— Это всё происки императора, — разгорячен фаворит. — Прихвостни его двора устраивают по всему княжеству склоки.
— Чего добивается его императорское величество? — проходится шелест недовольства по рядам собравшихся в зале военачальников и представителей Изумрудных домов, чьи наделы находятся на землях Иссу. — Неужто забыл клятвы или вознамерился лишить нас милости?
Клыкаста усмешка князя. Рокочет:
— Пора бы показать старому змею силу. Пусть помнит: клинок может легко отсечь руку, что его держит.
— Дядя, позвольте, вам дурно?
Император отмахивается от племянника веером. Откинувшись на спинку кресла пытается унять боль, комкая ткань парчовых одеяний над коленями. Подагра разъедает суставы, что распухли словно наросты на древесных ветвях.
Море играет лощенными бликами под суетливые крики чаек. Листопад устилает ковром сад.
— А ведь тогда Хризантема передушила все старшие Цветы, — выдыхает сипло император, изможденно прикрыв глаза. — Любимую Розу Регента. Гвоздику, Пион, Гербер. Одного за другим обратила в пыль. Будь её воля, она бы передушила и семена, спалила бы весь сад, лишь бы остаться единственным Цветком, только я вовремя запретил. А итог, — племянник глядит с горечью, заботливо поднося дяде чашу с маковым молоком. — Наша новая поросль не сравнится с прошлыми, — хриплый смех. — Мельчает с каждым поколением, вырождается.
Император приникает губами к краю чаши, отпивает, закашливается. Поводит рукой, откидываясь обратно.
— Я обуздаю его гордыню, — с пылом обещает племянник, преклонив колени. Целует перстни на узловатых пальцах, прижимается лбом. — Молю вас, не тревожьтесь, дядя. Вам нужно беречь себя.
Но император не слушает. Нервное движение челюстей. Жует язык. Старая привычка, появившаяся с похорон отца.
Юному наследнику не разрешалось иметь любимый Цветок. Лишь иногда наблюдать издали, дивясь их пугающей красе. Но Хризантема была столь неприметна, столь незначительна, столь обманчиво слаба по сравнению с братьями и сестрами, что никто даже не обратил внимание, когда она заговорила с наследником, и когда наследник ответил ей, сам того не ведая открывая двери клеток для обоих.
— Со мной всё будет хорошо, мой мальчик, — песочные мелкие кудри племянника жёсткие наощупь. Император гладит их с нежностью, пока глядят на него снизу-вверх такие же, как у него глаза — круглые, топазово-желтые, как у птицы.
Тронный зал, отделанный белоснежным мрамором, ларимаром, турмалином и танзанитом. Обычно полный воздуха, но в Ночь Багровых Слез показавшийся угольно-черным, не больше тюремной камеры. Мгла замарала стены, затопила пол, забрызгала даже потолок с барельефами.
И в этой беспросветной мгле оцепеневший наследник видит Лилию из своих кошмаров. Прежде чем она оборачивается. Показалось, Лилии нет. Лишь Хризантема, что чистым чётким голосом провозглашает столь громко, будто весь мир должен услышать:
— Да здравствует пятый император династии Кин!
— Мой мальчик, — племянник внимает жадно. — Никогда не позволяй Цветку покинуть сад и обрести свободу.
Разрастается пожар, охватывая границы. Срывается с места олень в поисках союзников, поднимает знамена. Маска срастается с кожей, а сажа и гарь измазали полосами.
Морось оседает пленкой. Чавканье грязи узкой горной тропы, превратившейся в болото из-за ливней. Где-то там впереди долина. Где-то там расположился племянник императора со своим войском. И где-то там по другому ущелью движется князь.
Бряцанье оружия оттеняет шорох мелких капель по шлему. Настороженно поводит ушами конь под княжичем. Фаворит едет впереди. Уголь доспеха, капля алой нашивки. Течет вереница людей. Крадется в молчании, укрытая подступившим вплотную с обеих сторон лесом. Клубится туман, скрадывая очертания.
И когда раздается свист стрелы, никто сразу не понимает, что именно случилось. Но падает тело, а по кустам пробегает волна ветра. Иль то выскочившие из засады вражеские воины с копьями и мечами кидаются на пришедший в движение строй.
— Сомкнуть ряды!
Обнажен клинок. Фаворит лихо срубает голову бегущему мимо врагу.
Рой стрел увязает во вспыхнувших радужных бликах. Конь княжича шарахается в сторону от метнувшегося ему под ноги вражеского воина, меч юноши обрывает тому жизнь. Ещё один воин обходит со спины. Острие копья отвлекает внимание радужных бликов, что тут же бросаются к противнику, бьют оземь, вышибая дух.
Ущелье же полнится лязгом. Хаос мечущихся в тумане фигур обретает подобие порядка. Голос фаворита не замолкает ни на миг. Разворачивается княжич, укрывая даром строй от нового роя стрел.
А высокий стон боли вдруг заходится бульканьем. Вонзается прямо в шею коня копьем, заставляя встать на дыбы и с яростным ревом обрушиться копытами на возникшего словно из ниоткуда вражеского воина. Второе копье, брошенное меткой рукой, пробивает широкую грудь княжеского коня.
