— Пусть полежат здесь, а то отсыреют, — бросила Аграфена Степановна колья у печки.
— И в комнатах пусть полежат! — подхватила Маша. — Что б в каждой — по несколько штук!
— Согласна!
***
Здание почты, маленькое и неказистое, располагалось в посёлке, а не в селе, и бабушка с Машей поплелись в резиновых сапогах по единственно возможному пути — раскуроченной дороге, полной глубоких луж. Девочка не могла вспомнить, когда в последний раз слышала голос отца, и теперь тщательно копалась в своей голове, изредка пугаясь, когда нога соскальзывала в ямку. Павел, человек молчаливый и строгий, обладал редкостным качеством — настоящей добротой, но доброта не чуткость, не интуиция, и она не смогла ему помочь в отношениях с дочерью. Он не любил писать письма, не любил долгие душевные разговоры, а, может, просто не мог выразить собственные чувства, поэтому после смерти обожаемой Татьяны замкнулся, заполз в скорлупу скорби и совершенно искренне не знал, каково его Маше.
— Наконец-то, дошли! — тяжело дыша, сказала бабушка и остановилась напротив затёртой двери. — Ой, дай минуту передохнуть, и зайдём.
Девочка терпеливо ждала и рассматривала блёклую застройку поселковых двухэтажных домов. Какая-то беспросветная унылость таилась в тусклых окнах с разводами после дождя, и не было ни выхода, ни спасения…
— Идём, Машуль!
Аграфена Степановна открыла свистнувшую несмазанными петлями дверь и ввалилась в полутёмное помещение с двумя окошками. Она подошла к одному из них и сказала:
— Здравствуйте. Я заказывала на сегодня звонок в пятнадцать часов…
Маша отвлеклась и ощутила, как колотится сердце. Неужели сегодня она поговорит с папой? Неужели сможет спросить его обо всём, что тревожит? Вампиры и страшный стратилат отошли на задний план, скрылись за мутной поволокой. Полгода она не получала ни письма, ни телеграммы, всё окраинное общение происходило через бабушку, через её редкие прогулки в посёлок на почту. Вдруг Машу толкнуло изнутри: а почему она сама не решилась сходить и позвонить?! Почему просто жила и терзалась сомнением? Ответа не было, лишь тихая серая тьма в том месте сознания.
— Аграфена Степановна! Соединили!
Девочка прошмыгнула вперёд бабушки и юркнула в кабинку. Она схватила холодную трубку и дрожащей рукой прислонила её к уху.
— Папа?
С той стороны донеслись скрипы, трещание, тщетно мужской голос на другом конце страны пытался докричаться. В отчаянии Маша глянула на бабушку. Та подоспела на помощь, выхватила телефон и громко заговорила:
— Паша?! Сынок?! Ты нас слышишь?!
И тут же вернула трубку внучке.
— Папа?
— Да? Я слушаю, говорите! — прозвучало очень далёким родным голосом с помехами, и у девочки ёкнуло сердце.
— Папа, это я…
— Плохо слышно! А, чёрт! Почему никто не может починить эту…
И связь оборвало.
Маша растеряно вернула трубку на место и разочаровано вышла из кабинки.
— Там что-то на линии, — участливо высунулась в окошко почты женщина с пышной причёской. — Уже несколько дней то и дело срывается. И не прозвонить…
— Как жаль-то! Как жаль! — запричитала бабушка, боясь, как бы эта новость не огорчила внучку и не вернула её прежнюю полную замкнутость.
— Тогда идём домой? — спросила Маша, а у самой наворачивались слёзы.
— Пусть пройдёт немного времени, — подошла бабушка, ободряюще обняла девочку за плечи и повела в село. — Они там всё починят, поправят, и я снова закажу звонок. В субботу или воскресение, когда ты точно будешь дома.
Маша кивнула и позволила себя увести.
— Давай завтра сходим к Матрёне Петровне на похороны? — неожиданно попросила девушка.
— Зачем это?
— Она была хорошей…
— Не она ли и рассказала тебе о вампирах? — с подозрением покосилась Аграфена Степановна.
— Да, она.
— Вот ведь старая калоша, а!
— Не говори так о ней!
— А как мне ещё говорить?! Как ей ума-то хватило! Не её это дело, детям ужасы такие рассказывать!
Маша разозлилась, отскочила от бабушки и выпалила:
— А чьё это дело?! Родителей? Так их у меня нет! Или бабушки?! Так я спрашивала, а она ответила, что Галина Александровна бесноватая! И отправила меня в самую гущу вампиров! Без защиты, без знаний, с одним лишь крестиком!
— Машенька… Я же о тебе переживала… Когда не знаешь, так ведь лучше…
— Так переживала, что готова была отдать на съедение?!
— Ну вот что, — бабушка больно схватила её за руку и потащила в село, — говори да не заговаривайся! Я оградить тебя хотела!
— Оградила!
— Да! Как умела! Твои родители тоже хороши! Увезли незнамо куда, я и видеть тебя не видела!
— А причём здесь это? — не поняла внучка, и Аграфена Степановна спохватилась.
— Расстроилась я, вот и мешаю старые обиды в одну кучу! Идём домой, у меня полно дел!
Девочка не стала спорить и нехотя пошла позади раздражённой бабушки. Машу вновь швырнуло в бездну уныния, и как бы она ни карабкалась, как бы ни просила о помощи, всё было пустынно и одиноко. Затем она вспомнила обаятельного Константина Петровича. Было в нём что-то притягательное, но в то же время отталкивающее, рядом с ним её коленки подкашивались, а сердце замирало, и всё же это не была влюблённость. Совершенно очевидное теперь отсутствие чувства заставило Машу посмотреть на мужчину иначе. По тонкой ложбинке позвоночника пополз холод, и страшная догадка, даже не догадка, а явная уверенность ударила в девочку невидимым разрядом. Нет, неспроста он заявился к ним в дом… Впрочем, может оно и к лучшему. Все они говорили, что это приятно: и Люда, и Галина Александровна. Может, и ей стоит попробовать? Ведь за последние полгода она не ощущала ничего хорошего.
Глава 17
Тягучий день неторопливо перетёк в тревожный вечер. Чем темнее становилось на улице, тем порывистее бабушка делала дела. А когда стрелка старых часов указала на восемь, Аграфена Степановна захлопнула входную дверь, как будто от силы нажатия могло что-то измениться, и звонко задвинула клин. Маша сидела в столовой и безуспешно читала книгу. Она видела метания бабушки, но не пыталась ей помочь. Вместо этого девочка мрачно ожидала, когда к ним в дом постучит стратилат. Она была уверена, Люда передала её послание, да и неспроста он приходил сегодня днём… Маленькое сомнение всё же терзало Машу — вдруг председатель просто председатель, а остальное она подрисовала?
За окном совсем стемнело, Аграфена Степановна села рядом с внучкой и сказала, с опаской поглядывая на тёмно-серое небо: