Валентина Михайловна вздохнула, подошла к девочке и усадила её на кровать.
— Семнадцать лет назад я приехала сюда работать из Москвы. Представляешь, каково мне было? Из столицы в глухомань. Я была страшно недовольна и шла против системы, боролась с ней, лезла на рожон, пыталась что-то кому-то доказать! Но правда такова, что твоя жизнь всем безразлична, пока ты не оступишься. А уж если оступишься… — она вздохнула и покачала головой. — Если ты не будешь следовать правилам, тебя задавят. А не задавят, так доведут… — она снова вздохнула, после чего воспряла и заговорила гораздо более весёлым тоном. — В конце концов я поняла, что рядом со мной живут и работают такие же люди, как и я сама. Кто-то добрее, кто-то злее, кто-то умнее, кто-то глупее, но такие же. С теми же страхами, чувствами и мечтами. И я смирилась. Возможно, ты не поверишь, но мне здесь даже понравилось! Чистый воздух, любимая работа, так зачем мне кому-то что-то доказывать, если я могу просто жить?
— Вы предлагаете мне тоже остаться в Аничкино?
— Я предлагаю не бунтовать, потому что, так уж вышло, ни один бунт не заканчивается добром. Даже если он необходим.
— Но Тоня не пошла в колхоз, отказалась! И ничего! — гнула своё Маша.
— Посмотрим, чем это для неё закончится, — мрачно ответила Валентина Михайловна.
— А что, по-вашему, она должна была сделать?
— Пойти в колхоз и весь тот год, что она будет там работать, продолжать учиться. А как только выйдет срок, ехать поступать туда, куда хотела.
— И вы считаете, это правильно? Это справедливо? По-человечески? — не сдавалась Маша.
— Я считаю, что это единственный шанс не испортить себе жизнь. Пожертвовать одним годом ради всего будущего.
— Но ведь и дальше будет такой же бред! Вот она отучится и её пошлют неизвестно куда!
— Всего на три года…
— Значит, надо пожертвовать уже четырьмя годами, чтобы тебе не испортили всю жизнь!
— Ничего не поделать, таковы правила, и раз уж мы не в силах их изменить, надо приспособиться. Поэтому, Маша, я прошу тебя, будь потише, не ломай своё будущее, — попросила женщина, и девушка посмотрела в её тёплые глаза.
— Почему вы не вернулись в Москву?
— Это долгая история… — уклончиво ответила учительница.
— Пожалуйста, ответьте. Я никому не скажу!
— Мой муж не захотел ехать со мной сюда, хотя мог… Он был старше, его ничего не держало, кроме работы и… возможно, кого-то ещё. Мне было незачем возвращаться, Маша, — грустно ответила та и пригладила ладонью юбку. — Да и здесь не так уж плохо.
— А почему вы здесь никого не встретили?
— А я и встретила, но он несвободен… Я не посмею разбить семью.
В комнате повисла тишина. Девочка впитывала всё, что говорила Валентина Михайловна, понимала, осознавала, но никак не могла согласиться. Почему все обязательно должны делать то, что положено? Кем это положено? И с чего они, те, кто это придумал, взяли, что именно так правильно? Почему каждый человек должен проходить через тернии просто для того, чтобы его оставили в покое, а не диктовали, как надо жить?! Но даже и тогда приходилось оглядываться…
— Я бы родила, — неожиданно продолжила учительница, — но только представь, какой это был бы позор. Одна. Без мужа. Меня бы сразу уволили, выкинули из школы… Педагог не имеет права подавать дурной пример… И что бы мне осталось?
Получается, этот прекрасный человек сознательно обрекает себя на одиночество только потому, что кем-то как-то и когда-то было решено, что родить без мужа — великий позор… Маша покрутила головой, не соглашаясь со всем этим. Она совершенно не понимала, что делать, как поступить, чтобы в её жизнь никто не лез и не говорил, как правильно себя вести. Но затем девочка вспомнила про Галину Александровну и повернулась к учительнице.
