Может, это все мне только снится? Может, я сейчас открою глаза и снова почувствую под пальцами женское тело?
— Скажете, как только будете готовы. Вам укажут путь.
Киваю. Мы расходимся, и я молюсь изо всех сил, чтобы этот голос подольше не раздавался в моей голове.
Эсса Имарр стоит у окна своего кабинета, глядя на зимний наряд города. При звуке шагов она оборачивается, встречает меня долгим взглядом и наконец предлагает:
— Присядете?
— Нет, благодарю вас.
— Чувствуете себя лучше?
— Пожалуй.
Ее великолепные ноги все так же стройны и гладки, но сейчас края голенищ изящных сапог прячутся под длинными полами форменного камзола.
— Я должна задать вам вопрос.
— Слушаю.
Имарр смотрит на меня так, как никогда не смотрела раньше. Словно пытается что-то найти в моем лице, а когда ее усилия оказываются тщетными, оливковый взгляд гаснет. Уныло и немножко разочарованно.
— После своего… возвращения желаете ли вы продолжить прежнюю службу?
— Возможно.
Светлые брови удивленно приподнимаются.
— Возможно?
— Не исключаю, что это будет уместно. Но не теперь. Мне нужно… Есть дела, которые требуют моего участия.
— Разумеется, — кивает Имарр. — Но вы можете в любой момент…
— Я запомню ваше предложение.
Ее глаза чуть удивленно расширяются, впрочем, она тут же списывает мои слова на обычную вежливость и снова поворачивается к окну.
— Доброй дороги, эсса.
— До встречи, эсса.
Больше всего сейчас мне хочется подойти к ней поближе, сказать, что я обязательно вернусь, может быть, скорее, чем можно предположить, и вернусь уж точно истомленный желаниями, которые, к счастью, никуда не делись.
Хочется.
Но игра, начавшаяся сразу же после моего пробуждения, если еще не до того, как я в последний раз закрыл глаза в чужом мире, требует соблюдения правил. Хотя бы поначалу.
Трактир, который должен бы быть закрыт и опечатан давным-давно, приветливо распахивает свои двери. Я сажусь за тот самый стол, касаюсь губами того самого эля. Ну, может, не точно того же, но не менее вкусного. И даже за одно это, за то, что вкусы тоже остались при мне, стоило бы вознести хвалу Всеединому.
— Празднуешь возвращение или оплакиваешь?
Герто по своему обыкновению бесстрастен и бесцеремонен, усаживаясь на лавку напротив.
— А есть чему радоваться или о чем плакать?
— Тебе виднее.
Он получает свою кружку эля и надолго припадает к ней, как будто утоляет жажду, копившуюся не один год.
— Ничего не изменилось.
— А ты сам? Неужели не научился новым фокусам?
Я не могу понять, спрашивает он всерьез или шутит, поэтому небрежно роняю:
— Всеединый вовсе не бог.
— Я знаю, — все так же спокойно сообщает Герто.
— Тогда почему…
Он заглядывает мне в глаза, глубоко-глубоко, намного глубже, чем это делала Имарр, и, похоже, находит то, что искал, потому что облегченно выдыхает и устало опирается локтями о стол.
— И все же я молился ему, чтобы у тебя получилось.
— Что получилось?
Вместо ответов и объяснений Герто отводит мизинец в сторону, словно предлагая моему взгляду последовать туда же, и я вижу крохотный пылевой вихрь, крутящий кольца на полу. В самом тихом уголке трактирного зала, там, где нет и не может быть даже намека на сквозняк. А как только начинаю приглядываться внимательнее, ураганчик рисует в воздухе улыбающуюся рожицу и мгновенно оседает на струганые доски прежним недвижным мусором.
Наверное, надо задать кучу вопросов. Или хотя бы один, для начала. Но я всего лишь подношу кружку к губам. Герто поступает точно так же, и мы оба знаем, что прячем улыбки.
Не друг от друга конечно же. Только и исключительно от врагов.
Я не знаю, сколько их будет, уверен лишь, что они найдутся обязательно. И еще я уверен как никогда в жизни, что скучать мне больше уже не придется.
По крайней мере, в ближайшую вечность!
