Да, лишь немногие избранные. А я, вместо того чтобы завидовать или гордиться, смотрел на ту, что однажды по собственной воле разделила со мной ночь, и никак не мог понять, получил ли один из нас тогда хоть немного удовольствия.
Если бы пришлось вспоминать, легко назвал бы все места остановки своих пальцев во время путешествия по оливково-золотой коже. От первого до последнего. Припомнил бы все стоны, то ли тревожившие, то ли волновавшие мой слух. По минутам перечислил бы наши движения. Но даже самый искусный пыточный мастер не вырвал бы из меня признания о веренице чувств, наверняка неоднократно проносящихся по той спальне над нами и внутри нас.
Она достаточно красива и вполне умела, чтобы доставлять удовольствие. С виду. А кроме вида, у меня больше нет ничего общего с женщиной, стоящей на возвышении над помостом, где вскоре должно свершиться первое главное событие в жизни обновленного города: приговор и его исполнение.
Собственно, меня и привело на площадь перед кумирней только это.
Казнь. Смерть. Единственный доступный способ испытать сильные чувства. Ведь, в конце концов, подсудимый покушался на мою жизнь? Несомненно. Он враг, и я что-то должен почувствовать, когда его настигнет возмездие.
Надеюсь, что почувствую.
— Всем вам известны прегрешения стоящего здесь человека. И что же может послужить ему достойной карой?
Такие игры хороши, когда у судии есть возможность действовать по собственному усмотрению. Или когда осужденный преступник рассчитывает на снисхождение. А бывший верховный бальга, впрочем не лишенный пока своего багряного знака отличия и примелькавшегося всем горожанам черного как ночь одеяния, ничего не боялся и ничего не ждал.
Это было хорошо видно и по его лицу, уже запредельно равнодушному, и по расслабленным плечам. Наверное, если бы удалось заглянуть за спину Иакину Кавалено, я бы увидел и совершенно спокойно разжатые пальцы. Желал ли он умереть сегодня? Вряд ли. Но просить о помиловании или отсрочке казни не стал бы. Чтобы не давать повода для торжества своей давней противнице. Хотя… Ей больше не были нужны никакие поводы.
Обретение Катралой нового ийани прошло без меня, и слава Божу. Думаю, мне трудно было бы смотреть на коронацию или что еще здесь полагалось творить при восшествии демона на престол. Потому что мучительно было бы понимать: все те несколько дней, смешавшие воедино жизнь, смерть, любовь и ненависть, прошли зря. И шрамы, оставшиеся на телах и душах всех участников странного спектакля, были получены без толку.
Зачем меня притащили в этот пышущий страстями город на окраине Дарствия? Зачем вынудили вступать в сражения, то одно, то другое? Чтобы найти демона-беглеца, а потом благоговейно возвести его на престол?
Нет, не понимаю. И даже не вижу смысла пытаться понять.
— Смерть.
Одинокий голос посреди тишины. Робкий. Подрагивающий. Первая ласточка, за которой непременно последует воронье.
— Смерть!
Прошло не более минуты, а скандировала уже по меньшей мере половина площади. Вторая напряженно молчала, хотя сейчас ей следовало бы справиться с собственной гордыней и подыграть крикунам. Чтобы, к примеру, не оказаться следующей мишенью. А впрочем…
Рокот толпы все нарастал и нарастал, но оборвался мгновенно. По мановению руки женщины, покинувшей свое высокое место.
— Благодарю вас за изъявление вашей воли. И благодарю тех, кто отказался от права решать чужую судьбу. Все вы одинаково нужны Катрале и одинаково важны для нее. Каждый из вас выберет сам для себя свое будущее: с городом он двинется дальше или без него. Никто из вас не будет осужден, что бы ни решил. Но этот человек… — Эвина шагнула к блондину, без малейшего интереса наблюдавшему за колыханием людских лиц под помостом. — Ему я более не позволю решать ничего.
Должно быть, Иакин Кавалено повернулся к благороднейшей из благородных, задавая взглядом недоуменный вопрос: с моего места наблюдения такие подробности оставались незамеченными. Зато ответ прекрасно услышали все.
