— Смотри! Смотри же. Вот она, мазь.
Игриш сидел на спине Красотки прямо перед ней и чувствовал себя ужасно неуютно. Больше всего мальчика смущало то, что ведьмочку совсем ничего не смущало, но его новой знакомой было плевать: она без умолку трещала ему в ухо и постоянно норовила прижаться Игришу, словно он был подушкой. А это заставляло его постоянно смахивать пот со лба и без конца сглатывать слюну.
— Где? — попытался он вглядеться в темноту, но как обычно не увидел ничего, окромя этой самой темноты.
— Да, вон же, слепой что ли? — хмыкнула она ему в ухо. — Впереди, в траве. Живой еще!
С этими словами она легонько шлепнула сапогами Красотку по бокам, и та охотно прибавила шагу. Кобыла не успевала удивлять Игриша — даже с Каураем она не была настолько покладистой и спокойной, точно ее подменили. Без поводьев, уздечки и стремян Красотка выполняла не просто каждое желание девицы, но, казалось, читала ее мысли. Стоило только девице захотеть, погладить ее по шее и слегка направить сапогом, как скакунья самозабвенно пускалась бежать в нужную сторону. О том, чтобы по ее обыкновению нагло фыркнуть, взрыть копытами землю, боднуть наездника или укусить, она вообще думать забыла.
Чудеса, от которых Игришу было не по себе.
Еще больше мальчика беспокоил тот факт, что после того, как ведьмочка таки затащила его на лошадь, он окончательно потерялся и уже мало представлял себе, где они сейчас находятся. Наездники долго скакали куда-то, принюхиваясь и прислушиваясь к каждому лесному шепотку — то неслись во весь опор через подлесок, то петляли по каким-то ухабам и ущельям, то наоборот двигались нарочито не спеша, непрестанно оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха. И вот наконец кривая дорожка привела их к…
Да, Игриш определенно что-то видел. Оно лежало в траве. И стонало.
Малунья легко спустилась со спины Красотки, не успел Игриш осознать, что прямо перед ними, привалившись спиной к холодному камню, на земле сидел чернявый молодой казак, одетый в пушистые меха. Он широко раскрыл глаза и задрожал, стоило только сапогам ведьмочки щелкнуть каблучками и застыть перед ним. Слипшийся искусанный рот слегка приоткрылся, он попытался что-то сказать.
— Бедненький, — пролепетала ведьмочка, оглядывая страдальца с головы до пят. Одну руку ему отсекло по локоть. Одежда была вся пропитана кровью. — Недолго тебе осталось мучиться.
— Постой… — слетело с дрогнувших губ, когда она опустилась перед ним на колени, приподняла окровавленную рубаху и посмотрела прямо в бегающие глаза.
— Нечего ждать, — уверенно бросила ведьмочка, вынула из-за голенища длинную спицу и сунула парню в пупок. Казак вскрикнул от чудовищной боли, когда она разорвала ему живот — из страшной раны потоком хлынула кровь. Он попытался оттолкнуть ведьмочку, но оказался слишком слаб, чтобы ей помешать. Она отмахнулась:
— Не мешай!
Как ни странно, но человек подчинился, и позволил ей ковыряться у него в кишках. Казак обреченно откинул голову на камень, затрясся всем телом и застонал, пока Малунья копалась у него в животе, словно в сундуке, отыскивая нечто важное.
Игриш наблюдал за этой мерзкой операцией со все возрастающим омерзением. На мгновение он поймал взгляд юноши — абсолютно животные пустые глаза, в которых плавала лишь мука и стонало страстное желание, чтобы эта пытка побыстрее закончилась. Малунья, тем временем, вытащила окровавленные руки из раны и критически осмотрела ладони. Попробовала языком.
— Да, оно, — довольно улыбнулась она и повернулась к Игришу, не смевшему даже пальцем пошевелить.
— Мазь! — торжественно провозгласила ведьмочка, поднимая руки к небу и показывая сверкающую кровь то ли своему спутнику, то ли растущему месяцу, гарцующему высоко в небе. — Давай же, слезай и иди сюда — тут ее еще много!
И с блаженной улыбкой на бескровном лице она приложила ладони к губам, принявшись слизывать кровь. Игриша замутило от такого зрелища и едва не стошнило.
— Что такое? — подняла брови Малунья. — Что за вид, Гриш?
— Ничего, — булькнул Игриш с нового приступа тошноты, когда бросил взгляд ей за плечо и увидел там бледное лицо, по которому ручьем струились слезы.
