— Закручивай движение снизу-вверх по часовой стрелке.
Соломенные куклы — грубые подобия людских фигур. Сглатывает княжич. Рука отца на плече не дает двинуться. Фаворит на веранде раздраженно жует губы, представляя себя на месте мальчика.
Потому что Сун подходит больше. Не пришлось бы перекраивать его подобно княжичу, столь неподатливому и чуждому в своей натуре, не способному понять и принять насилия. Хватило бы нескольких умелых штрихов, и он бы радовал своего господина. Был бы для него любым, каким тот только пожелает.
— Скручивать можно как всё тело целиком, так и отдельные конечности.
Пока не будет крови, не будет рваной плоти и раздробленных костей. Складочка на высоком мальчишечьем лбу. Движение песка отмечает путь радужных бликов, что касаются куклы. Обхватывают конечность, трясут из стороны в сторону, норовя скрутить. Шелест и треск стеблей.
А в глазах вдруг мутнеет от удара. Валится на землю княжич, ошарашенно приоткрыв рот, жмурится от звона в ушах. Склоняется отец, закрывая небо.
— Почувствовал? — жесткие пальцы хватают за подбородок, дергают вверх, заставляя разлепить ресницы. — Такой удар ты должен вкладывать. Повтори, — он швыряет сына вперед.
— Простите, отец.
Мальчик остается на земле. Оперевшись на руки, направляет мысли к кукле. Наваливается бликами, подминая под себя, опутывает импровизированную руку. Мужские пальцы в серебре волос. Сжимают у корней, предупреждая:
— Крепче вцепись. Даруй ей боль.
Зверь где-то за оградой. Вскидывает морду, раскрыв пасть с черными деснами. Желтизна клыков, ниточки густой слюны.
Натянуты мышцы. Плотность в верхней части груди. Рвется солома, осыпаясь трухой. Радужные блики горят живым пламенем, двигаясь точно клубок змей или клешни краба. Напряжение в глазах вынуждает несколько раз моргнуть, стерев ощущение песка.
— Теперь ногу, — пальцы отца исчезают из волос.
— А долго ещё продлится пост? — вопрошает ребёнок.
— Два дня, — перекладывает рис в миску кухарка. Сброженные бобы на древесной лодочке переливаются липкостью. — Что, хочется чего-то посытнее пустого бульона?
Ребёнок морщит нос. Кивает удрученно, грызя колечко репы.
— Хотя бы чуточку. Не понимаю, зачем пост соблюдают.
— Плохо, — ухает кухарка. Раскраснелись одутловатые щеки. Миска с прозрачным бульоном. Гнезда водорослей, кубики картофеля, полумесяцы грибов и соломка зеленого лука. — Иссу на тебя за это прогневается.
Ребёнок пожимает плечами, за что получает подзатыльник. Только вместо огорчения вдруг хихикает. Вёртко выскальзывает из-под бока кухарки, которая тут же боязливо машет руками.
— А ну-ка цыц! Нельзя!
— Не злитесь, тётушка, не буду, — улыбка так и норовит упорхнуть. Приходится прокашляться, а босые ступни балансируют на высоком пороге. Утаскивает ребёнок новое колечко репы, отправляет в рот.
В дальней части дорожки за кустами видна женская фигура. Переговаривается с кем-то, деревянная кадка прижата к боку. Ребёнок прищуривается. Держась за косяк, отклоняется назад, ведомый любопытством. Замечает вторую фигуру, выше, шире, с мечом на поясе. Голубое пятнышко на предплечье.
Тучи похожи на гроздья спелого винограда. Предгрозовая духота противно липнет между лопатками рубахой. Кот у ног трется пятнистой шубкой, отвлекая. Мяучит требовательно и отзывается блаженным мурчанием, когда ребёнок, присев на корточки, принимается его гладить, приговаривая:
— Хороший мальчик, хороший.
Зажмуренные от удовольствия глаза служат наградой, как и бодание головой. Двое слуг затекает на кухню:
— Всё готово?
