Летопись смерти - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Часть третья

Глава 1. Плывущий против течения.

Берег Мракоморья был укрыт равномерным песком. Если тебе не довелось побывать среди этих красот, значит судьба к тебе не благосклонна. Этот уголок земли следует увидеть и ощутить, а не услышать или вообразить. Когда в своём зените солнце раскрывает объятия перед усталыми путниками, весь пляж переливается золотом истолчённого в пыль песка. Валуны, выброшенные на берег задолго до прихода Кондра к власти высыхают от морской воды за считанные секунды, пар, воздымаемый к небу, преломляет свет, рисуя перед зрителем размытое марево.

Клеймо Творимира перестало ныть, как и самолюбие князя. Здесь, на берегу Ткунского залива, он ждал корабль, о котором много говорили в рыбацком городке. Он не знал как попасть на борт, он не знал, как представиться капитану и команде, он знал лишь, что на борт попасть было необходимо.

Когда корабль подошёл к причалу, с его хвостовой части сбросили якорь. Моряки сошли на твёрдую землю и растеклись по побережью: кто в бар, кто к распутным девицам, но человек со шляпой, украшенной разноцветным пером стоял на палубе. Он смотрел в сторону океана, как будто слушая песнь непокорной волны.

Творимир решил действовать открыто, он поднялся на причал и ступил на палубу. Подойдя к капитану сзади, он был тут же остановлен, ловко обнажённым клинком. Капитан заговорил:

— Я не видел надписи «добро пожаловать на борт», так, какого чёрта, скажи на милость, ты взошёл на моё судно?

Ошарашенный Творимир захлопал веками на сохранившемся глазу, он сглотнул, и кадык плотно прижался к лезвию. Князь попытался войти в доверие капитана:

— Корабль достаточно велик, а команда не достаточно. Я посчитал, что капитан рассмотрит кандидатуру опытного моряка.

Молодой мужчина помял свободной рукой краешек усов. Затем он резко поднял шпагу и сбросил капюшон с головы Творимира.

— Опытный моряк, говоришь? Глядя на тебя, я вспоминаю впервые приготовленный мною стейк, — он ухмыльнулся, — пережаренный.

Творимир никак не отреагировал. Капитан продолжил:

— Не похоже, что разбрасываешься словами. — Он убрал шпагу в ножны. — Но как ты сможешь подкрепить сказанное? На каком судне ты служил до этого момента, и почему не остался на нём?

Князь понимал, что правда будет не к месту. Он решил, что шрам на всё лицо сыграет ему на руку.

— На арктических водах мы ходили под парусом старика «Пороха». — «Порохом» называли военные корабли-исследователи, плавающие по, так называемой aqua incognita, — боцман был человек занятой, потому матросы брали на свои плечи его вахтовый долг. В последнем походе мы затарились тремя бочками со жгучим песком.

— Жгучий песок? Ты имел дело со взрывной смесью?

Творимир давно вёл военные реформы. Во флот вошли новые элементы вооружения: это были отлитые стальные пушки. В них заряжали металлические ядра, которыми выстреливало орудие, когда поджигалось пороховое ложе у его основания. Он знал, что моряки слышали об огнедышащих пушках, интерес капитана подогревался, поэтому Творимир не сбавлял ход:

— Наше судно было оснащено одной из пушек. Но сила оказывается неконтролируемой, особенно, если не уделять ей пристального внимания. Бочка с порохом, она как женщина — со взрывным характером. Карма накренилась на льдину, пороховые покои были нарушены и грохотнуло на весь Анилан.

Капитан внимательно слушал, его увлекла история необычного человека. Князь продолжил:

— Моё лицо удалось сохранить в более-менее приемлемом виде. Лицо капитана собирали рыбы…

— А как ты добрался до спасительной земли? Это ведь Арктика, суровые края.

Творимир понял, что капитан нащупал брешь, но его ума хватило, чтобы додумать пошаговую последовательность:

— Порох плавает не один. За нами шло судно-кляча.

— И какую должность вручили такому толковому моряку?

— Стоял подле самого капитана, до старпома дослужился. — Он делал вид, что этот чин дорог его памяти.

— Какая занятная история. Вот взгляни, команда прибывает на борт. Перескажем им твой любопытный рассказ. — Капитан вёл себя слишком подозрительно.

— Господа-матросы, прихвостни волны, у нас появился очередной желающий взойти на борт. Его талантам позавидуют морские боги! Он выжил в тяжёлом кораблекрушении, и сумел добраться до нашей ласточки. Вот он, немного помятый, но по собственным словам, вполне пригодный для службы на нашем судне.

Творимир окинул всех взглядом, он чувствовал нарастающую враждебность. Но пасовать совершенно не собирался. Он должен быть на этом корабле, и он будет.

— Господин старший помощник, он утверждает, что занимал такой же пост, что и вы на судне, ни много, ни мало, настоящего Пороха. Как считаете, он справится с должностью лучше вас самих?

Старпом был серьёзным мужчиной, одетым по-простецки:

— На судне не может быть два старпома, а вот матросов сколько угодно.

— Матросов?! Неужели наш новый друг согласиться на подобную должность?

— Снова быть на плаву — вот нужная мне должность. — Сказал Творимир, не поддаваясь на подколки.

— Значит ты готов подчинятся начальству корабля, не станет ли тебе это в тягость?

— Если можно идти по ветру, значит можно и послушать приказы.

Экипаж смеялся. Они ожидали какого-нибудь интересного поворота. Но, на удивление, капитан перешёл на серьёзный тон:

— Капитан Шмитль, приветствую на борту, мистер?..

Творимир попытался быстро сообразить:

— Тв… Твикс.

— Мистер Твикс, вы приняты на честную службу брига «Служанка», вечером мы отходим от причала, держа курс к морю туманов, подготовьтесь к принятию присяги. Боцман объяснит ваше назначение, хотя, судя по всему, оно вам и так знакомо.

Капитан исчез в каюте. Моряки осматривали искажённое лицо Творимира, и скалились. Князь решил, что план сработал. Теперь нужно было дотянуть до вечера, и снова встать в паруса.

Вечер наступил скоро, матросы собрались на палубе. Капитан Шмитль держал «морской закон» в двух руках, и диктовал слова присяги, Творимир повторял всё слово в слово. Наконец, капитан поднял глаза на нового члена команды и спросил:

— Готов ли ты блюсти вахту, как традиции семьи?

— Готов.

— Готов ли принять каждого члена экипажа, как брата собственного?

— Готов.

— Готов ли нести заслуженное наказание, за проступки свершаемые?

— Готов.

— И последний вопрос, готов ли ты говорить правду своему капитану?

Творимир смутился, но виду старался не подавать, поэтому спокойно ответил:

— Готов.

— Что же, мистер Твикс, вы приняты на службу. Несите этот крест достойно. Не опозорьте честное имя флотилии великого князя Творимира, ака Вышеградского Волнореза.

Теперь уже Твикс широко раскрыл глаз, он не обратил никакого внимания на мачтовый флаг. Это был корабль его флота, здесь все служат его слову, но теперь его слово ничего не значит. Он просто должен был подчиниться новому порядку вещей. В любом случае, он утешался тем, что сейчас он идёт в море. Теперь осталось добраться до родного Вышеграда. Там его ожидает нечто важное, так называемая спасительная шлюпка.

Следующий день прошёл для Твикса, как чудесный сон в летнюю ночь. Твикс быстро привык к новому имени. На удивление, матросы не обращали внимания на необычную внешность. Все трудились на благо судна. Бриг рассекал волны, как горячий нож, входящий в масло. Твикса несло по его родине — морю. Матросы говорили, что «служанка» идёт в Виталию — город подле Вышеграда. «Попутный ветер» — вертелось в голове князя.

Морской воздух стал тяжелее, когда Твикс ступил на ночной пост по палубе. Тишина висела над парусами, но он легко почувствовал чужое присутствие:

— А я смогу так внезапно появляться? — Твикс задал вопрос в пустоту.

— Если судьбой было предначертано, то сможете? — послышалось за его спиной.

Приняв пастыря, как элемент своей жизни, он спокойно присел рядом с ним.

— Меня взяли в команду, взяли без особых проблем. Это благоволение судьбы?

— Вы не ступили бы на судно, без её веления. Она привела вас сюда. Однако, вы слишком легкомысленно отнеслись к новой должности.

— Сегодня ты особенно разговорчив, скелет. Они приняли меня, кормят, дают работу по моему плечу, везут к родному городу. Где же здесь подвох? Судьба даст мне новое испытание?

Пустые глазницы направились за борт. Он молчал не долго:

— Это ваша жизнь и ваша судьба, вы сделали собственный выбор, и будете нести последствия в своём собственном кармане.

— Опять бесполезный разговор завели! Давай исчезай побыстрее, вахта идёт, а если кто заприметит тебя?

— Берегите себя, князь, вам уже выпало не мало, но кто знает, сколько выпадет ещё?

Капитанская каюта открылась, из неё показалась фигура капитана. Конечно, пастыря уже и след простыл. А Твикс делал вид, что ничего не произошло.

