После недолгих церемоний они завернули Маришку в плащ. Как ни жаль одноглазому было с ним расставаться, ничего лучше под рукой не нашлось. Этот потрепанный кусок ткани отходил с ним не одну сотню лиг, побывал во множестве переделок, а теперь готовился подарить покой незнакомой особе. Могилу устроили подальше от селения — в глубине неприметной рощицы, куда редко проникал солнечный свет и где бедняжку едва ли найдут любители полакомиться свежей мертвечиной.
— Погоди… — остановил мальчик одноглазого, уже готового забросать яму землей, соскочил вниз и отвернул полу плаща.
Прекрасная мишень! — не замолкал Щелкун. От греха подальше одноглазый сунул его в сумку, но и оттуда черепушка голосила, как заведенная. — Просто ударь пацана лопатой и наскоро забросай трупы землей. Этим все и кончится. Неужели ты хочешь взять его с собой?.. Зачем? Тебе чего меня одного мало? Так заведи себе собаку!
Проказа! — сплюнул одноглазый. От его неуемной болтовни уже пухла голова, да и еще этот парень, от одного вида которого хотелось провалиться под землю. Он до последнего не желал верить, что этот мальчик — умело расставленная для него ловушка.
— Прощаться надо было раньше, — проворчал одноглазый, вонзил лопату в землю и выпрямился — насколько ему было позволено природой. Чума! — вновь скривился он, пытаясь унять резкую боль в пояснице. Там что-то основательно хрустнуло, стало только хуже…
Старый уж, — хихикнул его спутник из сумки. — Седина в бороду — бес в ребро!
Сложно было припомнить, сколько дней он скакал без передыху, без нормального сна, не снимая доспехов, почти загнав свою лошаденку на тот свет. Один Спаситель ведает, да сама кобыла, которая понуро щипала травку неподалеку.
Смог забрал весь пейзаж насколько хватало глаз — повсюду горели деревни, а с ними занимались леса. И как под таким покрывалом углядишь, в какую сторону направился Гон? Тупик. Тупик, как он есть. Столько ночей потрачено зря.
Тучи по-прежнему низко висели над иглами деревьев и не отдавали земле ни капли. Казалось, еще чуть-чуть и эта серая масса коснется шпиля сгоревшего храма и оглушительно лопнет, щедро обдав окрестности вожделенной влагой и гремучими молниями. Где-то вдалеке прокатились раскаты, поднялся ветер, зашелестела трава.
Надо было быстрее кончать с этим делом и поторапливаться. Если поймать упряжку за хвост ему не удастся, то стоило хотя бы осмотреть окрестный лес, куда уводила длинная цепочка из сотен следов, пропадающих глубоко в чаще. Возможно кто-то из выживших и сможет подсказать ему, куда полетела ведьмина упряжка…
У крестьян Пхеи всегда был богатый опыт общения с местными князьями, прятаться в лесах для них дело привычное. Старый князь сменяется наследником, охочим до боевых подвигов, и не пройдет и десятка лет, как старые распри между княжествами разгорятся с новой силой. Не успеет крестьянин восстановить хату после последней сечи, как снова на дороге виднеются стяги одной из воюющих армий. А значит, пора пускаться под защиту родных крон.
Тут из могилы показалась растрепанная мальчишечья шевелюра. В кулачке парнишка сжимал шнурок с какой-то безделушкой на конце, другой рукой он смазывал вновь проступившие слезы.
Еще один шанс, — шептал Щелкун. — Пока он не видит… Так и быть, прощу тебе этот грех, сын мой. Он станет ангелочком с крылышками и маленькой пипкой. Будет играть в стекляшки на коленях Спасителя! Выкладывать ими слово — “мудак”.
— Как там, говоришь, ее звали?.. — отогнав постыдную мысль, подал ему руку одноглазый. Зараза, зачем он и вправду продолжает никому не нужный диалог? Еще пока они везли умершую в лес, не раз и не два он спрашивал себя, почему? Послушался бы Щелкуна хоть раз в жизни, и раскроил бы мальчишке череп. Еще один грех к коллекции — одним больше, одним меньше. Лопата так и жгла ему пальцы.
— Маришка… — выдавил мальчуган и крякнул, вылезая из могилы. — Я обещал защищать ее. Жениху ее обещал и… Вот.
