В этот момент взлетела ещё одна ракета, после чего фашист продолжил стрелять по полю.
И опять вскочило две кучки, превращаясь в красноармейцев. И опять немецкая пуля настигла их. И опять в неистовстве скрежеща зубами, лейтенант попытался отобрать у меня «мосинку».
— Забабашкин, я приказываю тебе! Отдай немедленно! Отдай, говорю! Иначе под трибунал пойдёшь! Иначе я тебя прямо здесь, прямо сейчас расстреляю за помощь врагу! — рычал он, размахивая перед моим носом трофейным парабеллумом, что мы забрали у пленного офицера.
А тем временем бронетранспортёр выключил фары, и, сдав назад, вновь скрылся в овражке.
Я посмотрел в ту сторону, потом повернулся к лейтенанту и констатировал очевидное:
— Тут мы с пленным точно не проползём.
Воронцов ничего не ответив, устало отпустил винтовку, убрал немецкий пистолет в кобуру и, закрыв глаза, опустил голову.
Его переживания были понятны. Вот так смотреть на гибель своих боевых товарищей и при этом ничего не делать было ужасно больно. Но что могли сделать мы — два раненых, измотанных человека? Мы пробивались к своим, чтобы набраться там сил, чтобы отдохнуть, чтобы получить оружие и боекомплект, и только после этого вступить в равный бой с врагом. Да даже пусть неравный! Сейчас же, голодные, оборванные, почти без вооружения и с, возможно, ценными для советского командования на этом участке фронта документами, мы просто не могли, а, возможно, даже и не имели права вступать в какой-либо бой с любым, даже минимальным риском для себя.
А потому очевидно, что любой обычный, здравомыслящий боец должен был, невзирая на боль потерь, стиснув зубы, стерпеть это и попытать счастья в другом месте, уйдя правее от засады подальше, чтобы сохранить как свою жизнь так и жизнь пленного. Но я был не совсем обычным красноармейцем.
Неожиданно в голове возникли сомнения в правильности своих действий.
«И чего я так цепляюсь за жизнь? Я ведь уже прожил её однажды. Так почему бы сейчас, не принести пользу нашим окруженцам и не попытаться уничтожить врага? Убьют? Ну и пусть. Мне терять уже нечего. Глядишь, и кого-нибудь из этих гадов с собой на тот свет заберу. Что же касается немца, то его и без меня лейтенант сможет доставить куда следует. Я же попробую уничтожить врага и тем самым, возможно спасу, не один десяток жизней наших бойцов».
Меня обуяло чувство Священного гнева и жажда справедливости!
— Что ж вы, твари, припёрлись на нашу землю, да ещё и в спину расстреливаете, — прошипел я и, посмотрев на лейтенанта, сказал: — Короче говоря, я пошёл. Я уже пожил, так что, если погибну, ничего страшного. Зато их кого-нибудь, обязательно заберу. Дайте мне две гранаты и свой пистолет на всякий случай. А вы сидите тут и немца берегите. Если через полчаса не вернусь, идите вдоль реки вправо и пробуйте перебраться там.
— А ты куда? — поднял на меня глаза лейтенант.
— Пойду с немчурой посчитаюсь. Если всё получится, то тут переправимся. А если нет, то уходите без меня.
Глава 4
Броневик
Пришедший в себя после приступа ярости Воронцов был категорически против предложенного мной плана. Он в очередной раз стал мне говорить, что я слишком молод, чтобы лезть на рожон.
— Да ты чего, Алексей, что, совсем умом тронулся⁈ Как ты их собрался ликвидировать? Да их там целый взвод, наверное!
— Хочу напомнить тебе, товарищ лейтенант, — тут я решил перейти на «ты», раз тот мне уже давно тыкает, — что полминуты назад ты сам собирался атаковать врага.
— Это было естественное минутное стремление отомстить за товарищей. И хочу тебе напомнить, раз памятью слаб, что и ты, только что, отговаривал меня открыть по ним огонь! И отговорил! Абсолютно ясно, что если бы мы обнаружили себя, то нас уже в живых бы не было. А у нас ценный пленный на руках!
— Радует, что ты так здраво мыслишь.
— Я командир и должен думать, — хмыкнув, согласился со мной он, а затем попробовал отдать приказ: — Поэтому считаю, что нападать на немцев нам нельзя. Так что: отставить! Попробуем пробраться на противоположный от них дальний конец поля и уже там проползти к реке.
Я посмотрел в ту сторону, куда показывал командир и, оценив расстояние, которое нам предстояло преодолеть, в свою очередь сказал:
— Тут километра три… По полю идти нельзя. И по опушке тоже нельзя. Немцы заметить могут. К тому же у них могут быть, а скорее всего и есть наблюдатели, которые внимательно следят за обстановкой. Следовательно, нам придётся сначала углубиться в лес и только затем начать движение в нужном направлении. Учитывая то, что лес нам незнаком, то очень вероятен шанс, что мы можем просто заблудиться. К тому же нельзя забывать, что в этих лесах есть болота… Думаю, нам вряд ли понравится прогулка по ним. Там и днём-то утопнуть недолго, а уж ночью — тем более. К тому же очень вероятен шанс, что пока мы будем совершать такой обход и заблудимся, то начнёт светать. И тогда наши шансы на успех вообще станут мизерными.