— Приветствую вас, капитан. Ночной воздух помогает уснуть.

— По-настоящему помогает бутылка рома. Сейчас направлюсь в трюм за одной. А может и за парочкой. Ты бы выпил с капитаном?

Творимир давно не пил, такое предложение выпадает не часто, особенно от капитана, но, по всем правилам морского похода, уходить с вахты нельзя, поэтому он сухо ответил:

— Опрокиньте глоточек за мою службу и здоровье, так будет лучше.

— За службу и здоровье? Получается два глотка! Хорошо матрос, пост покидать нельзя.

Твикс заметил, что капитан ведёт себя не совсем радушно. Конечно, он отвечает как положено, но будто скрывая что-то.

Когда ночь поста окончилась, Твиксу позволили отдохнуть. В глубине корабельного трюма ему приснились былые времена. Там за задворками реальности, он видел красивых женщин у его ног, огромные сундуки с золотом, добытым военными плаваниями, он был красив и силён, он был князем. И вот, когда сон отразил его преображение в обгорелый сухарь, о борт судна что-то стукнуло. Крики на палубе окончательно лишили его сна, и боцман приказал немедленно свистать всех наверх.

Морские пираты напали на «Служанку» без предупреждения. Взятые на абордаж, матросы отбивались изо всех сил. Клинки звучали над краснеющей водой. Корабли шли парно, борт к борту. Пиратский налёт оказался неожиданным, поутру у моряков хватает других забот, а потому большинство из них зарезали безоружными.

Твикс выдернул шпагу из мёртвого тела и направился в пыл сражения. У края захваченного борта он сумел обрубить пару абордажных канатов, из-за чего пираты, висящие на них, посыпались в воду. Далее, чувствуя ту самую силу, которой он обладал в Вышеграде, Твикс одержал ещё одну победу в дуэли, перерезав горло пирату с одним глазом. Бои вспыхивали, когда противники встречались друг у друга на пути. Твикс разглядел своего капитана, который бился с мужчиной на рулевой части. Скользя сквозь толпу, он направился в их сторону. Бьющиеся отходили всё дальше. Мужчина смог сбить капитана с ног так, что тот укатился прямо в трюм. Пират не видел препятствий и направился следом за врагом. Твикс последовал к трюму. Он нашёл оппонентов, оба были сильно побиты, капитан еле держал шпагу в руках. Твикс не стал тянуть время и быстро остановил сердце пирата своим клинком. Мужчина рухнул на Шмитля. Капитан был во хмелю, и туго соображал, не видя, кто его спас.

— Старпом! Старпом, сними эту крысу с меня.

Твикс отложил шпагу и стал стягивать пирата. Капитан возился под ним, как беспомощный младенец. Разгорячённый ромом и неожиданным нападением он стал рычать:

— Точно говорю, эта атака — дело рук грязного раба!

Твикс остановился. Он понял, что капитан был осведомлён о его секрете. Но почему тогда он взял его под свои паруса? Твикс подобрал шпагу и приставил её к горлу Шмитля:

— Значит, ты видел метку? — Капитан узнал, стоящего перед ним. — Тогда, почему принял раба на борт?

— Мистер Твикс, выньте меня отсюда. Мы сможем побеседовать после сражения.

— Неужели? Я люблю поговорить, когда фоном звучит музыка. Звон стали и крики матросов вполне годятся.

— Твикс, сука ты, наземная! Немедленно достань меня! Ты принял присягу, ты поклялся служить мне!

Твикс убрал лезвие от горла и пронзил лежащее сверху тело.

— Клинок пройдёт насквозь, в зависимости от того, что ты скажешь мне, я решу, будешь ли ты под ним или нет.

Шмитль чувствовал, как по телу мёртвого пирата продвигается шпага. Он откинул голову и стал рассказывать, сквозь зубы.

***

Прошлой ночью

В каюте капитана собрались боцман и старший помощник. Шмитль уже выпил к их приходу, и теперь сидел в кресле, потягивая трубку.

— Господа, что вы скажете о свежем мясе?

Боцман вступил в разговор первым:

— Он исправно выполняет задания. Дерзок, возможно, но дело знает. Безусловно, это лодочка, битая штормом.

Старпом не был оптимистичен:

— Я бы не стал принимать такого человека в команду.

— Объяснитесь.

— Он не похож на обычного матроса. Вне зависимости от огромного шрама на всё лицо, он слишком открыто заявил о желании вступить в наши ряды.

— Более того, — пояснил Шмитль, — он является беглым рабом.

Лица господ выразили удивление.

— Но теперь не понятно ещё сильнее. Зачем вы приняли его?

Боцман поддержал своего коллегу:

— Да. За ним ведь могут охотиться, его захотят вернуть хозяину.

— Вы не догадались? Мы сами вернём его! Никогда бы не поверил, что человека назовут в честь перекрученного конопляного каната. Он беглый Эллеанский раб, и место ему в цепях Эллеании!

— Но почему сейчас он не в цепях? Давайте свяжем его!

— Господин боцман, — голос капитана выражал иронию, — почему в трюмной клетке нельзя запирать людей?

— Потому что, — боцман бормотал под нос, — в ней дыра…

— Потому что в ней дыра, мистер боцман, точно! Пусть он считает нас своим маяком, мы будем направлять его столько, сколько нужно.

— Можно просто оставить его связанным в трюме. — Вмешался боцман.

— Нет, не можно! Правила моря обязывают предоставить пленному место пребывания, и это не трюм с командой или бочками с рыбой!

— И, — старпом задумался, — эта его история, про огнедышащие трубы…

— Господин старпом, огнедышащие трубы знаете где?! На берегу у портовой шлюхи между ног!

Боцман невольно засмеялся. Старпом тоже присоединился.

— Господа, друзья мои. Я не верю ни единому слову беглеца, тем более беглеца Эллеанского. В порту мы сумеем передать его законным владельцам. На берегах другие порядки, господа.

***

Твикс дослушал рассказ. Он искривился в дьявольской улыбке и стал медленно продвигать лезвие в глубь пиратской плоти. Шмитль ощутил холодное проникновение смерти.

— Ты дал присягу, клятву! Будь проклят морем и всеми богами! Знаешь, какая кара ждёт предателей? Ты не моряк!!!

Твикс резко наклонился к капитану, он приблизил своё лицо к его лицу и тихо прошептал, не убирая одичавшую улыбку:

— Да, я не моряк, я — беглый раб…

Глаза Шмитля расширились, когда клинок полностью пронзил его брюхо. Крики не были слышны, ведь на палубе свирепствовала битва. Когда последний вздох покинул его тело, Твикс вынул оружие. Он был взбешён, но контролировать ярость он научился давно, контролировать и направлять по нужному пути. Убрав шпагу в ножны, он оттянул пирата подальше в глубь трюма. После этого он нашёл обломок, который набросил на труп капитана и отправился на поиски единственных людей, знавших о планах Шмитля.

На палубе продолжалась резня. Очень много крови было пролито, но жажда морских волков не утихала.

«Какая удача» — решил Твикс, увидев боцмана, рассечённого пополам. «Значит остался только один!»

Пробираясь, сквозь озверевших моряков, Твикс успевал наносить точные, глубокие удары. Он изо всех сил помогал «своей» команде. Вкладывая силы в победу «Служанки», он наконец заприметил старпома. Тот, выбившись из сил, сидел рядом с поверженным врагом. Твикс не стал терять времени и направился к нему. Над старпомом нависла тень смерти, клинок над его головой стремительно полетел вниз, но Твикс сумел парировать атаку. Изворотливой поступью, он пронзил сердце недруга и поднял старпома с колен.

— Капитан! Капитан! — кричал он. — Капитан в трюме. Он завален, скорее, мы должны помочь!

— Ох, — отдышался старпом, — веди же поскорее!

В суматохе кровопролития, они добрались до трюма и успешно спустились в него. Темнота не давала полного обзора. Твикс шёл впереди, ведя старпома на добровольный эшафот.

— Вот он, скорее! — воскликнул Твикс, указывая на балку.

Они бросились снимать кусок дерева, который оказался вполне подъёмным и для одного человека. Но старпом не обратил на это никакого внимания, он стремился спасти своего капитана. Подняв Шмитля на руки он попытался привести его в чувства, но опустив глаза ниже головы он заметил ранения не от древесины.

— Его пырнули в живот. Насквозь прошли. Он истёк кровью, а не от давления балки.

Когда старпом обернулся, острие шпаги уже смотрело прямо на него.

— Верно, он погиб не от падения балки.

Старпом не отпускал капитана и глядел опустевшим взглядом.

— Твикс, неужели это сделал ты?

— Боюсь, что так и было. Но, справедливости ради, стоит отметить — если бы не я, то вон тот кабан сделал бы точно. — Он указывал на мёртвого пирата, чьё бездыханное тело лежало неподалёку. Старпом снова направил взгляд на Твикса.

— Ты предал капитана, предал присягу! Знаешь, как карается подобное?

Твикс не смог сдержать нервного смеха:

— Вы говорите одинаковые реплики! Ей богу, ха-хах, вас учат такому на старших должностях? Старпом, я повторю тебе то же, что сказал твоему капитану: я раб, а значит верить нельзя ни моему слову, ни моей присяге!