— Я могла бы казнить тебя. Могла бы сделать это собственными руками. — Длинный нож, выдернутый из ножен в складках юбки, недвусмысленно приблизился к шее блондина. — Но тебя ведь никогда не пугала смерть, ни своя, ни чужая. Было бы так просто подарить тебе такой же красный платок, какими твой отец некогда усеял улицы города…
— Так подари, — чуть рассеянно предложил бывший верховный бальга, и в его голосе мне почудилась надежда.
— Это был бы слишком грубый подарок, — улыбнулась Эвина и шагнула к краю помоста. — Я подарю тебе кое-что другое.
Неладное почувствовали все, начиная от блондина и заканчивая мною. Но сегодня на главной городской площади правил бал только один человек.
— Ты будешь жить. И будешь смотреть, как живут другие. Как счастливо цветет Катрала, вернувшаяся к истокам своего могущества. И тебе ни на минуту не позволят отвести взгляд!
Иакин Кавалено осознал уготованную ему участь, наверное, еще до того, как отзвучал приговор. Но только когда звон последнего слова затих над толпой, хрипло рыкнул:
— Ты веришь в это? Ты думаешь, что все эти люди прониклись тем же блаженством, что и ты, прислуживая демону? Ошибаешься! — Он повернулся к толпе: — Ну, кто таит на меня злобу? Кто хочет отомстить за смерть своих родичей и друзей? Милости прошу!
Блондин шагнул вперед. Шагнул слишком широко, чтобы оставаться на краю сколоченных досок. Шагнул туда, где еще мгновение назад не было видно и крохотного места, свободного от человеческих голов, а упал…
На брусчатку.
Люди расступились. Поспешно разошлись в стороны и дружно отшатывались, едва Иакин Кавалено пытался к ним приблизиться. Должно быть, он повредил себе ногу при падении, а может, и другие части тела: со своего места я не мог разглядеть даже белобрысой макушки, хотя попробовал привстать на цыпочки. Зато двигающуюся проплешину посреди толпы видел очень хорошо.
— Тебе не позволят отвести взгляд, — царственно повторила Эвина Фьерде и щелкнула пальцами, подзывая слуг.
* * *
Сказать, что я был разочарован, значило бы нагло солгать.
То единственное, что в ближайшее время могло помочь вернуть прошлые чувства или хотя бы запалить искру новых, было у меня бесцеремонно отобрано. Да, я понимал, что назначенное наказание куда больше подходило верховному бальге, собиравшемуся утопить в крови не один город мира, но это не утешало. Мне нужна была смерть, а не намеки на нее. Чистая, простая, искренняя…
Он выпрыгнул из тени подбалконного закутка и приглашающе поманил меня к себе. Правой рукой, потому что в левой держал нож.
Улица шириной в четыре шага. Близкие повороты с обоих флангов. Нависающий над головами балкон. Что можно предпринять?
Метнуться в сторону, за угол, один или другой, туда, откуда слышатся голоса людей и где нападающий всяко будет стеснен в своих возможностях.
Качнуться, повиснув на решетке балкона, и пустить в ход ноги.
Прижаться к стене, удерживая между собой и противником как можно большее…
Расстояние?
Нет. Оно мне не нужно. Не сейчас. Может быть, больше никогда.
Шагнуть навстречу, скользнуть по брусчатке так далеко вперед, как только сможешь. Оказаться настолько рядом с мутным лезвием, что оно следующим движением рассечет воздух всего лишь на волосок от твоего тела. Поймать чужую руку, отводя стальную угрозу чуть в сторону, но не слишком далеко. Обнять пальцы противника на рукояти так, чтобы они не посмели отпустить оружие, а то еще зазвенит ненароком, привлекая ненужных свидетелей. Сжать кулак и нанести удар.
В подбородок, чтобы тело вытянулось струной.
Под ребра, чтобы скрутилось в комок.
В скулу, чтобы…
А, неважно. Третий удар — уже куда достанешь.
— Достаточно?
Он кивнул, шумно выдыхая воздух, ненадолго задержанный болью в легких. Высвободил руку, сунул нож за голенище сапога и несколько раз сжал и разжал смятые моим прикосновением пальцы.