— Это что же сестра твоя что ли?
— Ага.
Подавив в себе всю рассудительность, он вбил острие лопаты не мальчишке в лоб, а в горку земли. Закапывать могилу было куда легче, чем ковырять эту грубую, заросшую корнями почву.
Набросав небольшой холмик, одноглазый бросил лопату. Да пошло оно все.
— Проказа… — выдохнул он, разминая позвонки, но не успел он сделать и пару шагов к лошади, как едва не упал — головокружение накрыло его, чуть не прихлопнув о землю.
Эй! Ты не помри у меня тут! Слышишь?
Ругаясь, он все же смог добраться до стремени и сделать неуклюжую попытку сунуть туда ногу, но так и остался стоять, навалившись на седло. Силы на то, чтобы забраться кобыле на спину, куда-то испарились.
Он не помнил, приходилось ли ему выматываться сильнее. Наверное, никогда.
Кобыла понимающе заржала — она тоже была на последнем издыхании.
Вот она глупость. Во всей красе. Правду говорят — мудрость приходит рука об руку со старостью. Но чаще всего старость приходит одна.
Мысленно послав его к Сеншесу, одноглазый сделал усилие. И рухнул в траву пластом. Ловушка захлопнулась.
— Дяденька, тебе плохо!
Не стой столбом, дурак! Сделай что-нибудь! Плесни ему в лицо водой! У тебя же в том колодце было много воды, ну и где она вся? Эй, не вздумай тут у меня умирать, слышишь! Тебе еще стольких нужно убить!
— Без тебя знаю… — отмахнулся одноглазый не в силах противиться нахлынувшей усталости. Откинул голову и прикрыл уставший глаз. Короткая передышка не помешает… А потом…
А потом он может не проснуться.
* * *
…разбудил его запах мертвечины.
Он дернулся и открыл глаза — и без того мрачную рощу затопила непроницаемая тьма. Лишь местами ее разгонял скупой свет, ручейком льющийся с неба. В этом потустороннем сиянии гуляли тени, раздавались голоса и выл ветер, пронизывающий до костей.
— Гвин…
Он хотел подняться, но боль помешала ему — тело сковала железная колючка.
— Гвин… — шептали бескровные губы.
Она появилась так тихо и внезапно, что казалась призраком. Ее стройные ноги ступали по траве так мягко и плавно, словно их хозяйка была невесомой. С каждым ее шагом смрад все усиливался, а зубья вгрызались в мясо, словно пила, лишая его разума и превращая в животное, которое просто хочет жить.
Когда луч света коснулся ее кожи, обнажилась и чудовищная рана, пересекавшая ей грудь с животом — от шеи до пупка.
Он затрепетал от одного вида этой черной отметины. Он знал, кто оставил эту рану.
— Гвин… ведь это сделал ты, — раскрылись ее губы в страшном оскале. — И сделаешь еще много-много раз.
Теперь смрад стал непереносим, а зубья пилили и пилили его несчастную плоть.
Он не хотел этого, но рука сама потянулась к рукояти гигантского меча. Пальцы сомкнулись и потащили его из проклятых ножен. Меч не сопротивлялся.
Она подошла вплотную — ее зубы сомкнулись на его кричащих губах, а меч все глубже и глубже вонзался ей в грудь…
* * *
Он проснулся, дрожа словно в горячке — все в той же роще, у того же дерева, но никакого небесного света не было и в помине. Как и колючки. Как и ее.
Тьма стояла стеной, мрак разгонял лишь дрожащий свет от костра. Спасенный им мальчуган сидел перед горящими поленьями и помешивал в котелке что-то вкусное. Закипало.
— Проснулся?
— Что?.. — одноглазый помотал головой, силясь сбросить печать кошмарного сна. Боясь услышать тяжелые шаги из темноты. В голове все шумело, тело ломило так, что любое движение тут же отзывалось в каждой косточке.
Уже ночь? Отключился, стоило только прилечь…
— Я спал?..
— Почти сразу вырубился. Уж и сильно ты умотался, дяденька!
— Да уж… — нахмурился одноглазый и потер затекшую шею. Он впустую проспал целый день, бестолочь, словно и нет у него за спиной плаща из забот. Теперь лишь Сеншес ведает, в какую сторону направила свои метла ведьмина упряжка. Значит, эта бешенная скачка пропала зря, и ему снова придется искать иголку в луже с дерьмом.