— Слезай, а то тебе ничего не достанется! — поманила его ведьмочка, а потом повернулась к раненому. В ее пальцах блестела какая-то темная бутылочка, которую она, не мешкая, приложила к бледной щеке — несколько слезинок скатилось в горлышко.
— Слезы умирающего, — удовлетворенно произнесла она. — Редкая удача. У тебя же, наверное, и невеста есть? Любишь ее?
Юноша еле заметно кивнул. Глаза его были закрыты — казалось, он был очень далеко.
— Это хорошо, что любишь. Плакать по тебе будет, — сказала Малунья, пряча бутылочку в сапоге. — Как зовут бедняжку?
Она приложила ухо к бескровным губам — те произнесли какое-то короткое имя и застыли.
— Хорошо, — кивнула ведьмочка и уселась на корточки перед дрожащим телом. — А теперь послужи мне. В последний раз.
И вновь она сунула обе кисти в распоротый живот юноши. На этот раз тот уже не стонал, не кричал и вообще не двинул ни единым мускулом. Лишь голова упала на плечо, когда ведьмочка принялась с жадностью выгребать из живота внутренности, а потом намазываться горячей кровью.
При виде такого изуверства Игриш хотел повернуть Красотку и гнать ее куда угодно, лишь бы оказаться подальше отсюда. Но лошадь словно приросла к месту, спокойно щипала травку и не реагировала ни на какие попытки мальчика сдвинуть ее.
Ведьмочка была почти полностью вымазана в крови — лицо, шея, груди, теперь она методично и щедро покрывала ею свои сверкающие бедра и ноги. Последним местом, куда девица сунула окровавленную ладонь, оказалась промежность — она орудовала дольше прочих, почему-то мерзко хихикая.
Когда Малунья закончила свое мерзкое занятие, она повернулась к Игришу, сверкая счастливыми глазами.
— Гриш! — позвала она мальчика и подбежала к нему. — Гриш, ну что же ты?! Ведь он остывает, быстрее!
Тот был не в силах ответить ей, не мог даже закричать, когда Малунья схватила его за руки и попыталась стащить с лошади. Сначала мягко, а потом все настойчивей.
— Ты же будущий ведьмак! — кричала она, дергая его за одежду. — Ну, Гриш, что за вид? Раздевайся!
Он подался назад, вырываясь из ее рук, и с каким-то обиженным стоном скатился с лошади. По счастью ничего себе не сломав, он приземлился на четвереньки, вскочил и побежал от нее сломя голову.
Со спины, точно от боли, взвился ветер и заметался у мальчика в ногах, словно даже стихия пыталась задержать и свалить его с ног. Вне себя от отвращения Игриш мчался сквозь ночной лес, спотыкаясь о корни и раздирая себе руки о ветки. Не знал, куда направляется, но просто бежал. Просто бежал, не оглядываясь.
Остановился он только тогда, когда сердце уже, казалось, готово было выскочить из груди.
— И зачем было так мчаться, ты чего полоумный? — донесся сзади голос ведьмочки, и Игриш вздрогнул. Следом фыркнула лошадь, и мальчик обернулся…
Она по-прежнему стояла рядом, сложив окровавленные руки на темно-алой груди, и недовольно топала сапожком. Красотка мирно щипала травку, а труп с вываленными кишками сидел на своем прежнем месте, словно тоже ждал мальчика.
— Я не хочу… — простонал Игриш, и его скрутило очередной тошнотворной удавкой. Он повернулся в попытке снова броситься бежать, но ведьмочка крепко ухватила его за руку.
— Понимаю, — сказала она ему в ухо. — Я помогу.
— Нет!
— Потом спасибо скажешь, глупыш, — закусила она шаловливую губку и напрыгнула на Игриша.
* * *
— Помер? Как помер? — голосил пан Кречет на весь двор, засыпанный пеплом. Перед ним с понуро опущенной головой стоял Ранко и ковырялся кинжалом в ногтях.
— Ну, ты же сам приказал — привяжи, мол, этого поганца к лошади и тащи к шинке…
— И ты привязал?
— Ага.
— К спине лошади?
— Нет. К хвосту.
— Да как ты, еб… твою мать, решил довести его до шинки живым, раз привязал его к хвосту лошади?
— Ну… никак. Ты ж не говорил мне, мол, Ранко этого паскудника шоб живым до шинки довез. Я-то думал, ты его мне поиграца маленько оставил. А он, знай, так смешно дергался и попискивал, когда я его по лесу возил — дай, думаю, повожу подольше… Ну, дядька!
— Я тебе дам дядьку, ушлепыш!