— Так легко предашь тех, кто приютил тебя?!

— Приютил? По словам покойника на твоих руках, в Виталии меня ждало неизбежное пленение. Вы должны были вернуть меня хозяевам, — он неожиданно возмутился, — хотя хозяев у меня никогда не было!

Старпом не понимал, о чём говорил Твикс:

— Допустим, что ты не знал хозяев, откуда тогда метка? Откуда ожог на лице? Откуда ты взялся?

Твикс опустил шпагу:

— Ты и все, кто есть на этом судне. Все вы ходите под моим знаменем. Я — князь Творимир, владыка Мракоморья и великого флота!

Старпом стал истерично смеяться:

— И по берегу ты просто гулял! И кораблём ошибся на причале?! Твикс, ты ничтожество, бессовестное и лживое. Убей меня поскорее и избавь от этой брехни!

Князь стоял над ним, как гладиатор над поверженным соперником. Одно его движение, и жизнь старпома оборвётся. Но сейчас он не чувствовал желания проливать кровь. Почему-то слова совсем чужого человека тронули его. Ведь он говорил правду. Обидную и горькую, но заслуженную! Твикс убрал шпагу и стал отходить. Он решил, что постарается захватить пиратское судно и кочевать уже на нём. А трюм можно запереть, старпом выберется отсюда только тогда, когда Твикс окажется далеко.

Он развернулся и направился к выходу, как вдруг, рука старпома настигла его. В бок впилась холодная сталь. Кровь медленно потекла по лезвию. Сердце потомка Кондра воспламенилось. Та демоническая сила, которая провела Кондра по всему Камнеземью разлилась по телу его сына.

Яростно отбросив старпома назад, он вытащил, зашедший не глубоко, клинок. Скорчившись от боли и гнева, он накинулся на моряка, легко повалил его на трюмный пол и несколько раз пырнул его в грудную клетку. Истекаемый кровью, старпом смотрел на озверевшего Твикса, последнее, что он смог выдавить из себя было:

— Ты не мой князь!

Твикс разгорячился ещё сильнее, и, проткнув глотку моряку, сказал уходящему в мир иной:

— Но и не твой раб!

Кровью старших по кораблю он совершенно не напился. Оказавшись на палубе «Служанки», где битва подходила к концу, и не в пользу команды Шмитля, Твикс взял в руки два окровавленных орудия и бросился в драку, не взирая на собственное ранение.

Как загнанная росомаха, словно подбадриваемый божественным напутствием, он резал всех, кто только остался на ногах. Такую силу не был способен остановить никто. Он походил на голодного тигра, попавшего в вольер к антилопам. Кровь разлеталась повсюду, пачкая корпус корабля, паруса и ошалевших моряков. Сумев зачистить палубу «Служанки», он пересёк море по тросу. На корабле пиратов осталось всего четыре человека. Эти парни не знали, что противопоставить настоящему демону. Но капитан был всё ещё жив. Он набросился на Твикса, крича за пределы горизонта, но был тут же убит.

Пираты бросили шпаги один за другим и встали на колени, сложив руки за головой. Твикс принял капитуляцию. Пробоины «Служанки» стали тянуть её ко дну. Поэтому, оставшиеся матросы перебрались на корабль пиратов. Когда пламя битвы стало угасать, Твикс поднял глаза к чернеющему небу. Две скрещенные кости на пиратском флаге взбудоражили его, он наполнился решительностью и отрубил голову капитану.

— Я забираю ваше судно! И голову вашего капитана. Клянусь, что украшу его черепом нос корабля. — Он снова поднял глаза. — И наш новый флаг!

У моряков не было выбора, да и желания идти против такой силы, посему, они склонились перед Твиксом, отдавая свою службу в его окровавленные руки.

Полдюжины матросов «Служанки» — этого хватало, чтобы управиться с пиратским судном. Поступая по канонам моря, он отправил сдавшихся в трюмную камеру, их судьбу он думал решить позже. Как и обещал Твикс, череп бывшего капитана стал украшать нос корабля. Спустя какое-то время его силуэт нанесли и на флаг. Новый символ — череп и кости. Его перенимут не мало моряков, под его началом станут ходить целые армады!

В капитанской каюте, Твикс прижигал рану. Появившийся пастырь стоял молча.

— Не хочешь помочь? У тебя, вроде бы, есть навык?

— Вы идёте путём крови князь, — пастырь указывал на алую жидкость, вытекающую из раны, — наслаждайтесь же ею.

— Осуждать меня решил?

— Пастырь не может хвалить или осуждать, пастырь предлагает направление, выбор делает…

— Человек делает выбор, я помню! — он искривился, почуяв жжёную плоть. — Печёт, но не так как… — он протянул ладонь о искажённому лицу.

— Позволите узнать? — обратился пастырь.

— Весь внимания, — Твикс был раздражён и подавлен.

— Вы приобрели транспорт. Судно теперь будет плавать…

Твикс резко и грубо перебил его:

— Плавает дерьмо в проруби! Корабли ходят по морям.

Не понимая неожиданной агрессии, пастырь осторожно продолжил:

— Судно будет ходить под вашим началом. Куда оно пойдёт?

— А ты само неведение, неужели нет мыслей на этот счёт?

— Догадываюсь, что вы хотите попасть домой.

— Верно.

— Но вы не держите курс к Вышеграду.

— И это верно.

— И куда?

— Надо пополнить запасы провизии и питьевой воды, очевидно же.

— Но не очевидно, почему не в ближайшем порту.

— Ты знатно осведомлён морскими ходами. Откуда пастырю известен ход моего судна?

— На вашем столе карта.

— На ней нет знаков, она пуста.

— А под ней рисунки.

Твикс пригнул голову и улыбнулся.

— Ты видишь сквозь предметы, своими пустыми глазницами.

— Я оценил вашу колкость. На бумаге изображены три фигуры.

— О, да.

— И это не ваши братья, так?

Твикс развернулся к столу, убрал карту и вытянул бумагу на свет.

— Вы направляетесь в Виталию?

— Да. «Служанка» и так шла туда. Направления я менять не собираюсь.

— Там есть информаторы, а у них ценная информация.

— Таков план.

— Значит, тропа крови?

Твикс посмотрел на рисунки, а потом на пастыря:

— Тропа с очень широкой колеёй.

Пастырь отодвинулся в тень и испарился в её недрах. Твикс оделся и вышел на палубу, когда он закрыл за собой дверь, ветерок прошёлся по бумагам, на одной из которых были изображены три разных существа — большой тролль, пригнутый гуль и самый обычный и неприметный человек…

Глава 2. Охраняемая тайна.

На безлюдном поднебесье общение становится теплее. В тесном для полноценных двоих помещении, Лексан всё больше постигал душу полевика. Малыш рассказывал о том, как вся его семья выходила на поиски драгоценных камней, как они снимали кольца и серьги с трупов, затянутых в болота, со знатных дам и мужей, оставшихся на ночлег в их полях. В замен гонец преподавал уроки хороших манер, помогал постичь азы самообороны, обучал языку.

Лисик всё время выжидал удобного случая, чтобы вновь попробовать дурманящий вкус кальянного дыма. Гонец был весьма бдителен, конечно, он мог попросту отдать манящую вещицу, однако ему приходилось по душе воспитывать своего компаньона.

Вина Лексану не подавали. Приёмы пищи же входили в договор. Когда алифанты останавливались, по их бокам и спинам рассыпались мелкими бусами маленькие смуглые мальчишки, в их руках были толстые веники из страусиных перьев или дубовых веток. Ловкими и твёрдыми движениями они смахивали пыль с тяжёлых тел. Животные закатывали глаза, то ли от удовольствия, то ли от щекотки.

Одной бессонной ночью, путники разговорились под светом тёплой лампы.

— Смотри, — повторял Лексан, — знак царского причастия. — Он указывал на статуэтку в виде кулака, держащего свиток.

— Так, ну щас будет! Знак царского прич… прича… причавствия! Я сегодня в духе! Давай ещё, посложнее.

Лексан возмущённо вздыхал, он прекрасно понял, что смысла переубедить Лисика в его неправоте совершенно нет.

— Ну что же. Смотри на это — шёлковая занавеска.

— Лексан. — Полевик неожиданно посмотрел в окно. — А кто ждёт тебя там, за шёлковой занавеской?

— У тебя вышло, ты повторил верно! — обрадовался гонец, но увидел вполне серьёзную мину. — Ты имеешь в виду там, в городе?

— Да.

— У меня не много знакомых. — Он перешёл на полушёпот, и в голосе прозвучала неподдельная тоска. — А в последние дни и вовсе не осталось ждущих.

— Твои руки.

Гонец осмотрел пальцы и запястья: — А что с ними не так?

— Когда ты выехал из города, они пахли полевыми цветами.

Лексан не совсем понимал, о чём идёт речь. Лисик протянул сумку к своим ногам и стал возиться внутри. Немного порывшись, он достал свиток с посланием и обнюхал его.

— Вооот, как эта бумажка.

