Раде уже почти исполнилось пятнадцать в тот далёкий день, когда во время школьной прогулки по окрестному лесу она заметила кикимору. Маленькое покрытое жёсткой чёрной шестью создание злобно смотрело своими выпученными глазками. Его длинная острая мордочка заканчивалась похожим на пятачок носом, из нижней челюсти выступали желтоватые клыки, а между ушами торчали едва заметные рожки. Существо выглядело крайне недружелюбным, но Рада не могла отвести от него глаз.
Она, как всегда, убежала от группы неприлично далеко, уже готовая к нагоняю и считая его достойной ценой за право побегать по лесу свободной. В свете жаркого летнего солнца она не боялась ни вампиров, ни нечисти; прячущаяся в густой тени раскидистого куста кикимора тоже не внушала страха.
— Эй, привет! Тебя кто-то обидел?
Кикиморы считались исключительно зловредными созданиями. Одна такая когда-то больно укусила Димку; укус воспалился и заживал очень долго, но, к счастью, всё обошлось. Говорили, кикимора может украсть младенца, если вдруг узнает его имя, и обратить его в своё подобие. Подобные истории часто рассказывали вечерами, собираясь в соседской гостиной и зажигая так много света, как только было возможно. От них по спине бежали мурашки, а темнота за окнами казалась материальной, готовой протиснуться в щели и напасть на хрупких и слабых людишек, наивно верящих, что стены поселения и двери домов могут их защитить. Но темнота всегда оставалась лишь темнотой, а кикимора показалась Раде несчастной лесной зверушкой, — совсем небольшой, с кошку размером, — которая нуждалась. Более того, ей хотелось помочь.
«Странная зверушка» злобно щёлкала зубами, когда Рада бесстрашно опустилась на колени рядом с ней.
— Всё будет хорошо, — стараясь подражать голосу мамы, проговорила непутёвая дочь Беляевых. — Тебе одиноко, да? Ты потеряла что-то важное? Свой дом, ведь так? — Она откуда-то знала это. — Бедняга. А у меня хороший дом.
Рада говорила много и долго, рассказывая про свой дом, бабулю, маму, папу, Димку, Лену и Макса, совершенно не замечая, как уродливое существо перестаёт скалиться и подходит ближе. Наощупь кикимора оказать мягче, чем на вид. У неё наверняка были блохи, но Рада улыбалась, представляя, как отмоет и расчешет беднягу, как накормит её и уложит спать куда-нибудь, где тепло и уютно. Она спрятала кикимору в сумке и, крепко прижав её к груди, вошла в поселение вместе со всеми остальными. Увы, мириться с кикиморой в доме не захотел никто.
Когда несчастное создание выкинули обратно в жестокий мир, от которого Рада так хотела её защитить, бабуля очень серьёзно посмотрела на свою непутёвую внучку и спросила:
— Как ты это сделала?
Рада тогда не поняла, о чём идёт речь. Она плакала и злилась, совершенно позабыв о том, что окружающие поселение стены должны гнать прочь любую нечисть, заставляя корчиться от боли даже таких безобидных существ как домовые или берегини, стоит тем только приблизиться к ним.
— Ну и кого ты собираешься притащить на этот раз? — сердился Дмитрич теперь.
— Да не собираюсь я никого приносить! — Рада была готова взвыть. С того злополучного дня прошло пять лет, пять бесконечных лет за стенами поселения, а ей до сих пор вспоминали кикимору. Старшая дочь Беляевых глубоко вдохнула душный воздух приёмной старосты и, изо всех сил стараясь не дать чувствам вырваться наружу, проговорила: — Я понимаю, вы испугались в тот раз, но сейчас ведь совсем другое дело. Мне давно не пятнадцать. Я усвоила урок. Я обещаю, нет, я клянусь вам, я не буду трогать никаких кикимор, я ни на шаг не отойду от поисковой группы, я не сделаю ничего без разрешения того, кто там главный будет. Я клянусь. Правда.
Дмитрич вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он казался усталым, да что там, он наверняка устал как никто другой. Рада полагала, что с тех пор, как вслед за фурами пропал и поисковый отряд, староста поселения вообще не спал.
— Я клянусь, — повторила она ещё раз.
— Чего клянёшься? Кикимор не трогать? А как насчёт леших?
— Я никогда не трогала леших, — не слишком уверенно ответила Рада. Как-то раз, когда она пряталась от группы в лесу, один из леших протянул ей горсть малины в своей сучковатой руке, но Рада не помнила, прикасалась ли она непосредственно к нему.
— Не трогала, зато болтала с ними.
— И что?
— А то. Лешие не разговаривают.
Рада вздрогнула. Конечно же низшая нечисть говорить не могла, и всё же старшая дочь Беляевых всегда знала, что именно хотели ей сказать существа, которых она встречала в лесу. Когда-то она думала, что так могут все, но разговор с Алёной развеял иллюзии. Воспоминания о тех обидных словах, что школьная подруга бросила ей в лицо, больно царапнули память. Как она назвала Раду в тот раз? Кажется, ненормальной или вроде того. Дружба на этом кончилась, а все секреты Беляевой оказались у Дмитрича.
— Ну, да, они не разговаривают, — спешно пояснила Рада. — Это я с ними говорила, но я больше не буду. Честное слово.
Дмитрич недобро нахмурился, обретая поразительное сходство с нахохлившейся совой. Рада на миг затаила дыхание, судорожно пытаясь придумать, как спасти ситуацию, а потом шагнула вперёд, к самому столу.
Должно быть, в молодости Дмитрич был очень высок. Даже сейчас, в свои шестьдесят с лишним, сидя в продавленном кресле он оказывался на одном уровне со слишком рано переставшей расти Радой. Опершись о стол так, чтобы смотреть в глаза старосты снизу вверх, старшая дочь Беляевых жалобно протянула:
— Ну пожа-алуйста… Я просто хочу помочь…
— Твои хотелки — не моя забота. — Дмитрич отстранился, но не отвёл взгляда. — Моя забота, знаешь, в чём?
— В том…
Староста не дал ей ответить.
— В том, чтобы у нас был порядок. Безопасно чтоб было. Никакой нечисти, никаких вампиров, никого, кто может навредить, поняла меня, Беляева? — Не дожидаясь ответа, Дмитрич прикрыл глаза ладонью и скрипуче усмехнулся. — Беляева…
Он часто делал такое лицо, произнося её фамилию вслух. Старосте не нужно было ничего объяснять, чтобы Рада в одной этой усмешке прочла всё: и восхищение её бабушкой, и уважение к родителям, и гордость за младшеньких — за Лену особенно — и вселенское недоумение, как старшая дочь столь уважаемой в поселении семьи умудрилась вырасти такой непутёвой. «Даже от вашего приёмыша проблем нет, несмотря на его, гм, деятельность», — как-то раз сказал Дмитрич Раде. Отзвуки этих слов она слышала в горькой усмешке старосты и теперь.
— Ты как думаешь, мне легко далось это решение? — Дмитрич опустил руку и Рада невольно съёжилась под тяжестью его взгляда. — Легко, думаешь? Нет, не легко. Я запретил тебе выходить не потому, что ты мне не нравишься. Я запретил тебе выходить, потому что ты опасна.
Рада царапнула стол.
— Вы знаете, что я никогда никому не желала зла, — севшим голосом напомнила она, но Дмитрич покачал головой:
— Ты просто не знаешь, что это такое — зло. Росла здесь, за стенами, в безопасности, а теперь что, наружу захотелось? Сколько, говоришь, тебе лет? — в голосе старосты мелькнула нотка горечи. — Небось не помнишь Разлом, и того, что после было, тоже не помнишь?
Рада не помнила. Пожалуй, могла бы и помнить — ей тогда было около трёх — но память начисто стёрла и жизнь до того, как всё перевернулось с ног на голову, и сам Разлом, и то, как их семья выживала после. Наверное, в то время постройка стен была действительно необходима. Наверное, именно благодаря предпринятым Дмитричем мерам собравшиеся на берегу Камы беженцы смогли отстроить поселение и сохранить в рабочем состоянии гидроэлектростанцию и целлюлозно-бумажный комбинат. Но это было давно. Единственная атака вампиров закончилась ничем более пятнадцати лет назад, люди привыкли к нечисти, а Макс рассказывал, что поселения одно за другим отказываются от стен.
— Не помнишь, — прочитав ответ на лице Рады, проскрипел Дмитрич.
— И что с того?
Рада не без труда заставила себя оторвать от стола сжавшиеся в кулаки руки. Она глубоко вздохнула и, уловив едва заметный запах настойки валерианы, вскинула голову.
— Ну, да. Допустим, я не помню Разлома. Зато я помню, как Ваня Каримов играл на гитаре и как Ирка расстраивалась, когда у неё пригорало печенье. Все пропавшие — люди, которых я знаю почти всю жизнь, так почему я не могу помочь с их поисками? Я же ходила по лесу раньше. Вдруг именно я что-нибудь замечу? Вдруг…
— А вдруг снег летом выпадет? — рявкнул Дмитрич и, резко охладев, опустил плечи. — Что ж с тобой делать-то, непутёвая? Колдовать не можешь, нечисть таскаешь… Найди кого-нибудь, кто за тебя поручится.
— Что? — Рада растерянно уставилась на старосту, и тот, устало махнув рукой на старшую дочь Беляевых, пояснил:
— Пусть кто-нибудь из главных в отряде возьмёт на себя ответственность за то, что ты вернёшься целой и ничего с собой не притащишь, поняла? Если кто согласится, можешь идти с ним.
Не веря своим ушам, Рада неловко попятилась к двери.
— Я…
— Иди уже. — Дмитрич прикрыл глаза.
— Спасибо!
Старшая дочь Беляевых сорвалась с места и высочила за дверь, не расслышав, что именно пробормотал напоследок уставший староста.