Кровь марает шерсть. Наконечник погрузился в плоть по древко. Падает из седла княжич, валится с глухим криком. Конь оседает следом. Заходясь надсадными хрипами, бьет копытами по земле, вращая глазами, пытаясь подняться.
Комья грязи разъезжаются под ногами. Тяжесть доспеха увлекает юношу вниз. Первый удар меча приходится по пластинам плеча и соскальзывает, коснувшись плотного радужного марева. Шепот. Оглушенный, силящийся сфокусироваться:
— Метель, — зовет своего коня. — Метель.
Пальцы, наконец, нащупывают меч во влажной склизкой грязи. Конь же затихает. Застывают ореховые глаза, обмякают бархатные губы, обрывается свистящее дыхание. Воин вдруг замирает с широко раскрытыми глазами и обескураженным лицом.
Прежде чем внутри его тела начинается движение. Полное искр, остающееся на языке княжича вкусом грязи и крови от разбитых губ. Потому что гнев подобен лавине. С треском и хрустом тянет хребет противника, тащит вместе с ребрами вверх, разрывая мышцы, сухожилия, плоть, выворачивая суставы, превращая голову в сердцевину цветка, чьи длинные изогнутые лепестки — измазанные кровью и ошметками плоти кости.
Звон запредельным зыбким визгом проносится по склонам, сметая деревья, выворачивая их с корнями, давя и размазывая. Пролегает стеной, рассекает грани, пока в искореженном лесу не остается ничего и никого. Лишь узкая тропа, лишь незначительно поредевшее войско на ней, и лишь княжич подле мертвого коня. Кровавая роса на лице, оскален рот. Серебряные глаза впились в человеческий цветок.
— Подать нового коня! — командует подоспевший фаворит. — Живо!
Гонец прибывает в лагерь на рассвете. Ничуть не страшась, ожидает в кругу шатров. Собираются вокруг воины, ухмыляются, кивая на «распушившего перья павлина». Тот же важно вздергивает подбородок, когда навстречу ему выходит князь в сопровождении сына и фаворита.
Надрывается гонец, зачитывая строки послания. Бросает уничижительные взгляды поверх свитка, чеканя каждое слово, словно они произведения искусства.
— Хризантеме положено расти в саду! — заканчивает торжественно. Шелест бумаги. Ощетинились воины стаей волков, гневно хмурятся, погрязнув в мертвой тишине.
А князь вдруг разражается хохотом. И княжич понимает, что впервые слышит, как его отец смеется. Заходится грудным басистым смехом. Фаворит оскаливается грязно-нежно, словно пред ним не гонец, а любимая женщина, которую он не прочь, получив наслаждение, растерзать голыми руками.
— Раз император так любит цветы, стоит подарить ему голову его дражайшего племянника в венке, — улыбка князя становится благодушней, гонец бледнеет. — Но это после. А сейчас стоит порадовать племянника головой его гонца.
Вопль не успевает вырваться. Не успевает рука натянуть поводья, как с влажным хрустом, хрипом и треском доспехи и их неудачливый хозяин принимаются срастаться в единое целое. Распускается Хризантема. Испуганно шарахается лошадь. Тошнота равнодушия. Не отводит взгляда княжич, слизывая солоноватые брызги с губ. Прерывисто поверхностное дыхание.
Падает изувеченное тело, падает голова. Слетает шлем. Спутанные обрывки жил и выпученные налившиеся кровью глаза. Фаворит, наклонившись, поднимает голову гонца за пучок волос и демонстрирует беснующимся воинам под одобрительный свист да хозяйский приказ:
— Украсьте её цветами и пошлите этому щенку.
***
— Готовьтесь! — натягивается тетива.
Склон неприступен за шеренгами щитов и рвами траншей. Олень вознамерился поднять на рога Змея.
— Огонь! — взлетают стрелы.
Чертят дорожки, прежде чем обрушиться на головы. Оседает ненадолго волна наступления. Мечутся всадники. Вырвавшись из окружения, пытаются зайти с тыла. Складываются и распадаются группки — неуловимы точно ветер. Клинки — расправленные крылья. Радужные переливы, внезапно вспыхнув в стане племянника, летят на княжеских всадников завесой.
— Неужто он привел молодой Цветок? — удивленно присвистывает фаворит.
Но князь не выказывает волнения. Следит за тем, как всадников ловят словно кроликов в поле, только достичь рядов противника они всё же успевают. Сбивают строй, вкушают крови, прежде чем захлебнуться. Лязг и вопли слышно даже здесь, на самой вершине.
Безоблачное серое небо — гладь старинного зеркала. Отражает жар, что вырывается из глоток потоками. Скользят подошвы, залеплены глаза, запечатаны уши. Камни несутся с треском, вспарывают землю. Щелкают катапульты, возвращаясь в исходное положение. Склон разверзается трещиной, что ползет вверх, пережёвывая сорвавшихся воинов.
— Каков хитрец, — тянет фаворит. Ни тени недовольства. Наблюдает пренебрежительно словно за театральной постановкой, пока радужные блики кружатся опавшей листвой в поисках новых жертв. Цветок, вывезенный из императорского сада тайком от дяди.
