дверей, запретив кого-либо впускать в зимний сад.
— Итак, я предлагаю обратиться к бездомным, — начала Таня, чувствуя радостное возбуждение. С Мангоном воплотить ее план в жизнь будет в разы проще, и друзья скоро будут на свободе.
— Подожди. Я говорю первым, ты не против? — Мангон вопросительно поднял бровь. Несмотря на вежливый тон, его вопрос не подразумевал отказа.
— Послушайте, у меня правда есть отличный план…
— Я говорю первым, — с нажимом повторил Мангон, и в его голосе были слышны профессиональные командные ноты. — Когда будет время, я дам вам слово.
Таня против воли пригнула голову, пробормотала: “Ладно, дэстор я-тут-самый-умный”, — и приготовилась слушать.
— Для начала вам стоит знать, где я успел побывать, пока не узнал, что Свирл держит вас в плену, — он посмотрел на Таню. — Моей целью было собрать соратников, тех, кто хочет сохранить мир в стране, кто вместе со мной выйдет на переговоры и постарается найти выход из сложившейся ситуации. И самым очевидным вариантом были драконы.
Мангон встал, как будто столик и изящные стулья сковывали его, прошелся по саду и остановился, заложив руки за спину. Таня вдруг ясно представила, как он стоит перед важными людьми, советниками, какими-нибудь министрами и хорошо поставленным голосом делает доклад по социально важным вопросам или требует у подчиненных отчета.
— Что случилось с Уэллом, думаю, все знают, — сказал он.
— Да, бедняга, — отозвалась Жаклин. — Это настоящее кощунство.
— Его голова все еще там гниет? — тихо спросила Таня; мысль о такой участи приводила ее в ужас.
— Да, — нахмурился Мангон. — Пока я ничего не могу с этим сделать. Мятежники оставили Уэлла в знак свержения власти, но какая честь в убийстве безобидного библиотекаря? — в его голосе чувствовалась горечь. — Впрочем, не об этом сейчас. Итак, у меня осталось четверо друзей, которые могли бы помочь. Первым я отправился к Кейблу, хоть и слышал, что он встал на сторону мятежников. Верить в это не хотелось, сами понимаете, мы с ним сорок лет правим плечом к плечу. Как Тень я пробрался в Виксантию и даже смог издалека увидеть Кейбла, но он буквально окружил себя охраной. Он приказал схватить меня, и я еле унес ноги.
— Может, он не понял, что это вы. Ты, — поправилась Таня. Она никак не могла привыкнуть к неформальному общению с грозным Мангоном.
— Я имел глупость снять маску. Так Кейбл узнал, что я не сгорел в Кардинале, и я потерял преимущество. Что ж, иногда вера в дружбу оказывается самообманом, — он выразительно посмотрел на Таню, и та насупилась. Весь ее вид говорил о том, что она не согласна с Мангоном. Он прошел к окну и встал, заложив руки за спину, прямой, будто выстроганный из дерева. — Я отправился к Верриону. Он даже не открыл ворота: я попал туда по тайному ходу из часовни в Телемии, который он сам мне показал несколько лет назад. Веррион лежал на груде золота и категорически отказался выходить из своего замка. Сколько бы я ни разговаривал с ним, как бы ни убеждал или подкупал, он остался непреклонен. Его больше не интересует ничего, кроме богатств.
— Как в наших сказках! — воскликнула Таня.
— Так может, возмущение людей имеет смысл? — спросила Жамардин. Мангон повернул голову в профиль, показывая, что готов выслушать ее возмутительную мысль. — Люди говорят, что драконы грабят их, тащат золото себе, как глупые сороки. Извини, Адриан, это просто цитата. Народ задыхается от налогов, которые идут на обогащение сокровищниц и строительство замков.
— У диких драконов нет недостатков, они безгрешны, как любое животное. Но мы наполовину люди, и у нас есть свои слабости, — сказал Мангон, снова повернувшись к окну. — Веррион поддался алчности и повредился рассудком, но не все такие.
— Вы вот имеете замок, — вполголоса добавила Таня. — Может, он уцелел.
— Это был замок моего отца.
— Это меняет мало, — ответила Таня, и Мангон бросил через плечо на нее злой взгляд.
— Может, ты думаешь, что мне не стоит возвращать власть? Расскажи нам о своем мнении, Татана! — и когда она не ответила, добавил: — Ну же, я жду.
Таня чувствовала, что разозлила Мангона, и страх будто запечатал ей рот. Перед собой она вновь видела дракона, который держит ее в кошмарных лапах и может в любой момент раздавить. Она закрыла глаза и представила, что разговаривает с Тенью, таинственным, но приятным человеком.
— Я просто думаю, что люди выходят на улицу не просто так, — выпалила она и набралась смелости, чтобы посмотреть на Мангона. — Быть бедным трудно, поверь, я сама бедная. Всю жизнь. Когда нечего давать детям кушать, это делает сердца жесткими. А ты говоришь, что ты другой, хотя твой замок может есть целый город.
