— Эй, Гриш! Почему ты дрожишь? Гриш! Просыпайся, кому говорят?!
Он дрожал как в лихорадке, стонал, пытался оттолкнуть от себя Милоша и зарыться поглубже в сено, но тот оказался настойчив. Бесенок схватил Игриш за ногу и стащил с сеновала как мешок с картошкой. Тогда Игриш свернулся калачиком, схватился за волосы и принялся стонать в полный голос — все громче и громче, словно его изнутри терзала страшная боль:
— Нет! Не хочу!
— Да что с тобой? — непонимающе уставился на него Бесенок и развел руками. — Что за кошмары? Гриш!
Он схватил мальчика за плечи и принялся бить его по щекам:
— Просыпайся же, балда, ну!
Игриш открыл заплаканные глаза и увидел перед собой озадаченное личико Бесенка. Одного.
— Где… она? — простонал он, боясь что долговязый силуэт его дрожащей сестренки сейчас выйдет у него из-за плеча.
— Кто? — захлопал глазами Бесенок и на всякий случай оглянулся.
Но позади не было ничего, кроме темноты и недовольных, фыркающих морд лошадей, разбуженных внезапным переполохом.
— Кто, Гриш?
— Ма… Ма…
— Мама?
— Маришка…
— Кто такая?
Но Игриш не торопился отвечать, только дышал да пытался высмотреть в темноте, едва рассеиваемой тусклым лунным сиянием, очертания сестры, но тщетно. Потом вытер слезы и откинулся на сеновал, не зная что и думать.
— …не важно, — только и слетело с его губ. Очередной кошмар, и больше ничего.
— Это тебя она так напугала? — со своими округлившимися глазами Милош казался еще более напуганным. — Гриш, тут никого не было. Я проснулся от странных звуков, сам перепугался несказанно, а потом ты начал стонать, ну и бросился тебя будить.
— Звуков? — переспросил Игриш, мотая головой и стараясь привести мысли в порядок. — Каких звуков?
— Не слышал? Вот, прислушайся…
Он замолчал и оба они превратились в слух. Время текло, удар за ударом обоих сердец, которые в их груди заходились набатом, но ни один не услышал ничего, кроме перестука копыт и шумного дыхания конюшни.
— Ничего… не… слышу, — наконец заключил Игриш. — Что ты слышал?
— Ну… — замялся Милош. — Звук был… как будто кто-то скрежещет железякой о железяку. И копает.
— Копает?
— Ага, — сглотнул тот. — Воон, у той стены. Стой, не подходи!
— Почему?
— А вдруг…
Но Игриш и не собирался лезть под стену, чтобы услышать неизвестно что. Он хотел только одного — унять бешеный стук сердца и забыться. Провалиться в небытие, где никто не будет называть его по имени и приказывать.
— Стой… Слышишь?
— Что опять?
— В том-то и дело, что ничего, — толкнул его в плечо Бесенок. — Чубчик!
— Чего Чубчик… — напрягся Игриш, решив уже что тот глупый сторож где-то рядом, но…
Ага, Чубчик больше не храпел.
— …дверь! — прошептал Бесенок прямо в ухо Игришу.
И да, он услышал. Кто-то действительно возился с замком, шепотом ругаясь себе под нос. Он торопился и явно не желал, чтобы его услышали.
— Тихо… — схватил Бесенок Игриша за руку. — Прячемся, живо!
Тот не стал упрашивать себя, и оба мальчика бросились закапываться в колючее сено, стараясь издавать как можно меньше шума. И едва им удалось скрыться с головой, как щелкнул замок, скрипнула отворяясь воротина, и в дверном проеме появилась черная, сгорбленная фигура, покрытая шерстью, которая аккуратно ступила под крышу конюшни и тихонько заперла за собой дверь. Зашуршали опилки под стопами, аккуратно чиркнула спичка и тьму рассеял крохотный огонек. Вспыхнувший свет заставил Игриша зажмуриться, вжать лицо в сено и покрыться мурашками. У ночного гостя на голове торчали два изогнутых рога.