Здесь…
Когда почти опального чиновника вызывают к высшему лицу Дарствия дважды за один месяц, это должно не просто наводить на размышления, а настораживать. Вот и Керр Крон со-Логарен, подходя к залу, где щели между плитами пола перекладывают шелковыми шнурами, чувствовал себя неуютно. Нет, разумеется, настоящей тревоги не было: с оступившимися слугами Дарохранитель, а вернее, его доверенные стражи сводили счеты быстро и без малейшего шума. Куда больше золотозвенника беспокоило то, что он вынесет, выходя обратно. В прошлый раз вопросов и ответов оказалось примерно поровну, хотя составить из них пары удалось лишь частично. Сегодняшняя же встреча…
Керр невольно вознес мольбу Божу, а заодно и Боженке, так, на всякий случай, и шагнул в услужливо распахнувшиеся двери.
Лишних людей в зале не было. Ни дремлющего кователя Цепей, ни охраны. В присутствии первого, для острастки, явно уже не нуждались, а за сохранность своей жизни Дарохранитель, как видно, не слишком переживал. Скорее всего, сказывался юный возраст, бравший свое, но золотозвеннику хотелось верить, что причина иная. В самом деле, возможно ли стоять во главе огромной страны, если не доверяешь даже самым преданным слугам?
Длинный стол был, что называется, завален бумагами. Смятые и вновь разглаженные листки покрывали лакированное дерево почти беспросветным слоем. Исключение составлял лишь кусок столешницы под локтями серьезного молодого человека: даже громоздкая чернильница была завалена бумагами по самое горлышко. Пол у ножек кресла был усеян отслужившими гусиными перьями, свидетельствовавшими о долгой и напряженной работе, от которой, судя по всему, невозможно было оторваться, поскольку ни стук захлопнувшихся за спиной золотозвенника дверных створок, ни звук шагов не заставили Дарохранителя Логарена поднять взгляд от своих записей.
Впрочем, он все же не настолько был погружен в писанину, потому что махнул свободной от пера рукой, когда Керр остановился на середине пути от дверей к письменному столу:
— Идите, идите сюда!
Он еще несколько минут пачкал чернилами бумагу, этот молодой человек, одетый в костюм, словно снятый с плеча прадеда, потом бросил очередное отслужившее перо себе под ноги и сцепил пальцы в замок над головой, блаженно потягиваясь.
— Вы хотели меня видеть, эрте?
— Ну разумеется. Иначе не позвал бы. Хотя… — Дарохранитель окинул взглядом горки, горушки и горы своих трудов. — Можно было обойтись и без этого. Но я действительно хотел вас увидеть.
Бывалый придворный тут же рассыпался бы в льстивых благодарностях. У Керра богатого опыта общения с вышестоящими чинами не имелось: сам давным-давно поднялся на недосягаемую для многих вершину, поэтому золотозвенник предпочел промолчать, изобразив на лице внимательное ожидание.
— События, в которых вы принимали участие и устроителем которых стали, заставляют задуматься.
— Я действовал во благо…
— Да-да, — оборвал попытку оправдания молодой человек. — Это мы уже выяснили и не будем возвращаться в прошлое. Некогда это делать. Да, некогда.
Он умолк почти на минуту, но наступившая тишина не заставила Керра беспокоиться: по лицу Дарохранителя было понятно, что он думает о чем-то вовсе не связанном со своим собеседником.
— Причины могут быть разные, — наконец продолжил Дарохранитель. — Кто-то где-то недоглядел, поленился, дал слабину, захотел удовлетворить собственные нужды… Мы не сможем найти то звено, которое сгнило первым. И не будем искать. — Он выудил из-под бумаг серебряную загогулину, похожую на пряжку для плаща. — Если металл рано или поздно рассыпается трухой, следует ли ждать непреклонности и твердости от людей, чей век во много раз короче?
— Ну сколько-то ударов человек может выдержать не хуже стали.
— А если ударят еще раз? Сломается?
Керр кивнул:
— Да. Поэтому хороший командир всегда знает, когда вахтенных пора менять.