Пожар не унимался до самого утра. Крыша шинки провалилась внутрь уже под утро; когда рассвело, стены прогорели практически полностью, и скособоченное строение вскоре ухнуло на бок, похоронив под собой все наследие безутешной бабки Малашки.
Сама шинкарка все это время сидела перед пожарищем верхом на своей знаменитой притолоке — единственном, что пережило пожар — обнималась с девками-подавальщицами и выла на разные голоса. Кречет несколько раз пытался увести баб подальше, но те голосили только громче — так что Кречет вскоре махнул на них рукой.
У казаков были дела поважнее, чем успокаивать несчастную бабенку, у которой наверняка где-нибудь припрятан клад, — как рассуждал пан Повлюк, памятуя страшную скупость шинкарской ведьмы, как в народе прозвали бабку Малашку. Вся ватага расселась на дровнях, а то и прямо на земле полукругом лицом к пожарищу, и сладко раскуривая люльки, предаваясь воспоминаниям о прежних временах, когда стены шинки еще крепко стояли на своем месте.
— Жалеешь ее, пан Каурай? — хмыкали казаки, пуская дымные колечки в небо. — Напрасно! Это ее сам Спаситель покарал, и справедливо.
— Факт! — кивал на их умозаключения пан Повлюк, который не шибко любил рассказывать, но очень по нраву ему было послушать как говорят другие.
— А то! — продолжал оратор. — Покарал за скверный характер, редкостную скупость и за то, что своего мужа, старого шинкаря — пана Бобрюка, в могилу свела. Казаки гутарют, что по молодости любила она среди ночи на спину мужу вскочить, мол, «Катай меня!», а он, дурак, и не дурак покатать на себе любимую жинку. Да так ее до самого рассвета на спине и катает, пока силы у него есть, а на рассвете бахнется без сил на кровать — она снова на него заберется и давай кровь из него сосать. А он поутру из дому выйдет, мертвец мертвецом, так исхудал после женитьбы! Вон она за несколько лет из него душу и вытрясла, захирел совсем, обабился и засох, бедолага. Говорят в спичечном коробке его похоронили, но это, видать, брешут, дурачье.
Каурай не перебивал оратора, только кивал да хмыкал на самых удивительных моментах, что распаляло казака еще больше.
— А хорошо ты, пан Чубец, рассказываешь, — аж прикрыл от наслаждения глаза Повлюк. — Положительно хорошо!
— Раньше как было? — продолжали вспоминать былое казаки, попыхивая люльками и наблюдая как догорает их любимая шинка. — Горилка аж пенилась в чарке, когда ее пригубишь, словно тебя обухом по голове ударили — так она тебя за шкирку брала. Я Борбюка все спрашивал: откуда ты, пан, такую славную горилку берешь? А он, стервец, только усы подкручивает да посмеивается, но тайны своей не выдает. А еще у него табак был! Добрый табак, славный табак! А нынче что? И курица не чихнет! Эх, накрылось все медным тазом, как шинку прибрала к рукам женушка Бобрюка, не успел сам пан Бобрюк в мир иной отойти. Ни тебе табака, ни сала, галушки — одно название, ни горилки приличной! — все она ее разбавляла, чтобы травить народ, старая ведьма, да и в долг перестала наливать, представляешь? Бобрюк он тебя помурижит-помурижит, да и забудет, так как человек был хороший. А эта? Все казаки в округе от ейной скупости страдали. Скверная баба одним словом, скверная!
Пока престарелые пановья припоминали Малашке все ее грехи, молодые казаки искали тела товарищей и считали разбойников. Сами они потеряли десять человек убитыми и еще столько же получили ранения. Убитых разбойников насчитали пару десятков, и это только тех, кого нашли; сколько из них было раненых, сказать было сложно, так как многих при отступлении добивали свои же или с ними расправлялись казаки Кречета во время ожесточенных стычек.
Этим временем сам голова расхаживал среди мертвецов, уперев руки в бока, и силился отыскать безрукого хозяина сабли, которую подобрал Каурай. Однако среди павших таковой его взгляду не попадался. Зато, как он выразился, «всякой вороватой сволочи в изгвазданных обносках» было хоть ложкой черпай. Многие лица он узнавал и со злостью плевал им на рассеченные лбы.
— Так, — чесал он затылок, сбив шапку на лоб. — Обладателя того панского инструмента словно ветром унесло, а единственных пленных мы прое…ли. Прелестно! Благодарствую тебе, Ранко, ото всей души благодарствую, что так внимательно ты слушаешь старших!
— Ну, дядька!