Я тоже вытолкнул застоявшийся воздух из легких и поправил капюшон куртки, под которым еще на площади прятал свои сивые пряди от взглядов зевак. Конечно, мое лицо тоже должно было быть им знакомо, но, разлученное с другой важной деталью, вряд ли могло обратить на себя пристальное внимание.
— А хорошо ведь, — глубокомысленно заявил Натти, нахлобучивая на рыжую голову шляпу, слетевшую во время поединка. — И хорошо весьма!
* * *
— Уверен?
Один узкий проулок сменился другим, но этот шел уже навстречу солнцу, и жаркие лучи ухитрялись время от времени добираться до наших подбородков.
— А у тебя самого имеются сомнения? — чуть недоуменно спросил рыжий. — По мне, так все просто замечательно. И можно наконец заняться нашими общими делами.
Я мельком взглянул на стену, вдоль которой шел, и неожиданно замешкался на перекрестке двух совершенно противоположных мыслей.
С одной стороны, хотелось шагнуть ближе, почти прижаться к желтоватой каменной кладке, то ли прикрывая спину от внезапной атаки, то ли намереваясь мгновение спустя оттолкнуться и, может быть, взлететь на нависающий над макушками балкон. Но в то же время любое приближение к неподвижному и непреодолимому предмету резко сократит количество действий, которые можно предпринять в случае нападения или защиты.
Так где же я должен оказаться, если обстоятельства потребуют?
Ближе?
Дальше?
Понятно, что решение обязательно пришло бы само собой, возникни необходимость вообще что-то решать, но эта постоянная и мучительная неопределенность меня тревожила. Вот уже десять дней кряду.
— Не молчи.
— Я не молчу. Я подбираю слова.
— А зачем ты их ронял? — невинно распахнул глаза Натти.
Конечно, он шутил. Слава Божу, шутки от насмешек я отличать не разучился. И даже отлично помнил, что эта была далеко не первой в мой адрес. Но, Боженка меня подери, как я относился к ним раньше? Сейчас лишь виновато улыбнулся в ответ. А тогда, в прошлом? Точно знаю: все было иначе.
Хуже?
Лучше?
— Думаю, ты поймешь. Должен понять. Все это… не совсем я.
— Продолжай! — азартно поощрил рыжий.
— Я никогда не действовал так. В таком духе. Наверное, потому, что не умел. Меня всю жизнь учили другому поведению в подобных обстоятельствах, а теперь…
Он перебил несмелое признание, казалось чуть задохнувшись от волнения или другого похожего чувства:
— Появились новые умения?
— Да. Они кажутся моими собственными, родными, я могу их применять, и ты даже говоришь, что успешно, но…
Мои пространные объяснения оборвали коротким и самодовольно уверенным объяснением:
— Печать демона.
Я не имел ни малейшего понятия о том, что скрывают за собой эти два слова, но по спине, навстречу струйке пота, вдруг начал подниматься к загривку тревожный холодок.
— Печать?
— Правильнее было бы называть это свойство «отпечатком», но тогда звучало бы не так таинственно, — подмигнул Натти. — Не переживай, ты не первый и не последний. Такое встречается. Иногда.
Заключительное слово было произнесено с той нарочитой небрежностью, которой обычно сопровождаются разговоры об очень важных, но неприятных вещах.
— Оно проходит?
В ответ рыжий старательно спрятал свой взгляд от моего, благо шляпа позволяла сделать это легко и просто.
— Когда демон попадает в человеческое тело… Раньше считали, кстати, что только в душу. Знаешь, я догадывался, что все происходит немного не так, как меня учили, а та бритоголовая только подтвердила. Они вовсе не бесплотны и, оказываясь внутри, начинают нас менять.
— По своему подобию?
— Хороший вопрос, — многозначительно отметил Натти. — Если по своему, то, значит, и сами они похожи на нас. В том мире, откуда приходят. Но речь не об этом. Демон меняет человеческое тело, только если исполняет желание. Вон те же Сосуды могут годами носить в себе сотни демонов и при этом ничуть не меняться!
— А ты?
— Что я?