Тяжёлые стальные ворота покрывала облупившаяся от времени серая краска — её подновляли всего однажды, лет десять назад. Тогда не желающая даже приближаться к воротам Рада спряталась на чердаке школы и весь день просидела там, со скуки листая справочник местных грибов. Она догадалась утащить с собой солидный кусок хлеба, но совсем не подумала о воде, и к первому колоколу, — упрямо досидев в своём убежище до времени, когда её точно не заставят помогать в покраске, — умирающая от жажды девочка притащилась домой. Так она узнала, что её искали две поисковые группы, что отец за день постарел на несколько лет, а мама весь день рыдала, пугая малолетних Димку и Лену. Заготовленное Радой оправдание, что ей просто не нравится запах краски, показалось смехотворным. В тот раз Дмитрич строго отчитал старшую дочь Беляевых и, глубоко заглянув ей в глаза, спросил:
— Если ты так не любишь запах краски, как будешь с книгами работать?
За прошедшие десять лет пришедший на смену тогдашнему главе безопасников Павел Михайлович значительно улучшил контроль за происходящим как внутри, так и снаружи стен поселения — спрятаться в школе уже не вышло бы. Новая краска потускнела и осыпалась совсем так же, как предыдущая, а Рада по-прежнему повторяла о своей смертельной нелюбви к запаху краски и химии в целом, теперь уже для того, чтобы избегать работы на комбинате. Хотя дело, конечно же, было отнюдь не только в этом.
Просто комбинат — самое мерзкое место, где старшей дочери Беляевых доводилось когда-либо побывать. Там резкий запах бьёт в нос, и глаза начинают слезиться. Мёртвый желтоватый свет мерцает, кажется, будто бы по глазам бьют яркие вспышки. За отделяющий производственную зону дверью что-то гудит, и низкий монотонный звук ощущается тяжестью, вдруг навалившейся на плечи с такой силой, что хочется упасть на колени, уткнуться лбом в шершавый бетонный пол и дышать, просто дышать, пока сжавшиеся мышцы горла ещё позволяют это.
Вокруг комбината нет стен. Сам комбинат — это стены. После Разлома он был заметно перестроен, приспособлен к новым реалиям, обзавёлся защитой, типографией и, кажется, собственной жизнью. Он дышал, и его зловонное дыхание гнало Раду прочь, пока её не проглотили эти широкие металлические двери, пока чаны с химикатами, живо представляемые так ни разу и не зашедшей на производственную зону Беляевой, не растворили её.
Рада потрясла головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и решительно шагнула на забетонированную площадку перед воротами, носящую гордое звание малой площади. Въевшиеся в бетон следы пропавших фур топтали неравнодушные люди. Хотя, пожалуй, равнодушных к ситуации в поселении не было вовсе. Пропажа фур с продовольствием на месяц и текстилем на пару лет была серьёзной проблемой; пропажа отряда, отправившегося на разведку по окрестностям — тоже.
Невысокая узенькая калитка в одной из створок ворот оказалась открыта. За ней виднелся бетон гостевой стоянки, сразу за которой начинался лес. В солнечные дни жители поселения часто выходили чистить дорогу от упавших веток и латать ямы. Шли далеко, до самой трассы, а потом возвращались обратно. Иногда небольшие группы сходили с дороги, чтобы собрать грибы, ягоды или орехи, но от групп всегда можно было улизнуть.
Да, улизнуть в лес. Проскользнуть в открытую калитку, пробежать через гостевую стоянку и спрыгнуть на пружинистую землю, покрытую мхом и опавшими сосновыми иголками. Земля в лесу не похожа на утоптанные дорожки поселения, земля в лесу мягче и живее. Иди, Рада, иди к лесу, там тебя ждут. Иди мимо сосен, с двух сторон тесно обступивших дорогу, мимо черничной поляны, мимо дерева, где когда-то жили белки. Иди. Тебя ждут.
— Беляева! Куда?!
Рада встрепенулась и обнаружила, что от калитки её отделяют лишь несколько шагов и грузная фигура главы службы обеспечения безопасности поселения.
— А, я это, от Дмитрича! — поспешила объясниться девушка. — Я Дениса ищу. Козлова.
Павел Михайлович смерил её недоверчивым взглядом. Сегодня он тоже возглавлял один из отрядов, но Рада не сомневалась — старый сторожевой пёс был последним, кто мог бы за неё поручиться.
— Зачем? — мрачно уточнил Павел Михайлович.
— Передать кое-что надо.
Рада достаточно долго была девчонкой на побегушках и при нём, и при Дмитриче, чтобы эта версия звучала правдоподобно.
— Что-то, что не надо передавать мне?
Взгляд Старого Пса был тяжёл, но Рада думала о лесе, а потому смогла его выдержать.
— Ага. Так вы его видели? Дениса?
Павел Михайлович разжал руку. Его взгляд не стал мягче, но Рада позволила себе перевести дух.
— Видел его где-то там. — Капитан указал направление. — Не подходи к воротам, поняла?
— Без разрешения не подойду! — бодро пообещала Рада, срываясь с места.
Она ловко обогнула группу обсуждающих грядущие поиски людей и поспешила в указанном направлении. Найти огненно-рыжего Дениса оказалось не сложно: он стоял перед членами своей поисковой группы и что-то рассказывал им с невероятно важным вином. Рада вспомнила, как когда-то он топтался перед ней во дворе за школой, признаваясь в любви, и хихикнула. Пришедшие в двенадцать лет чувства давно ушли. Рада почти не общалась с бывшими одноклассниками с тех пор, как все они, кроме неё, отправились в старшую школу, но она помнила, и Денис должен был помнить тоже. Помнить и понимать. В конце концов Рада никогда не слышала, чтобы он шутил про кикимору.
— Главное — следите, чтобы соседний в цепи человек всегда был в зоне вашей видимости. И слева, и справа, вам понятно? — Денис внимательно оглядел собравшихся перед ним людей, споткнулся взглядом о Раду и продолжил вещать.
Похоже, его группа собиралась цепью прочесать участок леса справа от ведущей в поселение дороги. Чинно идти в цепи, не теряя из зоны видимости соседей, казалось скучным, и всё-таки это было лучше, чем просто сидеть за стеной.
Дождавшись, когда Денис закончит говорить, Рада бочком подкралась к нему.
— Ден! — Она постаралась улыбнуться самой приветливой из возможных улыбок. — Дмитрич разрешил мне присоединиться к твоему отряду, только ты должен за меня поручиться.
— Поручиться за что?
Рада расширила глаза, надеясь придать лицу жалостливый и невинный вид.
— За то, что меня никто не сожрёт, а я не принесу сюда никого, кто сожрёт тут всех.
Денис вздрогнул и отвёл взгляд. Его лицо странно переменилось, и Рада поёжилась, не решаясь гадать, что означала эта перемена.
— Ты же понимаешь, что ни того, ни другого не случится? — осторожно спросила она.
Денис молчал.
— Понимаешь же?
— Нет. — Он вздохнул и медленно, словно нехотя поднял взгляд. Лицо Дениса показалось Раде неестественно неподвижным. — Не понимаю.
— Ты считаешь, что я совсем дура? — Девушка подалась было вперёд, но замерла, наткнувшись на окружившую её бывшего одноклассника стену отчуждения. — Думаешь, я не понимаю, что всё серьёзно? — Она невольно перешла на шёпот.
Денис молчал, но его каменное лицо было красноречивей любого ответа.
— Ты же знаешь, что я хороша, — уже почти ни на что не надеясь, взмолилась Рада. — Да, мы с тобой давно не общались, но в том-то и дело, прошло много лет. Я изменилась. Я не буду делать ничего, что…
— Рада. — Голос Дениса сорвался, когда он произносил её имя. — Ты не дура. Я верю, что ты не будешь пытаться кого-нибудь пронести тайно или куда-нибудь убежать, но мы не знаем, может ли что-нибудь прицепиться к тебе без твоего ведома. Кроме того, ты почти не можешь колдовать. Мы считаем, что и фуры, и поисковый отряд пропали где-то неподалёку, значит, где-то рядом есть нечто опасное. Ты не можешь себя защитить, а мы не можем отвлекаться на тебя. Я не готов…
— Ден…
Он не позволил себя перебить.
— Я не готов за тебя поручиться.
Она сдержалась. Больше ничего не спросила, никого не обвинила и не заплакала. Чувствуя мешающий дышать ком в горле, Рада брела прочь от Дениса. Мысли путались. Нужно было решать, что делать дальше, искать тётю Аню или не стоит даже пытаться? Нужно было думать, но в голове Рады круг за кругом вертелся вопрос: «За что они так со мной?»
С Денисом они никогда не ссорились. Поиграв во влюблённых чуть больше года, они разошлись друзьями, решив, что им надоело. Не было сцен, как в кино, не было подростковых слёз в подушку. По крайней мере у Рады не было точно. Почти до самого отъезда Алёны и Дена в старшую школу они часто проводили свободное время вместе. Алёна помогала Раде с учёбой, а Ден часами мог сидеть рядом с ней и слушать радио, ожидая новостей об охотниках на вампиров. Они слушали о подвигах Мотыльков, Шамана, Чёрной Вдовы и всех остальных, кто был особенно популярен в то время, и гадали, какие люди скрываются под громкими именами и ореолом великих дел, а ещё — не скрывается ли под одним из этих имён Макс. Гадали, разумеется, безуспешно: к безграничному удовольствию Дмитрича, приёмный сын Беляевых надёжно хранил свою тайну.