Вдобавок он и пальцем пошевелить не может, чтобы не скривиться от боли. Прекрасно. К тому же, мальчишка все еще жив. И он тоже.
Чума, Проказа, Тиф и прочие Сеншесовы жены. Ловушки не было?.. Он слишком хорошо знал ведьмино коварство, чтобы просто так отбросить эту мысль. Но вот он сидит у костра — целый и невредимый, пусть и помятый, как старый бурдюк.
— Я накормил твою кобылу и чуть ослабил ей подпругу, — глянул на него из-под непослушной челки мальчуган, облизывая ложку. — Но вот распрягать не решился.
— Зря, — устало ухмыльнулся одноглазый и сощурился в ту сторону, где действительно угадывались черты его скакуньи. Тоже живой, пусть и страшно вымотанной. Щелкун все еще лежал в сумке и помалкивал. Они были далеко от деревни, и здесь магия вся вышла — слава святым и смелым.
— Красотка очень не любит, когда ее боятся.
— Ух, и злющая она! Ты ей походу спуску не давал.
— Как тебя звать-то?
— Игриш, но ты можешь звать меня Гриш, если хочешь. Это я должен тебя благодарить. Если бы не ты… даже подумать страшно.
— Ты просидел там всю ночь?
— Похоже на то… — поджал губы паренек. — Думал, что еще чуть-чуть и точно душа выскочит — так холодно было. Все надеялся, что кто-нибудь из солдат все-таки вспомнит обо мне и сжалится. Но нет. И как я не простыл…
— Что они забыли в вашей деревне? — спросил одноглазый, подсаживаясь поближе к огню. Глупый вопрос — сам же видел мертвых вояк, которых смерть застала со спущенными портками. Отчего-то глаз у них не было.
— Пришли на постой, — горько ухмыльнулся Гриш. — Ну, как они это называют. Маришку долго мучили и бросили в колодец, когда натешились. Я пытался ее вытащить, но она уже была… — он хлюпнул носом. — Наверное, сильно ударилась, когда падала, и наглоталась воды. Потом и я отправился вслед за ней. Мне повезло больше.
— Это как сказать, — хмыкнул одноглазый. — А дальше?
— Дальше? Ничего, — пожал мальчик плечами. — Я сидел внизу и держал Маришку — не хотел, чтобы она потерялась. Приходилось слушать, как «веселятся» наверху. А потом… Не знаю, но произошло что-то еще. Что-то нехорошее. Запели рога, начали кричать и кричали долго. А потом все оборвалось в один момент, и начался пожар.
— Иными словами — к ним наведался Дикий Гон.
— Шутишь?..
— Если бы, — сплюнул одноглазый в костер. — Полчища ведьм всегда летят в места, где бушует война. Поля битв и разоренные селения их вотчина. Смерть и огонь везде, а сильные мира сего слишком заняты войной и грабежом, чтобы обращать внимание на тылы. Никто не помешает ведьмам забрать любого, чтобы бросить в пасть к своим темным божкам. Или набрать послушников — оставшиеся без крова крестьяне сами слетаются к ним, как мотыльки на огонь.
— Наши из храма, про которых ты спрашивал… Думаешь их забрали!?
— Кто знает… Возможно, им удалось сбежать и укрыться в лесу. В храме все вверх дном, море крови и запах… гнили, — одноглазый снова сплюнул. — Хорошо бы порыскать и поискать выживших, но думаю скоро они сами найдут нас. После заката бегать по лесу — гиблое дело. Знаешь, что находится там, дальше?
— Болота, — поежился мальчик. — Если зайти совсем далеко.
— А что на болотах?
— Об этом только деды знали. Но мы туда не ходим. Гиблое место.
— Ведьмы любят глухие и гиблые места. Иногда там можно откопать… всякое. Древние курганы, массовые захоронения — много подарков досталось людям еще со времен Эпохи цветов.
— …и откуда ты все это знаешь?
— Мне положено об этом знать. Я иду у ведьм по пятам.
Мальчик сглотнул:
— Ты опричник?! — задал он вопрос, от которого его пробила дрожь. Бедный мальчик. Шустрика при седле не заметил бы только слепой. Вон он — устало покачивался у бока его кобылки и прорезал тьму пустыми глазами.