Лейтенант проскрипел зубами, но вынужден был согласиться с моими доводами. Однако от идеи нападать на броневик он тоже не был в восторге.
— Я тебе говорю, там не меньше взвода. Их всех не перестрелять.
— А я думаю, их там меньше, — неуверенно произнёс я, заметив, что неподалёку от ямы, в которой спрятался броневик, лежит в охранении пара немецких солдат.
Я их прекрасно видел. Они лежали между берёз и, направив свои винтовки в сторону поля, о чём-то переговаривались.
— Да сколько бы их там ни было, как ты с ними справишься? Тут тебе не детская игра. Тут война. И тут могут убить!
— Знаю я, что война. Но мы к ней, и я в том числе, были готовы. Ты же сам сказал, что я ГТО сдал на отлично, вот сейчас и проверим мои знания на практике. Что же касается способа уничтожения противника, то собираюсь я провернуть это с помощью гранат, — сказал я, решив на споры больше времени не тратить и вытащил из лежащего рядом портфеля две немецкие «колотушки».
Это были противопехотные ручные гранаты «Stielhandgranate». В простонародье их именовали «колотушками» из-за их характерной формы. Из множества фильмов о войне, которые я просмотрел в своей жизни, я помнил, что перед тем, как кинуть подобную колотушку, нужно было открутить внизу ручки крышку и потянуть за верёвку.
— Ты что, правда, гранаты взял? — шаря рукой в кромешной темноте, прошептал Воронцов. — Где портфель с документами⁈
Не стал его заставлять нервничать, а, подсунув ему портфель под руку, прошептал:
— Я нападу на них, когда они вылезут из оврага, — и, не прощаясь, согнувшись, пошёл в сторону немцев, больше не реагируя на шипящие приказы «немедленно остановиться».
Нам надо было выбираться из этой ситуации, а другого выхода, кроме как идти через поле не было, стало быть, требовалось решить возникшую проблему.
Я намеревался обойти противника по дуге, зайдя им в тыл.
Лейтенант всё ещё что-то пытался кричать шёпотом мне вслед, но я его больше не слушал — я уже всё для себя решил, а потому отступать был не намерен.
Через пять минут был на месте, не дойдя до немецкой засады около сотни метров. Выпрямился, прижался к крупной берёзе и, аккуратно высунув из-за ствола голову, стал внимательно осматривать местность, буквально прочёсывая взглядом метр за метром.
Основательность принесла свои плоды. Я обнаружил ещё одну группу прикрытия — теперь полная диспозиция врага мне была предельно ясна. Бронетранспортёр, в котором находилось три человека, прятался в овраге, а по обеим сторонам от него среди деревьев были обнаружены два секрета противника. Каждый секрет, один слева от броневика, другой справа (ближайший ко мне), состоял из двух солдат вермахта, которые и обеспечивали прикрытие действий бронетранспортёра.
Броневик атаковал наших бойцов, пытающихся вырваться из окружения, расстреливая их из стоящего на корпусе пулемёта, а двойки солдат обеспечивали расстрелу прикрытие от возможного ответного нападения разрозненных групп окруженцев. Конечно, эти секреты не смогли бы противостоять организованному сопротивлению советских воинов, ну так и задачи такой явно не ставилось. Сколь-нибудь значимых советских воинских соединений тут уже не было. Все, кто мог, отступили за речку и ушли либо в Листовое, что слева от Новска, либо в Прокофьево, что справа от Новска, либо же в сам Новск. Для того же, чтобы отбиться от двух-трёх уставших и раненых отступающих советских красноармейцев, этих двух охранных засад было вполне достаточно.
Не прекращая наблюдение за врагом, стал обдумывать план ликвидации.
Мой арсенал был невелик, но, в общем-то, его должно было хватить, чтобы избавить мир от семи гадов, пришедших на нашу землю и убивающих наш народ.
У меня был револьвер с семью патронами, винтовка системы Мосина, в которой было пять патронов, а ещё целых две гранаты.
Но главным моим оружием в предстоящем бою должна была стать внезапность. Атака должна быть настолько неожиданной для противника, чтобы он не смог ничего сделать в ответ.
И тут сразу же возникала первая сложность. И была она в том, что мне, грубо говоря, противостояли три разрозненные группы, и каждая из них была более многочисленна, чем моя, в который был только один боец — я.
Выиграть бой и при этом остаться живым я мог только при условии, что нападу на них всех сразу и при этом не дам им возможность стрелять мне в ответ. Но как это сделать, если я всего один? Вот вопрос, так вопрос. И ответ мне необходимо было найти как можно скорее.
Быстро прикинув в уме, понял, что собственно вариантов у меня было немного. Один из них — я подкрадываюсь к немцам на расстояние броска гранаты и затем кидаю поочередно две «колотушки» в выбранные цели. Одну в секрет, другую в броневик, после чего начинаю дуэль со вторым секретом.
План был хорош, но в нём было несколько ощутимых подводных камней. При его выполнении не было никакой гарантии, что после взрывов гранат все немцы погибнут, и я смогу спокойно начать удачную для меня перестрелку с оставшимися противниками, а уж тем более выйти из неё живым. Всем известно, что пуля — дура, а это значит, что при близком контакте словить своим телом эту самую дуру можно очень даже легко. Следовательно, этот вариант был не очень перспективным, если я собирался в этом бою не только победить, но и остаться живым.