На чердаке было темно и душно — под низким потолком липкими гроздьями висела паутина, по углам выл ветер, а на полу лишь пучок соломы, на котором и устроился одноглазый вместе со своими пожитками. Вот и все удобства, но Каурай был рад, что смог уговорить шинкарку предоставить ему «комнату» отдельно от остальных. Едва ли здесь найдется казак-полуночник, который решит прогуляться по его голове, пытаясь в темноте нащупать чарку с горилкой, чтобы опохмелиться. Да и громовой храп, которым оглашали шинку мужички, лежащие по лавкам с вечно дымящимися люльками в зубах, его тут не побеспокоит.
Уютно и тихо. Разве что чуть-чуть дрожали доски, когда ватага Кречета заходила на очередной круг. Чуть-чуть.
Сейчас следовало позабыть о противной, нудящей боли во всем теле и попытаться… заснуть. Просто заснуть — роскошь, которую он не мог себе позволить слишком долго, закрывая глаза и отдаваясь скоротечной дреме лишь урывками. Он был рад оказаться здесь, один с мирно мурлычащим котом, лежащим у него на животе, — уж не знал он, почему шинкарский пушок так к нему привязался. Он был рад, что смог наконец-то стянуть доспехи. Право забыл, когда снимал их в последний раз. Уже грешным делом порешил, что броня и вправду срослась с его плечами.
И как же он не хотел надевать ее вновь.
Но заснуть ему ни в какую не удавалось. В голову постоянно лезли мысли — одна гаже другой. Дикий Гон сейчас хозяйничает в Пхеи, а Крустник после изрядной трепки, которую провели ему умертвия, зализывает раны, готовясь к решающей схватке за пхейский стол. И пусть затея Гона полностью провалилась, но феборский князь надолго запомнит унижение. Вскоре война вспыхнет вновь — только дайте срок, и Крустник свое не упустит. Опричники знали это, как никто другой. В конце концов, в их кругу было много тех, кто верно служил феборскому престолу в деле войны с Ямой.
Знал это и Каурай. И это знание грызло его пилой. Ведь он своими руками помог Крустнику забраться так высоко. Сбросив всех всех и каждого, кто еще мог противостоять безумию честолюбивого княжича. А потом и сам последовал за ними — прямо в грязь. В руках одноглазого опричника не осталось ничего, кроме пепла воспоминаний, сожалений и громадного Куроука, который на пару с Щелкуном подмигивал ему сейчас из самого черного из углов. Череп отчего-то помалкивал.
Колесики вертелись, а он, Каурай, лежит здесь — в этой богом забытой шинке, и едва может пошевелить даже пальцем. А еще этот Игриш, мальчик, от которого ему следовало держаться подальше… Маленькая пугливая ловушка, которую он сам приблизил к себе и оберегает, хотя по уму следовало бы сразу бросить мальчишку в том колодце. Любой на его месте поступил бы также. Особенно зная роковую роль, которую Игришу предстояло сыграть в его судьбе.
Когда-нибудь. Когда он станет старше. Он видел его в собственном глазу, когда чересчур сильно вглядывался в него, стоя перед зеркалом. Вернее, видел себя — умирающим. За десять ударов сердца до того, как возмужавший Игриш нанесет ему смертельный удар. Пройдут годы, но пока мальчишка жив, ему не избежать этой судьбы. Как не избежали роковой встречи с костлявой все, в глаза которых Каурай вглядывался, приподняв повязку. Живые или мертвые. Смерть каждого он видел своим “ночным” глазом, который он выменял за дюжину черных безымянных пальцев.
Одноглазый проявил чудовищное милосердие. Спас собственного убийцу из лап смерти. И теперь обречен.
Однако…
В глазу он видел и ее. Адэ из Коха, виновницу всех несчастий этой бедной земли, предводительницу Дикого Гона. Разодранную в клочья, остывающую в луже собственной крови. И одноглазый не мог смириться с мыслью, что иным путем ему не добраться до ее глотки.
Игриш был орудием рока. Но он был и ключиком к тому, чтобы добраться до хозяйки ведьминой упряжки. И, наконец, разрубить эту круговерть смертей и предательств. Отомстить за друзей, которые проклинали его тень. Отомстить за Лилит, которая возненавидела его и ушла в Лимб, от ворот которого существует единственный ключ, известный одноглазому. Этот ключ сейчас стоял в черном углу, отпугивая барабашек и шишиг, которые могли забраться в дом и набедокурить.
Сначала он найдет упряжку — и вырвет с корнем самое черное сердце. А потом, будь что будет. Он не должен бояться мальчишки. Всего лишь мальчишки…
Кстати, где он?