— Забирайте, — кухарка устало опускается на скамью, вытирая руки о тряпку. — Господину отобедать.
— А чего этот бездельничает?
Ребёнок недовольно косится исподлобья. Служанка же хмыкает. Брезгливо одергивает рукава, переступив через порог. Плоское лицо с широким носом, раскосыми глазами и округлыми щечками точь-в-точь как паровая булочка. Деревянная кадка полна белья.
— Избаловали вы его.
— Не язви, Нокко, — отмахивается кухарка. — А то ты больно много понимаешь у нас.
Слуги не вмешиваются. Взяв подносы, удаляются. Нокко тоже было следует за ними, но, поднявшись на первую ступеньку, оборачивается на ребёнка, что продолжает играть с котом.
— Пусть тоже со мной пойдет, — обращается к кухарке. — Нам покои убрать нужно, а ему всё равно нечем заняться.
Ребёнок подвязывает рукава привычным жестом. Вертит головой, прислушивается, принюхивается, не скрывая интереса. Мед, дерево и благовония: нотки жасмина, бергамота и сандала. Роспись струится по стенам дремучими лесами, бурными реками и горными цепями. Благодушны облака. Половицы под ступнями приятно гладкие, начищены до блеска.
Ребёнок поджимает от удовольствия пальцы, пока топчется на одном месте.
— Держи, — стопка свертков оказывается куда тяжелее, чем можно предположить. Вынуждает ребёнка прогнуться в спине, покачнуться. — Уронишь, побью. Испачкаешь, тоже побью, — тут же предупреждает Нокко, впиваясь в ухо, выворачивая так, что слезы подступают, пока другие служанки, одна из которых похожа на Нокко как отражение, переглядываются, проглатывая ухмылки. Воробьиная стайка. Заклюют и не заметишь. — Неси давай.
Желание показать язык приходится воплотить ребёнку, только зайдя за угол. Иначе ведь и правда побьют. Осторожно, чтобы не осталось следов. Оттаскают за волосы, столкнут с веранды или лестницы, накроют ночью лицо подушкой, подкараулят в саду и швырнут в пруд.
— Шевелись, — подгоняет Нокко.
Черные волосы убраны в высокий пучок, украшенный голубой лентой. Мелкие шажки, лебединые: семенит служанка с деланной грацией, словно это она тут госпожа. Босые же ступни ребёнка шлепают по-утиному, затекшие руки еле удерживают вверенное богатство тканей.
Разморенная сонливость тает снаружи. Глухой раскат грома как обещание скорого избавления.
Две незнакомые служанки отворяют сёдзи. Принимают ткани. Распускаются бечевки, шелестит бумага. Нокко вытягивает шею, разглядывая с завистливым восторгом потоки парчи.
— Тут не всё, — старшая из незнакомых служанок хмурится, и Нокко сразу же всплескивает руками. Резко повернувшись, дергает ребёнка за рубаху на животе.
— Негодник, забыл-таки. А ну-ка беги обратно, — и не успевает ребёнок опомниться, как его толкают со всей силы, отчего он чуть не падает, врезавшись в стену. — Живо!
— Противная гадюка, — бормотание помогает выплеснуть обиду, а растирание унять боль в ушибленном плече.
Повороты. Не заплутать бы и не накликать ещё больший гнев.
— Я вам вот что скажу. Помните, ходили на реку стирать две недели тому назад?
Ребёнок невольно замедляет шаг, а хихикающий голосок становится громче, лоснится от жира:
— Нас тогда один из младших Стражей охранял. Молоденький, кареглазый, конопатый. Ладненький такой, одно загляденье! Вроде Киткой звать. Так Нокко пред ним и так, и сяк. То прогнется призывно в пояснице, то ворот отодвинет, словно ей жарко, то запястье ненароком обнажит иль голень. А то и вовсе неприкрыто глазками заиграет. А он бедный стоит, лицо каменное, непробиваемое, только взгляд! Ох, девоньки, взгляд пробирает аж до томления меж бедер. Отвести глаз никак этот Китка не мог от нашей Нокко. Точно бельчонок пред кошкой.
