— Кто бы сомневался, — ответил я, давно догадавшись, что раз тот примчался за мной, то не просто так, а именно что по делу. — Слушаю вас, товарищ командир.
— Что так официально? Можно просто — Григорий. Ну, или Григорий Афанасьевич. Мы же с тобой договорились, что, когда наедине, то можем общаться как товарищи.
— Товарищи? Ну, ладно, — остановил я себя вновь, чтобы не высказать все, что думаю по данному вопросу, и буркнул: — Так что, товарищ Григорий, у вас ко мне за дело?
— Не понимаю. Что случилось? — нахмурился тот, почувствовав моё раздражение. — Ты обиделся на меня за что-то? За что?
Мне было что сказать на это. Но я вновь себя остановил, решив, что нагонять тень на плетень ни к чему. Может, вообще накручиваю себя на ровном месте со свойственным молодому телу юношеским максимализмом.
Выдохнул и, махнув рукой, сказал:
— Не обращай внимания — переходный возраст.
— А… — задумчиво кивнул головой чекист и, поняв, что всё нормально, перешёл на шёпот: — Слушай тогда, Алёша. На складе артиллерийского полка есть ружьё. Оно не совсем обычное, а считается противотанковым.
— Да ладно? ПТР? А разве они уже есть?
Я помнил, что разработки знаменитого ПТРД — противотанкового ружья Дегтярева и его «коллеги» — ПТР Симонова ведутся полным ходом, но также помнил, что громкая «презентация» данного вида оружия состоится под Москвой лишь в ноябре 1941 года. Немцам такая презентация, естественно, не понравится, а вот нашим военным придётся по душе. Разумеется, первые ПТР нового образца будут страдать всевозможными детскими болезнями, как и любое вооружение, которое массово применяется впервые, но, тем не менее, с помощью дальнобойного оружия пехота научится поражать бронетехнику врага не вблизи от своей позиции (как это делается сейчас с помощью ручных гранат), а на значительном расстоянии. А это, в свою очередь, кратно увеличит шанс выживания пехотинца в бою, что положительным образом скажется на моральном духе в войсках.
ПТР получится настолько удачным, что будет успешно поражать бронированные цели, имеющиеся в распоряжении противника, даже в лобовую проекцию. И продолжаться это будет вплоть до 1943 года, то есть до того времени, когда у немцев появятся новые тяжёлые танки, у которых будет более мощное бронирование. Когда это случится, относительно небольшому калибру ПТР станет невозможно с ними бороться в лоб, но и тогда советские противотанковые ружья не утратят своей актуальности. После первых боёв с тяжёлыми танками появятся рекомендации, чтобы бойцы, вооружённые ПТР, били противника не в лобовую проекцию, а в борт с расстояния 200 метров. Таким образом, можно констатировать, что ПТР сыграют огромную роль в деле будущей Великой Победы.
Но всё это будет потом. А сейчас мне Воронцов предлагал пострелять из того, чего ещё нет и, по сути, не могло быть в войсках.
«Это что, альтернативная реальность, в которой временные процессы идут не так, как в том мире, где жил я? — пришла в голову мысль. Но в связи с тем, что других расхождений с моей прошлой историей я не замечал, то, отбросив эту версию, предположил другую, более правдоподобную: — Или, возможно, это какая-то опытная партия, которая прибыла на фронт для испытаний, но по какой-то причине в войска не поступила и была потеряна при отступлении и связанной с ним суетой, а иногда даже паникой?»
Однако всё оказалось куда прозаичней и никакой фантастикой не являлось.
— Что значит, существуют уже? Конечно, существуют. Но тот образец, что найден на складе, снят с вооружения.
— Как это? Не успел появиться, и уже снят⁈
— Противотанковое ружьё Рукавишникова появилось не вчера, а разработано в 1938 году. — Менторским тоном произнёс Воронцов. – На вооружении оно состоит с 1939 года, а снято потому, что в нём нашлось множество недостатков. В серию оно не пошло, однако на складах в армии осталось. Можно сказать, нам повезло, и одно из них тут случайно нашлось, — пояснил собеседник, сморщив кислую мину на лице. — Только вот…
— И чего ты скис тогда? Тут радоваться надо, а ты такую мину скорчил. Если оно рабочее, то боец сможет танки поражать.
— Да это не из-за винтовки. Патронов к ней раз-два, и обчёлся. Всего двадцать пять штук. — Вздохнул тот.
— Н-да, не густо, — согласился с ним я и, поняв, куда клонит чекист, спросил: — И ты хочешь, чтобы из этой винтовки стрелял я?
— Есть такое предложение. Немцы вскоре пойдут в атаку, а их танки останавливать толком нечем. Пушек у нас мало, так что твоя снайперская стрельба по ним из ПТР придётся как нельзя кстати. Только вот дело в том, — он пристально посмотрел на меня, — что мы не знаем, на что способно это оружие. В наличии нет ни одного человека, кто хотя бы раз стрелял из этого ПТР. Поэтому насколько далеко и насколько точно из него можно вести огонь, мы представления не имеем — никаких инструкций с тактико-техническими характеристиками этого оружия найти на складе не удалось, НСД тоже не завезли, поэтому было принято решение провести пристрелочные стрельбы.
— Но ведь патронов мало, — напомнил я. — К чему расходовать и без того скудный боезапас?
— А как по-другому? Вдруг ты не справишься в боевой обстановке с задачей?
— Это ещё почему?