Ты прав, приятель, — сказал Лексан, учуяв тонкий аромат, — но это не совсем цветы.

— А что? Я, честно-честно, чую шиповник и лаванду! Зачем бумажку обмазали запахом?

— Цветочный аромат и вправду есть, но на самом деле — это запах дамских духов.

— Что такое духи? Это новый цветок? А где он растёт? А он красивый? А каким цветом? Я люблю жёлтый, нет, стой-стой! Не жёлтый, давай оранжевый?! Найди мне оранжевый духи, ну пожалуйста?

Гонец был завален этими вопросами, и на каждый из них пришлось отвечать. Спустя какое-то время Лисик задремал. Лексан же повертел свиток в руках, после чего поднёс к ноздрям и затянул тонкий аромат духов княжеской советницы. Это не случайное совпадение, несколько капель дорогостоящего масла не упали бы на документ. Неужели она оставила частичку себя? Зачем? Может она не хотела, чтобы в дороге ему было так одиноко? Она хотела отправить хотя бы маленькую долю тепла родного края в этот длинный путь? Его мысли заполнили воспоминания о юности. Подрастая, он видел красивую девочку, которая была несколько старше его самого. Манерная и важная, она всюду ходила то за князем, то за его супругой. Она всё время находилась подле господ и внимательно слушала их разговоры. Зачастую, он представлял, как получает рыцарский титул и борется во славу прекрасной дамы. Только она могла бы занять это почётное место. Именно для неё он бы срывал цветы с горных вершин, одерживал бы победы над чудовищами во славу её имени. Время поменяло его отношение к жизни. Но не к этой девушке.

Когда гонец разложился на своём ложе и приготовился ко сну, где-то на «полу» послышался мышиный писк.

Маленький мышиный нос торчал из-за края мягкой подушки. Он дёргался вниз — вверх, был чёрным и влажным. Гонец застыл. Он очень не хотел спугнуть незваного гостя. Но второй путник не ведал о новом знакомом, отчего смело начал возиться на насиженном месте, по-видимому, его стали посещать эпичные сны.

Лексан зажмурился, услышав треск тканей под грузом ворочающегося полевика, и раскрыл веки, потеряв надежду встретить маленького гостя. Он ошибался. Мышь вытянулась сильнее. Она была крохотной, но, видимо, невероятно смелой. Гонец приподнялся на локти. Мышь не шевелилась. Он осмотрелся по сторонам и стал подтягиваться к серому пятнышку. Мышь не шевелилась. Когда ладонь коснулась гладкой шерсти, зверёк едва дрогнул, как и гонец. Но оба оставались на своих местах. «Такое несвойственное поведение» — решил Лексан — «С Лисиком было нечто подобное».

Мышонок был напряжён, но с места не дёрнулся. Даже когда человек полностью захватил его в руку. Любопытно было узнать, зачем грызун пробрался прямо к его ложу, и почему оказался столь смел?

Маленькая ниточка обвязывала пушистое тельце, она приматывала крохотную записку, на которой была вычерчена буква «Л». Лексан снял записку, окинув её взглядом, он ощутил, как животное начало дёргаться, стало проявлять агрессию, поэтому гонец тут же опустил его на «пол». Маленькое пятно ускользнуло из вида, предварительно (весьма громко), чихнув у уха маленького полевика. Лисик среагировал спросонья:

— Будь здоров. — После чего почесался и глубже зарылся в подушки.

Лексан наблюдал за своим компаньоном ещё недолго, чтобы убедиться в его погружении ко снам. После этого, гонец подтянулся к окошку, где под лунным светом прочёл маленькое предложение, написанное углем: «Хочу отдать долг: утром будет трясти».

Гонец догадался о том, кто является автором строк. Трясти? Что это могло значить? Неужели диверсия? Юноша осторожно привстал, он не мог оставить подобное без внимания. Да, возможно, быть «стукачом» не почтительно, но, можно ли подвергать опасности целый караван?

Когда гонец оказался у выхода из комнаты, под его стопу ловко забежала мышь. Он наступил на серое создание, отчего сразу отпрыгнул назад. Не очень удачное приземление было встречено жёстким ударом. Затылком Лексан стукнулся о край стола, отчего потерял сознание.

Сильная тряска привела гонца в чувства. Он ещё не открыл глаз, но с ужасом понял — началось то, о чём его предупреждали ночью. Его одолела паника, но как же Лисик? Он ведь не сможет позаботиться о себе. Он так мал, совершенно не готов к подобному. Лексан собрался с мыслями и резко раскрыл веки. Каково же было его удивление, когда причиной тряски оказались две маленькие руки. Полевик проснулся совсем недавно. Увидев, что его друг лежит без чувств на не привычном месте, он стал изо всех сил приводить его в себя. И результат, как оказалось, был достигнут.

— Ты ошалел? — воскликнул Лисик, — зачем ударился? Вон там кровь!

Лексан был тронут подобной заботой. Он так обрадовался, что именно Лисик вызвал тряску, что потянулся к полевику и обнял его.

— Ну ты чего? — поинтересовался полевик, — крови испугался? Смотри, — он протянул руку и намазал немного крови на палец, после чего стал показывать гонцу, — вот, она совсем не страшная!

Лексан засмеялся. Полевик совсем не понимал, что происходит. Но решил не сопротивляться. Лексан разжал объятия и посмотрел на Лисика.

— Я очень рад, что ты пересёк реку за мною вслед.

— Ты же друг мой, Лексан, помнишь?

— Да. Да, помню.

Из ниоткуда донёсся громкий вопль. Вслед за ним последовал удар, от которого вокруг всё загремело. Это было не сном, вечернее предсказание сбылось. Звон в ушах стал давить на содержимое черепов. Шатёр раскачивался, как флажок на порывистом ветру. Лексан схватил сумку и потянул Лисика за собой к выходу. Тяжёлый грохот сменялся пронзительным визгом. На выходе из шатра, ткани стали разрываться, сваи и поперечные балки разлетались в щепки, будто их рубили топорами. На платформе снаружи от шатра ситуация выглядела куда страшнее — алифант, направляющий остальных, провалился в огромную расщелину посреди скал. Торчащая кость сочилась и обильно увлажнялась неиссякаемым водопадом струящейся крови. Животное ревело, отчего закладывало уши. Несчастный зверь пытался достать окровавленную конечность, но чем больше усилий он прилагал, тем шире и глубже становилась непомерная рана. Маленькие смуглые человечки суетливо пытались что-то предпринять. Но как только большая часть из них оказалась у начала каравана, замыкающий алифант взревел. Лексан быстро обернулся и увидел точь-в-точь повторяющуюся картину: яма, кость и кровь.

Ужас охватил путников. Они совсем не понимали, что делать. На помощь никто не стремился, но оставаться на разрушающейся платформе было нельзя. Лексан попросил полевика следовать за ним. Мост мотало от края к краю, так что ступить на деревянный подстил было крайне сложно. Лисик вцепился в руку гонца, как в последний оплот надежды на спасение. Лексан крепко сжал дрожащие пальчики. Всё вокруг разваливалось. Шатёр, недавно плотно прикованный к спине исполина, теперь раскачивался на падающей опоре. Алифант падал вниз, под облака расстилающегося тумана. Мост стал тянуться вслед за ним. Лексан видел этот ужас. Полевик прикрыл свободной рукой свою голову, он был охвачен паникой. Гонец не поддался страху, в таких случаях он всегда проявлял умение трезво оценить ситуацию; он взялся за полевика двумя руками и с силой бросил его к алифанту спереди. Лисик приземлился на спину зверя и ухватился за кол, который был вбит в спину алифанта.

Юноша бросил взгляд в бушующую пропасть. Тут же, повернувшись к небу, он сделал глубокий вдох. Пара шагов назад, ужас, сжимающий нутро, и холодный пот. Пара мгновений, чтобы решиться, пара мгновений, чтобы попрощаться. Прощаться, но с кем? С маленьким полевиком, который рассчитывает на тебя? С матерью, которой совсем не помнишь? Отцом, которого никогда не видел? Или же с ней, маленькой девочкой с важным видом?

Новый толчок, зверь под ногами вот-вот упадёт, как огромное дерево, сражённое молнией.

