— Благие вести: госпожа беременна!
— Неужто новое чудо случилось?
— Иссу благословила господина ещё одним дитя!
Давит вопль княгиня, мечется по покоям. Опрокинув нечаянно столик, запинается, валится на пол, стискивая руки ниже пупка, комкая ткань, задыхаясь в припадке. Сиплый животный вой вырывается из глотки. Звенит сад, где уже живут призрачные бабочки, стрекочет.
А княгиня горбится, заходясь горькими рыданиями, потому что круг норовит начаться вновь. Зачем это благословение? Зачем это чудо? Разве мало она страдала и боялась?
— Матушка? — раздается удивленный зов.
Вскидывает голову княгиня. В панической спешке утирает слезы, находя силы улыбнуться сыну, опустившемуся рядом на колени, придерживающему мать за плечи, заглядывающему в бескровное женское лицо.
— Что с вами?
— Всё хорошо, — пальцы княгини накрывают пальцы юноши. Переплетаются, стремясь унять дрожь. — Всё хорошо, — язык кромсает десна и нёбо до крови. Отвратительна ложь. Продолжает скатываться слезами по щекам, булькать под яремной впадинкой.
Потому что смотрит княжич глазами льда и зимнего неба. Глазами похожими на глаза его отца некой трещиной, что извращает душу. Не было этого. Не было раньше. Иссу.
— Я хотел поздравить вас, — произносит юноша глухо.
И отвечает всхлипом мать:
— Спасибо, Гор, — гладит сына по подбородку, подмечая колкую щетину. Обводит светлую бровь и шрам скулы, задерживается у глаз. Забрать трещину, сокрыть, залатать. Только бы не расползлась дальше, только бы не сломала окончательно. — Спасибо, мой мальчик.
В животе тянет, в животе крутит. Дурнота тошноты выступает испариной. Приникает к груди сына княгиня, он же неловко гладит её по растрепанным волосам точно маленькую девочку. Бьется сердце под щекой. Прикушена до крови губа, чтобы не выпустить новый вой боли, что орудует внутри, вынуждая женщину напрячься всем телом, стиснуть зубы.
Спаси Иссу. Спаси и сохрани. Смилуйся над простой смертной, смилуйся над своими одаренными детьми.
***
— Кто ты?
Ребёнок застыл в глубоком поклоне. Бива прижата к груди. Раскат грома застревает в венах, загущая кровь.
— Я служу при кухне, господин.
— Почему тогда бродишь по внутренним покоям?
От ураганного ветра ходят ходуном ширмы. Покалывание съедает зудом.
— Прошу простить меня, господин. Я играл госпоже.
— Играл? — взгляд князя дробит детский затылок.
Разворачиваются носки. Темно-серая ткань одеяний отделана нитями, что вспыхивают аквамариновыми молниями. Требователен тон:
— Подними голову.
Ребёнок старается не смотреть в мутные глаза, которые, не мигая, изучают его. Столь осязаемо, что хочется отшатнуться, закрыться руками. Выражение в уголках тонких губ князя заточенным лезвием проводит по внутренностям. Новый приказ вызывает дурное предчувствие:
— Следуй за мной.
Беснуется шторм, кидается на поместье. Господские же покои просторны и способны сравниться с покоями княгини по убранству. Если бы не меч на подставке, если бы не малочисленность мебели. Что-то голое, что-то привычно пустое. Парные ширмы: с раскрывшим пасть тигром, запустившим сабли клыков в плоть жертвы, и с раскрывшей в вопле пасть ланью, одолеваемой болью, за которыми угадывается широкое ложе.
В этих покоях не бывает мертвецов. Не собираются они вокруг, не стоят над спящим, не кричат, не призывают к покаянию. Не живет здесь бессонница, не высушивает глаза и не зашивает рот, залепив уши воском. Потому что в этих покоях, полных стеклянного воздуха даже в свете фонарей и в присутствии слуг, что подносят князю столик с едой, пахнет солью и металлом, неуловимо и незримо, точно пропитали они и стены, и пол, и потолок. Обезображенными ликами безымянных жертв застыли на деревянных панелях.
Сглатывает тяжело ребёнок. Колотит его, колотит так, что вот-вот застучат зубы, но держит лицо ребёнок. А князь берет палочки:
— Сыграй теперь и мне.
Ползет пот по спине. Ребёнок, с трудом прикрыв веки, берет первую ноту. Отдается отчётливому страху, что можно и вовсе никогда не выбраться из этих покоев, если такова будет воля их хозяина.
А ливень хлещет под взрывы грома, точно само небо задумало рухнуть. Гниль разъедает доски, раскрываясь дланью. Каменное яйцо дремлет на подушечке, но княжич улавливает пульс того, что развивается под скорлупой.