* * *
— Повезло же! — смеялся над ним Бесенок, пока Игриш безуспешно долбился в дверь.
— Заткнись!
— Чего это ты мне грубишь? И правильно говорит этот балбес — сам виноват. Надо было сидеть в шинке и пить горилку со всеми. Был бы в тепле, а не тут. Со мной.
Игриш еще немного постоял у ворот, до последнего понадеявшись, что сейчас этот Чубчик перестанет вредничать и отопрет двери, но все тщетно. Скоро он услышал, как казаки затянули пошлую песню, а затем оба и вовсе затихли. Вновь посмотрев в щелочку, Игриш не увидел ни души, зато совсем близко раздался молодецкий храп.
Глупо было отрицать очевидное, но эту ночь ему походу придется провести в конюшне.
— Вот и весь сказ, — довольно хохотнул Бесенок, плескаясь в ушате. — Чего ты все стоишь там, балда? Сюда иди.
Как бы Игришу того не хотелось, но он вынужден был вернуться к Бесенку. Перед стойлом Красотки он остановился и осторожно прошел вдоль стеночки. Однако кобыла на этот раз и не подумала высунуться из своего логова — ей похоже совсем надоело кусаться и она решила отправиться на боковую.
— Иди-иди, неча там стоять, — говорил Бесенок, умывая свое чумазое лицо. — Не боись, я тебе тоже немного водички оставлю.
— Нет, спасибо, — покачал головой Игриш, присаживаясь на сеновал рядом с его портками. На раздетого Бесенка он старался не глядеть, но тому, похоже, было все побоку, и он без тени смущения щеголял россыпью синяков да ссадин, которыми мальчишка был покрыт от макушки до пальцев. Спина богато была иссечена длинными тонкими шрамами.
— Полотенце у тебя имеется?
— Откуда?
— Эх, ты балда! — воскликнул Бесенок, вылезая из ушата. — Как можно тащить ушат для водных процедур и не позаботиться о полотенце!
— Так отмокай.
— Спасибо на добром слове!
— Я тебе и так этот жбан через весь двор тащил, и с ведрами намучился! — разозлился Игриш с такой неблагодарности. — А ты кто мне? Никто, и даже звать тебя никак!
— Че это? Есть у меня имя!
— Бесенок это не имя, а так прозвище дурацкое.
— И вовсе не дурацкое! — вспыхнул Бесенок и принялся плескаться грязной водичкой.
— Ай, прекращай!
— Не прекращу, пока не извинишься!
— Прекращай, а то я не отдам твои штаны.
— На что тебе они? У тебя свои есть, балда. Тебя-то самого как звать?
— Игриш. Но все зовут меня просто Гриш.
— Очень приятно, Гриш, — кивнул Бесенок, набрал целую горсть воды и окатил ею нового знакомца. — Меня звать Милош.
Игриш подскочил и хотел было бросаться на Бесенка с кулаками, но отвернулся и махнул на него рукой. Ну его, Бесенка этого. Истинно бесенок.
— Ты чего это на меня руками машешь? — не унимался тот. — Хочешь драться, так дерись!
Только Игриш поднял голову, как получил удар в челюсть. Следом последовал удар под дых, и Бесенок с радостным гоготом повалил его наземь.
— Эй, ты чего творишь, Бес?.. — сжал зубы Игриш и попытался ударить в ответ, но тот заблокировал его руку и навалился сверху. Игриш хотел хлопнуть его по мошонке, вывернуться и встать, но мокрый и скользкий Бесенок ловко подставил колено, схватил его самого за локоть и дернул на себя.
— Кто это тут бес?! — пыхтел Бесенок, до боли выкручивая ему руку. — Меня Милош зовут, не слышал что ли?!
Игриш попытался вскрикнуть, но противник схватил его за волосы и сунул его лицом в пахучее, колкое сено и не давал выдавить ни крика, ни проклятья. Держал его вывернутую руку под неестественным углом и давил коленом в спину — Игриш был повержен и недвижим.
— Я Милош, понял меня? — шипел Бесенок Игришу в ухо. — Милош. Повтори, как меня зовут?
— Милош…
— Молодца! — ухмыльнулся Бесенок, еще немного помурижил Игриша и слез с его спины. Тот встал, выплевывая сена изо рта и озираясь — он несколько ударов сердца искал Бесенка, но видел только темные стены. Наконец, он нашел его ухмыляющуюся рожицу и попытался ударить мальчишку в ухо с широкого замаху. Но Бесенок легко увернулся, вновь бросился на Игриша и через мгновение не менее легко, чем в прошлый раз, повалил его на землю. Они еще покувыркались в темноте с переменным успехом, но в конце концов Бесенок все равно вцепился Игришу в волосы, выкрутил руку и драка закончилась в том же положении, что и прежде.