Они с Бесенком лежали, не двигаясь и почти не дыша, и с возрастающим волнением слушали, как медленно, шаг за шагом ночной посетитель ступает по полу, шаг за шагом приближаясь к сеновалу. Сердце металось в груди так неутомимо, точно его грозились вырвать наружу, и Игриш испугался, как бы оно не выдало их с Бесенком, и как мог сжал свою вспотевшую грудь, силясь унять этот безумный бой.
Ночной гость не спешил. Он ходил от стойла к стойлу, словно рассматривал лошадей, которых хотел купить. Все ближе раздавались шаги, вызывающие у Игриша страстное желание провалиться под землю.
— Ой, пусти! — отчаянно вскрикнул Милош, когда ночной гость внезапно сунул руку в сено, схватил его за щиколотку и одним рывком вытащил мальчишку наружу.
Игриш затих, не решаясь вылезать следом за Милошем, попытался открыть глаза, чтобы хотя бы разглядеть того, кто так бесцеремонно ввалился к ним среди ночи, но глаза снова подвели его. Он увидел только мохнатое грязное пугало, увенчанное парой рогов, которое стаскивало отчаянно упирающегося Бесенка с сеновала.
— Ты кто?.. Чего пришел?.. — проговорил Бесенок глухим голосом, столкнувшись с чертом глазами. Тот склонился над ним, положил лапу ему на затылок, погладил и спустил руку на шею, оголив плечо, другой полез под рубашку.
Бесенок вздрогнул, как будто его водой окатили, и отбросил лапы.
— Нет! — вскричал он и попытался вывернуться. — Нет, не смей, сволочь!
Но незнакомец был настойчив — он зажал ему рот и предпринял новую попытку схватить мальчишку.
— Нет, я сказал! — крикнул он полузадушенным от страха голосом, за что тут же получил удар в зубы. Если бы не сеновал, он точно бы разбил себе голову. Незнакомец тут же навалился сверху.
— Нет… Нет! Пусти, гад! — стонал Бесенок, пытаясь вырваться и сбежать, но скоро задохнулся от боли.
Игриш видел перед собой только широкую, спину — от макушки до зада покрытую черным волосом. Черт страшно вонял алкоголем и дымом, пытаясь побороть увертливого мальчишку, он принялся ругаться и бить его наотмашь.
Боясь вмешаться и остановить эту ужасную сцену, Игриш дрожал всем телом, страшился даже вздохнуть и мог только смотреть, как они извиваются на полу, словно животные. Ночному гостю скоро надоело возиться с ним и он выбил из Бесенка всю непримиримость одним ударом, сжал руки на его горле и принялся душить.
— Стой, не надо… Гриш… — только и смог выдавить из себя Милош, из последних сил пытаясь разжать лапы. Но те все сильней стискивали его тоненькое горло, выдавливая из него последнюю волю к сопротивлению. Милош уже не стонал, а только хрипел и пищал, дергал ногами и пытался нащупать в кармане нечто твердое, а потом, собрав оставшиеся силы, треснул черта по голове. Тот взвыл, но не ослабил хватки, а только сильнее нажал на его шею, навалившись всем весом, и держал до тех пор, пока Милош не перестал дергаться. Штуковина, которой пытался отбиться Бесенок, тяжело ударилась о стену и, поблескивая голубыми искорками, упала рядом с тем местом, где тихонько лежал Игриш.
Кровь из пробитой головы черта капала Милошу на лицо. Еще живой мальчишка громко всхлипнул, обливаясь слезами, и в последнем, каком-то детском усилии, попытался оттолкнуть бородатое лицо, но только получил очередной удар в челюсть, а когда и это не помогло, черт снова стал душить парня и держал его за горло до тех пор, пока не удостоверился, что мальчишка полностью в его власти.