— Да, — не стал врать одноглазый. — И, похоже, я сбился со следа. Теперь едва ли смогу нагнать ведьм, когда они соберутся на шабаш.
Он осекся и бросил взгляд в сторону могилы. На ее месте высился целый холм полевых цветов.
— Ты это сам?.. — поднял бровь одноглазый, но мальчик не успел ответить.
— Я помог чутка, — вместо него донеслось из темноты.
Одноглазый повернулся на голос, но не смог разглядеть ничего, кроме неясных очертаний. Костер разгорелся вволю и мешал разглядеть в темноте хоть что-то.
— Не рыпайся, одноглазый. А то хуже будет.
— Кто там гавкает? Выйди на свет!
— Сначала хочу понять, что ты за птица такая — из какого балагана сбежал. Знай, что выбить тебе второй глаз — раз плюнуть. Только дернись, и я с удовольствием…
— Богдан… — начал мальчик, но человек в тенях оборвал его:
— Тихо! Сам-то слышал, что тебе плетет этот опричник?
— Богдан, он спас меня…
— Тихо, я сказал! На поле брани под Мышарой я видел черного всадника — с мечом и собачьей черепушкой при седле. Решил уже не свихнулся ли я от боли? А это был именно ты, готов об заклад биться! Уж не знаю, что ты там забыл среди воронья и моих павших товарищей…
— И ты там тоже был?
— Да. Истекал кровью. Подними руки!
Одноглазый медленно сделал, как он велел, но при этом как бы невзначай сдвинул повязку с правого глаза. На мгновение тьма из непробиваемой черноты обернулась бледно-голубым и раскрыла все свои секреты. Он увидел перед собой юношу, закованного в кольчугу. И если бы не оборванные шаровары, наскоро перевязанная голова и затравленный взгляд, парня можно было бы назвать даже угрожающим — шириной плеч и ростом он мог похвастаться знатным. Но не это беспокоило одноглазого больше всего. На сгибе локтя парень держал заряженный арбалет, направленный ему прямо в переносицу. Очень знакомый арбалет.
Проказа.
— Еще большой вопрос, что он собрался сделать с тобой после того, как ты уснешь, Гриш, — проговорил Богдан, не опуская оружие. — Видал я его вещички — метла, собачий череп да связка штыков! Добрые люди с такими вещицами не ходят. Не так ли, колдун? Что, отстал от своих?
После этих слов глаза Гриша округлились: он испуганно глянул на одноглазого, точно увидел того впервые в жизни, и юркнул поближе к своему защитнику.
— Тут ты прав, меня сложно назвать добрым малым, — ухмыльнулся одноглазый. — И спас я его не по доброте душевной — просто надеялся, что отыщу в развалинах хоть кого-нибудь, кто подскажет, куда полетела ведьмина упряжка. Но, увы, не срослось. Однако все, что я сказал мальчугану — чистая правда.
— Ты даже не назвал своего имени, — заметил Гриш.
— И вправду. Можешь называть меня Каурай,
Парень с арбалетом заметно напрягся, что не укрылось от Гриша:
— Ты знаешь его?
— Слышал об одном негодяе, которого так звали, — сообщил Богдан, крепче сжимая оружие. — Говорят даже, что на самом имени этого человека лежит проклятье, и произносить его не к добру. Этот черный-черный человек постоянно бродит по полям сражений, держась у войска в тылу, накликая на него неудачи и болезни. И в бою он, словно дьявол. А еще я слыхал, что любого дурака, который решит покрасоваться этим имечком, немедля ждет хорошая взбучка. Ты же не из таких?
— Увы, нет, — хохотнул одноглазый. — Но я бы предпочел, чтобы меня хорошенько проучили, чем действительно быть, кем я есть. Однако, я — Каурай, опричник, и нет на этом имени никакого проклятья, уверяю тебя. Если не считать проклятьем кучу золота, которую обещает за мою голову Крустник, князь Феборский. Но не думаю, что ты с ним в большом ладу.
— Смелые слова!
— Может, опустишь уже эту штуку? Она все-таки тяжелая, а у тебя уже пот со лба градом течет. Поди нелегко целиться одной рукой?
— Что?.. — удивленно моргнул Богдан и покачнулся. — Ты видишь меня в такой темноте?