— Пусти… — стонал Игриш, выплевывая грязное сено.
— Нет! — торжествовал задыхающийся Бесенок, удерживая его руку на плече. — Будешь лежать так до утра.
— Пожалуйста, — сдался Игриш, когда терпеть боль стало совсем невмоготу. — Милош, пусти!
— Вот так бы и сразу!
Бесенок перекувыркнулся в сторону, выпуская Игриша. Тот медленно поднялся на трясущихся ногах и отошел от него подальше.
— Ты чего это? — захлопал глазами Бесенок, когда сгорбленный и униженный Игриш уселся в самый дальний угол. — Обиделся что ли?
— Да ну тебя… — сглотнул Игриш, безуспешно сдерживая слезы.
— Э, брат. Это не дело плакать. Я же не плачу.
— Ага, как же, — дрожащим голосом отозвался Игриш. — Я слышал, как ты плакал, когда я зашел в конюшню в первый раз.
— А вот и нет! — подскочил Бесенок. — Чем докажешь?
— У тебя голос дрожал. Вот как у меня сейчас.
— Это холодно тогда было, вот зуб на зуб не попадал.
— Врешь.
— Нет, это ты врешь! Вруш. Буду тебя звать Вруш, а не Игриш.
— Да и зови, мне-то чего…
Какое-то время они сидели молча, дулись, каждый в своем углу. Бесенок натянул портки с рубахой и толкнул ушат в сторону Игриша:
— На! Мойся. А то вода уже холодная.
— Не буду.
— Вонючкой хочешь ходить?
— Нет, не хочу. Отстань.
— А я к тебе и не пристаю. Давай воду вылью на кучу, раз она тебе не нужна.
— Стой, — остановил его Игриш, видя, что Бесенок и вправду собрался выливать воду.
— То-то же, брат, — кивнул он и шлепнулся задом в сено. Игриш пододвинул ушат к себе и принялся умываться.
Пока тот плескался и фыркал, Бесенок не сводил с него своих черных, громадных глаз — следил за каждым его движением, хотя стоило только Игришу поглядеть и спросить, чего это он пялится? — тот со смешком отворачивался.
— Эй, Милош… — окликнул его Игриш. — Тебя это…
— Выливай воду, она мне больше не нужна.
— Да нет… Тебя за что сюда?
— В смысле «за что»? — вскинул брови Милош. — Ты чего не слышал тогда у реки? За то, что лошадь у Горюна увел.
— Так это правда?
— Ну… да. А что? Будешь мне мораль читать?
— Нет. А зачем ты… убежать хотел?
— А тебе какое дело до этого?
— Да просто.
— А раз просто, то и у меня ответ тоже простой будет. Захотел убечь, вот и убег от Горюна. Сволочь он, Горюн этот — то вся округа знает, хоть и кузнец. С ним ни одна баба жить не хочет, ты только погляди на него! А без лошади, как убежишь? Догонят.
— Тебя и с лошадью догнали.
— Это все твой одноглазый дружок виноват! Как снег на голову свалился, на меня арбалет наставил и заставил этому уроду голову пилить. А потом еще и тащи ее через весь лес. Ух, и отплачу я ему!
— Он говорил, что спас тебя.
— Х… там плавал! Спас он меня. Нам такие спасатели даром не нужны!
— И чего они теперь с тобой сделают?
— Чего?.. — пожал плечами Милош. — Бить будут, дело известное. Меня уж Горюн успел оприходовать, — почесал он бок. — А опосля кто-то новый ломился в стельку пьяный, когда ты за ведрами ушел — насилу Чубчик выставил. Утром наверняка проспится и снова придет, да походу без ключей хер ему, а не кулаки об меня чесать.
— Ты же с ним в кузнице жил? Один?
— Жил… — буркнул Милош и затих.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно! — вспыхнул мальчик. — Тебя-то небось, неженку такую, не сильно и часто от этого хмыря прилетает? Или он с тобой по ласковому?
— Что? — удивился Игриш. — Каурай и пальцем меня не тронул!
— Ну, повезло тебе, — хмыкнул Милош. — Он тебе кто, отец?
— Нет.
— А кто? Дядька?
— Никто.
— Хорошенькое дело! А куда он тебя везет такого сахарного?