— Скорее голодный волк пред глупой овечкой.
— Вот потеха!
— Напросится ведь.
— Да пускай напросится. Интересно, какие они в постели? Верно ненастные и выносливые. Замучает ведь своей жаждой, измотает.
— Таких воинов грех не рискнуть захомутать.
— Глядишь, и замуж Нокко позовет.
— Он же Страж, какой замуж? Дурная твоя голова.
— Понесет ещё от него… И как быть тогда?
— Чего тебе, мальчик?
Взгляды красноречивее тысячи слов. Сплетаются в единую паутину, когда ребёнок, стушевавшись, бормочет:
— Ткани… не все принесли.
Прячут служанки коварные улыбки, вручая два свертка.
— Держи, милый мальчик, — щебечут елейно.
— Вот же бестолковый мальчишка! — брызжет яростью Нокко. — Обязательно его накажу, — кланяется служанкам княгини, которые деловито расправляют ткани.
Проверяют, прежде чем начать складывать. Ровны линии, уголок к уголку.
— Ткани принеси, — произносит старшая, не поворачивая головы, отчего щеки Нокко багровеют. — Нам госпоже новое платье готовить нужно.
Сердце заходится так, что кажется, должно разбиться о ребра. Ребёнок глотает злые слезы. Трет глаза, шмыгает, выдыхая сквозь зубы. Всё же побили. Затолкнули в комнату прямо в цепкий капкан. Щипали и заламывали руки, пока не заноют суставы, дергали за волосы, вырывая клоки, и скручивали кожу на предплечьях и голенях так, что жгло огнем, повалив на пол, наступали ногами.
— Будешь знать, бродяжка.
— Мелкий грязный уродец.
— Общипанная ворона.
— Гадюки. Мерзкие злобные гадюки, — неглубокий вдох, судорожное иканье. Пальцы приглаживают всклокоченные волосы, скулеж на дрожащих губах. — И ничего я не общипанный!
Хочется забиться в угол и разреветься как подобает, навзрыд, подвывая тоскливо, но вместо этого ребёнок бредет по коридорам. Давно сбился, ведь столь похожи внутренние убранства. Размеренный стук отвлекает от витиеватых проклятий, что обязаны покарать обидчиц аж до десятого колена.
Натянута тетива, прикрыт левый глаз. Рукав нижней рубахи, спущенный до пояса, следует за порывом ветра журавлиным крылом. По обнаженной левой руке княжича бегут мурашки, приятные, сглаживающие касания солнца. Отзываются внутри торжеством, когда с кратким хлопком стрела расстается с тетивой. Стук. Идеальное попадание.
Уголки тонких губ стремятся вверх, но, спохватившись, опускаются, ведь негоже показывать радость в пост. Новая стрела покидает колчан. Расправляются на вдохе ребра, расширяется грудная клетка. Прозрачная кожа светится изнутри словно мрамор. Прожилки вен, перекатываются канаты мышц. Хлопок.
Ребёнок тоненько охает, когда стрела вонзается аккурат вплотную к предыдущей. И этого звука оказывается достаточно. Морозное покалывание заставляет поёжиться, опасливо втянув голову в плечи, а столп, за которым притаился ребёнок, ощетинится мелкими иглами.
Звон окутывает маревом, вяжет язык, щекочет нёбо. Серебряные глаза пронзают, но на долю секунды в них отражается страх. Прежде чем глаза моргают, и звон гаснет. Страх сменяется удивлением, а после узнаванием.
Только ребёнок этого уже не видит. Согнувшись в поклоне, тараторит:
— Простите меня, юный господин, я не хотел вам мешать.
Шмыганье звучит некстати. Княжич растерянно поднимает брови, ребёнок же трет нос, не разгибая спины. Снова шмыгает. Закусывает губы, ругая самого себя, но шорох шагов уже направляется в его сторону.
