— Служанка сказала, что видела тебя с моим сыном.
Ребёнок выпрямляется.
— Да, госпожа. Я играл юному господину.
Жемчужная вуаль сетью скрыла лик княгини. Бессонные ночи пролегли мраком под очами. Бирюза одеяния, фуксия ворота.
— Как твое имя, дитя?
— Яль.
— Так назвала тебя мать?
— Да.
— Яль… — пробует княгиня, тягучая пряная сладость на языке.
— Полное имя Химъяль, госпожа, — добавляет ребёнок. — Значит «подсолнух».
— Твоя мать знала старую речь? — раскачиваются нити, сталкиваясь с мягким стуком. В синеве искра интереса. Окидывает ребёнка оценивающим взглядом.
Щуплый, тонкокостный, низкий для мальчика четырнадцати лет. Овал лица, короткие непослушные волосы. Большие по-кошачьи зеленые глаза, пожалуй, единственное за что действительно можно зацепиться, но и то, посажены близко. Горбинка носа, крупность черт в сочетании с изящным благородством. Смешанная кровь.
— Да, госпожа. Она знала немного, — ребёнок держит спину. Робость ни к чему, он и так знает всё о себе. — И рассказывала, что в её роду был выходец из Черной касты. Вас это не оскорбит, госпожа?
Смешок. Нелепый ребёнок.
— Нет, они давно мертвы. Пусть мой муж бы и не согласился.
На губах ребёнка улыбка. Пробивается первыми цветами из-под пуха снега. И понимает княгиня, что именно красит детское лицо светом лучистым, ласковым, способным ненароком растопить сердце.
— Ты скучаешь по моему сыну? — мелькает внезапная догадка.
Что-то меняется во взгляде ребёнка, щетинясь смиренной печалью.
— Да, госпожа. Мне нравилось играть ему.
— Сыграешь и мне, дитя? — вкрадчивость плохо сочетается с привычной гордостью, но сглаживает вуаль, позволяет оправдать видением.
— Это будет для меня честью!
Провалы прогалин и грязно-серый снег. Перекличка вернувшихся птиц. Набухшие почки готовятся дать рождение листьям. Тоска в материнском сердце притупляется, когда в покоях раздаются первые аккорды:
— Далеко-далеко
пусть ветер весенний разносит
аромат лепестков -
чтоб к цветущей сливе близ дома
соловей отыскал дорогу! [1]
Блистает столица. Завернулась в тончайшие шелка из всполохов заката, сливово-медовых, с вкраплениями волнующе-красной смородины. Полнится огнями императорский дворец, обсуждая свежие вести, прибывающие с воронами. Перемежаются рукотворные сады и озерца с утонченными бутонами павильонов, переплетаются мостики и перемычки веранд.
Плывет по каналу лодка младшего племянника императора. Развлекает придворная певица мальчика своим искусством, сказывая о подвигах, о возвышенности сражений, о доблести побед и о сокрушительности поражений.
А в тронном зале совет беспокойно колышется медно-изумрудными волнами. Высоки шапки чиновников, простираются узорчатые шлейфы одеяний министров словно павлиньи хвосты.
— Князь Иссу одерживает победу за победой. Вся долина от Грозового хребта до хребта Падших подчиняется ему.
— Ваше императорское величество, позвольте, это одна пятая территории.
Венценосный Змей свернулся кольцом на голубом стяге. Гранатовые дольки в вазе. Жует император. Обсасывает мякоть, разгрызает косточки, причмокивая, пока обсуждает совет:
— Это было большой ошибкой для юного наследника отправиться дальше на запад одному. Повернуться к князю спиной, вверить ему юг.
— Я слышал, сын князя не уступает отцу в свирепости. Достаточно точны ли доносы настоятеля храма Иссу? Не растет ли вдали от наших глаз ещё один вздорный зверь?
— Может стоит призвать мальчишку ко двору? Пусть принесет присягу в саду раньше. Пусть получит своё клеймо.
— Подобное торопливое решение будет ошибкой. Князь сочтет эти действия проявлением недоверия или вовсе угрозой.
— Он и должен их таковыми посчитать. Позвольте, но зачем нам тревожиться о помыслах обычного Цветка? Если хозяин велит, он обязан беспрекословно подчиниться.
— Но ведь пока не совершил князь ничего, что говорило бы о его неверности клятвам. Зачем затевать с ним ссору?
— Вы предлагаете нам ждать, когда он оскалит пасть? Вы зовете это ссорой, но то лишь умение предвидеть.