Лексан разбежался, оттолкнувшись от катастрофы за спиной, он устремился вперёд, как лань перепрыгивающая длинное русло реки. Гонец «приземлился» удачно. Всё тряслось и разрушалось. И вот она, маленькая ручка, которая надеется на человека впереди. Пальчики тянутся к своему единственному спасению. Лексан хватает малыша и подтягивает его к себе. Лисик жмётся к ногам друга, по его щёчкам текут большие капли. Лексан не представляет, как они выберутся из преисподней, развернувшейся кругом. Но вот она, дорога спасения. Смуглый юноша на другом краю зверя машет им, он зовёт их, он спасёт их. Лексан делает шаг вперёд, и как по зову, на спину юноше падает тот самый кол, разломанный тяжёлым ударом. Немного придя в себя, гонец увидел бревно, давящее сверху. Но настоящий ужас охватил его, когда он увидел полевика. Лисик висел на краю спины алифанта, маленькие пальчики едва удерживались за огромный канат. Лексан не мог допустить падения друга. Он обещал быть рядом, он обещал помогать и защищать. И вот он, шанс доказать, что слова посла царской воли стоят хоть чего-то. Бревно поддалось, словно отдавая дань уважения к стремлению гонца. Юноша подполз к краю, он стал протягивать руку. Лисик не плакал, в его глазах блестела уверенность в своём товарище. Лексан придёт за ним, он всегда поможет ему, малыш верил в это, он это знал. Гонец стал тянуть руку, Лисик, нисколько не мешкаясь, сделал то же самое. Абсолютное доверие, его никак нельзя подорвать. Как только Лисик сделал последний рывок к спасительной ладони, над ним возникла безмерная тень отчаяния. На спину Лексана упал второй кол. Юноша припал к толстой коже зверя. Лисик, понимая, что отпустил канат, стал погружаться вниз, в пучину. В душе маленького существа погасло пламя, он смиренно принял судьбу, он не сопротивлялся, а просто летел в бездну неведомой высоты. Лексан смотрел во след полевика и его сердце застонало, как тысячи пылающих поленьев. Нет, он не знает, как малыш окажется на земле, он не видел его гибели и не может быть уверен, но сейчас, когда перед глазами… Когда перед глазами в пропасть падает вся твоя честь, у тебя не остаётся уверенности ни в чём. Вместе с маленьким существом, в бездну падали его обещания, в первую очередь, данное себе самому. Он видел, как крушилась вся жизнь, ведь она была связана с полевиком напрямую — сейчас она исчезала под покровами пыли, поднятой расколом каравана.

Лексан стал тонуть в собственном отчаянии, его поглощала мгла безумия и страданий. В какой-то момент он стал терять сознание. Может быть это не худшее, что может произойти? Может, пора оставить этот беспощадный мир и направиться к предкам? Там он сможет увидеть мамины глаза, прижаться к ней, возможно повалив на землю и никогда больше не расставаться с той, кого ему не хватало так долго. И отец будет ждать его на том берегу, Лексан извиниться, что не смог сделать в жизни что-то стоящее, но папа всё поймёт, он будет не просто рядом, он будет с ним, на его стороне, только так и никак иначе. И старик Морвас покашляет, увидев парня и похвастается шрамом, полученным в дуэли с более молодым противником. И Лисик будет там. Пожалуй, это не худший вариант, да, пожалуй, так и есть.

Когда гул стих, вокруг воцарилась безмятежная тишина. Тьма перед глазами совсем не пугала, напротив, она успокаивала. Когда гонец приготовился к долгожданной встрече, где-то снаружи послышался шорох, будто кто-то шмыгает по его карманам, когда юноша открыл глаза, он убедился в этом окончательно…

— Ну, зато кафтанчик моего размера, — причитал Бриннэйн, положив глаз на красивые одежды.

— Не может быть, — воскликнул Лексан, что есть сил, — это правдой быть, ну никак не может!

Будто уворачиваясь от летящей стрелы, Бриннэйн отскочил назад и приземлился на копчик. Двое людей одновременно попытались встать, так же одновременно они ухватились за спины и завопили.

— Вы живы! — проскользнуло между стонами из уст Бриннэйна. — Кажется, я повёл себя бестактно.

Лексан морщился от жжения в каждой части тела. Он с трудом мог собрать воедино произошедшее накануне. Когда внутренняя гроза немного стихла, он сумел воссоздать последние события. Невиданная до сих пор боль ворвалась в его сердце. Он словно видел маленько Лисика, его ручка тянулась к гонцу, он должен был ухватиться за неё, он должен был спасти друга. Гонец бессильно расслабил тело. Он лежал не подвижно, он будто ждал чего-то, чего-то совершенно не зависящего от его действий. Можно сказать — дождался.

Бриннэйн, до этого корчащийся на подушке из листвы, приподнял голову и заметил, что гонец не движется. Даже дыхательные движения места не имели.

— Видно, кафтан придётся всё же снять.

И в самом деле: узник стал аккуратно приподнимать ослабленное тело, попутно вытягивая рукава, расстёгивая одежду. Лексан бы с лёгкостью оставил всё как есть, но одна мелочь не давала покоя: Бриннэйн всё время что-то бормотал себе под нос. Когда терпение совсем иссякло, Лексан тихонько повернул голову к уху грабителя и прошептал:

— Если бы вы бормотали в рифму, я бы, возможно, даже захрапел.

Бриннэйн уронил гонца в листву и покашлял. Лексан не возмущался, он не сопротивлялся, в надежде, что беглец остановит страдания. Он рассчитывал, что Бриннэйн затаил где-нибудь острый стилет, он надеялся, что узник хотя бы возьмёт большой булыжник и размажет содержимое головы гонца по лесному настилу. Бриннэйн приблизился к юноше, он опустился на корточки и похлопал по запыленной одежде:

— Вы, кажется, ещё не совсем поняли. Вы живы, посол княжеской воли.

«Он узнал меня» — заключил гонец, выдав вслух лишь — И что?

— Мне кажется, до вас не дошло моё маленькое послание. Вы, случайно, не обнаруживали в своих покоях маленькое млекопитающее.

Естественно, он говорил о мышиной почте. Ну зачем он так усложняет предложения? Чего ему нужно от истерзанного юноши? Лексану становилось всё хуже, он просто не мог выносить биения собственного сердца. Уставший от собственных проступков, он желал лишь упокоения. Как раз это помогло ему обратиться к узнику с огромной просьбой:

— Господин Бриннэйн, вы ведь помните наше знакомство?

— Конечно, помню.

— Вы порядочный человек, как мне кажется. Поэтому я бы хотел попросить вас об услуге.

— Я слушаю вас.

— Как долго человек может терпеть?

— Следует учитывать какой человек, какие цели преследует.

— Нет, нет, — голос гонца был низок, его слова наполнялись тяжёлым грузом, — как долго человек может терпеть, если каждое последующее действие становится неверным?

— Человек устал терпеть?

Лексан прикрыл глаза. Он нахмурился, стиснул зубы. Сброшенная с высоты каравана душа металась в поисках умиротворения.

— Если вы сделаете это быстро, моя благодарность будет вечной.

Послышался шорох. Лексан не открывал глаз, он бесшумно ожидал отклика к своей просьбе. Бриннэйн отошёл куда-то в сторону, вновь послышался шорох. Твёрдый шаг по сухой листве предвещал исполнение желания. И вот беглец остановился над надломленным телом. Гонец кивнул один единственный раз, и Бриннэйн поднял руки над головой юноши. С силой он бросил в лежащего предмет… Но это был совсем не камень!

Лексан молниеносно отреагировал на удар по груди — на его запыленном кафтане лежала дорожная сумка. Он перевёл взгляд на бывшего заключённого, и из глаз чуть выступили слёзы. Снова вглядываясь в суму, гонец прошипел:

— Я же попросил об одном, за что ты так со мной?

Бриннэйн ответил, ничуть не переходя на снисхождение:

— Надо же, мы — таки уже перешли на «ты». Тем лучше. Как-то, господин посол княжеской воли, вы, откровенно бодро среагировали на удар, для человека, уставшего терпеть.

Лексан наполнялся гневом. Вместо последней реальной помощи, этот умник решил почитать нравоучения!

— Откуда тебе знать, как сильно я устал? Почему ты не сделаешь этого? Почему не избавишь меня от дальнейших провалов? Чего тебе это стоит? Можешь снять с меня одежды, в сумке есть то, что ты можешь выгодно обменять или продать. Бери всё, и заверши начатое.

— Завершить начатое? — задумчиво спросил Бриннэйн. — Я могу сделать это, не убивая тебя, так сказать, не брать грех на душу.

— Неужели ты столь жесток. Я был дружелюбен с тобой. Почему ты не можешь поступить так же?

— Наверное, ты всё же прав. — Произнёс Бриннэйн. — Пожалуй, начатое следует завершить.

Гонец испытал облегчение. Он, наконец, добился своего. Как только беглец приблизился к нему, юноша уверенно произнёс:

— Только не мешкай!

— Не стану, — сказал Бриннэйн и оторвал расслабленное тело от земли, к которой Лексан практически прирос.

— Что ты вытворяешь? — громко возмутился гонец.

— Пора закончить начатое. Пора проявить дружелюбие. — С этими словами Бриннэйн перехватил гонца, забросил его к себе на плечи (что оказалось довольно странно, ибо лохматый заключённый был худ и бледен) и направился вперёд по заросшей тропинке.

— Немедленно сними меня! Немедленно сними меня! — кричал, что есть мочи Лексан, стараясь вырваться из крепкого хвата.

Ослабленный голодным содержанием за решёткой, Бриннэйн всё же уступил и поставил гонца ногами на землю. Лексан мог стоять с трудом, но не падал. Тяжело дыша, он оттолкнул беглеца от себя и быстрым поворотом на месте настиг собственную судьбу: из-за резкого разворота он стукнулся головой о ствол стройного дерева и вновь потерял сознание.