Черт остановился, исторг из себя визгливый стон и повалился на Милоша, словно тот был подушкой, тяжело задышав тому что-то на ухо. Игриш не расслышал, какая именно мерзость сошла с его губ, ведь он желал лишь одного — превратиться в кучу мусора, слиться с землей, стать незаметным, исчезнуть.
Как и тогда. В лагере Крустника. И это напугало его безмерно. Заставило вынуть голову из сена и попытаться найти хоть что-то, что помогло бы спасти несчастного Бесенка.
И этим единственным оказалась самая странная вещь, которую можно было обнаружить в конюшне. Страшась выдать себя, Игриш потянулся к таинственному предмету — увесистому кубику, поблескивающему в лунном свете. Искусно выполненная, деревянная шкатулка с врезанными в стенки сверкающими каменьями, которая совсем недавно выпала из рук Милоша.
И тут Игриш почувствовал на себе взгляд и одернул руку.
На него смотрел Милош. Лицо мальчишки выглядело ужасно — губы коротко подрагивали, один глаз заплыл, второй, налитый кровью и пустой, был приоткрыт, зрачок слепо и осуждающе сверлил своего трусливого товарища, вымаливая помощи и отмщения. Игриш не знал, жив ли он вообще. Про себя он тоже был не совсем уверен — страх выдавил из него все без остатка.
А еще на Игриша, не отрываясь и тяжело дыша, смотрел черт. По черной козлиной бороде катилась струйка слюны, сливаясь с обильно натекающей кровью, мелкие глазки плотоядно блистали. Это жуткое мгновение растянулось для мальчика почти навечно.
Когда сердце наконец сделало новый удар, Игриш не раздумывая схватил куб и швырнул в черта. От неожиданности тот не успел увернуться, и острый угол с тупым стуком хлопнул его прямо по лбу, сорвав целый шмат кожи. С воем черт схватился за разбитую башку, оторвался от Милоша и вскочил на ноги, но тут же оступился и тяжело загремел на землю. Бесенок распластался на сене, не двигаясь и даже не дыша, а его мучитель выл, размазывая кровь по лицу и силясь встать, но от боли едва мог подняться на колени.
Где-то снаружи протяжно прокричал петух, и следом нечто еле слышно зашуршало, затопало и загрохотало, заставив черта торопливо подняться и, не разбирая дороги, броситься к выходу.
Далеко он не убежал. Когда Красотка высунула морду из стойла и вцепилась своими зубищами ему в темечко, черт закричал так отчаянно, словно с него живьем сдирали шкуру.
* * *
В середине ночи Каурай проснулся от какого-то жуткого визга, который так же быстро оборвался, как и возник. Сразу же стащил с себя пригревшегося котенка, который только мявкнул такому бесцеремонному обращению, подошел к окну и выглянул наружу.
Было тихо. Слишком тихо, и это пугало больше всего. Шелестящие тени деревьев укрывали двор шинки, по земле мрачными караванами блуждали призраки далеких туч, спеленавших лунный диск высоко в небе. Пение сверчков, душистые запахи и успокаивающая тишина сдерживали проснувшуюся паранойю, разбивали подозрения, повторяли, что все в порядке, и нет причин хвататься за меч.
Но одноглазый был закостенелым параноиком. И знал, что все было отнюдь не в порядке.
Понял это по двум быстроногим рогатым фигуркам, которые носились по двору от строения к строению и заглядывали в окна. И что-то в их нервных, осторожных движениях намекало, что едва ли эти двое были запоздавшими путниками, которые на ночь глядя решили забежать в шинку, промочить горло с дороги.
И еще собака — Волчара задохнулся бы от лая, стоило только случайному прохожему повернуть голову к дверям шинки.
Каурай решил, что это отличный повод побеспокоиться.
Он быстро оделся, натянул сапоги и подхватил Куроук с Щелкуном. Прилаживать доспехи не было ни времени, ни возможности — подлатник он умудрился отдать стираться, балда. Так что все свое барахло ему пришлось подхватить как было — в огромную неудобную связку весом в пуд.
