Везение.
Оно всегда было таким. Точно таким же. Сколько себя помню. Сколько…
Дрожь сотрясла все тело, от макушки до пяток, и что-то застучало по земле, словно пошел град. Или рассыпались бусы.
Пальцы, коснувшиеся шеи под высоко поднятым воротником, подтвердили: кожа чиста. Ни одной горошины. Они все лежали внизу, под ногами, темные, глянцевые, похожие на черный жемчуг из ювелирной лавки. И с треском лопнули, когда я на них наступил. Потом лопнуло что-то еще, внутри то ли черепа, то ли сознания, и в глазах на мгновение помутилось. А когда ясность зрения вернулась, она пришла не одна, а вместе с неожиданным, но почему-то совсем не удивительным открытием.
Раздвоенного мира больше не было. Не было странных порывов сделать что-то не так, как раньше. Никаких метаний. Никакого выбора между полом и потолком, между азартом и осторожностью. То, что осталось, было единым и цельным. Вот только много ли осталось во мне от меня самого?
— А каково это — делать по-своему?
Вопрос прозвучал невнятно, сливаясь с ленивым шелестом кустов, мимо которых лежал мой путь, но спрашивающий явно нуждался в ответе. Впрочем, и я тоже.
— Не мешать порывам души. Не ломать себя в угоду кому-то. Не сомневаться в том, что будущее будет лучше прошлого.
Простые советы. Очень простые. Наверняка кто-то и когда-то дал их мне, только лицо и голос советчика надежно стерлись из памяти, и теперь кажется, что я знал это всегда. С самого начала. Так почему же никогда так не делал?
— Твое будущее?
Вряд ли.
Нет.
Не знаю.
Мое «завтра» меня очень долго не волновало. Слишком долго. Нам говорили, что мы служим обществу. Что наши действия приносят пользу жителям Дарствия. Врали? Возможно. Но мне почему-то думалось иначе в те дни. Да и сейчас…
— Общее.
— Но одному стараться для всех… Разве хватит сил?
Конечно нет. Просто каждый должен делать свое дело.
Свое.
Но по-своему ли?
Если все мы разбредемся по личным полям сражений, откуда возьмется единство? Откуда возьмется сила, способная свернуть горы? Значит, кому-то придется поступиться своими желаниями и намерениями, чтобы поддержать другого. Кому-то придется уйти в тень…
За спину человека, которого избрал своим Ведущим.
— Можно стараться только для себя. Это проще и приносит больше выгоды.
— А для кого стараешься ты?
Для Натти. Для Лус. Для Керра. Для демона по имени Конран. Для…
А ведь у каждого из них свое собственное намерение, своя цель, лишь смутно похожая на цели других. И я не могу разорваться, чтобы помогать им по отдельности. Только вместе. Всем вместе. Но это будет вовсе не сумма целей, а что-то совсем иное. Что-то другое, сложенное из многих чаяний и надежд, и все же намного большее.
Я должен отвести от мира угрозу, какой бы она ни была. Просто защитить. Пусть не на огромном поле боя, а в темном и глухом закутке, мое сражение упрямо ждет меня, пританцовывая от нетерпения.
— Я просто стараюсь. Так упорно, как только могу.
— Я тоже хочу… стараться.
Она вышла из-за зеленого щита у самой калитки садовничьего дома. Невысокая, светловолосая, поджарая, как мальчишка. Даже выставленные чуть ли не напоказ груди были совсем еще небольшими, трогательно юными. Но уже одно то, что они не скрывались под бесформенной одеждой, вызывало вопросы.
— Ты местная?
— Здесь нет чужаков. Не бывает.
— Разве женщины Руаннаса одеваются не…
— Пойдем. — Она скользнула в калитку, потянув меня за рукав. — У всего на свете есть уши.
При свете зажженной свечи у незнакомки обнаружилось вполне милое и, как я предполагал, почти детское личико, хотя ребенком она явно уже не была: складки в уголках сжатых губ — примета зрелости. Правда, зачастую вынужденной, а не естественно приобретенной.
Непокрытая голова, наряд наполовину мужской, наполовину напомнивший о столичных увеселительных заведениях, кожаная перевязь, крест-накрест проходящая через грудь и прячущая за спиной девушки ножны. Местные горожанки выглядят иначе, а потому сомнений нет:
— Ты из людей Рофи?