А в последний год средней школы всё пошло под откос. Денис и Алёна готовились к экзаменам, а Рада, лишённая права выходить в лес после случая с кикиморой, ругалась с Дмитричем и часто бывала наказана. Экзамены она провалила, хотя, говоря по правде, не особо пыталась их сдать. Алёна была в бешенстве. Обвинила Раду в растрате её драгоценного времени, которое она могла бы потратить на что-то важное вместо помощи ленивой бездельнице, которая всё равно спустит все её усилия в никуда. С Денисом попрощались мирно, хоть и несколько сдержано. Потом, приезжая домой на каникулы, он держался в стороне, но Рада всегда думала, что дело или в разошедшихся интересах, или в том, что она слишком надоела ему с вопросами о поселении. Ден говорил, что ему нечего добавить к тому, что они и так слышали сотню раз, а старшая дочь Беляевых всё упрямилась… А друг всё отстранялся.
Может, рассказать и в самом деле было нечего. От старших знакомых, вернувшихся домой после школы, Рада знала: то поселение не сильно отличалось от их. Просто больше, есть несколько многоквартирных домов, а вместо бумаги — обувь, школа и радиовышка. Получали ли жители поселения что-нибудь за радиоэфиры, было спорным вопросом, а вот чужих детей обучали отнюдь не из альтруистических побуждений. Вместе с новыми учениками их поселение отправляло соседям солидный груз печатной литературы, учебников, тетрадей и даже колдовских книг с базовым набором печатей.
В том, что обучение в старшей школе сейчас нужно всем тем, кто так туда рвётся, Рада уверена не была. Есть, конечно, такие, как Димка — однажды воспылав любовью к электрическим приборам, он твёрдо решил посвятить им свою жизнь. После старшей школы брат Рады собирался отправиться дальше, в поселение с чем-то вроде университета, где, помимо обучения молодых специалистов, проходила научная работа. По слухам, именно там были разработаны пригодные для колдовской зарядки батареи, на которых теперь работают все машины, но подтверждать эти слухи никто не спешил.
Может быть, Димка останется там и тоже что-то изобретёт. А может, вернётся домой и отправится работать на ГЭС, или просто станет незаменимым специалистом, способным создавать и чинить. Но вот чего с ним точно не случится, так это того, что вышло с Деном. После старшей школы бывший друг Рады вернулся домой и отправился работать на комбинат, и зачем ему там, на комбинате, знания сложной математики, для девушки оставалось загадкой. Говорить об этом бывший друг тоже не захотел.
Погрузившись в тяжёлые мысли, старшая дочь Беляевых бездумно брела по площади в сторону узкой боковой улочки, петляющей среди тесно прижавшихся друг к другу домов. Она бегло скользнула взглядом по никогда не видевшей краски стене гаража, где в период простоя прятались ныне пропавшие фуры, и вздрогнула, когда полный удивления и недовольства голос тёти Ани окликнул её:
— Рада! Почему ты…
Решение было принято мгновенно.
— А я как раз к вам! — Старшая дочь Беляевых собрала в кучку весь оставшийся в ней оптимизм и почти искренне улыбнулась маминой подруге. — От Дмитрича.
Тётя Аня совсем по-кошачьи сощурилась, и этот прищур был недобрым. Ничем хорошим тут не светило, но Рада решительно погнала прочь пораженческие мысли.
— От Дмитрича? — Тётя Аня неспешно сложила и аккуратно упаковала в наплечную сумку выцветшую карту местности. Похоже, она что-то чертила, прижав бумагу к стене гаража, когда старшая дочь близкой подруги привлекла её внимание.
— Да! — Рада улыбнулась ещё шире, надеясь, что её голос звучит достаточно убедительно. — Он разрешил мне пойти с вами!
— Разрешил? — Она не поверила, это было понятно по тому, как знакомо дрогнули уголки её губ.
— Ну… — Врать тёте Ане, когда она уже раскусила обман, было попросту невозможно. — Если вы за меня поручитесь. Что всё будет нормально.
— Не поручусь.
В груди почему-то больно кольнуло. Не то, чтобы Рада надеялась на успех, но всё равно слышать этот холодный голос, бьющий по самолюбию как мокрая ветка, оказалось неприятнее, чем она ожидала. Старшая дочь Беляевых опустила голову, готовая сдаться, и замерла, вдруг смятённая нестерпимым чувством притяжения. За стены. Наружу. В лес. Иди, иди, девочка. Тебя ждут те, кому нужна помощь. Помоги им.
Медленно поднимая взгляд, Рада уже знала, что увидит: и в самом деле, одна из створок ворот оказалась широко раскрыта. Зачем? Думать об этом сейчас оказалось совершенно невозможно. Так уже было раньше: ворота открывались, и старшая дочь Беляевых тянулась к ним, влекомая неведанной силой. Сопротивляться ей было неприятно, но Рада справлялась. Впрочем, прежде зов не был таким сильным, как сейчас.
— Тёть Аня, хотя бы послушайте меня. — Собственный голос показался Раде пугающе серьёзным. — Я не знаю, как это объяснить, но, понимаете, я точно знаю, что могу помочь. В лес выйти я, конечно, тоже хочу, но сейчас действительно не про это. Если я пойду с вами, я точно помогу, вы не пожалеете. Вот увидите, я буду делать всё, что вы говорите, не буду отходить далеко, и, если пойму, что вот тут лучше немного свернуть в сторону, или замечу что-то интересное, я не побегу сама смотреть, я скажу вам. Честное слово. И вообще я хочу доказать Дмитричу, что всё со мной хорошо и его запрет можно отменить. Понимаете? Я буду делать всё, чтобы доказать Дмитричу, что я выросла и изменилась, а значит, я не буду делать ничего плохого.
Тётя Аня медленно покачала головой. Она коснулась лба тонкими пальцами, на секунду закрыв лицо ладонью, а потом опустила руку. Её серые глаза блеснули сталью.
— Ты говоришь, что можешь быть полезна в поисках. Чем именно?
Если бы не резкий голос, которым был задан этот вопрос, Рада заподозрила бы в нём сомнения. Однако тон и взгляд тёти Ани скорее заставили сомневаться её саму.
— Ну, я знаю лес… — осторожно начала она. — Я хорошо замечаю всякое в лесу, всегда приносила много ягод. Я быстро могу залезть на дерево, чтобы посмотреть сверху, могу быстро и долго бежать, если вдруг будет надо. Ещё я маленькая, поэтому могу прятаться хорошо.
— Это всё?
Сейчас тётя Аня не напоминала ту мамину подругу, которая приходила в дом Беляевых на чай, смеялась, дарила вязаные шарфы и шапки и нянчилась с Катёнком. На месте тёти Ани возникла Анна Сергеевна, женщина, в переговорах с другими поселениями добывавшая все необходимые для жизни ресурсы. О зове из-за стен и сомнительном источнике собственной уверенности в успехе говорить ей явно не стоило.
— Ты не годишься для участия в поисках. — Анна Сергеевна не просто говорила, она выносила приговор. — Нам нужны те, кто умеет пользоваться поисковыми печатями или умеет защитить себя и окружающих, если случится беда.
Ты не годишься, ты не подходишь, ты не можешь и, конечно же, ты недостаточно эффективна. Всё как обычно.
— Я вас поняла, — тихо ответила Рада, и голос предательски сорвался.
— Вот и умница. — Голос тёти Ани не смягчился. — И не вздумай лезть с этим к кому-то ещё.
Единственным оставшимся «кем-то ещё» был Павел Михайлович, и, скрывшись от возможного взгляда немедленно вернувшейся к своим делам тёти Ани, Рада присела на корточки, успокоиться и подумать. Перед её внутренним взором стоял немолодой мужчина с белоснежными висками и жёсткой щёткой коротких усов, одетый в камуфляжную форму СОБов с нашивкой в виде немецкой овчарки. Старый Пёс, разве он может допустить, чтобы коротышка-Беляева бегала по лесу без присмотра? Нет. Те месяцы, что Рада пробыла его посыльной, были переполнены этим словом. Её хватали за ворот, одёргивали и ставили на место, ей читали нотации и пытались отправить работать на комбинат. Нет, он ни за что не поручится за старшую дочь Беляевых, а она ни за что не простит себя, если не испробует все пути, даже те, которые кажутся совсем безнадёжными.
Решительно поднявшись на ноги, Рада направилась к воротам и была немедленно поймана крепкой рукой Старого Пса.
— Беляева! — рявкнул он и грубо тряхнул присевшую от неожиданности девушку. — Ты чего мне врёшь, а?
«Поговорил с Дмитричем», — поняла Рада и, совершенно не зная, что теперь делать, сморщила нос.
— Рожи строишь? — Полосатые от седины брови Павла Михайловича угрожающе опустились, а потом вдруг расслабилось. Лицо безопасника стало удивительно спокойным и каким-то неожиданно добрым. — Хочешь выйти за стены?
— Хочу, — без энтузиазма и раздумий ответила Рада. Она была озадачена выражением его лица больше, чем этим внезапным предложением. — А в чём подвох?
— С завтрашнего дня выйдешь на работу.
Ну, конечно. Этого следовало ожидать. Сил уговаривать и спорить — тем более со Старым Псом — совсем не осталось. Рада освободилась от до сих пор удерживающей её плечо руки и медленно покачала головой. Нужно было идти.
Идти. Туда, к воротам, за них и дальше, где лес, где её давно ждут. Там дышится легче, там вольный ветер носит песни древесных крон, и сердце птицей рвётся к небу, и хочется кричать от ощущения свободы и силы…
Рада схватилась за голову. Зов становился невыносимым, и девушка невольно подумала, не правы ли сейчас все те, кто намерен любой ценой не выпустить её туда.
— У меня есть работа, — севшим голосом пробормотала Беляева и, не скрывая обиду, пронаблюдала, как Павел Михайлович пренебрежительно машет рукой.
— Ты там не особо нужна. Ребята с печатями справляются быстрее и лучше тебя.
Ну да, конечно. Те, у кого колдовские печати срабатывают чаще, чем один раз из пяти, всегда быстрее, лучше и эффективней.
— Ничего не лучше. — Рада упрямо взглянула в глаза безопасника. — Растения любят руки больше, чем колдовство. Я хорошо работаю. Лучше, чем где угодно раньше.