Прежде чем распахнуть дверцу и выбежать на лестницу, одноглазый мельком глянул в оконце и тут же с руганью бросился на пол — две горящие стрелы почти одновременно ударились о стену, едва разминувшись с его головой. Одна отлетела и подпалила хвост перепуганному кошаку — несчастное животное с воем вылетело из комнаты и заскребло коготками по ступеням. По счастью обе стрелы сразу же потухли.
— Чума… — прошипел одноглазый, отползая подальше от окна. Следом целый град стрел забарабанил по стенам с наружной стороны. Каурай не сомневался, что дегтя на них не пожалели. По потолку задорно заплясали пламенные отсветы, обещая скорую баньку, а по улице все громче разносилось конское ржание, все ближе и ближе гремели копыта и дребезжали железом.
Вот и сходили в шинку казачки…
Шорох летучих огней и улюлюканье приближающейся лихой братии, рассеял протяжный свист с первого этажа и прозвучавшее сразу за ним бравурное:
— Баюновы колядники пришли почеломкаться! Ну что, казаки? Не заржавела ли нынче казацкая сталь?! Ату их, головотяпов-рогачей!
Внизу разом поднялся какой-то громовой вал из тысяч молотков — загремели, затоптали и заухали казаки, вскакивая с лавок. Грохот поднялся такой, что одноглазому на мгновение показалось, что их шинка сейчас провалится под землю.
Натянув тетиву, Каурай уложил стрелу на ложе арбалета, поднялся и осторожно выглянул в окошко, боясь схлопотать летучую гадину прямо в широко раскрытый глаз. Ночь вся раскрасилась сотнями огней — некоторые из них проносились через тьму по широкой дуге и падали прямо на соломенную крышу их несчастной шинки. Другие на всех порах стучали копытами по земле, сверкали кольчугами и сталью — все ближе и неумолимей, сгорая от нетерпения перекинуть свою ярость на деревянные стены.
Одноглазый выбрал себе огонек, который еще не успел пропасть из его поля видимости, направил на него арбалет, прицелился и, не теряя драгоценных мгновений, нажал на спуск. Болт вырвался из окна, со свистом бросился к цели и прошил мохнатую грудь. Ее хозяин безвольно взмахнул руками и рухнул наземь, а Каурай из другого угла уже натягивал тугую тетиву и ставил на ложе болт, выбирал огонек — спуск! и стрела вновь свистит через темноту, выбивает всадника из седла, а из колчана вылезает новая свистящая смерть.
— Че это свистит? Кречет, твоя работа? — донеслось снизу.
— Черта с два! Боюновы молодчики безобразничают. Сейчас и мы им посвистим маленько.
Загрохотали выбиваемые окна, зашлась в крике хозяйка шинки — такого переполоха ее заведение давно не знало.
— Братцы! Конюшня горит, горе нам! — пронзил уши отчаянный крик. И вправду — с места Каурая конюшни было не видать, но свет от ревущего пламени доходило даже сюда. Еще хуже…
Из окон первого этажа валом полетели стрелы, их поддержали пищальным огнем, но очень немногие из снарядов попадали по всадникам, которые носились вокруг, осыпая шинку смертоносными гостинцами. Одноглазый пригнулся, когда на чердак вновь влетел один из них, отступил в дальний угол и выцепил среди огней рогатого всадника с медвежьей шкурой на плечах, который метался вокруг конюшни в попытках запалить крышу пожарче.
Плохо дело.
Тетива щелкнула, и болт прошил всадника навылет. Он охнул, схватился за грудь и вывалился из седла, но конюшню это не спасло. Огонь разгорался все ярче.
— По моей команде, — доносился снизу голос Кречета. — Вышибаем двери, хлопцы, и выходим. Здесь нам куковать не можно! Кум, хватай еще пару хлопцев и выводи лошадей, а мы пока пойдем пободаемся с лучниками.
— Ключи? У кого ключи?
— Как у кого, кум? Ты же сам сказал, что забрал их у Чубчика, чтоб не баловал.
— Забрал… — охнул Рогожа. — А вот теперь не найду, хоть ешь меня.