Она кивнула, пройдя кругом по комнате, но все время оставаясь ко мне лицом. А потом сказала, видимо желая что-то объяснить:
— Я слышала твои слова. Там, в трактире.
О, значит, у меня было больше слушателей, чем я мог надеяться. Только много ли в этом толку?
— Я много чего говорил. Но ты ведь пришла спросить не о деньгах, верно?
Раскосые глаза обиженно мигнули.
— Деньги… Ты предлагал больше, чем можно потратить.
— Неужели?
— В этом городе никто ничего не покупает и не продает.
Вот как? А я-то удивлялся, почему разбойники глухи к звону монет!
— Значит, вы живете по другим законам, чем все остальные края Дарствия.
Моя шутка оказалась неудачной: девушка, вместо того чтобы улыбнуться, сжала губы еще сильнее:
— По другим. Да. Это ты верно заметил. Но если бы знал по каким…
Я предложил:
— Расскажи.
— Разве у тебя много времени?
— Не слишком. Но несколько минут для твоего рассказа найдутся.
Ее взгляд правильнее всего было бы назвать недоверчивым, и все же еще раз подбадривать или просить не пришлось.
— Здесь не всегда был город. И полвека не прошло, как стал. А раньше… Раньше все это принадлежало одному человеку. Все земли и все люди, живущие на них.
С землями понятно. В конце концов, землевладельца я видел собственными глазами. А вот люди… Что бы это значило?
— Взрослые, дети, новорожденные младенцы. Все поголовно. И никто из них не имел права сказать и слова.
— Постой! Сейчас ты говоришь, что…
— Мы все были его рабами, — равнодушно пояснила девушка. — С рождения и до смерти.
Рабство? Посреди Дарствия? Быть того не может! Всего полвека назад? Куда же смотрели Цепи? А впрочем… Знаю куда. В стену Наблюдательного дома, превратившегося из крепости в тюрьму.
— Что же изменилось потом?
— Изменилось? — Она хрипло хохотнула. — Если бы! В этих краях редко появляются заезжие люди. Очень редко. Но тогда как раз появились, и дед нынешнего нашего хозяина придумал, как всех обмануть. Сделал вид, будто мы свободные люди. Дома всем обустроил, прямо как в настоящем городе все стало… Они поверили, те приезжие. Не стали задавать вопросов. А мы промолчали.
— Все?
Она подняла на меня потухший взгляд:
— Все. Пойти поперек хозяйской воли мы не могли. И сейчас не можем.
— Но вы ведь живете теперь иначе? Пусть ненамного, но не так, как раньше?
— Мы притворяемся свободными. Для чужаков, которые случайно оказываются здесь. А в остальное время…
— Я видел. Паланкин с колокольчиками.
— Ага, он самый. — Девичьи губы скривились от отвращения.
— И никто не пытается ничего изменить?
— У нас есть дома. У нас есть пища, одежда, защита. Только все это хозяйское. Все принадлежит ему. Уйти можно, но тогда все придется оставить. Понимаешь? Все. Даже то, что на тебе надето.
И помощи ждать неоткуда. Если Цепи, призванные охранять закон, оказались бессильны перед местной властью, что прикажете делать? Разве только, раз уж помощников все равно нет…
— Сколько людей живет в Руаннасе?
— Больше трех сотен.
— И среди них ведь есть крепкие мужчины? Пятерых я уж точно видел.
— Есть. Как не быть.
— Почему же вы не попробовали что-то изменить? В конце концов, силой взять то, чего вам не хватает?
Девушка задумчиво сморщила курносый носик:
— Но ведь тогда кто-то погиб бы… Многие.
— Конечно. Кровь пролилась бы. И смерти случились. Зато оставшиеся получили бы новый мир. Лучший, чем сейчас.
— Но кто-то не дожил бы. Кто-то все равно…
— Иногда нужно забывать о своих надеждах. Сразу и навсегда. Вычеркивать их из головы. Тогда можно жить сегодняшним днем и жертвовать собой, если понадобится. Это несложно, поверь. Я сам…
Я сам так делал многие годы. Рисковал жизнью, не задумываясь о том, что могу не вернуться из патруля. Правду мне внушали или ложь, неважно. Зато жить было легко, да и умирать несложно.