Старый Пёс усмехнулся.
— Здесь не поспоришь, — его лицо оставалось подозрительно добрым, — но у меня есть предложение получше.
— Комбинат?
— Нет.
Он улыбнулся, смешно шевельнув усами, и Рада недоверчиво вскинула брови.
— Ты хочешь за стены, — Павел Михайлович сообщил очевидное. — На комбинат не хочешь. Хорошо, будешь обслуживать паром.
— Паром?
Весьма нелепый на взгляд старшей дочери Беляевых паром, больше похожий на лоскутное одеяло или старый носок, в котором разномастных заплаток стало больше, чем самого носка, перевозил людей через Каму до комбината и обратно. Как правило на пароме дежурил кто-нибудь из СОБа, без особых усилий таская туда-обратно непонятно как держащееся наплаву недоразумение с помощью колдовства.
— Я же последний человек в поселении, который для этого подойдёт, — недоверчиво разглядывая безопасника, напомнила ему Рада.
— Возить будет Петровский, — пояснил Павел Михайлович. — Ты будешь его ногами.
Несколько секунд старшая дочь Беляевых молча рассматривала Старого Пса, пытаясь осмыслить услышанное.
— То есть вы предлагаете мне поменять мою работу на огороде на роль девочки на побегушках при калеке-паромщике? — уточнила она, и лицо безопасника резко утратило всё добродушие.
— Петровский пострадал за нас всех, он заслужил спокойную старость, но всё равно хочет работать. Я нашёл ему работу. Я нашёл тебе работу, за пределами стен, как ты хотела. Будешь бегать между поселением и комбинатом, русалок к нам незаметно не притащишь, всем хорошо. Чего тебе теперь не нравится?
Сказать, что именно ей не нравится теперь, Рада так и не смогла. Предложение казалось ей отвратительно нечестным, особенно после всех выслушанный ею сегодня обвинений в том, что любой нормальный колдун может сделать что угодно быстрее и лучше, чем она. Но где-то там за воротами был лес, и он звал. И на зов безумно хотелось откликнуться. Рада представила, как она, свесив с парома ноги, будет ловить брызги воды голыми ступнями и наслаждаться чувством свободы, ожидающим её снаружи. Картинка получилась заманчивой.
— Значит, запрет на выход будет снят? — осторожно уточнила старшая дочь Беляевых.
— Сначала только на твой маршрут, а там посмотрим, — отозвался Старый Пёс.
Рада неспешно кивнула.
— Значит, сегодня я иду с вами, а завтра — паром, и там я остаюсь, пока Петровскому не надоем? А работать там теперь, получается, только мы будем? Каждый день? А на выходных мне можно будет продолжать работать на огороде?
Предложение казалось всё привлекательнее. «Будут у меня огород и паром, а там, может, разрешат выходить, и что-нибудь смогу ещё делать», — прикидывала девушка. Так никто больше не сможет назвать её непутёвой бездельницей. На лицо просилась улыбка, и всё-таки что-то было не так.
— Не совсем. — Голос Павла Михайловича прозвучал похоронным звоном колокола. — Сегодня тебя с собой никто не возьмёт. Завтра на пароме под присмотром пройдёшь туда-обратно, тебе покажут твою часть работы на комбинате и в поселении, если всё пройдёт хорошо, приступите послезавтра. График прикинем потом, по возможностям Петровского. С огородом посмотрим. Числиться работающей там ты точно не будешь, но…
— Какая часть работы на комбинате? — Дальше этих слов Рада даже не слушала.
— Иногда нужно принять документацию, отнести, заполнить списки, отчётность по состоянию парома…
Старый Пёс говорил что-то ещё, но это уже не имело значения. Обман. Опять обман. Опять всё не то, чем оно кажется, и, приманив её возможностью выйти сегодня, Раду опять тащат в пасть комбинату.
Павел Михайлович закончил говорить и молчал, разглядывая напряжённо наморщившую лоб девушку. Рада молчала, захлёбываясь в охвативших её чувствах, что, слившись с неумолкающим зовом, утягивали её в омут отчаяния.
— Думай. — Безопасник не стал дожидаться ответа. — Мы с Дмитричем ждём твоё решение до завтра, до отбытия парома. Не придёшь — шанс упущен. Поняла?
— Поняла. — Слово застряло в горле и вырвалось наружу жалобным писком.
— Молодец.
Старый Пёс благосклонно кивнул и твёрдой походкой направился в сторону ворот, туда, где его наверняка ждала поисковая группа. Рада молча провожала его взглядом. Наверное, нужно было пойти за ним. Согласиться на всё, упасть на колени, что-нибудь обещать, умолять взять с собой. А может быть, опять пристать к Дену и вслед за ним подойти поближе к воротам. Тогда можно будет улучить момент и выскочить наружу. Она быстро бегает, её не догонят. Она может спрятаться, её не найдут. Она найдёт источник зова и тогда…
Что будет тогда, Рада не знала. Она молча стояла там, где закончился её разговор со Старым Псом, наблюдая, как по его команде один за другим участники трёх поисковых групп покидают поселение. Когда калитка за последним из них закрылась, Рада тяжело вздохнула и опустила плечи. Зов не исчез, но как будто бы стал гораздо слабее.
Огород окружала деревянная стена. Её возвели позже основной, в то время, когда стало понятно: вампирам не интересно ни их поселение, ни их комбинат. Огород защищали от нечисти и лесных животных, но не более того.
Внутри никогда не стояли дозоры. Обычно кто-нибудь из СОБов скучал у грубо прорубленного в старой стене входа и следил, чтобы на закате его надёжно закрыли. Огород был частью поселения и в то же время как будто бы не был. Возможно, это стало одной из причин, по которой Раде так нравилось проводить там время.
Она охотно возилась в земле и ещё более охотно собирала урожай. Здесь, среди грядок и теплиц, старшая дочь Беляевых работала уже два года и, что бы там ни говорил Старый Пёс, чувствовала себя полезной.
— И никакая я не дармоедка, — сообщила Рада грядке с морковью и отправилась к яблоням. Под сенью ещё совсем молодых деревьев она устроилась на своём любимом пне от срубленной сосны и вытянула ноги.
Радиоприёмник остался там, где она оставила его днём, когда, смущённая вдруг усилившимся зовом леса, кинулась к Дмитричу. Заботливо прикрытый куском водонепроницаемого тента, он сливался с травой и наверняка мог стать объектом поисков работавших тут сегодня школьников. Ну, что ж. Если бы это было нужно, её бы нашли.
Приёмник включился, издав неприятно стукнувший по ушам звук. До вечерних новостей ещё было время, но в последний год качество передачи звука улучшилось настолько, что пустоту эфира всё чаще начала заполнять музыка.
Сейчас эфир заполнял белый шум. Немного посидев в блаженной очищенной от близких звуков человеческих голосов тишине, Рада отправилась в свой ежедневный патруль. Сейчас растения ни в чём не нуждались — школьники с колдовскими книгами тратили не больше двух часов на то, чтобы обеспечить весь огород водой, уничтожить вредителей и проверить необходимость подкорма, и всё-таки — Рада не позволяла себе сомневаться в этом — полностью заменить ручную работу колдовство никогда не могло. Колдовские печати, выдаваемые школьникам, не могли помочь с поиском сухих листьев, нетипичных заболеваний, размытой почвы и, самое главное, кротов.
Кроты. Вот кто пакостней любой нечисти, от них стоило бы ставить стены! Маленькие твари не изгонялись колдовством, игнорировали предназначенные для их распугивания вертушки и в целом отлично себя чувствовали, а между тем для их поселения каждый кабачок или кочан капусты был важен. И Рада с остервенением охотничьей собаки гонялась за маленькими тварями, безжалостно пришибая их лопатой, и с лёгкой досадой понимала, что, вполне вероятно, именно это оказалось причиной, почему ей позволили остаться и работать на огороде.
Сейчас кротов почему-то не было. Рада отметила несколько новых нор, появившихся около участка с картошкой, но ими заняться стоило завтра. Сейчас можно и отдохнуть, к тому же время вечерних новостей уже приближалось.
Возвращаясь ко пню, Рада привычно сорвала с нижних веток пару кислых недозревших яблок и только тогда поняла, насколько она голодна. Стоило вернуться домой и выяснить, был ли уже ужин, а если был — оставили ли чего для неё, но уходить от яблонь не хотелось. Здесь пахло зеленью и свежестью, здесь было хорошо.
Приёмник немного пошипел пустотой эфира, но в назначенный час стукнуло, щёлкнуло, и бодрый голос неизменного диктора поздоровался со слушателями, обещая немедленно ознакомить их со всеми важными событиями, произошедшими в округе, а также поделиться дошедшими сплетнями о том, что делается дальше, там, откуда не доходят сигналы местных радиостанций.
Этот человек, представлявшийся Лёшей, был основным ведущим, пожалуй, уже лет десять, с того момента, как радиостанция начала исправно передавать новости. У него бывали гости и соведущие, но сам Лёша не менялся.
Конечно же, на самом деле его звали не так. Однажды Раде даже довелось узнать настоящее имя диктора — рассказал один из бывших одноклассников, познакомившийся с ним во время обучения в старшей школе. Имя Раде сказали по большому секрету, и старшая дочь Беляевых подошла к вопросу настолько ответственно, что вскоре напрочь его забыла. Но это было совсем не важно. Главное, что теперь она знала: этот Лёша — настоящий живой человек, а не абстрактный голос из машины. У него есть настоящее имя. Он ходит на работу и возвращается домой ужинать, у него есть семья, есть свои мнения и желания, и это отражается на том, что и как он говорит в эфирах. Он живой, и хочет жить дальше, и в эфирах никогда не говорит того, что могло бы повредить охотникам на вампиров или людским поселениям. Может, потому и сложилось ощущение, что здесь никогда ничего не происходит.