— В тебе тоже есть демоны. Они исполняют твои желания, разве не так?
— Исполняют, конечно. Но я никогда ничего не желаю всерьез и надолго. — Он щелкнул пальцами по краю капюшона, сталкивая плотную ткань с моего лба. — Как и ты делал, до недавнего времени.
— Уходишь от ответа.
— Ну если и ухожу, то совсем немножко. Изменения в моем теле обратимы. Когда нужда в демонических силах пропадает, все возвращается на свои места. Этому можно научиться, поверь. Но этому нужно учиться, — добавил он, выделяя интонацией слово «нужно».
В прошлом рыжий очень редко говорил мне правду. Впрочем, будто бы и не врал никогда, даже если того заманчиво требовали происходящие события. Единственное, что я уяснил, познакомившись со странным человеком, играющим в непонятные игры: каждое его слово могло оказаться истиной. И услышанное сейчас как раз претендовало на эту непростую роль.
Учиться, значит?
— Постой. Хочешь сказать, желание не обязано быть одним-единственным? И у каждого человека есть шанс исполнять снова и…
Ладонь Натти плотно прикрыла мои губы.
— Я бы попросил тебя забыть все услышанное. Сразу и навсегда. Если бы это было возможно. Скажу только: это моя тайна. Понимаешь? И она должна остаться моей.
Он мог бы просто промолчать, посмотрев мне в глаза. Впрочем, за предостережение, произнесенное вслух, я, пожалуй, был даже благодарен.
Вот она, самая страшная тайна даров ийани. Или да-йинов, как их называют поближе к столице. Посвященных приучили думать, что лишь по счастливому стечению обстоятельств и благодаря неимоверно сильной жажде исполнения мечты можно добиться желаемого. Один раз за всю жизнь. А выходит, все совсем наоборот. Нужно только наловчиться желать особым образом, и к твоим услугам будут все демоны мира!
Разумеется, это знание не должно стать общим достоянием. Потому что синих искорок на всех тогда уж точно не хватит. А еще потому, что достаточно появиться одному человеку со множеством желаний, и наступит хаос — это я могу утверждать на собственном опыте. В течение любого дня по моему сознанию проносилось совсем недавно столько желаний, что, научись я их исполнять, мир вокруг меня встал бы с ног на голову и вертелся бы волчком, пока…
Пока не разобьется.
И разве я один такой из многих тысяч человек, населяющих Дарствие? Сомневаюсь. Думаю, есть мечтатели намного изобретательнее. Наверное, среди них даже найдется тот, кто сможет пожелать…
— Это великая сила.
— О чем и говорю, — хмуро подтвердил Натти.
— А если вложить ее в руки особого человека? Вернее, человека с особыми желаниями?
— Например?
— Ну… Я не задумывался нарочно.
— А стоило бы.
Мысленно я согласился попробовать. Подумать. Обязательно. А пока предположил первое, что пришло в голову:
— Он мог бы пожелать, чтобы мир стал лучше.
Рыжий совсем остановился, впрочем проследив, чтобы поблизости от места нашего разговора не виднелось окон и дверей, и сдвинул шляпу на затылок.
— Что значит «лучше»? По-твоему, этот мир совсем плох?
Не надо было давать волю фантазии. К сожалению, я понял это только сейчас, услышав вопрос, на который ответа у меня попросту не было и не могло появиться, пока заново не научусь разбирать, какая ерунда из происходящего представляется мне хорошей, а какая — плохой.
— Не повторяй чужих слов, если не понимаешь их смысла.
— Извини.
— Что тебя вообще надоумило так сказать?
Он был удивлен не на шутку. Даже встревожен. И я попробовал его успокоить:
— Само собой всплыло.
— Всплывает обычно… Ну да ладно. Тебе подумалось, что, если научить кого-то достойного многократному исполнению желаний, все вокруг сразу станет хорошо?
Хорошо. Или хотя бы правильно. А еще можно будет пресекать все неприятности до того, как они вознамерятся случиться.
— Что-то в этом роде. Неправильно думаю?
Натти отвел глаза и совершенно серьезно сказал:
— Правильно.
— Тогда почему…