— Забыть о себе? Совсем-совсем? — Девушка растерянно уставилась на свечной огонек.
— Не у всех получается, согласен. Но если получится…
Конечно, они не хотят рисковать. Свыкаются с рабством, тем более что внутри своих домов могут играть в свободу, как те, в трактире. Может быть, боятся за судьбу детей, если погибнут, но ничего не успеют изменить. Много причин, чтобы сидеть на прежнем месте, не поднимая задницы. Очень много. Особенно пока никто со стороны не придет и не скажет…
— Надо стараться.
Она молча кивнула, все еще глядя на пламя.
— Хорошо, когда тебе нечего терять, тогда все происходит намного легче. Но даже если есть… Надо просто верить. В будущее.
— Мне нечего терять. Совсем нечего. — Девушка отошла к стене и прижалась к ней спиной, словно пытаясь обрести дополнительную опору. — Меня он тоже взял силой. Вернее… Просто взял. Я не знала, что можно сопротивляться, да если бы и знала, у него всегда была куча слуг на этот случай, если собственной силы не хватало. Потом отпустил домой. Я плакала от боли и от чего-то еще, непонятного. А мой брат… У меня есть брат. Элбен. Он не стал меня утешать. Только обнял ненадолго и сказал: такова наша судьба. Он был самым сильным из сверстников. Самым красивым. Однажды хозяин позвал его в свой дом. Иногда он звал и мужчин, не только женщин. Я ждала, что Элбен вернется так же скоро, как я, но он все еще там. Должно быть, прислуживает в доме. Оставил меня одну и даже ни разу не пытался увидеть…
Я могу понять послушание, но только не такое. Только не то, от которого испытываешь постоянную боль и муки. Хотя, если все твои предки каждый день своей жизни привыкали быть рабами, на многое закрываешь глаза. Или вовсе живешь, крепко-накрепко зажмурившись.
— Мне некуда было идти, и тут как раз появился Рофи. Не думай, он добрый, только притворяется грозным! Никто бы из них тебя не тронул. Рофи показал мне, что можно стать сильнее. Можно измениться, хотя бы немного. Да, я все еще живу здесь, но я больше не прячусь, как другие женщины. Не прячу себя.
От мужчин? Это я заметил. Наверное, многие из них уже успели восхититься твоей смелостью. Пусть только такой. Для тебя это все равно победа.
— А зачем оружие? Неужели кто-то угрожал тебе?
— Это… — Она коснулась рукоятей кончиками пальцев, обнимая себя за талию. — Это для другого. Я хочу снова войти в тот дом. Но войти по-своему. Как ты говорил. Я умею держать их в руках, не сомневайся!
— Приходилось пускать в ход?
Девушка чуть смутилась:
— Я не… Я никого не убивала. Только защищалась.
Обходилась без жертв? С одной стороны, хорошо. С другой — пара трупов научила бы большему, чем сотня выигранных без пролитой крови поединков.
— Там много охраны?
— На главной аллее. Но можно пройти через сад. Я пробовала.
— И все же не вошла в дом?
Она отвернулась:
— Мне было страшно. Не знаю почему. Я не решилась, хотя много раз подходила почти к самым стенам.
Представляю. Прийти снова на место, где тебе однажды причинили боль, всегда трудно. Помню, после первого поражения в тренировочном бою, когда наставник вволю нашутился над моей беспомощностью, и, надо сказать, совсем не пытаясь щадить чувства, на следующий день вставать на исходную позицию было тяжело. Мучительно. А самым изматывающим было долгое осознание того, что нельзя быть готовым ни к победе, ни к проигрышу, а нужно просто делать все, что умеешь и можешь в данную минуту. И стараться конечно же.
— Но ты хочешь туда войти? Только честно.
Она решительно кивнула:
— Да. И войду. Не знаю, как и когда, но войду.
— Хорошо. Составлю тебе компанию.
Девушка не сразу поняла, что я сказал: позволила в тишине и спокойствии найти все бутылки с демонической отравой и выбрать из лопатных черенков хоть что-то, отдаленно напоминающее размерами бракк. А потом я услышал сдавленное:
— Ты пойдешь со мной?