— Не дядькой мне! Вот был бы ты чуть помладше, поганец, не стерпел бы — тут же спустил бы тебе портки и до кровавых соплей бы тебя тут отделал. Ладно бы Малашка, она бабьего роду-племени, какой с них спрос? А ты?! Фу, прочь с глаз моих! Пан Рогожа!
— Ить!
— Хватай этого остолопа, да Воробья с Повлюком и еще кого-нибудь посмышленей и найдите мне наших лошадёв. До пану воеводы без лошадёв возвращаться не можно.
— Я тоже пойду, — вызвался Каурай, которому до чертиков надоело сидеть тут и ждать от моря погоды. Башка с копытами фавна очевидно пропали в этом пожаре. Если ему и удастся вытащить из-под завалов остатки костей, то сделает он это не раньше утра, когда будут разгребать завалы. А пока…
— Да и моего балбеса надобно отыскать, — поглядел по сторонам одноглазый. — А то отправил его за Красоткой, а он как в воду канул — до сих пор не вернулся.
— Вот и славно, ступайте. И без лошадёв не возвращайтесь, так и знай, кум, так и знай! А вы чего расселись, песье войско? Топоры в руки и за мной. Нам еще голов разбойничьих нарубить десятка два — не меньше. Пану воеводе гостинец.
* * *
Она таки добилась своего. Игриш не смог долго бороться с ней — еще и когда сам мертвец поднялся, чтобы помочь ведьмочке. Бледный обескровленный труп схватил Игриша за плечи, и они оба поставили мальчишку на колени, чтобы тот и не думал мешать Малунье срывать с него одежду и покрывать его тело кровью.
— Вот, вот так! — приговаривала ведьмочка, подставляя ладони мертвяку под живот и собирая кровь в горсть, а потом намазывая Игришу щечки. — Нечего тут стонать. Это дело нужное, это мазь!
Игриш сначала пытался кричать и умолять ее остановиться. Но крик перешел в вой, а следом в тихий стон, переходящий в безудержный плач. Ведьмочка только посмеивалась и все интенсивнее втирала кровь в его бледную кожу, напевая что-то себе под нос.
— Потом спасибо скажешь, как закончим, — кивала Малунья, пока усиленно работала ладонями. — Перевернись! Переверни его, глупого!
Мертвец исполнил приказание — хнычущий Игриш быстро оказался лежащим на животе, лицом в траве, мокрой то ли от росы, то ли от крови, обильно натекшей с трупа. Ведьмочка обхватила его бедрами и принялся втирать кровь ему в спину. Потом спустилась ниже, собрала побольше кровушки, звонко хихикнула и пустилась «намыливать» ему ягодицы.
— Не пищи, чего как капризная девочка? — ворковала она. — У тебя там уже все волоситься начало, а ты плачешь! Нехорошо, Гришик, ой, как не солидно! Так, теперь еще раз повороти эту недотрогу. Хорошо.
Последним, что она обработала, стала «мелкая, ледяная пипка», как выразилась ведьмочка, пару раз больно дернув за нее.
— Вот и все! А ты боялся, дурашка, — удовлетворенно выдохнула Малунья и положила руки себе на колени, всматриваясь в каждую пядь своей работы. — Нравится?
Игриш лежал с открытым ртом, тяжело дышал, широко раздувая грудную клетку, и пялился куда-то в небо, напоминая гигантскую окровавленную рыбу, которую только что выбросило на берег.
— Ну да, ну да, как же ты можешь видеть себя в таком положении, — приложила ведьмочка палец к губам. — Ничего! Поднимайся. Оставь его, он сам встанет.
Но Игриш не поднимался. Продолжал лежать с глазами, полными слез, пытаясь просто перевести дыхание. Так тяжело ему было совладать с эмоциями.
— Гриш, — склонились Малунья над ним, заглянула в глаза. — Ведь это мазь. Ты сможешь летать, Гриш.
— Летать… — сорвалось с его дрожащих губ.
— Ага, — серьезно кивнула она. — Поднимайся, нам нельзя опаздывать. Мы и так уже задержались дольше возможного. Твоя сестра ждет нас.
Она мягко схватила мальчика за руку и помогла подняться. Игришу было нелегко устоять на подкашивающихся ногах, ему было холодно и до жути противно. Липкая, еще теплая кровь капала с его носа, попадала на губы и стекала по ногам. Ему было холодно. Мальчик понуро подхватил свои шаровары с рубахой и завязал узлом на бедрах.
Ведьмочка подняла его на смех. Но другой одежды у него не было. Коробочка больно колола ему бок. Выкинуть бы ее к Сеншесу.
