***
«Проклятое пророчество! Из-за него я живу как на пороховой бочке», — погрустнел Ник и, обнаружив, что ноги привели его к деревянной панели, за которой скрывался винный погреб, счёл это указующим знаком. «Если уж пропало настроение работать, так отчего бы не выпить немного вина?» — сказал он себе и спустился по ступеням, ведущим в подвальное помещение.
После придирчивого осмотра хмельного воинства, обретающегося на стеллажах, его взгляд остановился на синей глиняной бутыли в полуистлевшей верёвочной оплётке.
Это вино подарил ему настоятель буддийского монастыря на Тибете, куда его занесло во время странствий по миру. Встреча состоялась давно, в самом начале семнадцатого века. Ник не особо помнил сам монастырь, впрочем, там и помнить было нечего — неровные глинобитные стены и скрывающаяся за ними повсеместная нищета, признающая лишь серый цвет — цвет безнадёжности и уныния. Но он до сих пор помнил, как выглядел настоятель, хотя в старике тоже не было ничего примечательного — среднего роста, тощий, обычное азиатское лицо: широкоскулое, тёмное от загара, с приплюснутым носом и глазами-щёлочками. Разве что в этих глазах-щёлочках светился недюжинный ум.
Странного гостя старик встретил вежливо, но насторожённо. Из дальнейшего разговора Ник выяснил, что его зовут Ли Вейж и что в молодости он зарабатывал себе на хлеб мечом — в основном, нанимался охранником к торговцам и, сопровождая караваны, много где побывал и много что видел. Когда Ник спросил, как он оказался в монастыре, старик сказал, что ему легко давались чужие языки, вдобавок с цифрами он управлялся куда лучше многих торговцев, поэтому частенько помогал своим хозяевам вести учётные книги, за что ему разрешали читать имеющиеся у них книги. Вот он и читал — всё, без разбора, не делая различий между светской и духовной литературой, пока однажды не попал к торговцу-буддисту, который, видя его тягу к знаниям, помог ему изучить «Дхарму» Сиддхартха Гаутама[1]. Учение Будды пришлось ему по вкусу и Ли Вейж, когда возраст начал брать своё, ушёл в монастырь.
«Вот теперь учу уму-разуму молодых бездельников, хотя с таким же успехом мог бы обучать муравьёв», — пожаловался настоятель в завершение своего рассказа и, наполнив чашу Ника вином, вопросительно посмотрел на него. Старик умирал от любопытства, но не смел задавать ему вопросы. Слишком много господ он повидал на своём веку, чтобы не понять, что его гость не простой дворянин. «Может быть, это чужеземный князь, только непонятно, почему он без свиты», — услышал Ник его мысли и усмехнулся.
— Свиты у меня нет, это правда, но нападать на меня не советую, — сказал он, не глядя в темноту, откуда доносилось взволнованное дыхание послушников, вознамерившихся ограбить богатого гостя, путешествующего без охраны. Деревенские оболтусы, совсем недавно пришедшие в монастырь, ещё не успели набраться буддийской премудрости.
При виде тёмных глаз гостя, сверкнувших призрачным зелёным светом, настоятель тихо вскрикнул и упал на колени.
— Господин, умоляю вас, не убивайте мальчишек! Они не ведают, что творят!
Ник, положивший было руку на оружие, сменил гнев на милость. Уж очень ему понравилось вино, которым угощал его настоятель.
— Ладно, старик, я их не трону. Но знай, если твоё дурачьё не одумается, я устрою твоей пастве преждевременное Небесное погребение, а монастырь сравняю с землёй.
Угроза произвела впечатление не только на послушников, но и на монахов, которые находились поблизости и под видом вечерних молитв скрытно наблюдали за гостем. Переглянувшись, и те и другие растворились в темноте.
Вопреки бытующему мнению, никакие боевые искусства буддийские монахи не практиковали, зато много медитировали, стоя сутки напролёт в ледяной воде горной реки, протекающей поблизости, что способствовало усмирению духа, но плохо сказывалось на теле, мучимом холодом и голодом. Места, где был расположен монастырь, отличались суровым климатом и окрестные крестьяне, сами живущие впроголодь, крайне скупо подавали милостыню тем, кто отмаливал их грехи и просил благословения у богов.
Миролюбивая буддийская религия берегла жизнь любого существа, кроме жизней своих адептов. И поскольку выращенного на огородах не хватало для прокорма пятидесяти здоровых мужчин, а убивать животных им не разрешала религия, то монахи смотрели сквозь пальцы, когда послушники, находящиеся на положении слуг, подворовывали у крестьян. Правда, самые отчаянные временами грабили одиноких путников, но монахи и на это смотрели сквозь пальцы. Главное, чтобы все были живы, а там Будда сам разберётся, кто прав, а кто виноват — его последователи, умирающие с голоду, или богатый торговец, не желающий делиться с монастырём своим добром.
— Сядь, я тебе не враг, — сказал Ник, видя, что настоятель по-прежнему стоит на коленях.
Он действительно не сердился, зная, что настоятель воровство и разбой не поощряет и мальчишек, пойманных на этом деле, как правило, сурово наказывает — вплоть до усечения руки. Правда, такое случалось редко. Кормить калеку никому не хотелось, а выгнать его, обрекая на голодную смерть, опять же религия не позволяла.
Не вставая с колен, настоятель поднял голову и посмотрел на гостя со страхом и, как ни странно, с надеждой.
— Кто вы, мой господин? Бог или демон?
Ника позабавил его вопрос.
— А ты как думаешь? Бог я или демон?
На лице настоятеля промелькнуло замешательство.