Сегодня эфир тоже выдался скучным. Всё спокойно, где-то неподалёку перебили группу из четырёх вампиров-одиночек, попытавшихся устроиться в заброшенном городе и угрожавших жителям одного из поселений. Кто перебил — неизвестно. По слухам, где-то в окрестностях видели Мотыльков, может, они. А может, и нет, и не было никаких Мотыльков, потому что слухи совсем не надёжные. И ни слова о пропавших фурах. Видимо, это относилось к делам поселения, а о делах поселений не говорили никогда. Хотя бы потому, что тогда их пришлось бы назвать.
За пределами досягаемости радиостанции, похоже, тоже не было ничего нового. К эфиру подключился один из обычных Лёшиных соведущих, и вместе они снова начали обсуждать ту историю с поселением, захваченным Серебряными в прошлом месяце. Немного послушав, Рада отключила приёмник и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу. Она сидела, вытянув ноги, и наслаждалась тишиной и теплом. Лёгкий тёплый ветерок нежно гладил её по щекам, во рту угасал терпкий вкус недозревшего яблока, и Рада сидела, забывшись, пока желудок настойчиво не заурчал, намекая, что яблок ему было мало.
Рада открыла глаза и, поправляя растрёпанные ветром волосы, заметила в них медные отблески — тёплый свет заходящего солнца окрашивал вьющиеся крупными кольцами каштановые волосы в рыжий цвет. Раде нравилось видеть себя такой. Говорили, что из рыжих и зеленоглазых выходят лучшие колдуны — бабуля, папа и маленькая Катя служили надёжным тому подтверждением. Хотя быть зеленоглазой Рада никогда не хотела. Ей нравились её собственные светло-карие глаза, в солнечном свете становившиеся почти жёлтыми.
Рада заёрзала, пытаясь поймать уходящий солнечный свет. Неровный край пня царапнул бедро, а с болью вдруг пришло осознание: уже разгорелся закат, а поисковые группы до сих пор не вернулись.
Они не вернулись точно, она бы услышала отсюда шум у ворот, но было тихо. Рада вскочила на ноги и выругалась, услышав звук рвущейся ткани: старые заношенные штаны зацепились за неровный край пня. Наощупь оценив масштабы трагедии, старшая дочь Беляевых выругалась ещё раз. К счастью, штаны порвались по шву, но стоило кому-нибудь в поселении увидеть эту дыру, и Рада была бы немедленно приговорена к нескольким неделям неустанных шуток на эту тему.
Не зная, что делать, девушка заметалась по огороду. С наступлением сумерек ворота всегда запирали и не отпирали до самого рассвета. Добавляя масло в костёр её тревог, вечернюю тишину прорезал одинокий звон колокола.
— Чёрт…
Первый звонок призывал всех жителей поселения заканчивать свои дела и направляться к домам. По второму запирались ведущие из поселения ворота, а по третьему — вход в огород. К этому времени всем, кроме ночных дозорных, уже полагалось разойтись по домам и запереть двери. «Что же они будут делать теперь?» — гадала Рада.
Запрут ли ворота, когда так за пределами поселения находится так много людей? Рада не сомневалась, что их нельзя запирать, но Дмитрич — тот самый Дмитрич, который запер её здесь из-за одной единственной кикиморы — вполне мог на это пойти. Девушка остановилась, готовая взвыть от собственного бессилия, когда вдруг поняла, что сводивший её с ума зов прекратился.
Похоже, он прекратился раньше, возможно, пока она слушала радио или чуть позже. Обескураженная странными переменами в своих ощущениях, Рада замерла, вслушиваясь в себя, и вздрогнула, услышав резкий автомобильный гудок.
Фуры гудели иначе. Нет, это были не фуры, и всё-таки кто-то прибыл к воротам поселения сейчас, после первого колокола. Изнывая от любопытства, Рада прокралась к выходу из огорода и к своему безграничному удовольствию увидела спину уходящего к воротам дозорного. Никем не замеченная, она покинула уголок цветущей зелени и вновь оказалась в кольце тяжёлых бетонных стен.
Стараясь держаться тени и избегать окон, старшая дочь Беляевых направилась к воротам, петляя по узким извилистым улочкам. У поселения не было плана. Дома возводились стихийно, особенно в первое время, и построенные до Разлома здания давно потерялись среди возведённых позже, потонули в многочисленных надстройках. Поселение выросло с тех пор, как были поставлены стены, а места больше не стало, и теперь Рада пробиралась по сумрачным улочкам, сжимаясь под взглядами светящихся окон. Одна из дверей резко распахнулась, выпуская спешащего хозяина дома, и старшая дочь Беляевых чудом успела юркнуть в узкую щель между домами. На неё немедленно что-то посыпалось: то ли сажа, то ли сухая грязь. Рада тихо ругнулась: теперь к дырке в штанах добавилось ещё и это.
Добраться до площадки перед воротами удалось только ко второму удару колокола. Калитка была открыта, вокруг неё толпились люди. Среди них оказалось достаточно много сотрудников СОБа — видимо, тех, кто сегодня был на ночном дежурстве, — но, кажется, никто из них даже не собирался выхватывать книгу. Безопасники не ожидали проблем, калитка была открыта, но внутрь, вроде бы, никто не входил. Или входили, но медленно? Хотелось подойти поближе, но нежелание быть увиденной перевешивало.
Забившись в укромный уголок за крыльцом лечебницы, Рада разглядывала площадь, пока у ворот не началось движение и воздух не рассёк командирский голос Павла Михайловича. Старшая дочь Беляевых с облегчением выдохнула. Старый Пёс здесь, значит, по крайней мере поисковые отряды вернулись.
Нашли ли они то, что искали? Что за странный автомобильный гудок это был? Вопросы требовали ответов, а тревожный голосок в голове требовал немедленно убраться от площади, с которой вот-вот хлынут по домам успокоенные люди. Наверняка успокоенные — доносящийся до Рады гул не казался особенно тревожным, как, впрочем, и радостным.
Ничего, узнать подробности можно и завтра. Или даже сегодня, если кто-нибудь из семьи тоже выходил узнать, что случилось. Опускающийся сумрак съедал фигуры толпящихся у ворот людей, и девушка, смирившись с необходимостью отступления, крадучись двинулась в сторону дома.
Когда-то давно дом Беляевых был покрыт тёмно-зелёной краской, но она выцвела и облупилась. Надстроенные позже второй этаж и чердак, которые вовсе никто не пытался красить, казались куда симпатичнее. Да и вообще, по мнению Рады, на фоне окружающих их дом выглядел весьма достойно.
Окна уже накрепко заперли изнутри, но когда Рада, перескочив через обе ступеньки крыльца, потянула дверь на себя, та послушно открылась.
Оказавшись в непроглядной темноте прихожей, Рада ненадолго зажмурилась, веря, что это поможет её глазам привыкнуть быстрее. Из-за занавески, отделяющей главную комнату от прихожей, пробивался тусклый свет бабулиной лампы, горевшей до тех пор, пока последний из семейства Беляевых не отправится спать.
— Я дома! — Она повысила голос, надеясь, что её услышат только те, кто ещё не отправился спать.
— Да неужели, — отозвалась бабуля. — И что же, целая?
— Почти, — не вдаваясь в подробности, отозвалась Рада. — Жить можно. Все дома?
— Давно уж, — фыркнула всё ещё невидимая за занавеской бабуля. Скрипнуло кресло. — Родители спят уже, Лена тоже. Запирай.
— А может, ты?
— Заставляешь бабку бегать? Сама запирай, чай не безрукая.
Рада поморщилась, опасливо вглядевшись в темноту прихожей. Её глаза уже достаточно привыкли, чтобы она могла различить печать, краской написанную на двери. Общая форма — квадрат, символизирует границу. Многократно перечёркнутые линии в центре — запрет. Это Рада выучила ещё в школе, но остальные составляющие рисунка ничего ей не говорили. Впрочем, чтобы активировать печать, не нужно знать, что она означает.
Пальцы коснулись рисунка. Прикрыв глаза, Рада сосредоточилась, направляя в печать силу. В школе учили, что в этот момент она должна почувствовать поток, струящийся через её тело, но Рада никогда не ощущала ничего интереснее лёгкого покалывания на кончиках пальцев. На одну короткую секунду ей показалось, что печать потеплела, — это сработали чары — и девушка опустила руку. Щели между дверью и стенами дома пропали.
Несколько раз осторожно толкнув дверь и убедившись, что открываться она не спешит, Рада проскользнула в главную комнату. После темноты прихожей здесь казалось совсем светло.
— Справилась?
Бабуля смотрела на непутёвую внучку из своего кресла, склонив голову на бок. Обрамлённые добрыми морщинками, её глаза были светлыми, чистыми и молодыми.
— Если нас кто-нибудь сожрёт из-за того, что я облажалась, я не виновата, — буркнула старшая дочь Беляевых.
— Созлут! — жизнерадостно отозвался из-под стола тонкий детский голосок. В свете лампы пламенем вспыхнули рыжие кудри высунувшейся из укрытия Кати, которая, уставившись на старшую-старшую сестру, провозгласила: — Кикимолы созлут!
Рада демонстративно всплеснула руками и улыбнулась. Не улыбаться, глядя на Катёнка, было невозможно.
— И ты туда же, мелочь? — Она присела возле стола. — Что ты тут, в дозоре сидишь? Караулишь?
— Калаулю, — серьёзно подтвердила трёхлетняя дозорная и тут же радостно взвизгнула: — Калаулю кикимолу!
Димка любил шутить, что Катю можно держать вместо собаки: бегает на четвереньках, лает громко, по возможности кусается. Безмерно обожающая младшую-младшую сестру Рада в ответ называла Диму лешим. Её долговязый братец мог замирать и часами стоять неподвижно, глядя в пустоту. Если бы птица свила гнездо в его тёмных кудрявых волосах или белка перепутала его постоянно приоткрытый рот с дуплом, никто бы не удивился.
