— Ты зачем встал⁈ У тебя контузия! Тебе надо меньше двигаться. Да и не видишь ты ничего. Упадёшь, разобьёшься ещё, чего доброго. Возись потом с тобой. А ну, садись на место!
— Хорошо, — не стал я ему перечить.
Мы прошли к стене и опустились на пол.
Воронцов поправил гимнастёрку, нервными движениями расчесал ладонью свои волосы и доложил о результатах разведки:
— Не видно ни хрена! Но была слышна немецкая речь. А в здание напротив, приехала машина.
— А какой марки машина? — автоматом поинтересовался я, в последний момент сообразив, что в этом времени многие люди не то, что иностранные марки знать не знают, но и вообще могли автомобили видеть лишь пару раз в своей жизни.
И моё предположение лейтенант сам подтвердил:
— Да откуда мне знать? Грузовая. Фарами осветила и заехала за угол. А потом вроде бы мотор заглушили и водитель ушёл. Да и что нам до неё? Нам всё равно идти в другую сторону. Впрочем, — он посмотрел на меня и покачал головой, — пока идти никуда не будем. Не сможешь ты идти. Пропадём.
О том, что я ещё сижу у него на шее и являюсь самой настоящей обузой, лейтенант тактично промолчал. Сейчас стало очевидным, что бросать меня и выбираться в одиночку, он не собирается. За это я ему был благодарен.
Но то, что было актуально минуту назад, перестало таковым быть. Теперь, я уже не был раненым солдатом, который был практически слеп и бесполезен в бою. Сейчас я стал боевой единицей. Бойцом, который готов идти в бой. Который готов рвать врага. Который не опозорит звания советского человека. И который, по какой-то удивительной случайности, стал прекрасно видеть в темноте.
Глава 2
А выход есть?
Однако рассказывать о своём феномене я лейтенанту не собирался, надеясь разобраться с этим позднее. Пока же поделился своими мыслями о том, что, на мой взгляд, нам необходимо не ждать пока, как говорится, рак на горе свистнет, а предпринимать попытку вырваться прямо сейчас.
Тот внимательно меня выслушал и, похрустев костяшками пальцев, с сожалением в голосе прошептал:
— Ты думаешь, я об этом не думал? Уж поверь, думал. Завтра немцы поутру пойдут в наступление, и мы останемся у них в глубоком тылу. Но что мы можем? Ты фактически слепой. А что я один могу сделать? Ну, застрелю я немца на улице. Если повезёт, то двух или даже трёх. А дальше что? Плен? Ведь на выстрелы обязательно сбегутся, а их там видимо-невидимо. Поэтому либо застрелят, либо пленят. И то и то для нас равнозначно. И чем тогда мы с тобой сможем помочь нашим? Тем, что будем в лагере для военнопленных сидеть? Нет, это не выход. Нам идти в последний бой пока рано. Нужно хорошенько подумать, как нам отсюда выбраться живыми и ещё послужить нашей стране!
То, что мой коллега по несчастью мыслит здраво, меня порадовало, но всё же решил организовать ещё одну импровизированную проверку.
— Так уходите один. Я тут останусь. И будь что будет.
И, сказав это, я увидел, как вздрогнул, словно бы от удара, Воронцов.
Он повернулся ко мне и, поиграв скулами, сжав челюсть, сквозь зубы процедил:
— Это ты брось! Брось! Слышишь⁈ Я своих не бросаю! Я обещал тебя отправить в тыл, и обещание своё намерен выполнить! Вместе будем выбираться! Понял⁈ Вместе! Как только сможешь открыть глаза, сразу и пойдём. А пока выкинь всё из головы и отдыхай — набирайся сил. Они тебе ещё понадобятся.
Обычные вроде бы слова, но как же радостно мне было их услышать. Они согрели душу и наполнили энергией всё тело. Да, ситуация была у нас непростая. Да что там говорить — сложная и смертельно опасная была ситуация. Но, зная, что рядом со мной находится верный боевой товарищ, который не дрогнет в сложную минуту, я верил, что мы сможем всё преодолеть и вырваться из этой ловушки.
Полностью удовлетворившись услышанным, проинформировал лейтенанта о том, что повязку я самостоятельно снял и что теперь я вновь имею возможность видеть.