— Не так давно я задумался, — отрывает руку от луки седла князь. Его сын не оборачивается, хоть и чувствует, как отцовский взгляд замирает где-то между лопаток, словно мечтая собственноручно поставить клеймо. — Отчего Вестники были столь безропотны власти Народа Иль’Гранда. Ведь противоестественно живым Богам томиться в клети.
Над долиной нависает тень. Копится мерцающей тучей.
— И я понял, что это ошибка, как ошибка и то, чему учат в императорском саду, — шелест презрения.
Радужные блики, заметив тучу, устремляются ввысь. Силятся разбить её, но та монолит. Становится плотной словно полупрозрачная плита. Фаворит привстает на стременах. Строй противника разваливается в панике, ведь Хризантема не зря стяжала свою славу.
— Не за жажду ли обуздать истинных Богов поплатились Небесные Люди?
Сердце в груди юноши ухает вниз, когда плита внезапно приходит в движение. Срывается к земле, точно вмиг лишившись опоры, запечатывая общую могилу. Визг глохнет в грохоте, вспыхивает в последний раз радужными бликами. Треск скорлупы рассыпается осколками. Раздавлен очередной Цветок.
Нервный смешок княжича беззвучен. Хочется трястись, хочется забыться в лихорадочном припадке, а отец заканчивает вопросом, на который не требует ответа:
— Возможно ли, что более никто не смеет нами повелевать?
Грань плектра. Обводит контуры пальцами княжич, прежде чем прильнуть щекой, коснуться губами, безуспешно пытаясь услышать душисто-медовый запах османтуса. Хотя бы призрак. Пока дыхание оседает в груди, не имея возможности вырваться.
А молитва об избавлении сминает юношеские губы. Ловит плектр пульс денно и нощно. Носимый под сердцем, словно это может согреть его владелицу, вернуть, поведать, вымолить прощение, всё исправить.
Вены, синяки, шрамы. Хладны поцелуи витилиго, пышны бутонами. Забывается тревожным сном княжич в своем шатре.
Вода затопляет по щиколотки. Поднимается выше, кажущаяся совершенно реальной. Знакомая фигурка бодро вышагивает впереди. Поет переливами струн, и бежит за ней княжич
— Яль! Яль! — зовет радостно. Почти касается острого плечика, когда фигурка оборачивается.
Шипение впивается когтями в лицо, валит с ног. Брызжет гневом девочка, смыкая пальцы на шее юноши, норовя задушить. Светятся во мгле глаза, мечется хвост. Открывается пасть — кошачьи клыки.
Зверь скалится ласково. Вытеснив образ девочки, наклоняется к беззвучно содрогающейся груди княжича. Проходится шершавым черным языком по солнечному сплетению, прежде чем спуститься ниже, запустить когти под ребра. Схватить их, потянуть, выворачивая наизнанку. Вгрызается жадная пасть в податливую плоть живота под немые захлебывающиеся крики.
Молотят руки по воздуху, но не оттолкнуть, потому что шерсть срастается с кожей. Пришита на живую угасшими серыми нитями. Морда зверя уже в распотрошённом брюхе княжича. Карабкается к сердцу, раздвигая внутренности. Ползут черви, точат ходы.
Кошмар заканчивается, выпуская из плена тело, но разум во тьме. Хриплый кашляющий смех впивается пальцами в волосы. Нашептывает зверь. Его пасть уже лезет вверх по горлу, его клыки уже вместо зубов.
Бессонные ночи — даже не различить их меж собой. Воспаленные глаза цвета серебра смотрят во тьму, пока тьма смотрит белесыми зрачками, плетя поминальные венки, и не закончится это до тех пор, пока не утолит свой голод князь, и пока племянник императора жив.
Восседают князь и императорский наследник. Улыбается князь, поднимая тост за начало переговоров, отвечают его военачальники. Отвечают и вражеские военачальники, как и загнанный в угол племянник императора. Прежде чем его вдруг подбрасывает точно соломенную куклу. Скручивает, разбрызгивая кровь в чаши, валясь кишками в блюда.
Улыбается княжич, когда падает на стол выжатая оболочка. Разорван юный змей, не хватает только цветов. Поплатился за гордыню и не будет отомщен.
Застыли военачальники, объятые страхом и неверием, ведь священен закон гостеприимства. Обнажаются мечи, но сметает невидимая рука. Швыряет о потолок, о стены, размазывает по полу, перемалывая, щедро окрашивая в багровый и черный. Красота контрастов.
А с уст княжича срывается смех слепящего счастья, что заставляет волосы встать дыбом.
— Отчего вы хмуритесь, отец? — безумие в расширившихся зрачках. Вальяжно поднимается юноша, всплеснув руками. — Вы сами учили, что врагов надобно показательно казнить. — Ступают носки в кровавые лужи. Сторонятся княжеские военачальники, а смех неисчерпаем, всё льется и льется. Череп под ногой княжича ломается с притягательным хрустом. — Я хорошо запомнил ваш урок! И наказал щенка, как вы того желали!