Пробудившись на плечах, несущих гонца по тропинке, Лексан безвольно повесил нос. Что же, он был не в силах сопротивляться. Раз уж судьба не желает его гибели сейчас, он разберётся с этим позже. Подходящий случай будет. Он всегда находится.

Когда солнце совершенно скрылось, а силы путников сошли на «нет», перед глазами возникло поместье посреди опушки. «Здесь можно будет переждать ночь», заключил Бриннэйн, ощущая всю тяжесть работы несчастных лошадей.

Лесной дом оказался весьма приличным местом. Свободные просторные комнаты были заставлены добротной мебелью. Прибранные залы не походили на места в глухом лесу. Здесь было приятно находиться, несмотря на нависающую темноту. Бриннэйн усадил гонца на пол, Лексан прижался к стене. Узник поправил положение тела юноши так, чтобы он не сполз вниз, как брошенная тряпка.

Лексан не мог соображать трезво. Его голова всё ещё сверкала вспышками недавних событий, всё сильнее нагружая его тяжестью несбыточных обещаний.

В отличие от мук гонца, Бриннэйн, напротив, был полон сил. Казалось, что он и не терпел крушения. Будто сошёл до начала падения каравана и даже выспался, хорошенько отдохнул. Узник рылся по комодам и полкам в поисках хоть какого-нибудь источника света. Всё происходило в одной комнате. Её внушающие размеры были достаточными, чтобы остаться тут на ночь вдвоём. Однако, Бриннэйн посчитал необходимым найти хозяина. Представиться и остаться здесь на правах гостей, а не взломщиков. Когда подсвечник был найден, Бриннэйн взял в руки кресало. Кремень выдал искры над фитилём. Когда свеча зажглась, комната стала на порядок светлее. Лексан даже слегка прищурился, увидев свет, разливаемый по стенам до потолка. Бриннэйн вернулся к гонцу и предложил сесть в кресло у камина. Лексан не сопротивлялся и просто устроился на мягком подстиле из шкур, безучастно глядя в пустую каминную темноту.

Бриннэйн направился в соседнюю комнату, она оказалась спальной.

— Я просто не могу отказать себе в удовольствии, — прошептал бывший пленник и завалился на мягкие перина.

Ворочаясь, как избалованный дворянин, он всё же оставил упоение от мягкой постели и двинулся дальше. Какой бы чистой и ухоженной не была обстановка, дом выглядел мрачно. Приглядываясь, Бриннэйн стал замечать пыль на комодах. Местами погнившую древесину и потресканные полы. Чем глубже в темноту уходил бородатый мужчина, тем сильнее сгущался мрак. Чувствуя не самый приятный запах, он периодически пытался связаться хоть с кем-то, желая найти хозяина поместья.

На входе в очередное помещение, проходя вдоль стены, он споткнулся о что-то растянутое на полу. Падение было громким, подсвечник с горящим огоньком разлетелся по всей комнате, а воск свечи попал как на Бриннэйна, так и на того, кто лежал на полу. Удивительно, но свеча не потухла. Отряхнув голову, Бриннэйн потянулся за источником света. Со свечой в руках, он повернулся к тому, из-за кого оказался на полу. Это был парень, смуглый (хотя, возможно, из-за темноты кругом, так могло показаться), с кудрями чёрных волос (опять же, возможна неверная трактовка из-за темноты) и с испуганными глазами. Бриннэйн был невозмутим, юноша, напротив, выглядел, как загнанный заяц на охоте.

— Добрый вечер. — Сказал Бриннэйн, с присущим дружелюбием. — Полагаю, вы не хозяин поместья?

Кудрявый парень с трудом смог помотать головой.

— Хотите знать, как мне удалось это выяснить?

Юноша кивнул, не моргая.

— Хозяин, как правило, спит не на полу в дальней комнате, а на кровати. Особенно на такой кровати, которая столь нежна и ласкова, как та, что стоит в спальне. Логично, согласны?

Парень всё ещё был напуган, он не понимал, чего от него хотят. Поэтому просто кивал, ожидая следующего вопроса.

Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошёл Лексан. На услышанный вопрос, он озвучил свою версию:

— А что, если хозяин пьян?

На неожиданное появление Бриннэйн среагировал приятной улыбкой. А незнакомец на полу… Незнакомец на полу потерял сознание.

Гонец обратился к старому знакомому:

— Значит, главу дома найти не удалось?

— Главу не удалось. А вот ногу дома, я на неё наткнулся быстро.

— Внешне этот юноша похож на тех, кто встречал путников каравана. Не могу сказать точно, но он мог быть и моим встречающим.

— То есть, бросить его здесь — это не вариант.

— Было бы не вежливо. Тем более очевидно, что хозяина здесь нет. И уже давно. Давай уйдём камину. Я растопил в нём огонь.

Оказавшись в прихожей зале, господа расположили юношу в кресле, а сами отошли на поиски еды. Удивительно, но в кладовой, которая оказалась аккурат после каминной, нашлось немало припасов. Конечно, в основном съедобными были закатанные овощи и сушёные грибы, но этого вполне хватило, чтобы набить животы и оставить паёк на потом.

Бриннэйн снял ткань с гвоздя на стене и стал складывать туда провиант. Лексан проделывал то же самое, но укладывал еду в свою сумку. Бриннэйн остановился на секунду и протянул руку к гонцу. Посол княжеской воли обернулся и увидел знак царского причастия. Лексан не доверительно нахмурился. Бриннэйн пожал плечами:

— Это было присвоено до того, как я нащупал пульс.

Гонец смотрел на свет, отражаемый в золотом кулаке. Он не стал забирать ценную вещь, а просто отвернулся и продолжил складывать провизию. Бриннэйн не смутился, он раскрыл сумку гонца и сунул предмет в боковой карман, выделенный для знака специально. Лексан сделал шаг в сторону.

— Это ваше, — сказал Бриннэйн, — по должности и праву. Как бы ни было, на вас ответственность. Мне кажется, вы сами это понимаете.

Лексан и вправду понимал. Ему было плохо. Тяжесть гнетущих мыслей становилась всё непосильнее. Но он был жив. Он был здесь, сегодня, сейчас. В сумке находилось его задание, а рядом стоял человек, не желающий ему зла. Тонущий в пучине своих дилемм, он всё же не поддавался слепому отчаянию.

Бриннэйн видел, как юношу гложет нечто неведомое, поэтому он начал диалог:

— Вы, наверняка, задаётесь вопросом: откуда я мог знать о надвигающемся крушении?

Лексан сам хотел задать этот вопрос. Полагая, что Бриннэйн виновен в потере Лисика даже больше, чем сам гонец, он ответил: — Да.

— Полагаю, вы…

— Мы перешли на «ты». — Недовольно возразил гонец.

Бриннэйн несколько смутился подобной резкости, но не стал возмущаться и продолжил:

— Как бы ни было, я сделал всё, что мог. Мы здесь, у нас есть кров и пища. И я поступил по совести. Лексан, согласитесь… Согласись, не будь той записки, ты был бы погребён под огромными тушами алифантов.

— Значит, оказал мне услугу?

— А иначе это не охарактеризовать.

— А как же другие?

— Другие?

— Как насчёт всех остальных пассажиров каравана? Смуглые мальчишки, как тот, что сидит у камина сейчас, путники, направляющиеся в далёкие земли, стража и невинные люди в шатрах, о них ты не подумал?!

С неподдельным удивлением Бриннэйн посмотрел на своего собеседника:

— О чём ты говоришь? Ты головой так сильно ударился?

Лексан пришёл в ярость, он бросил суму на стол и схватил Бриннэйна:

— Ты смеешь шутить! Огромное число людей погибло из-за того, что предупреждён был только я! Твой побег стоил жизни многих, незаслуженно!

Бриннэйн был ошеломлён, он совершенно не понимал, о чём говорил гонец.

— Ты и вправду не знаешь?

— Чего я не знаю?

Бриннэйн стряхнул с себя руки Лексана и оттолкнул его ногой к столу. Затем поправил ворот своих лохмотьев и продолжил:

— Караван был пуст. Только два пассажира.

Лексан не верил услышанному. Такого не могло быть, никак.

— Это не правда! Как такое огромное транспортное средство могло быть пустым?

— Всё очень просто. Это государственный заказ.

— Что это значит?

— Ещё проще. Мы с тобой направлялись в одно и то же место.

— Тебя везли в Генмель, чтобы казнить?

— В Генмель? Тебе стоит прочитать свиток, лежащий в сумке.

Лексан удивился сказанному.

— Не надо на меня так смотреть, уважаемый. Это обычный человеческий интерес!

— Гонцам нельзя смотреть тайные документы, никому нельзя!

— Значит, сейчас ты в праве лишить меня жизни? Что же, не надо искать свой клинок.

Лексан и вправду не мог нащупать оружие.

— Он у меня. — Бриннэйн протянул лезвие в сторону гонца, Лексан качнулся. — Тебя не просветлили о реальном месте назначения, не сказали зачем и куда ты едешь. И сейчас ты хотел покарать меня за тех, кто скрыл истину?

Лексан упёрся руками о стол и стоял неподвижно.

— Не порядочно угрожать мужчине оружием, отнятым в бессознании.

