4 октября 1978 года, среда
Вопрос времени
— Вот и лето прошло, словно и не бывало, — Ольга смотрела в окно на сад, мокнущий под моросящим дождём.
— Почему же «не бывало»? Бывало, ещё как бывало, — возразил я.
Но возразил без особой уверенности. Да, для гроссмейстера Чижика лето прошло не напрасно. Победа в матче, звание чемпиона, деньжищи. А для девочек? Меня, они, конечно, поддержали. Но сами-то, сами, чего достигли? Светить отраженным светом не для них. Девочки хотят светить всегда и везде по собственной воле.
— Ладно, Чижик, не кручинься. Время собирать камни, и время камни разбрасывать, — несколько загадочно сказала Надежда.
Палатку мы убрали вчера. Успели до дождя. Аккуратно разобрали, аккуратно сложили, аккуратно перенесли в гараж. До мая месяца. Ми и Фа расстроились: палатка была их летним дворцом. Но что поделать, лето прошло.
Сегодня состоялась содержательная дискуссия с участием бабушек на тему: «Когда отдавать детей в ясли?»
Ми и Фа скоро исполнится двадцать месяцев, и бабушки считают — пора! Мамы тоже считают — пора. Один я думаю, что рановато, ну что это за возраст — двадцать месяцев?
— Самое время, — сказала бабушка Ни. — Самое время влиться в коллектив, развивать способности жить в обществе. Тут они обе принцессы, мимозы, оранжерейные цветы, а в коллективе они станут активными общественницами. Люди сильны не одиночеством, люди сильны коллективом!
— Но болезни… Детский сад — рассадник инфекций!
— Извини, Миша, у тебя обывательский взгляд на детский сад. В хорошем детском саду болеют не чаще, чем домашние дети. А уж в первом комбинате! — это ответила бабушка Ка.
Первый комбинат — это такой комбинат, о котором большинство горожан и не слышало. Для детей номенклатуры. Комбинат — потому что ясли и сад под одной крышей, но какой крышей! Просторные спальни, просторные игровые комнаты, просторная столовая, маленькие группы. И воспитатели, точнее, воспитательницы в достатке. Эти аргументы предъявила бабушка Ка. А потом ещё и козырной: она сама будет работать врачом комбината. В обычных детских садах хорошо, если есть медсестра, а тут — целый педиатр высшей категории!
Как ни странно, не так уж и рвутся врачи работать в учреждения для номенклатуры. Точнее, рвутся, но особые типажи. В обыкновенных поликлиниках или стационарах и зарплаты маленькие, и нагрузки огромные, и условия труда неважные, но больной смотрит на врача снизу вверх, и это многое искупает.
А в спецбольницах для больного ты — обслуга. Нет, не для каждого больного, совсем не для каждого, но — частенько. И тогда то, что нагрузки много меньше, а ставки побольше (не сказать, чтобы уж разительно, на пятнадцать процентов), и кабинеты просторные, и мебель в кабинетах хорошая — как-то блекнет перед тем, что на врача смотрят сверху вниз.
Но есть, есть немало людей, которых эта близость к власти греет.
Однако Екатерина Еремеевна в другом положении. Она — бабушка внучки товарища Стельбова. Члена Политбюро, первого секретаря обкома партии. К такой запросто не подступишься, на такую сверху вниз не посмотришь.
Я подозреваю, да что подозреваю, уверен — она хочет работать. В коллективе. И все хотят.
— Ми и Фа здесь заскучают, — сказали Лиса и Пантера. — А там новые лица, новые люди. Бассейн есть!
Бассейн? Тогда какие могут быть сомнения?
И я согласился.
Поинтересовался, не нужна ли помощь этому комбинату.
— Для комбината у области всего в достатке, Чижик. Хочешь успокоить совесть — помоги садику местному.
В Сосновке теперь есть детский сад. Недавно открыли. Сейчас — эпоха первоначального накопления инвентаря. Раскладушки детские, бельё, пианино, мячи, игрушки…
Вот только совесть моя чиста.
Решение принято, а частности, когда именно Ми и Фа пойдут в ясли, будут решены рабочим порядком.
Наши уже в Триполи. Женя Конопатьев, Игнат Шишикин и Сеня Юрьев решились. Трое. Женский пол подумал, подумал, да и воздержался. Чужая страна, да ещё мусульманская — лучше погодить. Что ж, с одной стороны, это упрощает. С другой — простота хороша лишь до поры.