— Девочка имеет в виду, что стоимости твоего замка хватило бы, чтобы накормить кучу народа… — начала было Жамардин.
— Я понял! — прорычал Адриан, и она осеклась. — Я — кардинал Илирии. Кейбл, наш главнокомандующий, занимается чем угодно, но не своими обязанностями. На юге наши границы треплют акеты, и я должен быть там, а не заниматься безобразиями в городе. Акету потребуется не так много времени, чтобы узнать, что Илибург разгромлен мятежом, и они бросят все силы к нашим границам и сомнут тех немногих, кого я туда направил. На западе Влация, и пусть у нас с ними хорошие отношения, наверняка они тоже не откажутся ухватить кусок. Я не уверен, что Кейбл вообще озадачен этим, хотя это его ответственность. Об экономике должен думать Веррион, а я читать проклятые проповеди! — голос Мангона оставался холодным, но по глазам было видно, что он едва справляется с яростью, поэтому он повернулся на каблуках и снова уставился в окно, давая себе возможность успокоиться. — Но все смешалось, город в едином порыве выставил в мою сторону копья, а я все пытаюсь что-то спасти. Глупец, — он горько усмехнулся.
Таня сидела, притихшая, она и половины не поняла из того, что наговорил Мангон. Вдруг слева раздался резкий стук, так что Таня подпрыгнула. Это Жамардин как ни в чем ни бывало стучала трубкой по столу, утрясая табак.
— Что такого? — спросила она, когда Таня и Мангон выразительно посмотрели на нее, и принялась приминать листочки пальцем. Чиркнула зажигалкой, сделала несколько коротких затяжек, чтобы огонь юркнул в глубину чашки. — Остается Корнелия Аррон, я права?
— Да, — ответил Мангон, стряхивая пепел черных мыслей. — И именно к ней мы направимся.
— Мы? — переспросила Таня.
— Да, ты идешь со мной.
— Но зачем? На улицах опасно, оставь девчонку у меня, я найду ей работу, — предложила Жамардин.
— Вы же ненавидите меня, — шепнула Таня.
— О, это громко сказано, — ответила женщина. — Но ты скоро начнешь стареть и не будешь так сильно меня раздражать.
— Хороший план, — Таня дернула уголком губ.
Мангон вернулся за стол. Вид он снова имел спокойный, что же творилось у него в душе, сказать не мог никто.
— Нет, Татана пойдет со мной. Если Аррон согласится помочь, мы сразу отправимся за твоими друзьями, а потом она увезет вас в безопасное место, — сказал он.
— Вы можете вернуться за Татаной на обратном пути. Для дракона это пять минут времени, — Жамардин затянулась и с подозрением посмотрела на Мангона.
— Стоит мне уйти, как с Татаной случается беда, и мне приходится ее спасать. Будет спокойнее, если она будет рядом.
— Ты боишься за безопасность Татаны и тянешь ее в гущу событий, я правильно поняла? — Жамардин подалась вперед. — Признайся, Адриан, что действительно ты хочешь?
И Таня вдруг поняла, чего он хочет. По своему, сделав вывод из всего, что знала, и еще больше из того, о чем догадывалась, поэтому проговорила бесцветным голосом:
— Я все еще остаюсь как последний шанс. Такой твой план, да?
Она посмотрела на Мангона, против воли испытывая жгучее разочарование, а тот возвышался над ней даже в кресле, прямой и статный, и холодно смотрел в глаза, сжав губы в тонкую линию.
— Нам не придется им воспользоваться, — наконец сказал он.
Таня запустила пальцы в волосы, чувствуя, как все снова начинает рассыпаться. Только ей стоит поверить, что возможен хороший конец, что показался выход из бесконечного лабиринта, как кто-то наступает ее надежде на голову и нещадно давит ее. Таня подумала, что безмерно устала и хочет, чтобы все просто закончилось.
— Когда ты хочешь идти? — спокойно спросила она, не глядя на Мангона.
— Завтра с утра. У нас мало времени, — сколько раз он повторял эти слова!
— Я пойду с тобой, — ответила Таня. — Но при одном условии.
— Ты уверена, что можешь ставить условия?
Таня резко повернулась к нему и посмотрела прямо и зло, ледяная оболочка Мангона снова на мгновение треснула, и на его лице появилось подобие сочувствия.
— Ладно, хорошо. Какие условия?
— Если я не приду назад, ты спасаешь Росси и Жослена. Обязательно. Хоть они мертвые, все равно забери их. Ты сделаешь это? — она говорила сквозь зубы, потому что челюсть начала дрожать.
— Да. Я спасу их. Клянусь именем Великой Матери.
— Тогда я пойду с тобой.