Бриннэйн подбросил клинок вверх, поймал за лезвие, и протянул его гонцу рукоятью. Лексан не доверительно смотрел на человека напротив и осторожно взялся за рукоять. Бриннэйн сделал шаг назад. Лексан не совсем понимал происходящего, сложно объяснить почему, но он шагнул вперёд. Резким рывком Бриннэйн подлетел к клинку, он выбил рукоять из некрепко держащей руки, и снова меч оказался у него.

— Вот теперь оружие добыто честно, теперь я могу угрожать тебе смело, не так ли?

— Уже не хочу показаться дураком, но не значит ли это, что ты решил выполнить мою просьбу?

— Забудь эти глупости. Уж не знаю, почему ты так расстроился, неужели так жалко животину?

— Если не знаешь чего-то, лучше промолчи.

Бриннэйн просто не смог сдержать искреннего смеха:

— Это, это говорит мне человек, который ехал в «Генмель»?

— Избавь от своего сарказма. Если надумал что-то сказать, то говори без утайки. Прошу, либо не тяни со словами, либо не тяни с расправой.

— Что ж. Коль ты так решил повернуть русло диалога. — Бриннэйн воткнул клинок в стойку. — Твой свиток говорит, что ехать тебе предстояло на север. Острова, которые остаются вне состава камнеземья. Судя по всему, в тех краях находится личность, которая должна сыграть серьёзную роль в надвигающемся будущем.

— Ты дочитал до конца?

— Я терпеть не могу ваш почерк. Как — будто пьяная курица с отрезанными лапами писала, казалось бы, столь важный документ. Но, смело заявлю, я осилил. Тебе этот текст дастся легче.

— Принципами пренебрегать не стану.

— Это точно. Но я не гонец, даже не гражданин Кивского покрытия. Дорогой мой Лексан — я, ты и свиток, лежащий в твоей сумке, ехали к самому сердцу северных островов. А это, если география не трахнула тебя гранитным булыжником по голове, прямо противоположно Генмелю.

Лексан не мог так легко поддаться словам беглеца. Но Бриннэйн выглядел крайне уверенно. Сомнения рассыпались в его голове, попадая в самые глубокие закуточки.

— Допустим, я поверю тебе. Пусть ты прочёл нечто такое, что могло надоумить на подобное. Как возможно всё подтвердить?

— Проще простого — разверни свиток.

— Я же сказал, что не могу! — из последних сил выдавил гонец сквозь зубы.

Бриннэйн горько выдохнул. Он уже не знал, как добиться доверия. Но, неожиданно, его посетила достойная мысль:

— Парень у камина!

— Что с ним? — поинтересовался гонец.

— Парень у камина, до камина, был на полу верхнего этажа.

— Какая разница? — снова воскликнул Лексан.

Бриннэйн подался вперёд:

— А до пола на втором этаже, он был в лесу. Но, как смуглый юноша мог попасть в эту столбовую чащу?

— Караван.

— Караван!

Оба быстро собрали найденное и направились в комнату с новым знакомым. Проходя мимо бесчисленных пыльных шкафов, Бриннэйн остановился.

— На моей памяти, тот парнишка без сознания.

Лексан остановился и посмотрел на Бриннэйна, как на откровенного дурака.

— Каким образом ты смог сделать столь невероятное заключение?

Бриннэйн не отрывал взгляда от приоткрытого шкафа, внутри которого виднелись края роскошных одежд.

— Сарказм — это признак здорового ума. Я хотел бы попросить тебя об одном. — Он протянул горящую лампу гонцу и потёр ладони.

— Скажи, что это неудачная шутка?

— Даже если бы и была шутка, — он обернулся к гонцу, — то крайне и крайне забавная.

Лексан возмущённо фыркнул, он стал вертеться на месте. Но Бриннэйну, кажется, до этого не было никакого дела, он страстно рылся в шкафу, разыскивая подходящий размер:

— Поднеси свет ближе, я не могу отличить марсал от цвета красного вина в этой темноте! — голос беглеца выдавал настоящее недовольство…

Лексан поморщился, немного сжал губы и подошёл поближе. Бриннэйн резко оторвался от своего занятия и точными твёрдыми движениями поправил гонца так, чтобы свет падал аккурат на ткани в гардеробе. Лексан поддался этому сумасшествию, он решил, что спорить будет бесполезно.

— Так, — почесал затылок Бриннэйн, — это слишком тёмное… Ах, да! Это подойдёт. О, нет! Всего четыре пуговицы! Какой отврат! — он отшвырнул неугодное одеяние. Когда же, по его мнению, был найден наилучший вариант, он покрутил пальцем перед собой, обращаясь к гонцу.

— Это снова не смешная шутка? — поинтересовался Лексан.

Бриннэйн поджал уголки рта и покривился, указывая на свою «серьёзность». Лексан отвернулся, на что Бриннэйн воскликнул:

— Свет держи на уровне!

Лексан громко и недовольно выдохнул. Бриннэйн стал шуршать за спиной гонца и, закончив, похлопал юношу по плечу. Лексан обернулся и увидел совершенно другого человека. Тёмно красные тона на приталенном пиджаке с серебряными запонками, брюки чёрные, как глаза Бриннэйна, совершенно не ношенные кожаные сапоги. Всё выглядело очень опрятно, всё было действительно подходящим для Бриннэйна, разве что размеры одежды были несколько больше, чем ему требовалось. Выходит, он не зря так долго копался среди этих тряпок. Но всё же… Как именно относиться к этому человеку гонец всё же не мог решить.

— Теперь, когда ткани более-менее ближе моему нежному нутру (Лексан вдруг вспомнил, как беглец выбил меч из его руки), мы можем поприветствовать нашего гостя.

— А разве мы здесь тоже не гости?

— С точки зрения человеческой логики — мы пришли вторыми, но с точки зрения Камнеземной логики — нас больше и мы сильнее.

Пока мужчины проходили через тёмные залы, Бриннэйн расчёсывал волосы и бороду на ходу. Лексан недовольно косился на него, но Бриннэйн на это не уделял внимания. Когда они оказались у предпоследней двери, ведущей к каминной, Лексан остановился.

— Тебя смущают волосы, летящие за нами вслед? — выдал Бриннэйн.

— Нет, не они. — Гонец протянул руку к углу стоящего стола. — Вот эти.

Бриннэйн поднёс лампу к его руке. Большим, указательным и средним пальцем Лексан сжимал клочок ровных чёрных волос. Волокна были жёсткими и тёплыми. Бриннэйн взял их в свои руки, помял немного и понюхал их, держа перед собой.

— Это похоже на медвежью шерсть. Однако…

— В чём дело?

— Слишком длинные и… слишком чёрные.

В комнате прямо перед ними послышался шорох. Свет огоньков в лампах пошатнулся и по ногам прошёлся ледяной ветерок. Они остановились. Стали прислушиваться, минуя шёпот собственного дыхания. Тишина.

Тихой, бесшумной поступью они приблизились к двери. Из каминной комнаты не было слышно ни единого звука. Сейчас, когда в руке Бриннэйна был клок неизвестной шерсти, а в доме воцарилась могильная тишина, они чувствовали себя беспомощно. Не способный выдержать гнетущей тишины, Лексан взялся за ручку приоткрытой двери. Бриннэйн остановил его и прошептал:

— Только вслушайся.

Через гущу непроходимой тьмы, залитой пустым поместьем на пелене смердящей тишины слышался дрожащий звук: Т-с-с-с-с-с.

Лексан всё же открыл дверь, которая поддалась без скрипа. Когда тяжёлая ограда распахнулась, перед спасёнными от крушения предстала чудовищная фигура, заслоняющая очаг камина. Словно огромный чёрный медведь закрыл собой кресло, в котором лежал бессознательный юноша. Существо было напряжено, оно твёрдо стояло на ногах, шерсть или… волосы, густо покрывали тело неизвестного, но не ступни. Когда Лексан присмотрелся, то стал узнавать черты, описанные стариком Морвасом в корчме. Существо расслабилось, Бриннэйн и Лексан, напротив насторожились. Лохматое создание медленно повернулось к ним и гонец увидел точно описанный силуэт: медвежье туловище с людскими ступнями, плечи, переходящие в руки с двумя длинными пальцами и лицо, оно было приподнято вверх, но совершенно точно — оно было человеческим! В глазах едва виднелся зрачок, ибо они были закатаны кверху и выглядели абсолютно сухими, лицо сплющенное, будто лик бледного трупа, рот был приоткрыт и выдувал едва слышимый ужасный скрип: — т-с-с-с-с…

Бедняги были ошеломлены, их словно прибили к гниющему полу. Раскрыв свои покрасневшие от притока крови глаза, они ловили каждое движение в комнате. Существо стояло неподвижно, испуганные юноши стояли так же. Но когда за спиной чудовищного бирюка упал юноша, существо стало двигаться к двери. Кресло повалилось на пол, и гроза в окне показала ужас, застывший на выпученных глазах ничего не подозревающего юноши. Его лицо было красно-синим, глаза совершенно не вмещались в глазницах и язык свисал изо рта, залитого густой пеной. Гром ударил в свои дьявольские барабаны и тварь двинулась к ним, прихрамывая на каждую ногу, оно тянуло свои уродливые пальцы к ним, выдавливая из себя лишь: т-с-с-с-с.