Ребята уже влились в коллектив Советского Госпиталя. Трудятся.
Но нужно в Ливию и нам. Диагностический центр «Космос» сам собой не взлетит. А пускать дело на самотёк никак нельзя. Приедешь — ни «Космоса», ни миллионов, а подрядчик убежал в Египет, или ещё дальше, в Соединенные Штаты Америки. Ни с Египтом, ни с Америкой хороших отношений у Ливии нет, вора на верную смерть они не отдадут. Так что — учёт и контроль, контроль и учёт! Если здесь, в «Поиске» мы нашли и подготовили — или надеемся, что нашли и подготовили — смену, то в Ливии до этого далеко. В Ливии только приступаем к нулевому циклу, и потому важно сначала обеспечить тыл и фланги, развить фигуры, и только потом переходить к активной фазе создания «Космоса».
Но вот прямо сейчас — не получается. Девочки заняты, у девочек уборка, которая будет длиться весь октябрь. Комсомол в целом и студенты со школьниками в частности от работы не увиливают, и потому Ольга и Надежда всё время в хлопотах — то в горкоме комсомола, то выезжают в районы. Только сегодня взяли перерыв, помочь Марии с «Поиском». Смена деятельности — лучший отдых!
А я всё думаю, играть ли мне на чемпионате Союза? Правил и обычаев тут нет: чемпионы мира иногда играют, иногда пропускают первенство страны. Победа ведь ничего не добавляет, а поражение — убавляет, и много убавляет. Многие предпочитают международные турниры — там и соперники посильнее, и призовые побольше, и мир посмотреть можно. Спасский, будучи чемпионом мира, на внутреннем чемпионате не играл. Не потому ли и не сумел дать отпор Фишеру, что расслабился?
Но я хочу сыграть по другой причине. Хочу показать, кто в доме главный. Победить, а то нет-нет а и проскользнет в прессе нотка, что победа, конечно, хорошо, но Чижик победил неубедительно. А следовало — убедительно. Мнение этих экспертов, понятно, не стоит бумаги, на которой оно напечатано, но тылы следует укрепить. Забетонировать. Так, чтобы ни дождь, ни снег, ни ветер не могли подточить репутацию.
Правда, в Тбилиси меня могут встретить прохладно, из-за старого конфликта с Наной Гулиа, но мне ли смущаться? От лигистов ушёл, от американских йогов ушёл, авось, и в Тбилиси не съедят.
Лиса и Пантера обсуждали первый номер «Поиска» на следующий год. Объём журнала уменьшился — ответственность возросла. Я предложил пять рассказов Булычева, гуслярских, девочки хотят сократить их до трёх. А встретят хорошо, мы ещё два дадим в майском номере. Или июньском. Так даже лучше будет, значительно лучше.
Спорить я не стал. Тут не спорить нужно, а обеспечить журнал бумагой и типографией. Но закупать бумагу за личный счет, и отдавать её на нужды «вообще» я не стану. Потому что нерентабельно. А производство должно приносить прибыль, иначе это не производство, а игра в бирюльки. Если производство убыточное, значит, оно не отвечает общественным потребностям. Так говорят Маркс и Энгельс. А Энгельс знал толк в производстве.
Уже и вечер пришёл, и «Спокойной ночи, малыши» рассказали очередную сказку, я было думал, что программа на сегодня выполнена, как телефон перечеркнул надежды.
Аппаратов в доме четыре, все они на одной линии, и потому кто-то успел поднять трубку до меня. Кто-то из девочек. На телефонные звонки отвечают обычно они: им звонят чаще, из райкомов-обкомов и прочих важных мест. А если звонят мне, то они исполняют роль моих ассистентов, отвечая, что гроссмейстер Чижик сейчас анализирует и не может ответить лично, что гроссмейстер Чижик с радостью встретится с вашим коллективом, как только позволит график. Что за график, они не объясняют. Передавали приглашение мне, а я уж решал, состоится эта встреча, или нет. Оно бы и хорошо — встретиться с учениками Рамонской средней школы номер два, но это целый день — двести километров туда, двести обратно. В соседнюю Воронежскую область. Тем более сейчас, когда идёт великая битва за урожай: наша область соперничает с воронежской, кто более сдаст зерна, сахарной свёклы и прочего важного и нужного в закрома Родины.
Но сейчас звонили не из школы, да и поздно для школьного звонка, десятый час, программа «Время» идёт к погоде.
В кабинет поднялась Ольга.
— Папа звонил, — сказала она.