— Большое спасибо, что поговорили со мной, — искренне поблагодарила она. — Вы правы, я и вас могла подвести. Я больше не буду так делать, только…
— Только? — с тревогой спросила женщина.
— Пожалуйста, помогите мне…
— Конечно, говори, что случилось?! Неужели Игорь успел напортачить?!
— Нет, не Игорь… А секретарь колхоза.
Учительница и ученица долго сидели в полной тишине. На улице уже заждались ребята, а комсорг несколько раз настойчиво прошла мимо окна.
— Давай вечером поговорим? Нам уже пора на свёклу.
— Пожалуйста, пять минут! Я всё быстро расскажу! Я могу рассказать по пути! Только прошу вас, не считайте меня сумасшедшей! Я нормальная! Я просто не знаю, что мне с этим делать! Поэтому и сбежала!
— Ты чего, Маша, успокойся, — Валентина Михайловна коснулась прохладного лба девочки и убедилась, что у неё не жар. — Да тебя всю трясёт…
— Мне страшно, мне очень страшно! Но я боюсь, что никто не поверит!
Новосёлова вновь показалась в окне и позволила себе в него посмотреть. Всего на секунду, мимолётно, но этого хватило, чтобы женщина поднялась и направилась к выходу.
— Идём, расскажешь по пути.
На площадке было шумно. Ребята устроили веселые игры и, когда из интерната показались учительница с Машей, не думали прекращать.
— Иди к девочкам, — отстранённо кивнула Валентина Михайловна.
— Помогите… — одними губами попросила Иванова, и женщина кивнула. Рассказ потряс её, удивил, а главное — насторожил. Маша не могла врать, она напугана, встревожена, она едва не сбежала…
— Идём, ребята! Сегодня мы и так задержались! — выкрикнула учительница, стараясь придать голосу весёлость. Школьники нехотя прекратили игры и направились в поле.
Глава 7
15 июня 1979, пятница
В клубе неподалёку от интерната играла музыка и горел свет. Сквозь яблоневый сад и деревенские дома доносился сильный голос Пугачёвой:
Ах, Арлекино, Арлекино! Нужно быть смешным для всехАрлекино, АрлекиноЕсть одна награда — смех!
Маша поспешно застегивала золотые серьги, которые ей подарили родители на пятнадцатилетие, и не вступала в разговоры девочек.
— Как жаль, что мальчишек нет, — расстраивалась Ириша Сидорова. Она надела нежно-жёлтое ситцевое платье, сандалии и всё время поправляла волосы.
— Да не ври, мальчишек ей не хватает, Васи тебе не хватает, а не других! — беззлобно поддела Лида. Она была в широких брюках-клёш и голубой блузке, но всё равно осталась недовольна — её чёрный взгляд так и метался к Машиному тёмно-серому платью из крепдешина, в котором та выглядела почти как взрослая.
— Как будто тебе не хотелось бы с ним потанцевать!
— Может, и хотелось бы, но плакать не буду, если потанцую с другим!
Люда слушала весёлую болтовню и задумчиво гладила дешёвый кулончик в виде сердечка на шее. Её наряд почти не отличался от наряда одноклассниц — зеленое платьишко, неброские туфельки, видимо, старые мамины, никакой косметики, но вот Маша не давала ей покоя. Ясное дело — городская, дочь военного, внучка торгашки, хочет выпендриться, но неужели у неё нет ни капли совести?! Никто из деревенских не мог тягаться с ней в одежде, разве что она сама, Люда… Но ведь она не выделялась! Не надевала золотые серьги и цепочку, хорошие туфли и платье, и делала это из уважения к остальным. Она хорошо понимала, как девочки могут завидовать. Да и что это в этом хорошего — так сильно отличаться от других? Ещё, быть может, в плохие приключения в таком виде попадёшь…