— Простите, мой господин. Бог вы или демон, это знаете только вы, — осторожно ответил он и, поколебавшись, добавил: — Мы, люди, судим по поступкам. Если вы будете милостивы, значит, вы бог. Да и ваша нечеловеческая красота говорит о божественном происхождении.
— Хитришь, старик, да только меня не обманешь. Представь, что я бог, но бог смерти. Что ты на это скажешь? — Ник протянул настоятелю опустевшую чашу и тот, не вставая с колен, поспешно приблизился и наполнил её вином.
— В таком случае я попрошу у вас лёгкой смерти, — улыбнулся осмелевший настоятель.
— Такую ерунду я могу подарить тебе в любой момент, — отмахнулся порядком охмелевший Ник. — Проси что-нибудь другое, пока я добрый, — расщедрился он.
Прижимая к груди заветную бутыль, настоятель замер. Он лихорадочно думал, что же такое попросить у бога, но, как назло, ничего не мог придумать. Монастырю позарез нужны были деньги, но старик был горд и не хотел выглядеть попрошайкой в глазах того, кто виделся ему посланником великого разрушителя, если не самим Господом Шивой.
На лице гостя промелькнуло нетерпение, и он торопливо проговорил:
— О великий, нам будет достаточно вашего благословения.
— Считай, что вы его получили. А лично для себя чего ты хочешь? — осведомился Ник.
— Я хочу, чтобы мои ученики больше никогда не голодали, — вырвалось у настоятеля, измученного постоянным поиском пропитания для своих подопечных, отощавших сверх всякой меры.
Прикидывая, как решить проблему старика, Ник глянул в сторону хребта, за которым лежал оживлённый торговый тракт и богатые поселения. Вот только их богатства текли мимо монастыря — хоть и близкого к ним, но недоступного из-за непроходимого горного перевала.
— Ладно, будут тебе сре́дства для прокорма твоих муравьёв.
Он встал и взял в руки бластер. «Тиаран, рассчитай оптимальную мощность и угол наклона для тоннеля», — приказал он и, когда перед ним высветилась требуемая информация, нажал кнопку спуска.
Это было настолько эффектное зрелище, что понравилось ему самому.
Специально подсвеченный кроваво-красный луч[2] ударил в основание горы, воздух уплотнился, земля задрожала, затем раздалось мощное шипение — будто там проснулся сказочный дракон, и из дыры, возникшей в горе, вырвался столб ионизированного газа. Это было всё, что осталось от испарившихся пород. Соприкоснувшись с холодным воздухом, столб газа распался на светящиеся разноцветные языки и те, по-змеиному извиваясь, расползлись по окрестностям, что впоследствии породило массу слухов и легенд о горных духах.
Перепуганная монастырская братия испустила дружный вопль ужаса, а Ник засмеялся и обернулся к настоятелю, ничком лежащему на земле.
— Эй, ремино Ли, не вздумай умереть, иначе моё благодеяние пропадёт втуне.
Подойдя к старику, он помог ему подняться.
— Видишь ту гору и красный круг в её основании? Это туннель, который приведёт твой монастырь к богатству.
Догадавшись, что он имеет в виду, настоятель вновь попытался упасть на колени, но Ник его удержал.
— Хватит, старик! Мне твои поклоны ни к чему.
Он усадил настоятеля за стол и зажёг лампу, чей фитиль потушил сильный порыв ветра, затем сел сам и кивнул на бутыль с вином, с которой тот не расставался.
— Лучше налей мне вина, выпьем за будущее процветание твоего убогого монастыря. Кстати, откуда это замечательное вино? Я такого ещё не пробовал.
На лице настоятеля появилось смущённое выражение.
— Господин, мне тяжело об этом говорить, но вино — мой грех. Я украл его у скряги-хозяина. Ценой жизни и крови я и мои товарищи защитили его караван, а он отказался нам платить. Этот тухлый кусок мяса сказал, что мы, воюя с разбойниками, попортили ему слишком много товара. Вот мы и решили взять плату себе сами. Клянусь, я проследил, чтобы всё было по чести. Лишнего мы не взяли, только то, что заработали.
— Неужели? — усмехнулся Ник. — За такое вино я бы заплатил целое состояние.
— Тогда подождите, — настоятель поднялся и исчез в темноте, чтобы вскоре вернуться с двумя точно такими же синими бутылями и, поставив их на стол, подвинул к Нику. — Это всё, что у меня осталось. Они ваши.
Взять плату за вино он не согласился, хотя предложенная сумма действительно была целым состоянием; он лишь попросил оставить ему какую-нибудь вещицу на память. Тогда Ник снял с пальца кольцо и, воспользовавшись тем, что старик отвлёкся, разглядывая его подарок, исчез, не прощаясь. Средневековые бредни о мире, которыми его потчевали для поддержания беседы, уже порядком ему надоели.
Подаренное вино он, естественно, прихватил с собой. И вот теперь, вспомнив о его существовании, решил проверить, действительно ли оно так уж хорошо, как ему тогда показалось.
_____________________________
[1] Принц Сиддхартха Гаутама, он же Бу́дда Ша́кьямуни (санскр. गौतमबुद्धः सिद्धार्थशाक्यमुनि, вьетн. Thích-ca Mâu-ni; 563 до н. э. — 483 до н. э.[1]; дословно «Пробуждённый мудрец из рода Шакья (Сакья)[2]») — духовный учитель, легендарный основатель буддизма, одной из трёх мировых религий.
[2] Это к тому, что не только янки, оказавшийся при дворе короля Артура, сведущ в постановке зрелищных мероприятий для народа.