Копошатся черви, ползут по пищеводу, прогрызая путь наружу, заставляя кидаться, царапаться, срываться яростью, отыгрываться на себе. Не отмыть грязь, как сильно не три кожу. Далекий визг младенца. Цветут дома, рассыпаются кости. Зверь хрипло воркует на ухо, а бессонница скрадывает эту ночь, как будет скрадывать и все последующие.
На присоединённых же к княжеству областях разгораются искры раздора, посеянные умелой рукой. Разгораются, пока не дают первые побеги и не привлекают господский взор.
Постукивает по столу пальцем князь, глядя на меч на подставке. Обращается к послушно замершему в поклоне сыну:
— Возглавишь карательный поход. Сун будет тебя наставлять, слушай его, — агат очей, рассыпались златые косы. — Напомни-ка этим никчемным выродкам из храма Конширы, что теперь у них новый хозяин, и живут они отныне на землях рода Иссу. Сожгите их заживо, если потребуется.
Наступает войско, сметая очередную деревню. Утягивает в водоворот клинков, воплей жителей, топота коней и гула огня, что занимается над соломенными крышами. Наблюдает княжич, как распадается жалкий строй ополченцев, ряженных в разномастные плохо подогнанные доспехи, большей частью неполные, и вооруженных за редким исключением косами, мотыгами, вилами да топорами.
Где-то жалобно и тоскливо плачет грудной ребёнок. Визг. Петля переброшена через ветку. Пелена дыма щиплет ноздри и оседает на ресницах. Визг повторяется.
Бьет по земле пятками щуплый подросток, не разгадать пола. Сопротивляется, но крепко держит рука фаворита, вцепившаяся в волосы. Сползает по стене хижины старик, зажав рану на животе, из которой так и норовят выскользнуть кишки.
— Прекратите, — сиплый хрип срывается с уст княжича.
Фаворит не реагирует. Швырнув подростка в руки воинов, утирает оцарапанный подбородок. Мечется пламя, мечутся тени, надеясь спастись, но их настигают всадники. Ругательства и проклятья, которыми подросток осыпает воинов, не прекращаются ни на миг. Гвалт вокруг. Гвалт и пепел.
— Прекратите, — рявкает княжич громче.
Петля падает на шею рвущегося подростка, зашедшегося криком. Оглядывается на княжича фаворит, прежде чем осклабиться. Отдает приказ жестом, и петля на шее подростка затягивается. А стремительный удар вдруг сбивает Суна с ног. Прокатывается порывом, поднимая клубы пыли.
Выпущена веревка. Падает на землю подросток. Захлебываясь кашлем, ползет на четвереньках подальше от дерева, подальше от оторопевших воинов.
Дрожит княжич от вида крови, залившей лицо фаворита, который медленно поднимается, ощупывая разбитый нос. Сплюнув, проходится языком по внутренней части щек и цокает. Сережка в левом ухе словно белесый зрачок.
Жарко княжичу. Жарко и ошеломляюще хорошо, ведь столь потрясающе правилен вид чужой боли, столь потрясающе приятно чужое страдание. Скапливается напряжением, обещает разрядку наслаждения.
Растягивает губы фаворита в усмешке. Уловил он перемену. Уловил то хищное, мелькнувшее в серебряных глазах.
— Как прикажете, — кланяется, облизнувшись. — Не будем здесь более задерживаться.
Женщины уводят детей в храм. Молят о милости Богов, но Боги безмолвствуют, ведь их посланцы пришли пожинать несчастные души. Льют монахи кипящее масло прямо на головы штурмующих стены воинов, посылают стрелы, рубят лестницы.
Отступает войско, щетинится. А затем приходит мысль, что, растелившись радужной завесой, вдруг обращается исполинской волной по воле княжича. Поглощает и неприступные стены, и сам храм, и весь склон.
Хохочет фаворит, рукоплещет:
— Славно-славно! Вы хорошо постарались! Мой господин будет вами доволен.
Наслаждение же, схлынув, оборачивается опустошением. Оборванные нити колышутся на ветру, мерещится княжичу в их потустороннем шепоте клёкот гневных воплей. Новые призраки следуют вереницей. Разрастается толпа у ложа, наслаивается рядами, заслоняя потолок.
Не расправляет крылья радость, и когда сухо кивает сыну князь. Зато на осунувшуюся бледную мать, пахнущую травяными отварами, глаз не поднять, хоть ей и не нужно видеть, чтобы почувствовать. Обвивает княгиня юношу за шею, позволяет спрятаться на своем плече:
— Гор, мой мальчик.
— Ей всё хуже, господин, — лекарь готов расстаться со своей головой в любой миг, ведь внимает холодно князь. — Как бы не умерла до родов.
— Тогда старайся лучше. Она обязана разрешиться в срок живым дитя.