— И когда ему пора сменяться самому…
Бесстрастное бормотание прозвучало так тихо, что золотозвенник решил: послышалось. По крайней мере, ему очень хотелось в это верить.
— Смена. Да, это именно то, что необходимо! — Молодой человек хлопнул ладонями по подлокотникам. — Но менять нужно не только людей. Правила и законы тоже должны меняться.
Керр собрался было возразить, напомнить, что далеко не все следует выбрасывать прочь за ненадобностью, но вовремя понял: к обсуждению его не приглашали. И как только эта мысль добралась до сознания окончательно, золотозвенник пожалел, что во всем зале имелось только одно место для сидения.
— Не сразу. Разумеется, не сразу, иначе это вызовет ненужные волнения. Постепенно. День за днем, маленькими шажочками. Главное, не отступать назад. Там, позади, есть много хорошего, но есть и много такого, что не должно вернуться. Ни при каких условиях!
Это была напутственная речь. Почему она звучала именно для него, Керр не мог предположить. И даже не пытался. В любом случае, все, что он имел право сказать в ответ, это «как прикажете», а потом отправиться выполнять. Со всем возможным старанием.
И как ни странно, он чувствовал, что поступить так будет единственно правильным. Только так. Время споров прошло, уступив место времени действий.
— Я не старался заглянуть в будущее. Это неблагодарное занятие, пусть уж все идет своим чередом. — Дарохранитель начал складывать разрозненные листки в кипу. — Я изложил свои впечатления о прошлом. О тех изменениях, что происходили когда-то давно и в последние годы. Вряд ли их будет достаточно, чтобы ясно увидеть, куда двигаться дальше, но как отправная точка они, смею надеяться, довольно хороши.
— Вы… вы уходите? — наконец решился спросить Керр.
— Я? — смешливо вскинул брови молодой человек. — Ну не так быстро, как вам, наверное, этого хочется! Просто в ближайшее время… годы, возможно, я буду немного занят не совсем дарственными делами. И мне нужен кто-то, чтобы взять часть работы на себя. Как думаете, я смогу найти такого человека?
— Несомненно.
— И мне даже не придется ходить далеко?
Золотозвенник никогда не понимал причин подобной игры. Казалось бы, чего проще: прикажи, и все. Особенно если уверен, что твой приказ будет исправно выполнен. Но нет же, надо намекать, подводить к согласию, вынуждать сказать «да» прежде, чем на тебя укажут.
— Молчите. В самом деле, не надо ничего говорить, все и так уже написано на вашем лице. Каюсь, заигрался. Немножко. Но мне простительно. Вы ведь простите? — Он поднялся с кресла, взял кипу бумаги в охапку и торжественно вручил ее Керру. — Сообщите итоги своих размышлений, как только будете готовы. Но не старайтесь делать выводы по частям, прочтите сначала все, прошу вас. А потом позвольте прочитанному улечься в голове. Вы ведь сможете не торопиться?
— Но и медлить, похоже, особо не получится, — заметил золотозвенник, оценивая высоту стопки бумаг в своих руках.
— Ну это уже на ваше усмотрение, — улыбнулся Дарохранитель, возвращаясь за письменный стол.
— Вы сказали, что будете заняты…
— Да. И? — Он поднял на Керра вопросительный взгляд.
— Ваши дела. Они…
— Любопытствуете? — догадался молодой человек.
— Мм… да.
Конечно, подобное заявление выглядело наглостью с его стороны, но, получив знак небывалого доверия, золотозвенник почувствовал себя не столько возвысившимся, сколько ответственным. В том числе и за любое намерение своего повелителя, неважно, дарственное или нет.
И Дарохранитель это понял, потому что легко и охотно ответил:
— Я собираюсь позаботиться о наследнике.
Вот теперь Керр смутился по-настоящему. Хотя может ли быть что-то более естественное, чем стремление продлить собственный род?
— Позволите пожелать вам удачи?
— Не откажусь. Правда, не знаю, нужна ли она в таком деле.
— Удача нужна всегда.
Дарохранитель рассеянно сдвинул брови, потом перевел взгляд на бумаги в руках золотозвенника и усмехнулся:
— Пожалуй. Всегда и всем. Идите уже… Пока вы здесь, время одно для нас обоих, а наши дела требуют по меньшей мере вдвое больше!
