— Нет, по твоей. Я даю тебе выбор, — проскрежетал он, и на его лице надулись вены, окончательно обезображивая некогда прекрасного мужчину. Раздался треск — тёмный пиджак разошёлся по швам и оголил светлую рубашку, под которой видоизменялись мышцы.
Огромными длинными руками стратилат сгрёб Аграфену Степановну к себе. Он небрежно поднял её над полом, грубо толкнул голову в бок, оголяя шею, и жадно присосался к коже.
Маша слушала мерзкое чмоканье, вздохи удовольствия, сопения, и ничего не могла сделать. Вот сейчас бы, когда он занят, размахнуться получше да и проткнуть его колом! Мысль о том, чтобы сдёрнуть крестик, её не посетила. Точно так же, как и чувство вины.
— Она умирает… — пробасил-проскрежетал он, и глаза сверкнули чистыми удовольствием.
Тогда девочка медленно двинулась к нему. Она ещё не знала, как поступит, но руки крепко держали осиновый кол. Темнота сильнее обступила, одурманила, играла на стороне вампира. Но Маша решилась. Она резко подсунула кол под пиджак, и тут же полетела назад. Стратилат зарычал, сверкнул бешеными глазами и кинул бабушку на внучку.
— Беги… кровинка… — на миг очнулась Аграфена Степановна и вновь потеряла сознание. По шее струилась липкая, противная кровь, и вокруг запахло железом.
— Тебе не сбежать, — проговорил председатель и улыбнулся широким нечеловеческим ртом.
Он шагнул вперёд, чтобы взять огромной лапищей свою добычу, но странно охнул.
— Сбежать, ещё как сбежать! — раздался позади чудовища знакомый голос.
— Папка… — прошептала Маша и заплакала.
Обезображенное вампиризмом лицо председателя удивлённо вытянулось. Длинные губы искривились в подлой ухмылке. Стратилат заскрежетал:
— Я не один… Придёт другой… Вы все — будущие тушки…
— Падаль! — плюнул Павел и толкнул монстра ногой, от чего тот завалился на бок. Из груди Константина Петровича, левее, торчал острый конец окровавленного осинового кола.
Мужчина бросился к матери и зажал ей шею пальцами.
— Включи свет и принеси тряпки, — приказал отец, но девочка застыла. — Маруська, ты чего стоишь? — более мягким тоном проговорил он.
— Ранки сами затянутся… Я знаю… — едва выговорила та.
Павел отнял руки и посмотрел на две ровные дырочки, которые действительно не кровоточили. Возможно, и никогда не кровоточили, просто стратилат не умел есть аккуратно…
— Уложим её, помоги мне…
Они приподняли бабушку и дотащили её до кровати. Женщина не приходила в сознание, но её дыхание выровнялось, хотя и было едва различимым.
Отец и дочь долго смотрели друг на друга в ставшей безопасной темноте. В соседней комнате испепелилось крупным чёрным крошевом тело стратилата. Но никто из них не видел этого. Это было и не важно. Важно, что он больше не убьёт.
Маша хлюпнула носом и покачнулась. Павел развёл руки в стороны, и она с чувством бросилась к нему.
Девочка ревела. Ревела так, что перед глазами поплыли жёлто-зеленые круги, а внутри всё разметало: и боль, и страх, и одиночество. Забрезжила обида. Маша подняла на папу красные глаза, но он не смог ответить ей тем же.
— Прости меня, Маруська… — сипло произнёс он и сглотнул. Тогда девочка поняла, что он давит горькие слёзы. — Если бы я знал, ни за что бы не отпустил… Лучше детдом, чем это…
— Не… не знал? — переспросила заикающаяся от рыданий дочь.
— Не знал… Мать сказала, вампиров убили. Я поверил… Разве она может так тобой рисковать? Особенно после смерти… Тани…
Они не сговариваясь посмотрели на бабушку. Спокойное лицо женщины казалось безмятежным, едва не ли не ангельским.
Глава 18
24 июня 1979, воскресенье
Аграфена Степановна открыла глаза. Она удивилась радостному щебетанию за окном и яркому солнцу. Тело ломило, как при простуде, голова кружилась, а ноги и руки мелко дрожали от слабости. Женщина поспешно поднялась и села на краю кровати. Комната немедленно завалилась в сторону и заставила перетерпеть. А терпеть Аграфена уже устала. Она живо вспомнила вчерашний поздний вечер, а, может, и ночь. Тревога беспощадно затопила её и погнала из комнаты вон.
— Маша… — с трудом пробираясь по стеночке тихо кричала она. Но голос совсем не напоминал крик, так, чуть взволнованный шёпот. — Ты где?.. Маша?!
Навстречу ей выбежал всполошённый Павел в простых чёрных штанах и старой рубашке. За ним показалась и внучка.
— Паша… Ты?.. — не веря собственным глазам спросила женщина.
— Я, мам, я. Иди ложись, ты много крови потеряла.
Но раздосадованная собственной слабостью Аграфена всё же попыталась выйти в коридор. Только вовремя подскочивший сын успел задержать её тело в полёте.
— Сказал же, ложись! Вечно ты никого не слушаешь!
Когда мужчина отвел мать в постель, она взяла его за руку и пустила слезу.
— Пашенька, сынок… Как же ты здесь оказался? Мы же вчера с тобой говорили…
Но над Пашенькой сгустилась туча. Он мягко, но уверенно высвободил руку и поднялся. Из-за двери выглядывала Маша.
— Говорили не со мной. Возможно, позвали кого-то другого, по ошибке, — нехотя ответит тот и продолжил металлическим тоном: — Почему ты сказала, что вампиров в Аничкино больше нет?
Бледное лицо женщины перестало светиться блаженным экстазом. Она прерывисто вздохнула и уставилась в потолок.
— Ты лишил меня внучки.
— И ты решила в отместку лишить меня дочери?!
— Паша, Паша! — резко села на кровати женщина, и комната вокруг неё снова поплыла. — Не уходи!
— Я подал в отставку, — холодно ответил он. — Завтра мы с Машей уезжаем в Москву.
— В отставку? Да тебе до пенсии осталось всего ничего!.. — возмущённо задрожал голос властного родителя, но тот же голос через мгновение стал умолять: — Пожалуйста, Пашенька… Как же ты не понимаешь, что делаешь со мной! Ты же меня по живому режешь!
— Не знаю, какое объяснение тебе надо придумать, чтобы получить моё прощение.
— А я и не прошу прощения! — твёрдо заявила женщина, хотя побледнела ещё сильнее. — Мне всего лишь надо, чтобы ты понял!
— Опять — мне надо! Мне надо! — взмахнул в ярости руками Павел. — Всю жизнь — мне надо! Ты только о себе и говоришь!
А внучка и дочка, из-за которой разгорелось столько битв, безмолвно стояла, прижавшись к косяку двери. Она слушала и слушала бесконечные выяснения отношений между отцом и бабушкой, и смутно вспоминала, как когда-то в детстве что-то похожее уже происходило. Она хорошо понимала, это не её история, не её вина и не ей судить, кто прав, кто виноват. Позже, когда они оба остынут, она постарается их примирить, но… всё равно уедет в Москву.