На такие утверждения Димка обижался. Зануда, с чувством юмора у него всегда было не очень. Прошла всего неделя с тех пор, как он уехал, а Рада уже скучала. Увы, её брат пожелал учиться, и вся семья с радостью приняла его решение. Пятнадцатилетнего Димку увезли в старшую школу, и теперь он видел на одно поселение больше, чем его старшая сестра. Может быть, он даже не вернётся назад, захочет остаться там, где больше людей и возможностей. Один за другим названный и родной братья Рады покинули дом, и вид опустевших стульев за обеденным столом заставлял сердце запертой в поселении девушки болезненно сжиматься.
Рада покосилась на крепкий обеденный стол, застеленный широкой кружевной салфеткой. Во время еды салфетку убирали и складывали на бабулино кресло; если нужно, приносили сверху запасные стулья, и комната с её маленьким, занавешенным кружевной занавеской окошком наполнялась запахом еды. Готовила обычно мама, иногда — Лена. Комната умещала в себе кухню, столовую и гостиную, и когда-то восемь человек, считая тогда ещё безымянную крошку Катёнка, умещались здесь с трудом. Теперь всё изменилось.
Конечно, Димка вернётся зимой, на каникулах. С Максом всё было сложнее. Он иногда заезжал ненадолго, и никто не мог знать наверняка, когда его ждать и стоит ли ждать вообще. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Макс последний раз давал о себе знать.
— Поисковые отряды вернулись, — сообщила Рада, направляясь к кухонной раковине, чтобы умыться.
— Ну и прекрасно. — Бабуля не пыталась скрыть облегчение. — Нашли?
— Не знаю, я к ним не подходила.
— Ты? Не подходила? Это как же до такого дошло?
— Да вот… — Объяснять не хотелось. Зато в сердце вдруг ярким пламенем вспыхнуло другое желание, и Рада, поддавшись ему, подтащила табуретку к бабулиному креслу, устроилась на ней, жалобно посмотрела в добрые глаза и спросила: — Ба, а если бы ты была главой поисковой группы и могла взять меня с собой под свою ответственность, ты бы взяла?
Бабуля вопросительно вскинула брови.
— Это чего за вопросы такие?
— Мне Дмитрич разрешил тоже пойти, если за меня кто-нибудь поручится, а они…
В душе полыхал огонёк обиды, и Рада, всё больше распаляясь по мере рассказа, пересказала бабушке события минувшего дня.
Бабуля не перебивала и ничего не спрашивала. Дождавшись, пока её непутёвая внучка закончит рассказ, она некоторое время молчала, разглядывая девушку с головы до ног.
— Зачем к Дениске пошла, а? — тихо спросила она наконец.
Как зачем? Чтобы спросить, конечно, она же только что рассказала. Промешкавшая от удивления Рада уже открыла рот для ответа, когда бабуля огорошила её следующей фразой:
— Забыла, как умерла его мать?
Рада медленно закрыла рот. Вопрос ставил её в тупик. Она помнила, что мама Дениса погибла, ещё когда они учились в школе. Её тело принесли из-за стен, накрытое тентом, и не показывали посторонним, а Ден вроде бы не хотел об этом говорить. Происшествие не засело у Рады в памяти, и она и не вспомнила бы о нём, если бы не вопрос бабули.
— Её кто-то убил… — осторожно начала старшая дочь Беляевых и, окончательно убедившись, что ей больше нечего добавить, обречённо закончила: — В лесу. А потом приезжал охотник на вампиров и это расследовал.
Охотника она запомнила куда лучше.
— В лесу, — серьёзно повторила бабуля. — Давай-ка я тебе про это кое-что расскажу.
— Ба, а может…
— Я тебя слушала, теперь ты меня слушай.
Когда старшая из Беляевых говорит таким тоном, с ней не спорят, и Рада покорно приготовилась выслушивать очередную неприятную историю о том, как кто-то умер и все испугались.
— Денискина мама — Женей её звали — потерялась, когда ходила чистить дорогу, — ожидаемо мрачным тоном начала свой рассказ бабуля. — Её, конечно, хватились почти сразу, группа у неё была хорошая, но вот найти не смогли. Искали долго, с неделю где-то. Весь лес вокруг обошли, а потом вдруг смотрят — её тело лежит почти у самых ворот, где его вчера точно не было.
Выглядела Женя… Плохо она выглядела. Истощённая — будто не кормили месяц, всё тело ссохшееся, щёки впали… Только убило Женю не это. — Лампа на столике возле кресла мигнула; в глазах пожилой колдуньи мелькнул опасный блеск. — Она вся была в ранах, длинных таких, рваных; не хватало глаза и нескольких пальцев. Главным лекарем у нас тогда Лариса Семёновна была, помнишь её? Тьфу, не кривись ты так. Слушай дальше. Лара осмотрела тело, и знаешь, что сказала? Что раны эти наносились постепенно, в несколько дней, как будто пытал Женю кто-то.
Понятно, сначала подумали на вампиров, только вот укусов на теле не было, ни одного. Эти Кровавые Короны всякие, конечно, пытки любят, но вот чтобы вампир побрезговал живой кровью кого-то, кого он уже схватил и может пытать? Почему ранили, но не пили кровь?
Тогда решили, что это не вампир был, а упырь. Упыри, конечно, скорее мясо бы вырывали, но вдруг этот какой-то совсем сгнивший был? И вот, значит, думаем мы, что делать, если у нас тут рядом упырь завёлся, а тут как раз к нам охотник на вампиров заезжает, молодой такой парень с разукрашенным лицом. Хотел еды попросить, газ свой вампирский взамен предлагал. А Дмитрич ему и говорит, мол, разберись, что Женю убило, и мы тебе и еды дадим, и бумаги, и если из снаряжения чего будет нужно.
Так вот он посмотрел. Долго смотрел, голову чесал, а потом и говорит: не упырь это был. Там и раны другие были бы, и незаметно упырь бы не подобрался, и жертв своих они убивают сразу и жрать начинают прямо на месте, никуда не утаскивают и, тем более, не возвращают потом. А мы его, значит, спрашиваем, кто же тогда?
Бабуля замолчала. Она внимательно всматривалась в лицо внучки, и Рада, вжав голову в плечи, молча молилась, чтобы дело оказалось не в кикиморах.
Не дождавшись ответа, старшая из Беляевых покачала головой.
— Лихо Одноглазое это было, вот, что он сказал. Мы тогда и не знали, что кто-то из нечисти может ранить тело, если не знает имя, а оказалось, что Лихо может и украсть, и пытать, и мучить, пока жертва имя не выдаст. А уж с именем… — Бабуля тяжело вздохнула. — А с именем чего нечисть только не может. Лихо вот, как оказалось, будут мучать и тело, и душу, пока человек не умрёт. Вот что, видимо, с Женей-то и случилось.
А охотник тот ничем толком помочь и не смог. Говорит, с вампиром бы справился, и с упырём тоже, а вот с нечистью… «Вам, — говорит, — нужен человек, который в них разбирается». Только где найти такого человека, он тоже не знал.
Так всё и осталось, Дмитрич потом долго не хотел никого из поселения выпускать, а ещё думал, говорить ли Дениске. Решил сказать. Правильно, я считаю, решил. А вот как ты решила, что после этого он с радостью согласится выпустить за стены девчонку, таскающую внутрь нечисть, я не представляю.
Бабуля замолчала, и в комнате стало тихо. Казалось, даже Катя затаила дыхание у себя под столом, и только стрелки резных настенных часов безжалостно продолжали тикать.
— Я не знала.
Денис никогда не говорил с ней об этом, ни до истории с кикиморой, не после. Его резко закончившееся свободное время стало понятно, и Рада поморщилась, чувствуя болезненное покалывание где-то в груди.
— Не знала? — Бабуля хмыкнула.
— Он мне не говорил.
— А я говорила.
— Что? — Рада оторопела. Она не помнила такого разговора, совершенно не помнила.
— Подробности я не вдавалась, но что мать Денискину убила нечисть, ты знала. Что, забыла?
Девушка отрешённо покачала головой.
— Напрочь.
Бабуля кивнула, как будто бы что-то поняв.
— Говоришь, тебя опять звало в лес?
Однажды Рада уже рассказывала ей про похожее чувство. Кажется, тогда она уговаривала бабулю как-нибудь повлиять на Дмитрича, убедить его снять запрет, но ничего не добилась.
— Да-а, — осторожно протянула девушка. — Но сейчас уже не зовёт, всё прошло.
— Но это не первый раз.
— Ну… — Рада замялась, но хитрить было уже поздно. — Да. Но оно не так часто, и обычно совсем не сильно, знаешь, вот как есть хочется, а мне так хочется выйти в лес. А такое, чтобы прямо звало, совсем редко.
— И давно оно у тебя началось?
— Ну… Не знаю. Наверное, давно. Просто до того, как мне запретили выходить, я и не замечала даже.
Бабуля нахмурилась. Она о чём-то сосредоточенно думала, и крошка Катёнок, почуяв неладное, подползла к Раде и прижалась к её ноге. Потрепав младшую-младшую сестру по голове, Рада ждала, что скажет бабуля.
Бабуля тяжело вздохнула и махнула на внучек рукой.
— Ты называла той кикиморе своё имя?
В её голосе звучала усталость, совсем как после ночи упорной работы над чьей-нибудь новой книгой.
— Э-э… — Рада совсем смутилась. — Не помню.
Едва ли хоть кто-нибудь мог забыть, что нечисти нельзя называть имена — ни свои, ни чужие. Рада помнила об этом всегда, когда встречалась с этими существам, но почему-то в случае с кикиморой уверенности не было.
— Ты думаешь, я назвала своё имя кикиморе, и поэтому всё так?