С этим трудно было спорить. Особенно если учесть, что спор как раз истратил бы имеющиеся в запасе минуты. Да, небольшую часть, но все же…
Строчек на бумажных листках виднелось много, и не каждая выглядела разборчиво. Керр тяжело вздохнул, взгромоздил ношу на свой письменный стол, еще раз оценил размеры предстоящей работы и подумал, что неплохо бы разбить поблизости полевую кухню. А еще поставить походную кровать. Прямо в кабинете.
И сейчас…
— Повсюду столько зелени! Кажется, у меня начинают болеть глаза.
— Тогда постарайся открывать их не слишком широко.
— И голова кружится. Но если я закрою глаза, как тогда смогу рассмотреть все это?
Лус взмахнула обеими руками, словно стараясь обнять изумрудные просторы. Те, что виднелись в просветах изгороди, успевшей изрядно подрасти, пока меня не было дома.
Дома?
Детство уверяло в том, что «дом» можно впитать только с молоком матери. Юность и вовсе лишила привязанностей, расширив границы территории, которую мне полагалось защищать. Потом все снова перевернулось с ног на голову, и мир сомкнулся вокруг меня во второй раз. Конечно, не так тесно и туго, как в минуты моего рождения: Блаженный Дол при первом же внимательном взгляде оказался вовсе не крохотным глухим углом, где ничего и никогда не случается. Месяц назад пределы снова исчезли, вот только… Свободы не прибавилось.
Неважно, за что приходится быть ответственным, за судьбу одного человека или за целый мир. Когда наступает время решать, решение принимаешь все то же самое. Во благо. Исключительно во благо, как учат мудрецы. Правда, они почему-то всегда забывают добавить, что имеют в виду личное благо того, кто делает выбор.
Наверное, это правильно. Разве возможно заглянуть в голову каждому и понять, что будет хорошим именно для него? Не стоит и пытаться. Ведь даже «плохое» не для всех выглядит одинаково.
Передо мной лежали любые дороги мира. Ключи от всех дверей были у меня в руках, оставалось только подойти поближе к замочной скважине…
Было ли страхом то чувство, что остановило меня на перекрестке? Возможно. Но лишь наполовину. Ту половину, которая еще в детстве замирала то ли от ужаса, то ли от восторга на верхней площадке высокой городской башни при взгляде вниз, когда казалось, что видишь весь мир сразу и у своих ног. А вот вторая половина, заявившая о себе намного позже, на излете моей юности, всего лишь скучно шепнула: «Что, если за тобой в дверь могущества проскользнет кто-то еще?»
В такие мгновения я всегда остро и отчаянно хотел стать таким же беспечным, как все вокруг. Не задумываться о последствиях, не входить в обстоятельства, а просто сделать первое, что заблагорассудится. Какую-нибудь ерунду. Или глупость. Или сумасбродство. Дать волю желаниям, как говорится, тем, о которых обычно даже не подозреваешь. Но на то они и мгновения, чтобы заканчиваться раньше, чем начались: успеть за ними способен только кто-то настолько же стремительный и телом и духом.
— Еще успеешь.
Лус вопросительно хлопнула ресницами, и я пояснил:
— Насмотришься. Торопиться некуда.
На лице девушки отразилось недоумение. А может, растерянность.
— Тебя что-то смущает?
— Здесь очень красиво. Очень, — с нажимом повторила Лус. — Но это же не мой дом?
— Станет твоим, если захочешь.
Моя спутница, и до того не слишком быстро шагавшая по цветной каменной дорожке, окончательно остановилась.
— Что-то случилось?
— Вы сказали… Я смогу здесь остаться?
— Думаю, это можно устроить.
— Здесь, среди цветов и зелени?
— Зимой будет снег. Много снега, как говорят.
— Снег… — Лус сначала мечтательно зажмурилась, а потом спросила: — А что это такое?
— Увидишь. Если, конечно, согласишься ос…
Она прильнула ко мне, крепко-крепко прижалась к груди и прошептала куда-то в подмышку:
— Спасибо!