— А еще я вижу, что этот арбалет раньше висел на моей лошади. Как и меч, который ты также взял без спросу. Я, конечно, уважаю ремесло верных сынов Пхеи, но уверен, что фуражировка это немного про другое.
— Шутки шутишь? — скривился парень. — А мне вот не до шуток. Твое добро пока побудет у меня, а попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус, колдун, я не посмотрю, что ты безоружен — долго в ножнах твой меч не пролежит.
— Вот это делать не советую. Порежешься еще. Лучше давай ты опустишь арбалет, и мы оба присядем у костра, чтобы наконец поужинать не как враги, а как просто случайные попутчики, которых свела бурная ночка. А то котелок уже начинает выкипать.
Каурай был прав — котелок уже давно требовал, чтобы его сняли с огня.
— Там лежит твоя невеста? — решил сменить тему одноглазый, кивнув на могилу в цветах.
— …да, — чуть помешкав, вымолвил Богдан почти неслышно. — Его сестра, — он кивнул на Гриша, который занимался котелком. Тень легла на его глаза:
— Гриш говорил, ты похоронил?..
— Ну, хоть одно доброе дело на моем счету, — выдохнул Каурай, когда заметил, как опускается арбалет. Только тут он осознал насколько проголодался.
Они сгрудились у котелка и принялись молчаливо пережевывать пищу. Каурай чувствовал себя ужасно глупо.
Богдан сидел, отложив меч подальше, и не сводил с одноглазого подозрительного взгляда. При свете костра выглядел парень не очень: под покрасневшими глазами залегли тяжелые мешки, нездорового цвета лицо покрывала грубая щетина. Это еще не говоря о больной руке на перевязи, да и ходил он неважно — сильно подволакивал ногу. Полный набор болячек, с такими заснуть будет ой как нелегко.
— Я ценю, что ты спас Гриша от смерти, пусть и преследуя какие-то свои цели, — нарушил затянувшееся молчание Богдан, не успели они вычистить котелок. — И… — он опустил глаза и, кажется, покраснел, — …и все остальное.
— Но?.. — поднял бровь Каурай.
— Но, — кивнул Богдан. — Тебе придется рассказать, что ты забыл в этих землях. Сначала скажи честно, ты — колдун?
— Нет, — мотнул головой одноглазый. — Будь я колдуном, то не болтал бы тут с вами, а, как и все колдуны в округе, резвился бы да упаду среди другой нечисти. Дикий Гон идет полным ходом.
— Если ты не колдун, то зачем тебе метла?! — воскликнул Гриш.
— Мусор убирать. Мусор, который оставляют за собой ведьмы из Дикого Гона, этим я здесь и занимаюсь. Таково мое опричное ремесло, — ухмыльнулся Каурай и потянулся к мечу. — Это все, что вам пока следует знать, друзья мои. А теперь я попрошу назад мое барахло.
Богдан же вцепился в ножны мертвой хваткой, словно и вовсе не собирался уступать его хозяину.
— Понимаю, наивно ожидать ясности от такого пройдохи как ты. Но, только удостоверившись, что не помогаю демонопоклоннику, я верну тебе оружие, — сказав это, он встал на ноги и оперся на меч, словно на шест.
— Какие же доказательства тебе нужны? Хочешь, чтобы я достал раскаленную подкову из огня или сел на метлу? Не смейся, у тебя сейчас и своих забот полон рот: не вырытые могилы, клятвы, долги перед страной…
— Клятвы и долг — это мое дело, колдун. Едва ли такой бродяга как ты вообще понимает, о чем завел разговор!
— Я не колдун, — сверкнул глазом Каурай, эти расспросы его уже порядком достали. — Я лишь скромный опричник. А мои дела с нечистой силой большинство людей вообще касаться не должны. Если слухи обо мне в чем-то и правдивы, то только в одном: преградишь мне путь — хапнешь лиха. Так что слушай сюда, — он поднялся и ткнул того пальцем в грудь. — Давай не станем впустую тратить время друг друга, и, как рассветет, разойдемся в разные стороны. Я тебе ничего не должен. Как раз наоборот.
— Тут ты ошибаешься, — решительно проговорил Богдан, заглядывая Каураю прямо в широко открытый бледно-серый глаз. — Теперь твои дела с нечистой силой — это мои дела с нечистой силой. Если ты и вправду чистишь землю от этой погани, то я собираюсь отправиться вместе с тобой!