— Залезай, — Малунья была уже на спине Красотки и дергала его за плечо. — Залезай же, ну!
Игриш повиновался, хоть ему было и нелегко забраться на спину кобыле — он был скользким, словно слизень, и ноги постоянно соскальзывали с ее хребта. Наконец, он справился и прижался спиной к обнаженным грудям ведьмочки, которые двумя острыми клинышками уперлись ему в лопатки.
— Молодец, — обхватила она его руками и поцеловала в шею. — Но! Пошла!
И Красотка выполнила приказание, стоило только ее сапожкам хлопнуть кобылу по бокам. Она почти сразу пустилась рысью и перешла в галоп, так что Игришу, чтобы не навернуться, пришлось вцепиться ей в гриву. Он боялся сделать лошади больно, но той было все равно — Красотка самозабвенно стучала копытами по траве, унося обоих куда-то во мглу.
Скоро тени разбежались перед ними, впереди зажегся призрак пылающего месяца, а твердая земля внезапно оборвалась каменистым утесом. Игриш не успел вскрикнуть и зажмурился в ожидании, когда ветер взвоет в ушах.
Ветер и взвыл, но они оба продолжили крепко сидеть на спине Красотки, вцепившись в ее пахучую гриву. Ведьмочка за его спиной радостно захохотала и распростерла руки, Игриш лишь осторожно приоткрыл глаз, опасаясь наихудшего. Голова пошла кругом и он чуть было не полетел вниз. Зрелище, которое он увидел перед собой, было умопомрачительным.
Красотка мчалась вперед, энергично работая копытами, а внизу удалялась и удалялась земля, постепенно становясь все меньше, и так до тех пор, пока не превратилась в сплошное темно-синее покрывало, затянутое предутренним туманом. Над головами грозно смыкались тучи, метался разбойник-ветер, раздувая пушистые волосы ведьм, которые слетались со всех концов неба и кружили вокруг небесных всадников.
— Гриш! Гриш, погляди как красиво, Гриш! — кричала ведьмочка вне себя от восторга. — Открой же глаза, глупый!
Чем выше они поднимались, тем меньше Игриш боялся этой головокружительной высоты, которая с каждым шагом Красотки становилась все невероятней. Он с тоской взирал на черную колючую землю, которая простиралась под ними, но скоро и она исчезла, и мальчик забыл о ней, всецело отдавшись ветру и неистовой пляске. Несмотря на то, что вся одежда болталась у него на бедрах, ему не было холодно. Их с Малуньей согревало какое-то детское счастье.
Месяц подмигивал сквозь клочья продранных туч, в которые они окунулись с головой, заливал белые тела ведьм золотистым сиянием, пока те плясали в его лучах, насвистывая во всю мощь своих легких. Среди них был даже летучий ковер, громадный хряк и пара ступ. И в центре этого хоровода, отбивая копытами облака, сквозь марево и завывающий ветер неслась Красотка, размахивая угольно черной гривой и хвостом.
Ковер подлетел ближе, раздуваясь как парус, и Игриш увидел на вышитом разноцветном полотне трех светловолосых женщин, которые любились друг с дружкой, томно постанывая и зарывшись в подушки. Игриш покраснел, когда их полуприкрытые глаза заметили всадников, и постарался отвернуться, но они уже кричали им с Малуньей, дергали Игриша за ногу, пытаясь стащить его со спины лошади. Со смехом Малунья помогла им заволочь упирающегося мальчишку на ковер, где его уже ждали горячие объятия.
Не успел Игриш плюхнуться на мягкий ворс, как женщины набросились на него и принялись терзать, словно он был куском мяса. Мяли, кусали, гладили и душили своей мягкой плотью. Мальчик страшно перепугался, когда они схватили его за самое сокровенное. Не в силах сдерживаться, он откинул голову назад и едва не взорвался.
Женщины смеялись и целовали его так, как Игриша не целовали никогда в жизни. Мальчику было хорошо, но отчего-то ужасно обидно.
Еще чуть-чуть и над ними зажглись звезды. Ковер поднялся выше облаков, туда где сверкало звездное полотно. Там их в окружении пары сереброволосых ведьмаков ждала Маришка.
— Ну что, Гриш, — сияла она добродушной улыбкой. — Теперь ты понимаешь, что значит быть свободным?
Игриш хотел ответить, но слова как будто застряли в горле от того неописуемого блаженства, который переполнял его. Так что он просто кивнул.
— Хорошо, — кивнула Маришка, подлетая к ним вплотную. — Значит, теперь ты готов.
Не произнеся более ни слова, она схватила мальчика за руку и сбросила его с ковра.