— Ну да. Одной тебе снова не хватит смелости.
— Ты хочешь это сделать из-за… — Тут ее словно осенило: — Не надо! Она вернется, твоя жена! Правда, вернется!
Как вернулся твой брат? Если бы не было этой истории, я бы поверил. Но раз есть шанс навсегда остаться в стенах хозяйского дома, ждать бессмысленно и опасно.
— Вернется, конечно. Только я хочу в этом убедиться. Лично.
* * *
Ближе к вершине холма сумерки пока еще походили на серебристый туман, лишь немного затрудняющий обзор, под кронами же деревьев уже могла сгуститься настоящая ночная темнота, как подсказывал мне опыт. Но фонари мы не стали брать, потому что, по словам Эби, как звали мою новую знакомую, света в саду хватало.
Она многое знала, а это наводило на не слишком приятные размышления. И все же я решил не думать о том, что девица повстречалась мне на пути нарочно. В конце концов, если местному землевладельцу настолько глянулась «жена», что он решил избавиться от «мужа», можно было поступить проще и быстрее. Особенно учитывая бесконечную преданность жителей Руаннаса своему хозяину: меня могли зарезать прямо на улице посреди бела дня, и никто бы бровью не повел. А уж когда на город опускается ночь…
В такое время суток люди обычно торопливо расходятся по домам, да и охрана предпочитает сидеть в уютной караулке, а не напрягать зрение и слух напрасно, но едва в нескольких десятках шагов впереди в серой зыби проступили очертания ограды, оказалось, что не мы одни вздумали прогуляться у хозяйского сада.
Он был одет точно так же строго, как в последнюю нашу встречу, разве чуть более торжественно: должно быть, выбрал самый нарядный из своих камзолов. А за упрямо выпрямленной спиной хвостом маячила синяя мантия меднозвенника.
— Что вы здесь делаете, эрте?
— Я мог бы спросить вас о том же, — заметил глава Наблюдательного дома Руаннаса. — Но не буду. И вы не спрашивайте, мы ведь оба знаем причину.
Я не поверил собственным ушам, а потому не послушался мудрого совета:
— И все же зачем вы пришли сюда в такое неурочное время?
— Не знаю. — Старик вдруг растерянно улыбнулся. — Попробую вызвать его на разговор. Скажу, что он зарвался. Еще что-нибудь, что придет в голову. Молчать не буду.
— Думаете, это поможет?
— Мне — да. Я устал бояться. И, как вы правильно сказали, что-то в нашей жизни от этого обязательно изменится. Должно измениться.
Я открыл рот, собираясь попросить извинения за сказанное в запале, да и не столько мною, сколько отпечатком, оставленным Натти в моем сознании попутно с прочими следами изгнания демона, но не успел, потому что наше общество существенно пополнилось. На целых шесть человек.
— Уже начали? — спросил Рофи, поигрывая короткой, но тяжелой даже на взгляд дубинкой.
— Что? — недоуменно спросил сереброзвенник, которому личность трактирщика вряд ли была неизвестна, но в число возможных соратников явно не входила.
— А не знаю. Штурм, наверное. Вы же собрались поговорить с хозяином, а просто так к нему не пропустят.
— Даже если попросить?
— Ну попросить-то можно. — Конец дубинки описал в воздухе замысловатую петлю. — Особенно если проситель подходящий имеется.
Я почувствовал, как голова начинает идти кругом.
Бывает ли так, что всего несколько слов, вылетевших сгоряча, меняют человеческие намерения? Оказывается, да. Остается надеяться, что и судьбы теперь изменятся. И, конечно, верить, что все это к лучшему. Только одно не давало покоя…
Рядом со мной происходило нечто странное, почти невозможное, а причиной тому вновь были демоны. Жалкие остатки. Следы. Отпечатки. Тени. Обрывки вздохов. Такой малости оказалось достаточно, чтобы сотворить чудо? Да, как вижу сейчас собственными глазами. Но почему без насильственного вмешательства извне люди никогда не замахиваются на большее, чем имеют? Почему ведут себя как куклы, ожидая, пока кто-нибудь не дернет за ниточки?
Я пойму это, ведь я ничем не отличаюсь от других. Однажды обязательно разберусь. Должен разобраться. А пока…