— Андрей Николаевич вернулся из Ливии?
— Вернулся. Вчера. А сегодня прилетел в Чернозёмск.
— Что ж, это хорошо.
— Он хочет тебя видеть.
— Когда и где? Он приедет в Сосновку?
— Сейчас, в городе. В Сосновку не приедет, ночным рейсом возвращается в Москву.
— Не приедет? — удивился я. У него здесь дочь, у него здесь внучка, и — не приедет?
— В другой раз.
Ну, значит, закипел котёл. Или скоро закипит.
— Хорошо. А куда ехать-то? В обком?
— Нет, домой. На Халтурина.
— Партия сказала, комсомол ответил, — и я пошёл одеваться для вечернего визита. Очень формально. Нет, смокинг надевать не стал, это был бы перебор, но чёрный классический костюм, тёмно-синий галстук, и всё остальное — соответственно.
На Халтурина располагался особняк, в котором когда-то жил купец второй гильдии Островнов, после революции расположилась редакция газеты «Пролетарий Черноземья», а с середины тридцатых он стал резиденцией первых секретарей обкома. Не слишком большой, не слишком маленький, двухэтажный, метров четыреста, но часть помещений — служебные, или просто закрыты.
По ночной дороге ехал неспешно. Шёл дождь, асфальт мокрый, а, главное, следует понять — в чём причина срочного вызова? Ночью, в плохую погоду? На Стельбова это непохоже.
Я включил радиоприёмник. Никаких неожиданных вестей ни по «Маяку», ни по «Би-Би-Си». Положим, это для всех нет вестей, а для узкого круга, может, и есть. Но я успокоился. Так, в спокойствии чинном, и двигался, сначала по шоссе, потом по городским улицам, пока не попал на улицу Халтурина, знаменитого подрывника-народовольца.
Улица эта коротенькая, застроена особнячками, окруженными маленькими садами, а в одном из особнячков и жил Стельбов. Не пропустишь: у ворот стояли две милицейские «Волги», и трое милиционеров с автоматами.
— Проезжайте, гражданин, проезжайте, — нервно сказал один милиционер.
— Это же Чижик, — сказал другой. — Не узнаёшь?
— Темно ведь.
— «ЗИМ» тоже не узнаёшь? Вас ждут, Михаил Владленович, — это он мне. — Только машину придется оставить здесь. Не беспокойтесь, будет в целости и сохранности.
Пришлось выйти, хорошо, у меня с собой зонтик, складной, японский, купленный в Токио.
Быстренько миновал проходную, тридцать шагов по дорожке желтого камня, и я у цели.
Дверь открыл привратник, мне незнакомый, но меня он знал:
— Михаил Владленович, заходите. Андрей Николаевич ждет вас в рабочем кабинете, — и, видя мою нерешительность, разъяснил:
— Второй этаж, вторая дверь налево.
В этом доме я был два раза, оба — в школьные годы чудесные, и, разумеется, не у Андрея Николаевича. А со школьных лет не доводилось, нет.
Постучал, вошёл.
Кабинет обычный. С Лениным на стене, двумя книжными шкафами и письменным столом.
За ним, за письменным столом сидел Андрей Николаевич. Вид усталый, но в целом здоровый. И загорел, да и как не загореть, в Сахаре-то?
— А, Михаил! Проходи!
Стельбов в разговоре со мной постоянно сбивается с «ты» на «вы» и обратно. С одной стороны, и по возрасту он много старше, и, можно сказать, у нас внутрисемейные отношения, выкать как-то странно. С другой, партийцы его ранга тыкают всем, или почти всем, независимо от возраста. А он нет-нет, а на «вы», и Михаилом Владленовичем величать норовит. Но не сейчас.
Я прошёл. Сел у стола. Андрей Николаевич закрыл папку, то ли закончил работу с бумагами, то ли чтобы я лишнего не углядел. Папку закрыл, но взял газету, вчерашний «Молодой Коммунар».
— Вижу, поработали вы на славу, — сказал он, показывая мне репортаж.
Я его уже видел, вчера. Саша расписал, как комсомольцы «Поиска» ударно поработали на воскреснике, и снабдил его фотографиями. С подписями. «Чемпион мира по шахматам перевыполнил дневную норму». Остальных, Лису, Пантеру и Марию, тоже не забыл.
Подписи были не лишними: качество печати наших областных газет неважное, разобрать, кто есть кто, трудно. Саша нам прислал фотографии, вот те напечатаны отлично. «Унибром», восемнадцать на двадцать четыре.