— Правда? А как глаза, болят? — широко открыл глаза тот, пытаясь разглядеть мою голову.
— Терпимо, — ответил я, вновь удивившись тому факту, что прекрасно вижу в темноте.
А ведь я действительно видел. И изумление в глазах лейтенанта, и его двухдневную щетину, и помятую гимнастёрку, и лежащую на полу винтовку-мосинку.
— Это очень хорошо. Теперь у нас появляется шанс, — обрадовался Воронцов. — Так значит, ты действительно видишь и не ослеп?
— Вполне, — пространно ответил я, не став рассказывать о том, что теперь я не просто вижу, а могу по части ночного зрения составить конкуренцию сове или кошке.
— Раз так, то это другое дело. Теперь давай думать, как будем отсюда линять. Впрочем, тут и думать нечего. Нам нужно из подвала незаметно для противника выбраться на сторону, ведущую во двор. Переулками пробираться к краю города, там недалеко лесопосадка, а дальше лес начинается. Если сможем незаметно туда проскользнуть, то, считай, половину дела сделали. Вряд ли немцы в лесу сейчас есть. Впрочем, все, конечно, может быть. Но там уж как повезёт.
— Хороший план, — согласился я и, посмотрев на лежащую рядом с лейтенантом винтовку с примкнутым штыком, и спросил: — Это нашего убитого часового? Сколько патронов есть?
— Пять, — ответил тот и, положив её на колени, добавил: — Я проверил.
— Это хорошо, — кивнул ему в очередной раз, забыв, что он ничего не видит, и стал с критической точки зрения рассуждать о предложении: — Товарищ лейтенант, дело в том, что хотя Ваш план и хорош, в нём есть существенное количество недостатков.
— Каких?
— Ну, например, Вы совершенно упустили из вида тот факт, что городок полон немцев. А это значит, что, пробираясь через улицы и переулки, мы с огромной долей вероятности нарвёмся либо на патруль, либо на обычных солдат, которые вышли на улицу по своим делам, например, в туалет.
— Тогда что ты предлагаешь? Тут сидеть? И ждать, пока они пойдут в наступление? Так это ничего для нас не изменит. Эти уйдут, другие придут. Тем более что эту больницу немцы под своих раненых уже приспосабливают. Дальнее крыло вроде бы не пострадало, я слышал их речь через завал. Они там чего-то суетились. Знамо дело, своих раненых сюда свозить будут, медицинское оборудование-то кое-какое, наверняка, осталось. Вот и устроят в том крыле лечебницу. И обязательно прочешут местность до последнего чулана, немцы — они знаешь, какие дотошные? Так что оставаться тут нельзя.
— Я этого и не предлагаю. Я предлагаю другое — не пробираться пешком, а захватить какой-нибудь транспорт и выбираться из города на нём.
Услышав моё крайне необычное предложение, Воронцов не смог вымолвить ни слова, а лишь открыл от изумления рот.
Я не стал спешить с деталями плана, давая ему время на осознание замысла моего дерзкого предложения.
Через пару секунд лейтенант вышел из ступора и прошептал:
— Ты с ума сошёл? Как мы с тобой вдвоём твой транспорт добудем? Там же немцы!
— Ясно, что не японцы, — хохотнул я и, решив больше не тянуть, рассказал детали плана.
А он, в общем-то, был прост: мы выбираемся из здания, нападаем на стоящую неподалёку машину и уезжаем.
— Да ты сумасшедший! Немцы же нас увидят! — крутя пальцем у виска, обалдевал тот.
— Ну и пусть видят.
— Но, они начнут стрелять! И нас убьют!
— С чего бы это? Я имею в виду — с чего бы им по нам начинать стрелять? Зачем им это? Город их. Любая машина, которая едет, автоматически считается тоже их. Ну, а если уж остановят, то Вы сами сказали, у нас есть пять патронов.
— Ишь, какой боевой! Думаешь так легко в человека стрелять?
— Думаю, что в человека стрелять — тяжело. А вот во врага — легко, — отрезал я.
Тот посопел, а потом раздражённо произнёс:
— Да нечего спорить! Всё равно не подходит твоя идея! Я водить не умею, так что, считай, наше дело — керосин.