— Ничтожество, — принимает пощечину княжич с блаженной улыбкой. Глядит затуманенным взором на отца, что возвышается горой. Капает кровь, содрана перстнем кожа.
— Разве вы не желали смерти императорскому племяннику?
Скрипит гнев на клыках князя. Верно, радостна и приятна ему эта смерть, но оскорбительна даже иллюзия потери контроля, а потому снова бьет сына князь да так, что у того откидывается от удара голова и на миг благодатная темнота принимает под свою сень.
— Я желал ему смерти, — пальцы в волосах юноши. Всплывает в его трепыхающемся сознании вдруг воспоминание о лабиринте, о бумажном шаре и о душащей хватке родителя. — Но я не отдавал тебе приказа убить. — Мутны очи. Не сопротивляется княжич, когда набрасываются на него. Когда доводят до харканья кровью, до треска сломанных костей. — Не смей мне перечить!
Разлетаются вороны. Разносят весть, которая пострашней восстания. Прерывает совет император. Пошатываясь, сходит по ступеням трона.
— Ваше императорское величество, — несется во след, но он делает жест оставить его.
Сад зовет к себе. Сад, где цветы — это просто цветы. Пустившие корни в землю, вытянувшиеся в небеса стеблями, услаждающие взор бутонами. Безвредные, покорные, немые. Такие, каким иным Цветам всё же не стать, как ни старайся, как ни пытай, как ни вытравливай волю и не прививай смирение. Клинья лепестков хризантемы. Разве может цветок так пугать того, кто держит в пальцах его погибель, того, кто властвует над ним хозяином.
Детский смех выводит императора из ступора. Младший племянник ещё не ведает о смерти старшего брата. Бежит по дорожке сада, взмахивает руками, точно неоперившийся птенчик:
— Дядюшка — и возвращает равновесие.
Ровными и красивыми выходят строки из-под пера писаря, когда диктует император. Небесный Змей на его спине, Небесные Змеи на его стягах.
«Добрые отношения между нами были и будут. Нашей дружбе много лет. С судьбоносной встречи в саду и поныне. Я ведь приобщил тебя к семье, отдал дорогую племянницу в жены и подарил волю. А размолвки всегда случаются даже меж близкими друзьями. Моего племянника сгубила горячность юности. За свою ошибку он поплатился жизнью. Благо его брат учится при дворе, и благо у меня ещё много племянников и внуков».
Да только остановится ли снежный ком. Фаворит в ногах князя. Взирает на своего Бога с раболепием фанатика, ластится псом, замечая с подобострастной улыбкой:
— Вам был бы к лицу трон, мой господин. Вы были бы великим императором. Истинным Небесным Человеком.
***
— Вам пора.
Кланяется Тодо:
— Благодарю, господин, за оказанную мне честь служить у вас.
Князь не ведет и бровью. Шелест задвигаемых сёдзи. Лишились деревья одеяний в преддверии морозов, что уже прихватывают по утрам корочками лужи.
Малочисленные вещи пакуются быстро. Знакомые коридоры, заученные повороты. Учебная комната теперь пустует. Книги на дне сумки. Бива замотана в ткань, заброшена через плечо. Кухарка, поймав Тодо в саду, настойчиво сует ему сверток:
— Возьмите, господин учитель, возьмите, пожалуйста. В дорожку вам собрала. И вот, — рисовые булочки, ещё не успевшие остыть. — Гостинец.
— До свидания, Тодо Окка, — произносит блекло экономка, морщины изрыли плоское лицо. — Доброго вам пути.
Арка ворот. Зябкий ветер вынуждает Тодо втянуть голову в плечи. Стая птиц протянулась вереницей.
Вышивает в своих покоях княгиня с невообразимо скорбным изгибом губ, оглаживает раздувшийся живот. На стрельбище свистят стрелы. Пронзают цель одну за другой, не ведая. Алый шнурок вокруг запястья княжича, почти восстановилась сломанная отцом рука.
Тодо поправляет шарф и, набрав полную грудь воздуха, спускается с холма под крики грачей.