— Простите, юный господин. Прошу вас.
Жест выпрямиться заменяет ответ. Только сделать это сложно, потому что лицо всё ещё красное, потому что кожа всё ещё горит, потому что глаза всё ещё заплаканные. Ребёнок, неловко убрав руки за спину, смотрит куда-то в сторону. На повисший рукав, на песок стрельбища, на тень, что выползает из-за деревьев. То тучи закрыли солнце. Гулкий рокот грома где-то над самой крышей.
— Я нисколько не сержусь, — вдруг произносит княжич. — Не надо плакать.
И звучит это так обескураживающе понимающе и вкрадчиво, так утешающе мягко, что ребёнок всё же поднимает взгляд. Мальчик отвечает уголками губ. Сверкает лед очей, неподдельный интерес в расширившихся зрачках. Изучает невесомо, прежде чем одарить теплом. Приглушенная просьба срывается с уст, когда мальчик наклоняется, словно кто-то может их подслушать:
— Сыграешь мне после окончания поста?
***
Фаворит хлопает в ладоши нарочито громко. Кичливо откидывает назад голову, подставляя кадык небу. Золотая копна собрана в косы, унизанные костяными бусинками на концах.
Поверженный Страж спешно поднимается на ноги, зажав порез на плече. Капает кровь. Ноздри фаворита раздуваются. Идет тренировка до первой крови, до первой боли. Своеобразное развлечение.
Победитель же отвешивает князю поклон, убирая меч в ножны. Щелчок, элегантно-звучный, приятный ощущением выполненного долга. Пушатся пшеничные волосы на висках, собранно выражение карих глаз, рассыпались веснушки по коже. Голубая нашивка на рукаве — знак младшего ранга. Голубая лента на рукояти меча — уже что-то иное.
Князь поощряет Китку кивком. Сидит, подняв правую ногу на веранду. Снежная гора. Сын по правую руку старается не привлекать лишнее внимание. Хоть его и не тронут. Не дорос ещё для настоящего клинка.
Фаворит же растянулся у хозяйских ног верным псом. Грызет травинку, не спуская глаз с Китки, который громко вопрошает у братьев:
— Кто желает быть следующим? — и кланяется вышедшему навстречу Стражу — коренастому мужчине с пылью седины на висках и рассеченной шрамом бровью.
Тот кланяется в ответ. Красная нашивка угрожает опытом. Застывают друг напротив друга противники.
— Пусть бой будет честным.
Танец стали, танец на грани смерти. Стремительны выпады, искусность выверенных движений, преследующих единственную цель. Когда-то их предки исполняли этот же танец. Возможно более изысканный, возможно более возвышенный, но подчиненный всё той же песне о Пустоте и Тишине, которым необходимо возвратить души. Стражи и их потомки, безголосые и безликие тени за спинами своих господ.
Звон металла о металл. Княжич не может отделаться от удовольствия, что щекочет нервы, а имя Китки на устах, в груди — желание его победы.
Взмах, удар. Попытка достать бок, неудача. Увернуться, открыть спину. Обман, ловушка. Лезвие проходится по щеке, почти задев глаз, но уходит вбок, чиркает ухо. Алеет дорожка.
— Стоп! — произносит толпа Стражей, и бой замирает, прежде чем одобрительные возгласы служат наградой победителю, растекаются по щекам Китки румянцем.
— Хорош! Верткий как уж.
— Старого пса достал.
— Пора Китке в старшие переходить.
— Глядишь, Суна однажды обойдет.
Травинка перекочевывает из одного уголка рта фаворита в другой. Колкость агатового прищура не сулит ничего хорошего, а Китка вновь кланяется князю.
— Мой господин, каждую победу я посвящаю вам, — чеканны слова. — Если вы когда-нибудь дозволите, я буду несказанно горд служить подле вас старшим Стражем. То великая честь, и моя заветная мечта.
— Какая поспешность, — вдруг фыркает фаворит. — Ты ведь не всех сразил, — поднимает вопрошающий взгляд на князя.