— Ваше императорское величество, — поднимает руку Правый министр, призывая всех к порядку. — Позвольте покорному слуге высказать мнение. Князь верно служит трону, но тем не менее будет мудрым несколько осадить его, пока успех не вскружил ему голову, и он не осмелился покуситься на вас, нашу святыню, или же угрожать вашему драгоценному наследнику.
Дряблые щеки свисают на высокий ворот. Ленивое мычание.
— Вестники, — поводит веером император, выплюнув косточку, — поистине чу́дные создания, но противоестественные в своей сути.
— Вы абсолютно правы, ваше императорское величество, — поклон, взгляд ожидания. — Но сейчас князь силен, как никогда. Сколько продлится его верность, неведомо никому. Следует быть осторожными и не давать большей воли.
— Ваше императорское величество, помилуйте, князь Иссу не посмеет бросить вызов роду Кин, — вмешивается Левый министр. — Мне кажется, всё наше беспокойство излишне. А даже если он осмелится огрызнуться, императорский дом легко сможет дать отпор. В вашем саду готовятся распуститься новые Цветы. Не только у князя есть дар…
— Не только, — выскальзывают зерна из дрогнувших пальцев, рассыпаются по ступеням, щурятся топазовые очи. — Но вы видно забыли, с кем имеете дело. Пожалуй, не стоило его так поощрять, — тревожный шепот, щелчок закрывшегося веера. — Как завершится поход, подрежьте крылья князю Иссу. Пусть не забывает, кто даровал ему волю и приобщил к крови, как не забывает и того, что именно Вестники сгубили Небесное Царство.
***
Тодо примечает княгиню у алтаря случайно. Направляясь вдоль колонн к выходу, задерживается, различив журчащий звон.
Золотой олень скачет по пурпуру долин на женской спине. Коралловые нити рясн, белеют рожки венца. Две костяные фигурки на маленьком переносном алтаре. Две костяные фигурки окропляют водой из неглубокой чаши пальцы, прежде чем поднять миниатюрный жезл с многоступенчатой спиралью бубенцов. Взмах. Мелодичный звон. Отгоняет зло, раз не способен отогнать смерть. Пусть покоятся души с миром. Пусть не держат обид.
— Тодо?
Кланяется мужчина:
— Приветствую вас, госпожа.
— Кажется, за столько лет вашей службы я никогда раньше не заставала вас молящимся, — княгиня вновь обмакивает пальцы в дождевую воду и окропляет фигурки. Взмах. Звон.
— Обычно я прихожу на рассвете, госпожа. Но сегодня, — он начинает прежде, чем успевает задуматься о том, как это прозвучит, — я проспал.
Скорбные уголки губ приподнимаются, находя очарование в смятении.
— Подойдите, Тодо.
Поют жаворонки. Небо наливается синевой, кисейной, дымчатой. Белесые полосы облаков пролегают исполинскими телами, словно покрытые перьями чешуи. Распустилась зелень. Крупные бутоны магнолии: снежные кончики лепестков и лиловая сердцевина. Целует княгиня фигурки по очереди с таким надрывом, что Тодо дергается от укола скорби.
— Я родила первого ребёнка князю в двенадцать лет, — замечает женщина его потерянный взгляд. Убирает фигурки в шелковый мешочек, а его — в рукав. — Второго — в шестнадцать.
— Ваших детей забрала болезнь?
Усмешка режет губы княгини. Синева очей темнеет, становится едкой.
— Их забрал мой муж.
Шорканье метел. То монахи во дворе. Треск свечей и застывшие реки воска.
— Простите, госпожа. Я был неосторожен в своих предположениях.
— Вы когда-нибудь задумывались, Тодо, действительно ли суть Вестников была в том, чтобы держать Небесные города? Действительно ли их суть в том, чтобы быть живым оружием?
Еловые ветви на алтаре. Грифоны восседают на срубах балок. Обсидиан мужских глаз выражает беспокойство и ненавязчивый интерес.
— Нет, госпожа.
— Я смотрю на своего мужа и задаюсь этим вопросом. Я смотрю на своего сына и задаюсь тем же вопросом. Проводники божественного, посланцы Пустоты. В чем их истинная суть? Служить ли рабом чужих амбиций? Или же она в чем-то ином?
При солнечном свете фрески кажутся плоскими и мертвыми.
— Боюсь, мы этого никогда не узнаем.