Лексан и Бриннэйн стали отходить, они стали набирать ход и в итоге бежали вглубь дома. С каждой новой комнатой всё сгущалась беспробудная тьма. Вот, казалось, что следующая дверь будет последней — но нет. Каждая новая комната походила на предыдущую. На полном ходу они, периодически, оборачивались: вот лохматая тварь далеко в конце залы, но как только открывалась следующая дверь — она оказывалась прямо за их затылками и был слышен мерзкий, ужасный: — т-с-с-с-с!

Они мчались вдаль, по пустынным залам, бирюк настигал их с каждым новым проходом. Бриннэйн зацепился за край деревянной вешалки и обронил свою лампу на высохший древесный пол. Стрекотанием тысяч сверчков застонал огонь под ногами. Пламя моментально разлилось по всей комнате. Бриннэйн и Лексан остановились, чтобы осмотреться. Сразу за ними следовал бирюк. Его шкура пылала в раскалённой ночи, бледное лицо стало пузыриться, а глаза плавились, как смола в костре. Он продолжал следовать за ними, сквозь горящие губы выходило омерзительно пронзительное: т-с-с-с-с!

Гонец потянул Бриннэйна за собой, спеша вперёд, к следующей двери. На их лицах разгуливал ужас, дошедший до того, что оба не могли нормально дышать. За дверью оказалась такая же горящая зала, и следующая, и другая и каждая-каждая комната были объяты пламенем и дымом. Выбиваясь из сил, они всё же рвались вперёд.

— Неужели, все эти двери ведут в бесконечные лабиринты, и мы будем бежать здесь, пока не сгорим заживо? — воскликнул Бриннэйн, на которого стал сыпаться горящий потолок.

Лексан не останавливался, он смотрел по сторонам и понимал, что впереди нет выхода. Эта тварь не из мира людей и дом с его тайной тоже. Лексан продолжал мчаться прочь от кривых пальцев горящей твари, он задыхался от надвигающегося дыма и вот, отворяя новую дверь — его осенило.

Гонец остановил Бриннэйна. Он посмотрел на беглеца и сказал так громко, чтобы суметь превозмочь пожар:

— Если каждая следующая дверь несёт лишь тупик…

— Значит, — ворвался Бриннэйн, — в предшествующей может оказаться выход!

Стоя посреди раскалённых стен, они обернулись. Бирюк шипел, став огненным демоном в своей ужасной обители. Бриннэйн толкнул Лексана в одну сторону, оббегая тварь с другой, пока неповоротливое чудовище пыталось схватить кого-то, они проскочили в предыдущую дверь. Их умозаключение было верным! В конце новой горящей комнаты был виден выход. Оба переглянулись, они кивнули друг другу и рванули, что есть мочи вперёд. Но горящая тяжёлая рука схватила Бриннэйна за горло. Беглец пытался выбраться, но сила пылающей твари не стихала. Лексан не стал долго стоять, он ощутил небывалый поток кипящей крови в своих жилах, разогретой огнём. Он срубил два мерзких пальца с руки бирюка. После чего, он схватил Бриннэйна под руку и повёл к выходу. Перед самым спасением им на глаза попался камин, перед ним стояло кресло с горящими шкурами, а на полу самого очага лежал жуткий труп, испуганный и отчаянный.

Когда они сумели выбраться, за спинами напуганных людей брызгал фонтан огня. Объятое пламенем поместье было огромным, ужасный хруст горящих стен и мебели пресекался со свистом бушующего дыма. Когда крыша дома обвалилась во след беглецам ледяной ветер донёс громоздкое скрипучее: Т-С-С-С-С!!!

Лексан и Бриннэйн свалились с ног в сухую траву. Они лежали на спинах и смотрели на догорающее пепелище. Бриннэйн потирал шею в месте мёртвой хватки бирюка. Гонец откинулся на спину и приложил ладонь ко лбу. Бриннэйн морщился от боли и не мог нормально говорить. Он посмотрел на своего спасителя и бросил гончую сумку в Лексана.

— Главное, чтобы в привычку не вошло. — Прошипел беглец, еле выдавливая из себя звуки.

Лексан увидел принадлежащую ему вещь и протянул к себе:

— Что не вошло в привычку?

— Спасать друг другу задницы. — Бриннэйн принюхался, повернувшись он увидел как штаны почернели в месте ягодиц, — горящие задницы.

Эти нелепые и неуместные шутки пробрали освобождённую от застоя душу Лексана и он искренне засмеялся, Бриннэйн тоже попытался поддержать инициативу, правда, звуки, которые он стал издавать больше походили на кашель подыхающей дворняги. Это рассмешило гонца ещё больше.

***

На том же месте, много времени спустя.

Егерь прохаживался со своим терьером по окрестностям столбовой чащи и набрёл на поросший тростником сгоревший дом. Хотя крыша была обрушена, а внутри всё давно исчезло под покрывалом бурьяна — позади основного здания виднелась круглая деревянная крышка под которой оказалось нечто вроде подвала. Путник прошёлся по руинам и смог обнаружить несколько вещей, представляющих ценность. Когда прогулка под открытым небом наскучила, он решился заглянуть под деревянную крышку. Он смог в одиночку поднять деревянный настил, и действительно — вниз спускались ступеньки, ведущие в темноту. Егерь привязал пса к ближайшему дереву и зажёг факел. Он оставил кожаную сумку около собаки, погладил её по вытянутой морде и стал спускаться вниз. Пёс суетливо метался из стороны в сторону, теряя хозяина из вида. Егерь осилил все ступени и увидел сквозь свет факела не маленькое помещение. По сторонам у глиняных стен стояли деревянные столы и виднелись полки. Удивительно, но место было пустым и очень холодным. Егерь прошёлся дальше, оглядываясь по сторонам. Он засмотрелся на одинокий предмет, лежащий на полке, почти в самом конце помещения. Не долго думая, он подошёл к неизвестному предмету, вложил не яркий факел в левую руку и взял твёрдый округлый предмет с полки. Когда путник приблизил его к огню, чтобы рассмотреть поближе, он тут же обронил иссохший человеческий череп. Обернувшись, чтобы поскорее покинуть неприятное место, он стал очевидцем страшной картины: в самой-самой глубине помещения располагались скелеты, которые были вбиты в стену из глины с помощью толстых чёрных гвоздей. А гвозди эти находились прямо в центре их лобных костей. Несчастный путник посчитал, что ему здесь не место, что здесь он может наткнуться на тайну, которую не хочет знать; поэтому испуганный егерь сразу обернулся, дабы направиться восвояси. Прямо перед ним, закрывая собой выход наружу, стояло чудовищное существо с медвежьим туловищем, искажённым человеческим лицом и двумя длинными пальцами на каждой руке. Этими самыми пальцами бирюк впился в горло егеря, лишая его жизни с каждым мгновением. Пёс, привязанный снаружи лаял, что было мочи. Животное слышало стоны своего хозяина и не знало, как помочь ему. Сумев вырваться из оков непрочного узла, собака помчалась в подвал. На грязном полу лежало тело егеря с застывшим на лице ужасом. Пёс стал обнюхивать хозяина, толкать его. В конце концов он стал лаять, как можно громче, желая разбудить убиенного. В самом разгаре собачьего порыва, у входа послышался лёгкий шорох. Пёс перестал лаять, опустил голову и пригнул уши — он беспомощно скулил, медленно поворачиваясь к выходу. Свет факела, оказавшегося на полу совсем иссяк, и в последних его вспышках в подвале донеслось леденящее душу: т-с-с-с-с…

Глава 3. Праздник.

Столица готовилась принять новое главенство. Валераса наряжали несколько мастеров швейного дела. Следует уточнить — все они были исключительно мужчинами…

Именитые господа снимали мерки и предлагали пуговицы из чистой слоновой кости и кожаные манжеты. Валерас был увлечён, ему доставалось столько внимания — это поглаживало его самолюбие. И дядя был с ним ласков. Мегандер всё чаще указывал на его важность, на его большое и светлое будущее.

В день возложения венца на голову молодого Кроллима, лишь один человек заседал в полном молчании. Василий не выходил из кабинета Святослава. Когда-то это место принадлежало Камнеземному чудовищу, отцу правителей — Кондру. Он бродил глазами по стенам: в самом центре висел шлем царя Линаина, которого, по поверьям, Кондр сперва утопил, после чего приказал сжечь останки; слева от потемневшего шлема висело чучело любимого кота императрицы Извиры — говорили, что единоправитель заколол правительницу в собственной ложе и скармливал её нежную плоть любимому питомцу. По краям, выше и ниже виднелись трофеи кошмарного завоевателя. Пусть крупные владения и доставались без особого сопротивления, Кондр оставлял свой жёсткий след на каждом покорённом куске земли, прочно оставляя за собой право называться Чудовищем Камнеземья.

Покровитель Могили хмуро высматривал дефекты, выведенные на трофеях временем и его легендарным отцом. