Сначала он отшатнулся, словно звуки, вылетавшие изо рта Лус, поколебали не только воздух, но и твердую материю. Отступил чуть ли не на самый порог и как-то странно замешкался, будто понимал, что оставаться внутри, значит, только усиливать визг, но и выходить наружу — опасно. Тем временем девичьи легкие опустели, демон сделал многозначительный вдох, но повторять трюк с истерикой, слава Божу, не пришлось, потому что краткий промежуток наступившей тишины стал драгоценной оправой для раздраженного и все же весьма мелодичного голоса:
— Это еще что такое?
Несколько вроде бы ничего не значащих слов вызвали на лице парня гримасу, соединяющую в себе великое множество разных чувств, кроме радости. Зато услышанного хватило ему для того, чтобы наконец начать двигаться и… спрыгнуть на землю, скрываясь за тут же опустившимся пологом. Впрочем, небеленое полотно почти сразу же снова оказалось откинутым в сторону, открывая нашим взглядам новое лицо. А заодно и фигуру, показавшуюся мне подозрительно похожей на что-то виденное ранее. Собственно, только по ней я и понял, почему очередной незнакомец, вторгшийся в нашу жизнь, при всей мужественности черт вызывает сомнения в своей принадлежности к мужескому полу.
Конечно, он был безусым и безбородым, как и все прочие прибоженные, но если катральский проповедник был похож одновременно и на мужчину, и на женщину, то чтобы определить пол этого человека, пришлось бы задуматься. Особенно если раньше никогда не встречал обитателей кумирен, одетых по-походному, а не в бесформенные мантии. Хотя и его наряд не выглядел обычным, как, к примеру, у моей старой знакомой.
Длинная безрукавка, надетая поверх рубашки, была украшена вышивкой, тонкой полоской узора, от ворота спускающейся по полам, но это была не цепочка цветов или невнятных загогулин, которыми обычно любят украшать одежду. Сотни крохотных рук, попарно сцепленных пальцами друг с другом. И застежки того же вида на самой безрукавке. Наряд первого незнакомца тоже украшала вышивка, но намного более грубая, чем эта, и все же я мог поклясться, что изначальный рисунок, образец, и здесь и там был одинаков. А кисти рук, соединенные между собой…
— С вами все хорошо, эрте? — осведомился прибоженный, и в его голосе прозвучала искренняя обеспокоенность.
— Мою супругу немного взволновало… поведение вашего человека.
По скуластому загорелому лицу скользнула тень, показавшаяся мрачной даже в тенистых недрах коляски.
— Приношу извинения, эрте. Он вел себя слишком дерзко.
Любопытно. Я ожидал, что будет сказано «недостойно» или «опрометчиво». Или что-то в этом роде. Но слова прибоженного подтверждали: приказ был. Вот только исполнять его надо было иначе.
— Я не совсем понимаю…
Он вздохнул, поднялся в коляску и присел напротив меня, то есть рядом с Лус.
— Недавно в наших краях случилось то, что не должно было случаться. Простите нам нашу обеспокоенность, но для нее есть причины.
— И какие же?
— Я могу промолчать?
Чувствовалось, что он не просто не хочет посвящать меня в свои секреты, а ему самому почти больно доверять произошедшее словам. Такая таинственность не могла радовать, а значит, требовалась жесткость. Может быть, даже излишняя.
— Как вам будет угодно. Но извольте тогда зачитать приказ, согласно которому вы действуете. Приказ Смотрителя, если не ошибаюсь?
Мое требование явно не понравилось прибоженному, правда, в отличие от самодеятельности его подчиненного оно имело право на удовлетворение, причем немедленное. Если, разумеется, в этих краях чтили дарственные законы.
Свиток был извлечен из поясной сумки без особой поспешности, почти с неохотой, а развернут и вовсе с заметной неприязнью, словно приказ был писан не чернилами, а чем-то намного хуже. Впрочем, после ознакомления с его содержимым и мне невольно захотелось сплюнуть.
«Милостью Дарохранителя и мудростью его я, Роалдо Лиени со-Миц, являющийся назначенным Смотрителем поселения, именуемого Ганна-Ди, и его окрестностей, правом своим приказываю чинить тщательный досмотр каждой молодой девице, находящейся в границах поселения, для несомненного и окончательного удостоверения ее девичества. Досмотр производить любыми способами, с применением принуждения, если таковое будет необходимо. Писано в последнее десятидневье весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия».
— Ваше любопытство удовлетворено?
— Скорее, разыгралось сильнее, чем раньше, — ответил я.
Моя честность несколько озадачила прибоженного, однако от исполнения приказа не отвлекла.
— Вы позволите? — повернулся он к Лус.
Демон взглянул на меня, словно спрашивая: «Какое безумие предпримем на сей раз?», но я спокойно разрешил:
— Смотрите.
Все действо заняло не больше минуты, учитывая борьбу с широкими юбками, после чего прибоженный шлепнул на тыльную сторону запястья девушки чернильную печать.
— Это оградит вас от нового… досмотра, — объяснил он, пока демон разглядывал чуть смазанный, но вполне различимый рисунок, изображающий все те же сцепленные пальцами кисти рук.
— Обещаете?
— То, что делаю я и мои люди, очень важно, эрте. Поверьте. Только каждый человек понимает одно и то же немного по-своему… Как в вашем случае. Еще раз приношу извинения.
Он шагнул из сумрака коляски в солнечный день, но прежде, чем опустить полог, обернулся и сказал:
— Добро пожаловать в Ганна-Ди!
— Знал бы, что тут творится, объехали бы эту деревню стороной, — буркнул демон, поправляя платье, потревоженное непредвиденным вмешательством.
Но, конечно, его слова уже не долетели ни до чьего слуха, кроме моего, потому что коляска тронулась в одну сторону, а лошади, на которых приехал отряд прибоженного, — в другую.
— Думал, в тихом месте всегда тихо?
— Да не тихо… Эта дорога самая короткая из остальных.
— Дорога куда?
— Ко второму моему знакомцу.
Я предполагал это. И опасался этого. Первый приятель да-йина едва не убил нас обоих. На что же мог оказаться способен второй?
— Не бойся, — поспешил успокоить демон, заметив на моем лице праведное сомнение. — Он другой. Не такой, как Глоди.
— Уверен?
— Глоди всегда был решительным. А этот… Этот, что называется, трус. Осторожничает, где надо и не надо. По крайней мере, осторожничал, когда мы были знакомы.
— Здесь все могло измениться.
— Да, могло, — согласился он. — И все-таки Глоди не стал другим. Он вел себя так же, как и прежде, только не заботясь о соблюдении приличий.
— Потому что не ждал наказания за проступки.
— Не ждал… Не ждал… — Демон покатал эти слова на языке, а потом вдруг уставился на меня заметно покрасневшими глазами. — Но почему? Вот вопрос!
— А откуда оно могло бы вдруг прийти, это наказание? Промыслом божьим?
Он фыркнул, хотя скорее печально, чем насмешливо:
— Нет, боги тут ни при чем. Это ведь ваши боги, верно? Какое им дело до тех, кто родом из другого мира?
Я хотел возразить, что как раз небесные владыки более всех прочих должны быть заинтересованы в том, чтобы ограждать свои владения от пришельцев, но промолчал. Потому что в чем-то демон был прав. Иначе Ночь синих звезд не повторялась бы из года в год. Иначе не гибли бы по капризной воле захватчиков десятки, сотни, а может, и тысячи людей. Иначе…
— А в вашем мире есть боги?
Он вздрогнул так, будто посреди жары мы вдруг попали под струи ледяного дождя.
— Есть.
— А они довольны тем, что постоянно теряют своих детей?
— Он, — поправил меня демон. — Доволен или нет… Никто не знает. Наш бог ушел из нашего мира.
— Как это?
— А вот так. Надоели наши проказы, вот и ушел. Куда глаза глядят.
Я представил себе усталое божество, машущее рукой и медленно бредущее по дороге прочь от толпы кривляющихся и гомонящих человечков. Картина получилась грустная.
— И как же вы живете без бога?
Лицо Лус скривилось до почти ужасающего уродства.
— Живем? Легко! Жить без своего участия он позволяет. Зато умирать…
— Не продолжай, если не хочешь, — попросил я, но зря старался: демон только шумно выдохнул, словно вместе с воздухом мог вытолкнуть из себя и нежданно нахлынувшую боль.
— Помнишь, я говорил, что не могу вернуться? Догадываешься почему?
— Угу.
— Я умер там, у себя дома. Но не просто умер. — Он сделал паузу, чтобы бесстрастно закончить: — Меня казнили.
Это объясняло многое. И еще большее — запутывало.
Казнь обычно полагается преступнику, человеку, нарушившему законы и устои общества. Но все дни, проведенные мной в компании демона, в одном теле и порознь, уверяли: если мой знакомец и подлежал наказанию, то скорее не за какой-то свой проступок, а по чьей-то дурной воле. Тот же Глоди заслуживал намного более жестокой участи, чем получил. В конце концов, умирая здесь, он возвращался в покинутое ранее тело, а значит, любая боль, причиненная ему в этом мире, не искупала совершенные злодеяния.
— И кто тебя подставил?
Он вздрогнул снова. А еще растерянно моргнул.
— С чего ты взял?
— Долго рассказывать. Если вкратце… Я видел много людей, нарушивших закон так или иначе. Ты не походишь ни на одного из них.
— Ты никогда не думал, что можешь ошибаться?
— Никогда. Потому что времени у меня каждый раз почему-то остается ровно столько, чтобы принять решение. А ошибочное или нет… Как повезет.
— Меня обвинили в поклонении богу.
— Разве это преступление?
— В нашем мире — да. Те, кто верит во Всеединого, уничтожают тела «вдохов». Беглецов в ваш мир.
— Зачем?
— Считают, что те своим бегством восстают против бога, поставившего границы между людьми и магией.
— То есть ваше божество против того, чтобы творить чудеса?
— Выходит, что так, — признал демон.
— Тогда… — Я поперхнулся, осознавая всю пропасть сделанного вывода. — Тогда получается, что мы с вашим богом заодно. Только мне нужно обратное. Чтобы чудеса не исчезали.
— У меня сейчас голова разорвется от твоих откровений.
— Прости.
Я отвернулся к окну и чуть сдвинул в сторону занавеску.
Вокруг все было зелено, но теперь среди деревьев мелькали разноцветные черепичные крыши то больших, то совсем крошечных домов. Ну да, мы же въехали в поселение.
— И все-таки странно, — пробормотал демон.
— Что именно?
— Если нас здесь много… А должно быть много, ведь усыпальницы есть повсюду, во всех городах… Тот, кто рассказывал мне о здешней жизни. Себерро Рен. Он истребил своих друзей, желая получить безраздельную власть. Но прежде чем все это случилось, они вместе бежали в Катралу. От кого-то более могущественного. Тебя ничего не удивляет?
— Могущественный враг никогда не позволяет своим жертвам сбежать.
— Вот! — кивнул он. — Правильно! Значит, какая-то управа находится здесь и на имперских сорванцов. Но почему бы не довести дело до конца? Если стало понятно, что мирного житья не получится, почему не принять меры вовремя? Зачем отпускать, позволять собирать силы? Ведь окрепший противник обязательно нападет снова?
В его размышлениях было много разумного. И как обычно случается, когда все доводы правильны, они норовят противоречить действительности.
— Их отпустили, потому что не хотели уничтожать.
— Да. Скорее всего. Но зачем кому-то добровольно подвергать себя опасности нового нападения?
Может, по глупости. Может, по доброте душевной. Может, из слепой веры в собственную неуязвимость. А может…
— Чтобы не потерять что-то более важное, чем жизнь.
* * *
Коляска остановилась у трактира: об этом свидетельствовали дразнящие аппетит запахи, мигом проникшие через преграду занавесок. А когда возница заглянул к нам внутрь, аромат готовящихся кушаний стал и вовсе невыносимым.
— Сказали, здесь можно отдохнуть и переночевать. Вы уж простите, эрте, но мне пора возвращаться. Я поищу, кто вас сможет дальше отвезти, и пришлю, а уж о цене сами договоритесь.
Он выглядел виноватым, но мы и в самом деле не собирались тащить смиренного жителя Руаннаса через все Дарствие в угоду своим прихотям.
— Конечно. Благодарим за помощь.
— Да чего уж там… — Возница вовсе засмущался, подхватил сумки, которые были любезно собраны для нас под руководством Эби, и посеменил к крыльцу, где приезжих уже встречала дородная женщина, вытирающая руки о полотенце.
— Добро пожаловать! Сколько комнат вам понадобится?
— Одна, — ответил я, подхватывая Лус на руки.
Можно было обойтись и без таких широких жестов, но тело девушки, хоть и юное, восстанавливалось не мгновенно, а позволять демону разминаться у всех на глазах я бы не рискнул. Особенно зная, как он это делает.
— Поднимайтесь наверх, — указала хозяйка. — Рядом с лестницей сразу дверь, увидите. Отдохните с дороги, а я сейчас принесу для вашей женушки мясной отвар, а то она у вас такая бледненькая и слабенькая… Не кормите, что ли?
Я предпочел не отвечать, а шагать по ступенькам, благо делать это было не слишком сложно. Как раз в силу изящных размеров Лус.
Питье в чашке, опустившейся на стол почти одновременно с тем, как я водрузил свою ношу на кровать, благоухало так, что и мне захотелось попробовать, но демон скорчил страдальческую рожу и пролепетал:
— Я так устала… Дорогой, не оставишь меня ненадолго в одиночестве?
— И то верно, — поддержала мою «супругу» хозяйка трактира, скользнув взглядом по печатке на запястье Лус. — Бывают такие минуты, которые женщине надо проживать одной. А чтоб не скучать без жены, отужинайте!
Предложение было хорошим, грех не согласиться. И все же из комнаты я вышел последним, позаботившись о том, чтобы демон и впрямь занимался своими делами без свидетелей.
Мясными кушаньями стол не был богат, но пара ломтей сырокопченой ветчины мне все-таки досталась. Вместе с сыром, густой крупяной похлебкой и кружкой вязкого, как сироп, эля. Многочисленными посетителями трактир не блистал: кроме меня за длинным столом, только в другом конце зала, сидели две женщины. Вернее, девушка, почти девочка, русоволосая, тоненькая, чем-то до полусмерти испуганная, и смуглая южанка с грубоватыми чертами, годящаяся своей спутнице в матери, но на деле исполняющая обязанности служанки.
Причину постоянных вздрагиваний и потупленного взгляда девушки я определил сразу же, едва та подняла руку, чтобы поправить волосы. Тот же рисунок, что и у Лус. Значит, малышка подверглась такому же унижению, а может, и еще большему, если до сих пор дрожит.
Трактирщица проследила направление моего взгляда и скорбно вздохнула:
— Дурно все это, эрте. Очень дурно. А куда деваться?
Ей явно хотелось поговорить, а раз других охочих до беседы нет…
— Согласен. Не для того мы ехали из большого города, чтобы в тихом уголке подорвать душевное здоровье.
— Ой, не говорите! Давно уж у нас ни тишины, ни покоя нет.
— А с виду не скажешь.
Она присела напротив и уперлась локтями в стол.
— С виду все кошки на одну морду. Пока руку не протянешь погладить.
— Может, вы знаете, что происходит? С чего вдруг понадобилось подвергать всех молодых женщин такой странной проверке?
Трактирщица понизила голос, наклоняясь ко мне:
— Говорят, сбежали они.
— Кто?
— А те, которые и мужчины, и женщины.
Пока происходящее понятнее не становилось.
— Куда сбежали?
— А кто ж их знает? Подальше от кумирни, это точно.
Всякое бывает. Только какой смысл бежать от того, что приносит тебе и твоей семье заслуженный почет и уважение?
— Но зачем?
— Вот прибоженные и хотят узнать. Потому и ловят беглецов.
Ах вот оно что! Тогда смысл проверки понятен. Вызывает вопросы только способ проведения.
— Своими силами ловят?
— А то кто же? По всему поселению рыскают. И вокруг, куда могут дотянуться.
— И трясут при этом приказом Смотрителя. А сам он где?
— У себя. Сейчас уж почивает, наверное, — простодушно ответила женщина.
— А разве он не должен следить за исполнением собственного приказа?
— Так на то стражи божьи есть. Они и следят, и исполняют. Или сначала исполняют, а потом следят.