— И то правда, — хмыкает с досадой княгиня. Утопает взглядом в переплетениях сусальных нитей подола. Ждет ответы, находит бездну. — Небесное Царство существовало столетия, а тот мир, в котором в воздух поднялась первая Амальтея, провозгласив начало эры Народа Иль’Гранда — тот мир нам неведом.
Крепко спит череп на алтаре, и от своего сна более не очнется. Синева поднимается к потолку:
— Но знаете, Тодо, я смотрю на своего сына и думаю, что когда-то давным-давно в утерянном нами мире кто-то совершил тяжкий грех и обрек Вестников на страшную участь.
Опускается ворона на бортик бассейна для омовения. Стук когтей. Курильницы для благовоний прядут струйки дыма.
Становится чуть легче княгине от, наконец, произнесенных слов, что слушают столь внимательно. Становится чуть легче от участливого замкнутого взгляда. Пусть это только на краткое мгновенье, прежде чем тяжесть обрушится вновь.
— Пойдемте, Тодо. Мне пора возвращаться в поместье.
Камень. Не сдвинуть до конца своих дней, лишь нести на плечах бремя.
— Госпожа, — окликает Тодо.
Она замирает у ступеней крыльца, глядя на него снизу-вверх. Изумительно хрупкая и меж тем преисполненная достоинства. Дивная кукла со скорбным лицом, хранящим следы жизни, и с сердцем, помнящим всё.
— Дозвольте, — любезно подставляет Тодо локоть княгине, чтобы могла она опереться. — Я хотел бы взглянуть на Небесный город, что упал в этих горах. Прошу простить меня, если это звучит неподобающе, ведь в моем роду не было ни одного Небесного Человека.
Она коротко смеется. Одаривает чем-то мягким, чем-то принимающим, чем-то, чего Тодо ещё не наблюдал по отношению к себе. Последняя ступенька. Соскальзывает женская рука. Медь волос. Незабудки — роспись на высоких платформах сандалий, и шелковые кисточки.
— Вы не оскорбите меня своей просьбой, Тодо. Нет смысла думать о чувствах тех, кто давно сгинул, оставив нам обломки, — жестокость слов сравни богохульству. — Если вы не будете спускаться в котловину и трогать останки города, я дозволяю вам туда отправиться. Путь лежит по склону той горы. Заблудиться трудно, просто двигайтесь вверх, а затем вы увидите.
Две верные служанки ждут княгиню у ворот, придерживая под узды вороную кобылу, на фоне которой приземистая кобылка Тодо, позаимствованная из княжеской конюшни, выглядит неуклюжим бочонком. Молчаливо наблюдают Стражи, но им не расслышать беседы.
— Благодарю вас, госпожа, — искренен поклон. — Хорошего вам пути.
Всё же очаровательно. Словно вновь наступившая юность, словно можно не страшиться будущего, словно можно довериться и не ожидать подвоха. Лепесток алых губ, звякают височные кольца. Он будет хорошим супругом, способным услышать, способным дать будущее.
— Я тогда ошиблась, Тодо, — мужчина поднимает непонимающий взгляд, но княгиня, не удосужившись объяснить, отворачивается. Нарядны деревья персика. — Идите же и взгляните на останки того, за что так яростно цепляются те, у кого это единственное в жизни.
Соломенная веревка тянется от дерева к дереву предостерегающим барьером. Старая каменная арка, поросшая мхом — последний рубеж извилистой тропы, что наконец выводит Тодо из-под лесной сени. Туда, где выше только небо.
Бескрайне багровое озеро. Цветет в неположенное время. Питаются корни Пустотой из плохо затянувшейся раны мироздания, удушлив аромат.
Тодо останавливается на краю котловины, не осмелившись спуститься ниже, хоть до алой границы ещё далеко, а ветер гонит волны, устрашающие своим насыщенным цветом. Сточенные клыки обломков почти полностью ушли под землю. Величие, поражающее воображение картинами прошлого, но покрывшееся плесенью, разъеденное Распадом.
Лопнули сердца городов. В единый миг схлопнулись точно по велению судьбы. Потому что только она выше любого властителя, и возможно она решила даровать свободу своим несчастным искалеченным детям. А вместе с тем пожнать и то, что ей задолжали за века, оборвав сразу миллионы нитей по всему свету.
Тодо стоит так долго. Позволяя лошади щипать траву, наблюдая за танцами ветра, прислушиваясь к себе, к пению птиц. И к тому, что покоится под землей в безысходности.
[1] «Второе дополнительное собрание японских песен» (Ки-но Томонори)