Легкая рябь пробегает в мутных глазах: запачканный пороком горный хрусталь. Обнажает клыки фаворит, возвращая взгляд к смутившемуся юноше. Выпрямляется. Стук бусин — песнь мелкого града.
— Одолей меня прежде чем произносить такие громкие речи.
— Но, старший брат, вы ведь не оправились от раны, — Китка указывает подбородком на повязки.
Идет охота. Зазывает азартом, заманивая в чащу, исчезая спутниками, что не поспевают за резвым конем и его всадником. Острие копья. Вепрь мелькает черной щетинистой тушей. Крюки клыков. Ковер корней и каменистый склон. Оступается конь, охает всадник. Бьется о землю, вылетев из седла. Боль в ноге заставляет стиснуть зубы, зажмуриться с протяжным стоном, но в боли есть и наслаждение. Возбуждающее, гонящее кровь по венам, когда кусты полнятся треском, и вепрь выскакивает прямо на охотника.
— И то верно, — мурчание низкого голоса. — Только это не причина для отказа.
— Но победа над вами не будет честной.
Отрубленная голова вепря в черных очах и вырванное сердце. Жесткий жилистый вкус жизни на зубах. Угроза в разгладившихся чертах фаворита.
— Младший брат, ты ведь ещё не победил. Зачем тревожишься раньше времени?
И прежде чем Китка успевает возразить, Сун вскакивает. Проходит мимо, припадая на правую ногу, скидывает с плеч рубаху, обнажает торс. Паутина шрамов исполосовала спину. Повторяет хозяйские узоры одержимо и раболепно.
Становится в центр круга фаворит. Погасли возгласы, потому что в отличие от опрометчивого Китки его старшие товарищи уже всё поняли.
Пальцы Суна на рукояти меча. Поглаживают, ласкают. Вновь задорны черные глаза. Язык проходится по губам — привычка.
— Попробуй силы, раз хочешь пройти посвящение в старшие.
Китка возвращается на исходную. Сведены брови, глубокий вдох, медленный выдох. Мягкость голубой ленты под пальцами. Удивительно похожи профили соперников. Одни и те же черты, отданные власти разных эмоций, разных смыслов. Княжич беспокойно оборачивается на отца, но тот недвижим. Командует:
— Бой.
И Китка делает выпад. Столь резкий, что мальчик не успевает проследить. Только фаворит чует. Уходит из-под лезвия в последний миг змеей. Раскрывается пасть — два ядовитых клыка. Солнечный блик на кромки меча сменяется багрянцем.
Сипло выдыхает Китка. Растерянность, осознание. Зрачки затопляют радужку. Неверны ноги, пятятся. Пульсирующее хлюпанье. Тепло стремительно заливает правый бок, пачкая штаны, окропляя песок. Стеклянная пелена заволокла взор.
Княжич сжимает губы до боли. Впивается ногтями в собственные ладони, запечатывая вопль, наблюдая, как в покорном принятии скоро гаснут карие глаза того, кто успел за три года стать не только наставником, но и другом настолько, насколько позволяет разница положений и статусов.
А фаворит обтирает меч о рукав своей рубахи.
— Как же так, — причитает, глядя на рухнувшего на колени соперника с сожалением. Сожалением, что так быстро всё завершилось. Оборачивается к князю. Театрально изгибаются златые брови. — Молю, простите меня, мой господин, кажется, я переоценил его ловкость.
Муть серых глаз бесстрастна, но подрагивают ноздри, упиваются запахом подношения, растекаются ответной хитрой улыбкой по губам фаворита. Поддевает нога выпавший из рук Китки меч, срывают пальцы голубую ленту, подносят к носу, пробуя аромат. Прежде чем отшвырнуть в песок, наступить.
А следующий удар фаворита сносит юноше голову. Пряди пшеничных волос зажаты в кулаке. Отворачивается мальчик, рвотный позыв свел в судороге глотку.
— Да закончится священный пост жертвой во имя вашего процветания, мой господин!