— Говорят, ты очередной подвиг совершил?
О подвигах в газете ничего не было, Саша даже извинялся: главред сказал, что на воскресниках не место травмам, болезням и прочим негативным явлениям. Я согласился: это бульварная буржуазная пресса, падкая на нездоровые сенсации, заостряет внимание на всякого рода происшествиях, наша же газета должна вести к вершинам, показывая светлые стороны жизни.
— Нет, — ответил я.
— Как же, как же. Спасли человека!
— Никого мы не спасали. Просто отвезли заболевшего в больницу, и только. Так поступил бы каждый.
— Каждый не ездит на уборку свеклы на личном «ЗИМе».
— Это да, — согласился я. — Это повезло.
— Повезло?
— Больному. Больше места. «Жигули» покомпактнее, о «Запорожце» и не говорю.
— Ладно, оставим. Ты ответь мне, как дальше жить собираешься?
— Динамично, Андрей Николаевич, динамично.
— Что значит «динамично»?
— Развиваясь. По спирали. Всё выше и выше. Думаю вот организовать диагностический центр в Ливии, небольшой, но по последнему слову медицинской науки и техники.
— Почему в Ливии, а не здесь?
— Здесь это невозможно.
— Это с чего вдруг — невозможно?
— По конституции. Статья десятая, «Основу экономической системы СССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности» — процитировал я.
— То есть ты хочешь быть собственником? Проснулись собственнические инстинкты?
— Андрей Николаевич, вы говорите так, словно инстинкт — это плохо.
— Разве нет?
— Разрешите? — я подошел к книжному шкафу, где, помимо синего Ленина и чёрного Маркса разглядел словарь русского языка.
— Ожегов, тысяча девятьсот пятьдесят третий год издания. Смотрим, смотрим… Вот: «Инстинкт — врождённая способность совершать целесообразные действия по непосредственному, безотчетному побуждению». Что же в этом плохого — совершать целесообразные действия? Тем более, иметь к этому врождённую способность?
— Частной собственности в нашем обществе не место, — твёрдо сказал Стельбов.
— Во-первых, почему частной? Она может быть кооперативной, собственность. Кооперативный журнал, кооперативная поликлиника, кооперативное хозяйство. Только кооперация должна быть реальной, члены кооператива должны быть полноценными собственниками.
— А во-вторых?
— А во-вторых, я ведь диагностический центр потому и строю в Ливии. Раз уж в нашем обществе ему не место, пусть будет там. Кстати, в Ливии немало наших советских людей, а будет ещё больше. Им диагностический центр очень даже пригодится.
— За деньги?
— Медицинская помощь всегда осуществляется за деньги. Вопрос лишь, кто платит. В Советском Союзе это государство, в Америке — сам больной или страховая компания. Заключим договор, и государство — наше государство! — будет оплачивать лечение наших же больных. По-моему, иначе и быть не может, наши больные чужому государству не нужны. С Ливией тоже договоримся. И, кстати, все работники центра будут считаться собственниками «Космоса». Доля пропорциональна вкладу. Никакой эксплуатации человека человеком. Никакой наживы ради наживы Таковы ливийские законы.
— Вот, значит, что ты за птица… — протянул Стельбов.
— Вы недооцениваете инстинкты. Я же, напротив, уверен, что ломать натуру не стоит. Она, натура, должна работать за, а не против. Один умный человек сказал, что не важно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей. Если собственнический инстинкт позволяет на своем огороде получить урожай картошки, помидоров или лука вдвое-втрое больше, чем на колхозном поле, так, может, пусть получает?
— Пусть, — согласился Стельбов. — Но только на своем огороде.
— Я не собираюсь вас переубеждать, Андрей Николаевич. Это, думаю, невозможно. Но у меня свои планы, и жизнь покажет, чья картошка слаще.
— Твоя жизнь меня не интересует. Я не хочу, чтобы ты сломал жизнь девочкам, и старшим, и младшим.
— А я ломаю?
— Надежда и Ольга будут делегатами съезда комсомола. Вопрос решенный. Ты тоже мог бы им стать, но собственника-миллионера никто делегатом не назначит.
— Значит, так тому и быть, — ответил я.
— Твои деньги стране не нужны, это капля в море. Смотри, как бы и ты стал не нужным стране.
— Время — честный человек, Андрей Николаевич. Посмотрим.
Тут в дверь кто-то вошёл. Я не обернулся.