Таня и Мангон замолчали. Разговор явно пошел не в ту сторону, и оба хотели сказать совсем другое, но не могли и, загнав себя в тупик, просто закончили разговор. Тогда голос подала Жамардин:
— Кто-нибудь объяснит, почему Татана вдруг стала последним шансом? — но ей никто не ответил. — Что такое она сможет сделать, если вдруг Аррон не согласится помочь? Она в конце концов очень стара. А ты не можешь превращаться в дракона, я вообще удивлена, что ты вернулся в этот раз, а девушки на роль жертвы у тебя нет… Постой! — на лице Жамардин появилось озарение. Никто ей не мешал, она болтала и вдруг сама пришла к ответу, который ей не давали. — Ты хочешь отдать ее Великой Матери?
Таня подтянула колени к груди и обхватила их руками. Адриан бросил на Жамардин умоляющий взгляд, которого она никогда у него не видела, а потому почувствовала, что может безнаказанно продолжить:
— Я думала, что вы любовники. Или нравитесь друг другу, — исправилась она, встретившись глазами с Мангоном. — А Татана для тебя жертва про запас? Адриан, иногда мне кажется, что я ничего о тебе не знаю.
Мангон встал, будто хотел быть подальше от Жамардин.
— Нам не придется использовать этот вариант, — повторил он холодно.
— Шансы велики, — пожала плечами Жамардин.
— Я не буду этого делать.
— А Татана тебе не верит, — она кивнула на Таню, которая буквально сжалась в комок.
— Замолчи! — прикрикнул Мангон, сжимая кулаки. — Женщина, хоть раз в жизни закрой вовремя рот!
Жамардин опустила трубку и с удивлением смотрела на него снизу вверх. Таня крепче обняла ноги и сжалась еще больше. Мангон смотрела на свою жалкую команду, и у него опустились руки. Старая хозяйка отеля и испуганная девчонка! Он совершил ошибку, вернувшись сюда, нужно было идти сразу к Аррон и делать все самому. Еще можно уйти, оставить Таню здесь и одному сунуться в пекло, на которое был обречен по праву рождения. Но он до ужаса не хотел снова оставаться один.
— Выдвигаемся завтра утром, — сказал он напоследок и вышел из кабинета.
Воцарилась тишина. Жамардин курила, и вид у нее был растерянный, она будто укладывала по полочкам новую информацию, обрабатывала ее, как моллюск песчинку, и думала, что с этим делать дальше. Таня все так же сидела в кресле, пытаясь унять внутреннюю дрожь. Зубы по-прежнему стучали, и она упиралась подбородком в колени, чтобы не клацать ими.
— Татана, я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила наконец Жамардин, и впервые она не вкладывала в слова двойного смысла, а искренне хотела позаботиться о девчонке.
— Нет, — помотала головой Таня. — Хотя… Подскажите, моя одежда сухая? Я могу ее взять?
— Брюки? Да, их отчистили, они висят в прачечной. Что ты задумала?
— Хочу быть собой.
***
Первые снежинки отделялись от высоких серых облаков, но умирали, не долетая до земли. Они превращались в большие капли и покрывали неровные дороги Илибурга блестящей глазурью. Дома жались друг к другу, будто старались согреться, и даже редкие яркие фасады казались унылыми в сумерках. Ставни закрывали окна, из-под них пробивались полоски света, напоминая лезвия ножей. Вдоль Ивовой улицы стояли старые масляные фонари, но никто их не зажигал тем вечером: фонарщик подался в мятежники, а прочие жители боялись выходить на улицы. Чем больше сгущались сумерки, тем холоднее становилось, и стылый влажный ветер проникал под одежду, заставляя дрожать.
Тане не было холодно: бег согревал ее. Сначала одолевали тяжелые мысли, но постепенно они отступили, оставив в голове легкие ничего не значащие обрывки, и Таня наконец почувствовала себя свободной. Она не думала о том, что будет, если встретит дурного человека или целую компанию, она устала бояться. Сапоги шлепали по мокрым дорожкам, и Таня сосредоточилась на том, чтобы не подвернуть ногу на какой-нибудь выбоине, и это стало настоящим наслаждением: чувствовать только свое тело и думать только о дороге. В какой-то момент в груди зародилась радость, легкая, беспричинная, и из-за нее захотелось смеяться. Так Таня и бежала минута за минутой, наслаждаясь каплями дождя на разгоряченной коже и улыбаясь, словно была не в своем уме.
Когда она убедилась, что ярость и страхи отступили, оставив только легкую тревогу, она вернулась в отель. На пороге ее остановил Дар, и Таня успела подумать, что ее могут не впустить, но охранник только сказал:
— Дэстор Мангон попросил спуститься в красную гостиную к девяти часам.
— Меня? — уточнила Таня, не зная, что еще ему могло от нее понадобиться.
Дар сурово посмотрел на нее:
— Я охранник, а не почтальон! Разбирайтесь сами.
— Ладно, я поняла. В девять в красной гостиной. Хорошего вечера! — она еле сдержалась, чтобы не толкнуть по-дружески Дарра кулаком в плечо. В комнате Мангона не было, и Тане ничего не оставалось, кроме как привести себя в порядок и гадать, что еще придумал для нее дракон.