Бабуля отрицательно покачала головой и снова вздохнула.
— Я не один раз слышала о людях, которые связаны с нечистью как-то особо. Слышала разное: от сказок про некую Ягу, которая живёт на границе нашего мира и мира нечисти, до рассказов тех людей, которые помогали нам ставить стену. Не знаю, где правда и есть ли она вообще, но, если ты из таких, тебя следует выпустить и впускать обратно только с большой осторожностью. А если все твои беды, непутёвая ты моя, от того, что ты отдала нечисти своё имя, тебя, наоборот, надо запереть здесь и никуда не пускать. — Бабуля внимательно смотрела на старшую внучку. — Что скажешь на это?
Рада насупилась.
— Ничего не скажу, мне так не нравится. Хочу жить тут, иногда выходить в лес и быть нормальной колдуньей.
— Колдуней! — тявкнула оживившаяся Катя.
Однажды Димка оставил вырезанную на деревянной пластине печать обогрева на столе, и та попала Катёнку в лапы. Чудо, что Лена заметила и сумела потушить огонь вовремя. Никто не пострадал, диван со временем нашли новый, а обгорелое пятно на стене заклеили, благо чего-чего, а бумаги в их поселении было с избытком. Та же печать не срабатывала в руках Рады, как бы ей того ни хотелось.
— Как ты думаешь, ба, что мне делать?
Советы бабули часто помогали Раде выпутаться из передряг, с которыми она не справлялась сама — вспомнить только все эти угрозы Дмитрича. Девушка с надеждой смотрела на старшую из Беляевых и та, смягчённая этим взглядом, не выдержала и, пряча улыбку, погрозила внучке пальцем. Впрочем, стоило ей начать говорить, улыбка растаяла, а в глазах появилась грусть.
— Дождаться Максимку и спросить его. Может, он чего знает, а если не знает, может узнать. Он у нас любит знать всякое.
В очередной раз погладив Катёнка, девушка положила руку на острое колено пожилой колдуньи.
— Он вернётся, — тихо пообещала она. — Обязательно.
— А, — бабуля махнула рукой, — балбес. Конечно вернётся, может, на этот раз даже не один.
А может, один. О том, что у Макса были напарники, Беляевы знали, но Макс редко о них говорил и ещё реже приводил в дом. По обрывкам его слов удавалось понять, что надолго никто из них не задерживался.
— Я тут подумала, ба, — осторожно начала Рада и осеклась, когда тёплые руки Катёнка отпустили её ногу. Малышка почувствовала очередной серьёзный разговор и поспешила спрятаться под стол. — В общем, я тут подумала… Когда Макс вернётся, — она особенно выделила голосом слово «когда», — может быть, я попрошу его взять меня с собой? Тогда мы могли бы разобраться, что со мной не так. Может, поездили бы вместе, я бы посмотрела разные места…
Бабуля поморщилась.
— Пусть сначала расскажет, куда его напарники деваются.
— Да куда бы ни девались! — В то, что напарники Макса калечатся и умирают, пока тот остаётся целым и невредимым, Рада не верила. — Я же не напарницей буду, ни в какой охоте участвовать не собираюсь. Я вообще попрошу, чтобы он меня от вампиров держал подальше, просто показал поселения.
— Ну, разве что, если так. — По бабулиному лицу было видно, что от идеи она не в восторге, но хотя бы не спешила её отвергать. — Это если ты его уговоришь.
Рада рассеянно потёрла лоб. Сегодняшний день много раз заставлял её думать на серьёзные темы, а она слишком устала, чтобы сейчас всерьёз размышлять над тем, как уговаривать названного брата. Рада зевнула и повернулась к столу, под которым её младшая-младшая сестра играла с тапочками.
— Почему Катёнок не спит?
— Весь день проспала, вот и не спит. — Старшая из Беляевых строго посмотрела на стол. — А ты весь день бегала, так что иди спать.
— А еды нет?
— Хлеба возьми, сыр в холодильнике.
— Ага…
Наскоро проглотив бутерброд, Рада шагнула к ведущей на второй этаж лестнице.
— Спокойной ночи!
— Покойной! — счастливым голоском отозвалась из-под стола Катёнок.
Её голос ещё не успел затихнуть, когда из прихожей послышался звук, заставивший Раду немедленно замереть на месте. Что-то похожее на скрежет, потом хруст, потом — скрип открывающейся двери. Той самой двери, которую она заперла изнутри.
Порог скрипнул под ногой чужака.
— Это ещё что такое? — Бабуля оперлась руками на подлокотники своего кресла, собираясь подняться на ослабевшие с годами ноги; с любопытством высунулась из-под стола Катёнок.
— Отойдите! — испуганно выкрикнула Рада.
Поисковые отряды вернулись, но они вернулись в сумерках. Гудела незнакомая машина, а у ворот явно что-то происходило. Сигнала тревоги не было, но вдруг… Вдруг? Свои не ломятся в закрытые двери, они стучат, а значит, это пришли чужие.
Сейчас Рада соображала быстро. Родители и Лена спят наверху, отец — единственный мужчина в доме, и он хромой. Бабуля вряд ли держит при себе книгу, но она скорее всего в её мастерской там, за ширмой. Она сможет схватить Катёнка и защитить себя и её. Если, конечно же, сможет достаточно быстро встать.
Мысли сверкнули молнией, пока Рада подскакивала к прибитому у входа в прихожую узкому шкафчику. Там хранились хранился топор на длинной ручке и три баллона с ядовитым газом, но длинная тёмная фигура появилась в дверном проёме раньше, чем девушка успела коснуться шершавой нелакированной дверцы. Готовая сражаться хоть с голыми руками, Рада вцепилась взглядом в вошедшего. Узнала. Споткнулась на ровном месте и, громко и с душой выругавшись, упала на пол прямо под ноги названному брату.
— Тише, мать разбудишь, — буркнула бабуля. — И не ругайся при Катюше.
Вместо ответа Рада сердито сжала губы и крепко вцепилась пальцами в ногу гостя. Нога была одета в чёрную штанину из крепкой водоотталкивающей ткани, но должна была испытать хоть какую-то боль. Впрочем, когда в затылок Раде прилетел лёгкий тумак, пальцы пришлось разжать.
— Какого чёрта? — обиженно осведомилась она. — Кто так делает вообще? Я чуть с топором на тебя не кинулась!
— У тебя в штанах дыра.
Возмущённо фыркнув, Рада села на колени, скрывая позорный дефект. Надо было переодеться сразу, как вошла домой, но за разговорами это как-то совсем забылось.
— Я тебе сейчас в голове дыру проделаю, труп недоеденный! — подражая бабуле, огрызнулась она. — Где тебя носило? Постучать было сложно?
Заскрипела лестница. В этом доме уже давно скрипело всё, что в принципе могло скрипеть.
— Разбудили, — грустно проговорила бабуля, а Катя радостно тявкнула:
— Мама! Лада станы повала!
Мама осторожно шла вниз по лестнице, одной рукой придерживая край длинной ночнушки и прислонив ко лбу вторую. Длинная толстая тёмная коса, в которую она заплетала волосы на ночь, лежала у неё на груди. Мама морщилась, опять терзаемая мигренью, и Раде сразу стало стыдно. «Это ты виноват», — сердито подумала она, с силой толкая чёрную штанину локтем и получая лёгкий пинок под ребро в ответ.
— Ещё раз пнёшь — убью.
— Оставь это упырям.
— Нет.
— Максимка! — Мама наконец увидела, кто стал причиной внезапного шума, и лицо её резко разгладилось, просветлело. Она раскинула руки, отпустив ночнушку, и поспешила навстречу названному сыну, которого наверняка хоронила все эти месяцы. — Один?
Рада подняла взгляд. Макс всегда был высоким и тощим, черноволосым, темноглазым и бледнокожим. Он не был похож ни на кого из семьи, что приютила его, и, хотя каждый в этом доме искренне считал его родным, Рада знала: Макс никогда не назовёт её маму своей, но и не обесценит всё то, что она для него сделала.
— Здравствуйте, тёть Ася. Я один.
Он заглянул в прихожую и вернулся с большим тяжёлым рюкзаком. Отправив рюкзак под тот самый шкафчик с оружием, до которого так и не успела добраться Рада, он сел на выдвинутый названной сестрой стул и, словно зверьку, протянул Катёнку руку. Малышка нерешительно подалась вперёд, шлёпнула ладошкой по протянутой руке и дезертировала к матери. Подхватив младшую дочь на руки, мама присела на край дивана, стоявшего у стены, заклеенной чуть более белой, чем в остальных местах, бумагой.
— Ты запер дверь? — сварливо поинтересовалась бабуля.
Макс кивнул.
По-крабьи пятясь боком в попытке скрыть дыру в штанах, Рада подобралась к дивану и опустилась рядом с мамой.
— А я? — Вопрос не давал ей покоя. — Я плохо её заперла?
Она надеялась на отрицательный ответ. Раде не хотелось верить в ошибку, а Макс всегда был гением. Даже любящая поворчать на названного внука бабуля не гнушалась этого слова и признавала, что таких людей, как он, она не встречала за всю свою долгую жизнь. Наделённый весьма средней колдовской силой, Макс совершенно фантастически обращался с печатями, порой находя для них совершенно неожиданное применение. Там, где Рада видела причудливо переплетённые в общий узор элементы, её названный брат различал нечто большее. Он постоянно носил при себе толстую колдовскую книгу с его личной коллекцией, так может, в ней нашлось что-то, что отперло дверь? Рада очень надеялась на это, но Макс сказал:
— Да. Я даже не понял, что она была заперта.
Бабуля укоризненно покачала головой. Чувствуя себя так, будто её только что облили ледяной водой, Рада поджала колени и спросила:
— Как это может быть? Я уверена, печать сработала. Я же видела, как дверь прирастает.
— Видимо, только с твоей стороны. Когда я потянул на себя дверь, она немного хрустнула.
Позор. Рада схватилась за голову и упёрлась в колени лбом, не желая видеть лица родных. Ей казалось, даже Катёнку в тот момент стало стыдно за старшую-старшую сестру.
— Вам стоило поставить обычный замок с засовом, — заявил тем временем Макс. — Раде было бы проще.
— Справится она, — железным, не терпящим возражений тоном отрезала бабуля. — Рано на ней крест ставить. Печати надёжнее замков.
— Да, но если…
— Никаких замков!
Наличие металлических элементов на деревянной двери помешало бы печати работать правильно, это понимали все. Сгорая от стыда, Рада с силой вжималась в колени лбом. Она опять всех подвела. Если бы поздним гостем оказался не Макс, а кто-то другой, кто-то опасный, она сама стала бы причиной гибели всей её семьи.
Словно желая забрать себе часть страданий старшей дочери, мама мягко погладила её по спине.
— Всё хорошо, — тихо проговорила она, и Рада шмыгнула носом.
— Простите меня.
— Всё хорошо, — повторила мама, а Катя, должно быть, смущённая воцарившейся в комнате атмосферой, крепче прижалась к ней. — Максим, ты к нам надолго?
— На неделю, не больше. Не помешаю?
— Тебе всегда рады в этом доме. — Мама всегда говорила медленно и тихо, глядя собеседнику прямо в глаза. Это смущало многих, и Макс был в их числе. Бабуля говорила, что смущаются только те, кто чего-то стыдится. — У тебя всё в порядке? Что-то случилось?
Макс редко отвечал на эти вопросы. Рада не сомневалась, что у него ничего не в порядке, но говорить об этом её названный брат не желает. Первый и единственный раз, когда он не сдержал потока откровений, был вокруг истории с Томкой. Когда девушка и напарница Макса бросила его, чтобы выйти замуж за другого, Макс приходил в себя тяжело и долго, и Рада не была уверена, что когда-либо раньше или позже видела его более несчастным.
— Моя машина… сломалась, — неохотно ответил Макс. — Я сюда добрался по большей части благодаря вашим; хорошо, они на меня наткнулись. Мой напарник должен добыть новую машину и приехать сюда.
Значит, напарник всё-таки был. Рада подавила разочарованный вздох и покосилась на бабулю, успев уловить промелькнувшую в её глазах жёсткость.
— Мы его знаем?
— Нет. — Макс не отвёл взгляда, но Рада хорошо знала: лицо её названного брата становится таким неподвижным, похожим на очень реалистичную маску, только когда он пытается скрыть действительно сильные чувства.
— Понятно. — В бабулином голосе звякнул металл, но Макс умело принял удар.
— Нина Николаевна, я по-прежнему не намереваюсь говорить о своих напарниках.
— Что, умерли они у тебя все?
— Не надо так, — попыталась было возразить мама, но старушка с силой стукнула по подлокотнику кресла сухим кулачком, заставив Катёнка вырваться из материнских рук и скрыться в самом безопасном в доме месте: под столом.
— Пожалуйста… — Мама проводила убегающую дочь жалобным взглядом. — Хотя бы не при Кате!
— Если вас не устраивает моё присутствие, я могу уйти, — бесстрастно объявил Макс, и потерпевшая поражение бабуля горделиво отвернулась, вздёрнув к потолку слегка курносый — совсем как у Рады — нос.
— Никуда уходить не надо. — Мама поднялась на ноги и осторожно взяла руку названного сына в свои. Рада видела, как напряглись его плечи. Макс неподвижно замер на стуле, словно его заставляли держать руку в раскалённых тисках и он должен был стоически выдержать это испытание. — Дима недавно уехал учиться, ваша комната совсем пустая. Ты можешь пригласить своего напарника туда, если хочешь.
— Спасибо. Я могу сейчас отнести туда свои вещи?
— Конечно.
Неспешно поднявшись с места, Макс подхватил свой рюкзак и поднялся наверх, заставив лестницу стонать под его ногами. Провожая названного брата взглядом, Рада услышала тяжёлый вздох бабули.
— Сердце у меня не железное, — буркнула она. — Черти с этими напарниками, но Максимка-то мне не чужой. Ему больно, а мне за него больно.
Успевшая извлечь младшую дочь из-под стола мама подошла к её креслу. Катёнок потянулась к бабушке, извиваясь в материнских руках, и Рада, покинув диван, с нежностью потрепала сестрёнку по рыжим вихрам.
— Можно я пойду к Максу?
— Конечно. — Мама улыбнулась своей мягкой улыбкой, а бабуля тихо прошептала вслед уже направившейся к лестнице Раде:
— Подумай, в самом ли деле ты готова за ним ходить.
— Макс! — Она успела догнать его раньше, чем успела закрыться дверь в крошечную комнатку, где почти вплотную жались друг к другу кровати двух покинувших дом мальчишек. — Макс, подожди.
Он обернулся на неё молча, и в темноте коридора лицо охотника показалось весьма устрашающим.
— Надо поговорить.
Проскользнув в комнату, Рада поспешила с ногами забраться на Димкину кровать, поближе к сложенной в изголовье постели. Макс аккуратно прикрыл за собой дверь и сел напротив. Вспыхнул колдовской огонёк, осветив лицо охотника мягким тёплым светом. Он всё так же молчал, всматриваясь в лицо девушки, и та невольно вжала голову в плечи.
— Я, если что, не про напарников и всё такое. Это у меня тут… ну… можно сказать, проблемы.
Макс понимающе кивнул.
— Опять Дмитрич с ультиматумами? Или Старый Пёс?
Рада моргнула и вдруг улыбнулась. Макс, старый добрый Макс, он всегда понимал её лучше всех. А она понимала его, пусть и не всегда готова была соглашаться. Максу можно всё рассказать, его можно просить, он не откажет без действительно важной причины. Ей — не откажет.
— Ага. — Рада подалась вперёд, чувствуя, как в душе разливается приятное тепло. — Старый Пёс. Хочет, чтобы я работала на пароме девочкой на побегушках при Петровском, типа за сте-енами, как, ты хоте-ела… — Она скорчила мрачную рожу и хихикнула, заметив понимающую полуулыбку на лице брата. Впрочем, веселье тут же сошло на нет. — Ну, нет, он, конечно, в принципе прав. — Старшая дочь Беляевых шумно вздохнула, так, чтобы у Макса не осталось сомнений по поводу тяжести, с которой даются ей эти слова. — Мы с Петровским два инвалида, вместе даём одного нормального человека. Даже не нормального, а очень полезного и всё такое. Но не про меня это, понимаешь? Когда вроде за стенами, а вроде уйти нельзя, и бегать туда-сюда, и на комбинат… Набегалась уже. В огороде я, может, и не такая полезная, но там я хотя бы делаю что-то, что мне нравится. А теперь вообще как-то тошно с этим предложением, ни отказаться, ни согласиться.
Она поджала губы и выжидательно уставилась на Макса. Он больше не улыбался. Сидел ровно, соединив пальцы рук, и смотрел на названную сестру очень задумчиво и серьёзно. Мог ли он думать о том же, о чём думала Рада? А если мог, думал ли он в ту же сторону?
— Возьми меня с собой. — Она выпалила это быстрее, чем успела подумать и испугаться. — Не охотничать и вот это всё, а просто посмотреть мир, другие поселения. Вдруг найдётся что-то? Ну, вдруг я где-то останусь, и буду делать что-то интересное и полезное, чтобы и мне было хорошо, и всем? Или, может… — Рада запнулась, когда ком отчаянной надежды встал поперёк горла. — Может, удастся что-то узнать, чтобы и тут хорошо устроиться…
Лицо Макса не выражало ничего определённого, и только длинные пальцы его рук отбивали частый ритм друг по другу.
— Ты хотя бы подумай…
Главное — чтобы не отказал. Если откажет, смысла упрашивать больше не будет. Когда Макс открыл рот, намереваясь что-то ответить, старшая дочь Беляевых сжалась, но в голосе названного брата не оказалось ни резкости, ни отвратительных слащавых ноток, которыми ей отказывали якобы не желающие её обидеть люди.
— Идея неплохая, но труднореализуемая. У меня сгорела машина, а вместе с ней — всё снаряжение, все вещи, включая книгу. Один напарник остался. — Макс странно усмехнулся, его пальцы сжались. — Машину достанем, у меня есть договорённости, но это если Слава доберётся туда и обратно живым. А вот потом начнётся интересное. Мне нужно восстановить книгу, а это Москва. Тащить тебя в Москву мне не хочется.
Рада яростно закивала головой: кому в здравом уме вообще может хотеться в Москву?
— Потом надо будет восстанавливать ресурсы, а для этого ещё поработать придётся, и записи… Всё с начала… — Его руки сжались так, что побелели костяшки, но вскоре расслабились. Макс медленно выдохнул и расправил напрягшиеся плечи. — Сложно, Рада, не знаю пока. Вроде как раз придётся много поездить по разным местам, а вроде это не те места, что тебе надо. Давай так. Мой напарник вернётся с машиной, а я пока прикину, что нам нужно будет сделать, чтобы восстановиться. А потом посмотрим. Поговорим ещё раз.
— Ага…
Главное было — не кричать. Не надо будить весь дом, не надо давать Максу понять, что для Рады его слова равносильны согласию. Потому что она обязательно придумает, как вписаться во все его планы, он ещё сам захочет, чтобы названная сестра поехала с ними! Всё обязательно получится. Всё получится, а значит, никакого парома, никакого комбината и никаких сделок с совестью и Старым Псом. Только дорога, новые места и люди, и лес. Лес, который звал, касался щёк нежными пальцами листьев и обнимал тёплым ветром, он затыкал зияющую пустоту в груди Рады и — она откуда-то знала это — какую-то пустоту в нём закрывала она сама.