— Андрей Николаевич, самолет готов.
— Хорошо, Павел, выводи «Волгу».
И, обращаясь ко мне:
— Мы ещё поговорим. Чуть позже. А пока попридержи язык, добрый тебе совет.
Вот и поговорили, да.
Я вышел на улицу. Мимо меня проехала «Волга» Стельбова, впереди и позади — машины милицейские.
Я и десятой части того, что мог бы, не сказал Андрею Николаевичу. Подозреваю, и он тоже.
Сел. Пристегнулся. Переднее сидение «ЗИМа» — это диванчик, ремни безопасности для него не предусмотрены, но наши люди и не с такими задачами справляются, Яша Шифферс сумел приладить шведские ремни так, что и не скажешь, будто это не заводская работа.
Еду. Не спеша. Меня самолёт не ждёт. Дождь слабенький, едва-едва, полётам не помеха. Интересно, на каком самолете полетит Стельбов?
Шоссе за городом пустынно. Полночь, будни, люди дома сидят. Скоро и я буду дома.
Конечно, мои миллионы в масштабах страны — сущий пустяк. Но важен принцип. Я подаю плохой пример: если можно Чижику, почему нельзя остальным?
Спасский весь гонорар оставил себе. Но есть разница: Спасский матч проиграл, и быстро ушел в тень. Кому он нужен, проигравший?
А я, напротив, победил. Обо мне каждый день шли репортажи в программе «Время». Да и сейчас не забывают, вчерашний репортаж «Молодого Коммунара» тому свидетельство. Я на виду. И, получается, на виду мои миллионы.
А впереди — матч-реванш, и матч на звание абсолютного чемпиона. Опять большие миллионы призовых.
Пригрозить, что меня лишат гражданства? А если я не испугаюсь? И без того лишенцев немало, а пользы нет и нет.
Или просто сейчас приближается решающий момент, и Стельбову не нужна слабость на поле Чижика?
Всё может быть, всё.
Размышлять-то я размышлял, но за дорогой следил. Вспыхнувшие фары меня ослепили, но я был к этому готов. Почти. Вывернул руль, съехал в сторону, и самосвал ударил «ЗИМ» не в нос, а в корму. Туда, где сидят пассажиры, которых сейчас не было.
Машину крутануло, крепко, очень крепко, но не перевернуло. Устоял «ЗИМ». А я — уцелел. Ну, почти. Несколько рёбер, похоже, треснуло. Больно. Но могло быть хуже
Грузовик пронёсся дальше, исчезая во тьме, а я сидел в покореженной машине, сидел, и искал закономерность.
«Чайку» Стельбова в ту новогоднюю ночь атаковал грузовик. Теперь — меня. Модус операнди? Почему нет? Сейчас цели ездят на машинах, логично подстраивать автомобильные аварии. Если бы цели летали на вертолетах и самолетах — стали бы падать вертолеты и самолеты.
Вопрос времени.
Авторское отступление
Один из примеров Чижика, который он так и не успел (да и не захотел) предъявить Андрею Николаевичу, это Восточная Пруссия, а ныне Калининградская область.
Осенью семьдесят восьмого года Чижику прислали газету, «Калининградский комсомолец», с перепечаткой «Школы Ч», мол, смотрите, мы с вами!
Чижик полистал газету, и среди прочего нашел материал о рекордном урожае картофеля, полученном в колхозе «Красный Октябрь» — сто сорок пять центнеров с гектара. Что, в общем-то, хорошо.
Во время матча с Корчным в Стокгольме Чижик зашел в выходной день в библиотеку, взял старый немецкий статистический справочник, и узнал, что средняя урожайность картофеля в Восточной Пруссии составляла в довоенное время сто девяносто центнеров с гектара. Средняя! Сельскохозяйственная наука ушла за сорок лет далеко вперед, на механизацию, химизацию, мелиорацию и прочие ации были затрачены огромные суммы — а урожай стал меньше, и много меньше.
Вот тебе и картошка!
Зерновые тоже подкачали. До войны в Восточной Пруссии средним урожаем считались двадцать центнеров с гектара. В послевоенное время, в период 1960 — 1965, когда оправдываться последствиями войны стало уже неприличным, урожай на той же самой земле был вполовину меньше — опять же при наличии у советских колхозников новейших сортов пшеницы, мощных тракторов и комбайнов, удобрений и прочего.
А сегодня, т. е. в 2023 году урожай приблизился к 60 центнерам с гектара.
Но колхозов и совхозов нет.