— А потому что не мосинка это. И из такого ружья ты, сдавая нормы ГТО, однозначно, не стрелял. Оно больше и отдача у него, скорее всего, сильнее, потому что патрон массивней, заряда там уж точно не как у винтовки!
— Думаешь, лягаться будет?
— Уверен, что будет. Только вопрос: насколько сильно? И сможешь ли ты после этого продолжать стрельбу?
— Очень может быть, что и не смогу, — в задумчивости произнёс я.
Собрав по кусочкам в памяти кадры из фильмов и информацию, полученную из книг, я мог с уверенностью сказать, что подобные ружья имеют очень сильную отдачу. Да такую, что у бойцов, ведущих из них огонь, всё плечо превращалось в сплошной синяк, а это означало, что после одного-двух выстрелов в дальнейшем придётся стрелять через боль. Мало того, ещё в воспоминаниях услужливо всплыли уж не знаю насколько исторически достоверные факты о ходе испытаний при принятии ПТР на вооружение. В частности, о том, что некоторые опытные экземпляры даже могли сломать ключицу стрелявшему из них бойцу, но такую садистскую инициативу со стороны особо рьяных военачальников разменивать один выстрел на здоровье одного солдата зарубил сам Сталин.
— Вот. Поэтому нам и необходимо знать, на что мы можем рассчитывать, а на что нет.
Во избежание этого предложил Воронцову взять с собой скарб в виде одеял, телогреек и, может быть, даже валенок.
— Нарежем войлока, скрутим его в несколько слоёв и привяжем к прикладу, — предложил я, поясняя, что это поможет смягчить отдачу.
— Согласен. — Кивнул Воронцов и поднял указательный палец вверх: — Вот для этого, в том числе, и нужно провести стрельбы. Да и точность боя проверить необходимо.
— И всё же патроны жалко. Они сейчас действительно на вес золота.
— Так другого выхода нет. Мы должны знать, сможешь ты из неё попадать точно в цель и выбивать танки или не сможешь. Если не сможешь и будешь мазать, то на это ружьё определим другого бойца, а ты продолжишь воевать с мосинкой, коль у тебя хорошо с ней управляться получается. А вот если сумеешь с этим ПТР справиться, то тут тогда уже другое дело будет.
— Почему?
— А потому, что тогда место боя для тебя другое нужно будет выбрать. Ведь ты станешь не просто снайпером, а истребителем танков. Их тебе надо будет бить в первую очередь, как и артиллерии, а для этого необходимо знать, с какого расстояния ты сможешь попасть по цели. В восточной части города, на окраине, есть хорошая лесопосадка. Вот там, подальше от глаз врага, и проверим. Первую цель установим на пятьсот метров, а далее каждые двести метров. И проверим, куда сможешь попасть.
— И сколько патронов на это будет выделено?
— Много — пять, — сказал чекист и, видя мой скепсис, добавил: — Будем надеяться, что этого будет достаточно.
Понимая, что, отстреляв такое ничтожное их количество, всё равно толком ничего понять будет нельзя, предложил:
— Слушай, товарищ лейтенант госбезопасности, я, конечно, не против проверки, но, может быть, лучше это сделать, стреляя с наших позиций, на переднем крае? Чего патроны-то впустую жечь? Ведь они в трудную минуту пригодиться могут. А тут, глядишь, и подстрелю кого-нибудь.
— Твоя идея логичная и, в целом, правильная, и мы об этом тоже думали, но всё же решили отказаться, — ответил Воронцов. — Дело в том, у нас нет специалистов, которые могли бы рассказать, как именно работает это оружие, и каковы результаты стрельбы, что стоит ждать от него. Вдруг оно может с лёгкостью поражать любой танк, который только имеется у противника в наличии? Тогда это будет очень неприятный сюрприз для гитлеровцев, и такой сюрприз может повлиять на ход будущего боя. Представь их замешательство и растерянность, когда ты начнешь уничтожать не просто солдат или водителей, а именно их технику. Но, дабы достичь этого эффекта, нужно, чтобы это применение было неожиданным для врага. Вот поэтому и решено провести испытания в безлюдном месте, стараясь максимально соблюсти секретность.
«С одной стороны лейтенант был прав — узнать оружие перед боем поближе лишним точно не будет. А вот с другой, если он говорит, что патронов мало, то вряд ли нормально пристрелять ружьё у меня получится. Впрочем, всё же лучше хоть что-то, чем вообще ничего», — в конце концов согласился я с визави и пошёл в палату одеваться.
По всей видимости, Воронцов не сомневался в моём решении, потому что у здания госпиталя нас ждала машина, за рулём которой сидел Садовский. В открытом кузове полуторки, рядом с двумя ящиками, находились два бойца НКВД.
— Ты садись рядом с шофёром. Ты раненый. В кабине тебя трясти меньше будет. А я с ребятами поеду, — решил проявить заботу Воронцов.
— Погоди… — остановил его я и, помня о нашей договорённости, на людях соблюдать субординацию, перешёл на «вы». — … те.
— Что?
— Я-то легкораненый, в отличие от вас, товарищ командир. — Подал руку одному из НКВДшников, чтобы тот помог мне подняться в кузов, и, когда залез, добавил: — Я вообще удивляюсь, товарищ лейтенант госбезопасности, как вы на ногах держитесь, с вашим-то ранением.
— Как все, так и я, — поморщился чекист и, не споря, поковылял к Садовскому. — Не время болеть.