— Что?! — воскликнул Гриш. — Зачем?!
— Ради мести, — не поворачивая головы, бросил Богдан. — Ты покажешь дорогу, колдун, остальное сделаю я.
Каурай презрительно хмыкнул:
— Ради мести? Святые и смелые, кому же?! Дикому Гону? Нет, это гиблое дело, парень. Однако какими злобными стервами не были бы эти ведьмы, не они виновны в смерти твоей любимой. Скорее ты должен быть им благодарен — ведьмы позаботились, чтобы ее убийцы умерли медленно и в мучениях. Посему, чтобы наказать виновных, тебе придется сунуться к самому Сеншесу, в стольный град Пандемониум. Туда ты можешь отправиться и сам, без моей помощи.
— А разве то, что они сделали с моей родной деревней, не достойно мести?! — воскликнул Богдан, крепче сжимая меч Каурая. — Они сожгли деревню дотла и ушли безнаказанными! Это ли не достойно мести?!
Вслед его словам поднялось ветрище — взметнув над их головами целый ворох пожелтевших листьев, в воздухе запахло чем-то изрядно подгнившим. Гриш поежился и обернулся к кобыле Каурая, разбуженной перепалкой двух полуночников. Стреноженная Красотка плясала на месте и рвалась на волю.
— Послушай, — спокойнее проговорил Каурай, замечая, как в глазах Богдана кипит с трудом сдерживаемая ярость. — Месть — штука сладкая, но отравленная. Некому тебе там мстить. Люди, которые зашли в деревню жечь и грабить, погибли страшной смертью еще прошлой ночью. А Гон — это моя забота, которая не принесет мне ни тени славы. Только мучительную гибель, или возможность оказаться в рабстве у существ, жестокость которых не идет ни в какое сравнение с жестокостью людей.
— Не боюсь я ничего. И не нужна мне никакая слава! Единственное, что интересовало меня в жизни сейчас закопано глубоко в земле, и больше никогда не поднимется. Ты либо поможешь мне добраться до тех, кто в этом виноват, либо прочь с дороги, колдун! — выплюнул ему прямо в лицо парень и попытался обнажить клинок. Напрасно — рукоять так и не сдвинулась с места, как он не пыжился.
— Каши мало ел, а? — ухмыльнулся Каруай в озадаченное лицо Богдана, пока тот дергал неуступчивую рукоять, поднял каблук и вдарил парню в живот. Богдан с оханьем повалился на землю, и не успел он понять, что произошло, как Каурай прижал его к траве коленом.
— Большая ошибка! — прошипел одноглазый, вырвал у него из рук клинок, который так и остался упрямо сидеть в ножнах, и с жуткой усмешкой схватил парня за лицо. Тот попытался вырваться, но одноглазый был беспощаден — приподнял повязку и вгляделся в его раскрытые от ужаса глаза.
В них было небо. Забранное тучами, темное и мрачное. И неоглядный простор, как будто Богдан забрался на башню и готовился вот-вот сигануть вниз. Там был и Гриш, верхом на метле, но правила ею рыжеволосая прелестница. Это бледное лицо одноглазый хорошо помнил. Ее могилу он сооружал еще утром…
Проказа!
Все произошло настолько быстро, что Гриш не успел даже ахнуть. Красотка испуганно заржала и взбрыкнула, пятясь назад, но веревки мешали ей.
Пока Гриш помогал Богдану, Каурай пытался унять лошадь, но в нее словно бес вселился. Она металась из стороны в сторону и пару раз едва не укусила хозяина. Казалось, была уже готова отгрызть себе ногу, лишь бы убраться отсюда.
— Стой! — крикнул Богдан в отчаянии, решив, что одноглазый уезжает. — Прости! Прости меня, умоляю! Что ты хочешь? Денег, драгоценностей, золота? У меня ничего нет! Ничего, кроме мести! И я все равно сяду тебе на хвост, так и знай!
— Тихо! — шикнул на него Каурай, вытаскивая Щелкуна на свет божий. Выругался — Щелкун просыпался. На месте темных глазных впадин собачьего черепа мерцали две алые точки… Цвета крови.
А вокруг все сильнее сгущался тяжелый запах гнили.