— Не знаю.
— Ну не хочешь говорить, не говори, — хмыкнул Милош. — Дело твое. И этого твоего дружка.
— Я и говорю — не знаю. И не друг он мне.
— Как это так? Ты чего пленник его?
— Нет.
— Тогда кто?
— Слушай, не знаю я! Чего ты пристал — кто да куда? Нет больше тем для разговора, что ли?
— Да ладно, не очень-то и хотелось, — поднял глаза к потолку Милош. — Понятное дело. А родители твои где? Они-то знают, что тебя похитили.
— Говорю же, не похищали меня! И нет у меня никого, сирота я.
— Ааа, — протянул Милош. — Сочувствую.
— Спасибо! А Горюн тебе кто?
— Никто.
— Вот видишь!
— С Горюном я якшаюсь не по доброй воле — нет у меня ни дома, ни кола, я своих родичей никогда не видел, не знаю даже, есть ли у меня кто из родных. Вроде тетка живет где-то в Мышевле, но туда поди доберись. Я бы давно от Горюна ушел, мне с ним никакой житухи нету. Думал сначала деньжат подкопить, но недавно он нашел мой схрон и все пропил, сволочь…
— Ты бы сказал кому… Тому же Кречету, он вроде мужик хороший.
— Ага, держи карман шире, — сплюнул Милош. — Все они одним миром мазаны. Один бьет, другие стоят вокруг советы дают, потешаются. Потом в обнимку идут горилку свою пить. И так круглый год, достало это. А как чего не случись, они все на Баюна этого валят. Все Баюн да Баюн им под каждую хату кучу навалил! А сами они по большей части недалеко от этого самого Баюна отошли — те же самые разбойнички с большой дороженьки, только пригретые под крышей шинки да под крылышком Шкуродера.
— Кого?
— Шкуродера, — терпеливо повторил Милош. — Прозвали так нашего расчудесного пана воеводу за дела его “хорошие”. Этот Баюн может и сам не прочь на их местах оказаться, тоже бы услужение Шкуродеру пошел, а в свободное время в шинке жалование пропивал да баб в тепле щупал. Да не повезло ему, вот он, бедненький, на дорожках да в лесочке и сидит, от злости да с голодухи пухнет. Мало таких что ли? Ты-то, не обижайся, но ты тут вообще душа сторонняя, многого не знаешь. Завтра вот как рассветет, двери раскроются, и нас растащат по разным сторонам. Тебя в седло на это вороное чудо и прочь, а меня на колоду и розгами. Потом повезут судить за конокрадство. А у Шкуродера все просто — либо руку отрубят, либо повесят, как пить дать. Они давно повод ищут, козлы.
— Может оно и обойдется… — попытался успокоить его Игриш. — Нас вот тоже Кречет повезет пану воеводе показывать.
— Да брось ты, — махнул рукой Милош. — Они там сейчас с твоим одноглазым лучшие друзья стали, раз я тут сижу, навоз нюхаю, а они там в обнимку горилку пьют. Так, попужал вас Кречет для острастки, а потом взял и разглядел в этом твоем хмыре родственную душу, такого же рубаку с большой дороги. Твой дружок небось меня вешать и будет, когда мы до пана воеводы доберемся — чего не сделаешь за звонкую монету. А они вокруг будут как обычно стоять, хохотать да советовать, как петлю лучше затягивать.
— Нет, Каурай не такой. Он меня спас.
— Неужели? И откуда же?
— Из колодца вытащил. А потом…
— Стой. Из какого такого колодца?
— Из обычного. Вроде того, что там во дворе стоит.
— А чего это ты в том колодце забыл?
— Я… — помялся Игриш. Он уже пожалел, что поднял эту тему — чего-чего, а сидение в колодце он хотел бы забыть навсегда. — Меня туда бросили солдаты.
— Солдаты? — недоверчиво посмотрел Милош ему прямо в глаза. — Какие солдаты?
Игриш не ответил. Он очень не хотел вспоминать.
— Эй! Я спросил — что за солдаты?
— Отстань…
— Чего это? Ты чего опять дуешься, дуреха?
— Нет, — покачал головой Игриш. — Не хочу я разговаривать.
— Ну и дурень! Чего еще делать, коли говорить не хочешь? Спать тогда ложись.
Но Игриш и спать не хотел. Вернее не мог. Боялся. Знал, что если сейчас зароется в сено и закроет глаза, колодец вернется.
Милош же, ворча себе под нос, принялся сам закапываться в сено, глубоко вздохнул всей грудью и затих, оставив Игриша одного с его демонами.