***
— Это твоих сестер, — откровение лихорадки извлекает то, что хранило в тайне ото всех. — Они тоже владели даром, но контролировать его не могли. Старшей только-только исполнилось шесть, когда твой отец…, — расписанный маками мяч, разбитое зеркальце. Молит синева очей, цепляясь за руку сына, не изгладить уже из его глаз трещину. — Не дай малыша в обиду, Гор. Я знаю, что прошу слишком многого, но, молю, молю тебя, мой любимый, добрый, храбрый сын, если ребёнок родится с даром, не дай своему отцу обижать его. Не дай избавиться от него. Мои бедные девочки, мои бедные дети. Пожалуйста, Гор. Не оставь малыша. Ты ведь будешь ему братом, его защитой.
— У господина родился сын!
От насыщенного запаха металла закладывает нос. Едкий запах пота. Раскинулась на простынях княгиня, не успевшая даже взглянуть на новорожденное дитя, потому что её сломало изнутри. Первый крик не встречает ответа мертвой матери.
Князь же берет младенца на руки, ничуть не огорчившись из-за потери жены, пока сползает по стене княжич, топя в ладонях скорбный вой, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Крепкий мальчик. Мой наследник.
Рассыпаны палочки благовоний. Хохочет зверь, а князь входит в покои старшего сына, который куда-то пропал. Замечает яйцо, движение под камнем скорлупы, что вдруг лопается с отвратительным скрежетом, демонстрируя нечто вздутое, обезображенное, разлагающееся. Налитый кровью, выпученный глаз устремляет взгляд на мужчину.
Он никогда не учил сына сражаться с другими Цветами. Контроль, подчинение, власть: всё, ради собственной жизни, всё ради собственной безопасности. Бог может быть лишь один, и он не потерпит конкуренции, не потерпит намека на своё угасание и смертность. Уж лучше напиться крови отпрысков. Коршун приказа расправляет крылья.
Гудит колокол, взывая к милости в сгущающихся сумерках ненастного снежного вечера. Принимает храм под своей крышей княжича, что является из мрака точно призрак и изъявляет желание помолиться без свидетелей.
— Не придет коварный демон, не совратит помыслов и желаний, не проникнет в душу, не затронет сердце, не развратит разум…
Обезглавленное божество алтаря. Имя матери на устах юноши, имя учителя и имя девочки. Всхлипывает ветер, пока преодолевают буран угольно-черные всадники, пока крадутся вверх по лестнице голодными шакалами.
— Чувства, что манящая их кость, должны истлеть. Покинуть тело, вспыхнуть и угаснуть свечой на ветру…
Трепещет пламя, туманя разум, погружая в намеренный транс. Видения занимают воспаленное сознание княжича. Кружится пёстрый волчок, танцуют материнские руки. Шелестят листы бумаги, склонился над книгой горбоносый профиль. Мчится пегой конь по зелени полей, пока улыбаются кошачьи малахитовые глаза. Самые красивые, самые нежные, самые желанные. Аромат османтуса. Поют струны бивы, прежде чем разбиться блюдцем.
— И если погрязну я, не устою пред грехами, то обязан умертвить себя в сей же миг, как преклонятся мои колени.
Фаворит возникает тенью. Ступает мороком. Отправил уже своих братьев схватить настоятеля, что шпионит для императорского двора. Его лысая морщинистая голова будет хорошо смотреться над воротами.
Самое же приятное Сун приберег напоследок. Останавливается за спиной княжича, прожигая затылок юноши взглядом злорадного удовлетворения. Точно предвидел с их первой встречи, точно предвкушал все эти долгие годы. Проходится язык по губам. Касается фаворит, осклабившись, своего давно зажившего носа. Не простил за тот удар. И никогда не простит княжескому отпрыску его дар, его статус, его существование в этом мире.
Фигуры Стражей по бокам от фаворита — немые свидетели. Обнажены клинки, натянута тетива. Не хватает только оглашения приговора, и фаворит не заставляет себя упрашивать.
Последние слова последнего дня. Ожидают от княжича привычного смирения, да только находят вдруг Пустоту. Её искорёженный до неузнаваемости облик.
Рвется жилка.
Проносятся радужные блики.
Жизнь обрывается лопнувшей струной.
Скалится Иссу с алтаря.
Лилия пред алтарем подымается на ноги.
Гаснут свечи.
Гаснет миг.