— Ой, не время ты нашел шутки шутить, кум, ой, не время!
— Какие шутки, Кречет? Нету ключей у меня, хоть обыщи меня, нету!
Кречетово ругательство, казалось, располосовало Рогожу точно пилой. А стрелы все сыпались и сыпались, дребезжали по стенам и лизали соломенную шапку, которая полыхала адским огнем — дым валил во все стороны, заполнял помещение, прибивая одноглазого к полу и обещая, что скоро на чердаке станет нечем дышать. Каурай не стал ждать, пока его тут поджарят как ворону на насесте и разрешил себе еще один, последний выстрел.
— Где Чубчик, еб… его по очереди? — все орал Кречет, перекрикивая визг шинкарки.
— Во дворе лежит, бедняга, уже укокошенный… Факт!
— Курва! — рявкнул Кречет, а шинкарка все не унималась. — Да заткните уже эту дуру! Малаша, душа наша, будет у тебя новая шинка, етить ее налево.
Каурай бросил окно, в которое почти влетела горящая головня, но ударившись о раму, ухнула вниз, рассыпавшись искрами. Он быстро снарядил арбалет и, низко пригнувшись, прополз задымленную каморку наискосок, заняв позицию у противоположного окна. Сунулся за занавеску и грязно выругался — с этой стороны положение тоже попахивало под хвостом у Сеншеса.
Внизу плясали сразу трое верховых чертей, вооруженные до зубов и готовые расстрелять каждого, кто только попробует высунуть нос из шинки. Тут гаркнуло громогласное «Ура!», хлопнули выстрелы, и из дверей шинки навстречу стрелам и огню повалили кречетовцы. Каурай решил, что это его шанс. Он наудачу разрядил арбалет в одного из всадников, подхватил связку со всем громыхающим барахлом и швырнул в окно, следом сам вскочил на подоконник и сиганул вниз. Только он коснулся земли и перекатился, как едва не получил стрелу в грудь и рухнул на спину, по счастью не откусив себе язык.
Тут же ночь разразилась громом — рядом встал здоровяк Повлюк с дымящейся бомбардой, а впереди на бок заваливалась лошадь с начисто размозженной головой. Второй черт смог таки выпустить пару стрел, наповал свалив одного казака и тяжело ранив другого в живот. Не успел он пришпорить свою лошадь, как к нему подскочили казаки и насадили стрелка на копья, и тот с захлебывающимся криком рухнул наземь. Третий всадник был уже далеко — вслед ему летели стрелы и поднимался пороховой дым. Ночь разразилась хохотом.
Черта, правившего подстреленной лошадью, придавило окровавленной тушей, и он со стоном пытался вытащить переломанную конечность. Его страдания оборвал Горюн с сеншесовой притолокой в ручищах — за два удара он расквасил черту череп, и тот затих навсегда.
— Ну, Повлюк, хорошо ты им дал прикурить своей люлькой! — хлопнули толстяка по плечу.
— Ай, чегой? — переспросил полуоглохший после выстрела Повлюк.
— Гутарю, хорошо… — его товарищ не договорил, как упал на землю, навылет пронзенный вражеской стрелой. Повлюк тут же припал к земле, и принялся перезаряжать свою «люльку». На их головы посыпался новый ливень стрел — на этот раз из леса, где окопались лучники. Половина казаков с Рогожей бросилась в конюшню спасать лошадей, половина во главе с Кречетом взяла огонь на щиты и бросилась на лесных стрелков, которые продолжали методично опустошать свои колчаны.
Бросив свое железо на произвол судьбы, Каурай поспешил вызволять Красотку. Конюшня дымила вовсю, ворота стонали от бешеного натиска смертельно испуганных лошадей.
Какой ужас творился там, оставалось только гадать, и горе тем, кому не повезло оказаться в этот момент внутри.
«Гриш, — кольнула мозг внезапная мысль. Где в этот момент находился мальчишка, и жив ли он вообще, одноглазый мог только догадываться.