Пещера не была такой уж глухой, и лужа вовсе не выступала помехой для обзора изнутри, привыкания к внешнему освещению… И всё же дневной свет на мгновение ослепил меня, когда я, поёживаясь от холода и сырости, вышел в оживлённый лес. Или то был вовсе не дневной свет?
— Ай! — руку пронзило болью, я машинально треснул по пострадавшей конечности, будто прибивая комара.
«Комар» тоже повёл себя странно — он ослепил меня ещё раз, и тут же тянущее давление на предплечье исчезло. Хотя никуда не делась боль — какими бы габаритами ни обладали местные кровососущие, размерами челюстей их природа явно не обделила.
Но пропал, это самое главное. Прижмурив больные глаза, я прислушался к окружающей действительности — последние два дня меня очень хорошо научили постоянной бдительности! Пусть до сей поры угрозу представляли лишь флора с экологией — ни одной причины считать, что фауна хоть в чём-то им уступает, не было. Лес шумел, гомонил, пах сыростью и густым, тягучим соком зелени. Даже зажмурившемуся мне хватало раздражителей и ориентиров, чтобы понять — «дождик» привнёс немножко жизни в размеренное бытие аборигенов. Чуточку совсем.
Глаза пришли в норму, кажется. Ни разу не попадал под так называемую «вспышку», используемую спецслужбами при штурме помещений, но что-то подсказывает — впечатления примерно те же. Разве что нет болевого удара звуком, но во всём остальном налицо самые прелестные симптомы — дезориентация, слепота, шок. Бери такого беспомощного голыми руками, несколько ближайших секунд он ровным счётом никуда не денется!
Разумеется, перво-наперво собственное здоровье и самочувствие — на предплечье буквально в паре сантиметров от «цветочка» красовались две кровоточащие дырочки, какие мог бы оставить укус змеюки с моей далёкой родины. Но сознание не плывёт, не тошнит, жара нет — следовательно, либо яд зараза впрыснуть не успела, либо оного яда и вовсе нет. Значит, живём — благо очищенная вода прямо за спиной, два шага назад, промыть рану можно без проблем. Ни бинтов, ни хотя бы лейкопластыря, к сожалению, но, похоже, это не так уж и смертельно — проснувшуюся фауну запах моей крови, видимо, не привлекал совершенно. Им куда ближе и вкуснее казались соседи по планете.
Чуйка всё это время спала, не сигнализируя об опасности, так что я неторопливо обернулся и осмотрелся вокруг. Заполошное мельтешение оказалось такими же вспышками, только… Направленными, что ли? Их хозяева — небольшие, похожие на этакую помесь волка и ласки, белоснежные и явно хищные, чем-то странные зверушки — носились по веткам деревьев, охотясь на знакомых уже белок. Найдя одну такую, зверушка подступала к тени поближе и сверкала от души… И, похоже, слепла сама? Иначе как объяснить её неуверенные перемещения в пространстве?
— И как они только естественный отбор пережили? — я пригляделся внимательнее.
А, нет. Вру. Никакой само-дезориентации. Заодно и дошло, почему сознание нарекло их «странными». Хищники были слепыми как крот! Нет, не в том смысле, что маленькие глазки и приспособленность к жизни под землёй — хотя юркие зверьки вполне могли жить и там. Глаза у хищников отсутствовали вовсе, и ориентировались они, похоже, с помощью совсем других органов чувств. Не сказать, что совсем уж плохо — то и дело одна из «белок» оказывалась в зубах хищника, и тот, довольно встряхнув добычу, скрывался в джунглях. Но бывало и так, что насторожившийся грызун реагировал на вспышку, успевал либо отскочить, либо отвернуться, и тогда хищник уходил несолоно хлебавши.
— Ну, разумеется. Тене-белки и слепые свето-волки. Дедушка Дарвин нервно смеётся.
Мою язвительность можно было понять — страх и ужас, и хищный укус в качестве первого же «привета» от едва очнувшегося от ливня мира. От локального конца света, если хотите — а уж то, что он сотворил с моим укрытием…Короче говоря, мне было страшно сделать первый шаг. Пусть деревья развернули листву обратно нормальной зелёной стороной кверху, пусть в кронах шуршит весёлая возня пожирающих и пожираемых — сделать шаг от лично настроенной зоны комфорта казалось чуть ли не подвигом. Вспомнить хотя бы лужу, перекрывающую выход, её состав. «Дождик» явно не выпарился бесследно, на траве обязаны остаться следы солей, любой контакт приведёт к очередной почесотке, если не отравлению!
И так в целом и было. Этакая небольшая полянка, густо поросшая травой, отсвечивала белёсым, деревья тоже будто выкрасили муниципальной краской от жуков и вредителей. Страшно, очень страшно. И всё же — в прошлую мою вылазку я не только пересёк полянку, но ещё и забрался на дерево, добыл чуть-чуть провизии и познакомился с «белками» — и всё это мне никоим образом не аукнулось.
Следовательно, что? Правильно, соли утилизируются тем или иным способом. Либо влага в воздухе их понемногу растворяет, и зелень впитывает образующийся концентрат, либо… Ну не, слабо верится мне в то, что зверьё может это жрать. Вернее, самой возможности не отрицаю, но анчар! Вокруг него зона отчуждения никуда не делась, и выступившие соли разводами украшали кору. Да только и там её в прошлый раз не было. А я сомневаюсь что-то, что кому-то хватит ума прыгать по ядовитому даже по местным меркам дереву. Значит, сами растения? Но как быстро?
Я пересчитал имеющиеся плоды. Хватит на день-два, если не испортятся до той поры. А потом придётся рисковать и делать вылазку. В крайне случае использую юнан пиро и спалю отравленную мураву, освобождая себе путь.
— Айл би бэк, — погрозился я миру. И обернулся к нему пятой точкой. Куда тут же знакомо вцепился «световолк». — Ах ты ж дрянь паскудная!
Но бить не стал. Во мне пробудился натуралист и требовал изучения новых аспектов этого сумасшедшего дома. Так что потихонечку, ребром ладони по макушке…
Тварюшка взорвалась со вспышкой света, видимой даже сквозь машинально вскинутую к глазам ладонь.
Что ж, похоже, сегодня без свежатины и вскрытий. Беда-печаль.
Глубоко вздохнув, я промыл и эту ранку. Вдохнул последний раз знакомо-вонючее амбре душного просоленного леса. В голову пришла любопытная идея.
— В конце концов, с лужей сработало, так? Так? Почему бы не сработать и здесь.
«Цветочек» перекинулся в изломанную органическую формулу, а я расставил юнан с шагом в пару метров по всему периметру. Конечно, гео внутри пещеры работает, но если из-за конденсата местной влаги всё потечёт ко мне в пруд, одна она не справится. Так что будем работать и изнутри, и снаружи.
— Как-то так? — вокруг пятен в траве стремительно наливались сочные зелёные пятна в бесконечном белёсом ковре. Работают, значит. Не знаю уж, смоет их дождём или росой, но пока работают… — Айл би бэк ещё раз!
И заплескался по колено в воде обратно в своё тихое, уютное, а самое главное — не отравленное убежище.
«Я не сплю, — чётко отозвались под-, над- и прочие сателлиты когнитивного настоящего. — И даже не нанюхался химозы из хрен пойми чего. Это просто…»
Просто что?
* * *
Этим перешейком я ходил тысячи раз. Оскальзываясь на мокром суглинке, вбивая тяжёлые ботинки в неверную почву поглубже, чтобы не навернуться вниз — а падать далеко. И в обход идти не хочется, если честно — люди там, очереди на мосту и вонь машин. И люди. Хотя я об этом уже говорил. Но здесь-то спокойно, пусть скользкая грязь и делает спуск опасным.
Но сегодня иначе всё. От перешейка название только осталось, дождь из моего будущего заявился и сюда, а он очень любит мелкодисперсные наносы, суглинок, почву, не скреплённую корнями — и сутки мутных потоков спустя полуостров превратился в полностью изолированный почти континент. От берега можно добраться разве что лихолесьем. Хотя, если брат узнает, что я прыгал по мокрым деревьям — ей-богу, голову оторвёт и будет в своём праве!
— Прости, брат, — усмехнулся я, примеряясь к достаточно прочному на вид дубу в пяти метрах от обрыва над ревущей мутной водой.
Рюкзак хлёстко ударил по спине, потянул влево, но я уже нёсся к следующему дереву. Автопилот строил маршрут быстрее, чем я мог думать, и не оставалось даже времени холодно ужаснуться, что промахнись я хотя бы на сантиметр — и не то что голову сломаю, а захлебнусь к чёртовой бабушке…
Дверь в избушку скрипнула, выпуская наружу клубы синтетического никотина, японской куриной лапши и растворимого инстант-алкоголя.
— Здоров, брат, — фыркнула гора плоти из угла, подслеповато щурясь в светящийся экран. — Зачем пришёл? — Мать беспокоится. — Боится, что недоедаю? — захохотал он. — Как твоя рана?
Он помрачнел, отвёл глаза. В темноте избушки ярко вспыхнул диод электро-кальяна. Брат пристрастился к этой ерунде сначала в качестве разгрузки, чуть позже — как к эпатирующему раздражителю. Правда, кроме меня он эпатировать никого не мог: семья наша разъехалась из Благограда преимущественно по столицам, остались лишь мать и я.
— Уроборос держит, — неприязненно ответил он. — Покажи. — Держит, я сказал! — зарычал он. — Брат. — Ох, ладно, — он спустил рубашку, повернулся ко мне плечом, подсветил экраном.
Поверх скверной даже на вид раны зубасто ухмылялся вечный змей, жрущий собственный хвост. И это, конечно, тоже полная ерунда. Уроборос, Ёрмунганд, Йотуны и прочая старшеэддовская чушь, актуальная где-то за пять тысяч кэмэ от нас — там, где некогда рыжебородые оболтусы бешеной волной нагнули сначала холодных бриташек, а чуть позже — и всё, до чего смогли дотянуться. Но вот жеж…
— Все процессы полностью остановлены. Дефертилизация, — он подмигнул. — А что с ощущениями? — Да не чую я нихрена. Слушай, может, по маленькой? — он подмигнул, кивая на наиболее тёмный угол, хранящий в себе то, чему света белого лучше не видеть — ибо «вышибает градусы, свет этот чёртов». — За встречу. — Брат, тебя отрезало от большой земли. — Вот уж ребута чего я точно никогда не потребую, — фыркнул он. — Значит, сюда эта сволочь точно не полезет. — Эта «сволочь» сейчас во главе местного отделения. Неужели ты ничего сделать не хочешь? — Нет. Я знаю, что ты хочешь сказать — мол, притворяясь, что ничего не происходит, я лишь поддерживаю этим сволочей, подстреливших меня в тайге. На деле — нет. Сволочи вымрут. Понимаешь? Они все сдохнут, а я даже не постарею. — Ты останешься старым. — Я мужчина в полном расцвете сил! — обиделся он. — Ещё чуть-чуть — и начнутся возрастные болячки, и мы от того застрахованы! — Ты, а не я.
Подставляюсь, знаю. Если захочет, брат меня сейчас по стенке размажет — ему хватит и ума, и силы, и скорости. — Пиро! — крикнул он. И стал свет.
Я поморщился — понятия брата об удобстве и комфорте сильно различались с моими. Но туалет в самом деле никогда не вонял, не служил источником заразы, в доме было тепло даже в лютые сибирские морозы, а когда с Семипалатинска веяло вкусняшками, только он один из всего города не свалился с острым респираторным.
— Зови мать, приходи сам, — этот разговор продолжался, кажется, целую вечность. — Долечу — и позову, — аргументы не менялись ровно столько же. — Ты её никогда не долечишь, брат, — поморщился он. — Сколько тебе ещё объяснять: у неё хреновая наследственность, в её возрасте мы каждый будем такими же! — Но не ты. — Угу. Ну так что… — Ничего, — поморщившись, я снял рюкзак, начал выкладывать на стол новую партию жижки для кальяна, «обжираки», спиртовые таблетки. — Что-то случилось?
При всей своей раздолбаистости брат продолжал оставаться крайне чутким и деликатным существом. Даже сейчас, в неверном свете иллюзорного огня, он умудрился заметить мимолётную гримаску боли. Хотя я прятал, правда.
— Не отвлекайся. — Брат! — Ох, ну ладно, — я повернулся к нему спиной, приспустил с плеча свободную рубаху. — Натёрто-то как. И ты с таким до меня добрался? Не дёргайся, — он вскрикнул негромко, забормотал, — О хронос стамата зои, о стаматисе и зои. Стаси! Уроборос!
Плечо прижгло холодом, и неприятные ощущения от стёсанной грубым брезентом кожи тут же пропали. Цена известна — дисгармония времени, разность скоростей… Под пальцами брата вспыхнула и почернела петля-бесконечность скандинавского змея, жрущего собственный хвост…
* * *
Я проснулся и задумчиво повторил.
— Уроборос.
Это же юнан, да? Определённо! Не магия, не руны или печати. Овеществлённый механизм природы, работающий в локально огороженном пространстве. «Стаматисе и зои, стаси» — это, кажется, на одном из старых языков Земли. Остановка что-то там… Почему-то я помнил и это. Так что нет, юнан определённо могут решать глобальные проблемы, но едва ли смогут подлатать раненого бойца. И Уроборос…
Спохватившись, я ткнул на «цветочек» — гидро, пиро, гео отозвались, смолчал лишь аэро, который, похоже, мне ещё только предстоит освоить. Но вот тот, что шёл за ним, внезапно вывел петлю-бесконечность. Уробороса.
— Значит, юнан? Ну и что ты делаешь?
«Дефертилизатор», — вспомнилось словечко из сна. Что-то вроде отключения размножения, генерации жизни… Стазис? На чём бы проверить…
До пятой точки, конечно, тяжеловато тянуться, но вот по соседству с моим центром управления посылов законов природы есть пара дырочек. Из-под содранной корочки мгновенно закровило, и я в очередной раз вместо кошек экспериментировал на себе:
— Витаэ. Уроборос.
Кровь встала. Совсем. Жидкость будто превратилась в этакое вязкое желе, не желающее выливаться, двигаться или хоть как-то реагировать с законами мира.
— Выждем.
Я добыл из коробочки предпоследний плод и принялся за ужин. Спасибо от меня, понятно, «световолки» не дождутся, но уж лучше так, чем снова искать свой писчий камень, пускать кровь…
Да уж, когда один, эта идея не кажется такой уж шикарной. И для детей, играющих на руинах старой империи, это не выглядит таким уж обязательным к исполнению. Вот будь нас хотя бы двое — я и «брат» из сна… Тем более, что страшную гнилую рану эта петля держит, что уж говорить про аккуратную крохотную дырочку по всем канонам Женевской Конвенции…
Этот мир тоже мог быть однажды населён высокоразвитой цивилизацией, по той или иной причине к чёрту стёртой с лица земли катаклизмом, самоубийственной ядерной войной или рейдерами из космоса. Природа вернёт дыхание через семь сотен лет, через две тысячи развалятся бетонные перекрытия, а через миллион растительность скроет последние следы деятельности разумных. Будто не было здесь никогда, никого. Лишь немного погодя здесь появится чужак, способный тиснуть по тихой грусти наследие тех, что ушли с концами. Тиснуть и поставить себе на службу.
Может, не всё случилось внезапно — разумные по части живучести не уступают тараканам. В конце концов, «детская регенерация»… Даже ударь по планете метеорит, некогда похоронивший динозавров — и в глубине материков выживут непокорные дети. А чем они любят развлекаться во все времена? Правильно, отрывать куклам головы, разбирать игрушки — даже если те живые. Особенно, если те живые.
Поэтому мало удивительного в том, что даже перед лицом неизбежной гибели по болотам и весям прокажённой земли носятся кретины с автоматическими винтовками, силясь заловить чужую голову на линию мушки и целика.
Или вот ещё одно развлечение человека выжившего — гладиаторские бои. Высокодуховное деяние, спору нет. Кое-кого бесило там, в сытой реальности логики, законов и краудфандинга — слишком уж редки смерти на рингах и в восьмиугольнике. Даркнет это уловил и удовлетворял потребности. А в случае постапокалипсиса срыв тормозов неизбежен — он позволит раздать участникам мечи и обрезы, огородить ристалище хлипкой рабицей и скомандовать «Мочи».
А раненных обклеят Уроборосами. Плавными обводами правил, законов и ограничений, почти полностью выстроенных на гидро.
Кажется, я начал понимать, почему мог бы удалиться от высокодуховного и высокоразвитого — сюда, так далеко, как только возможно.
Юнан. Дар и проклятье. И детям с автоматами его ни в коем случае не стоит давать. Никогда. Ни за что.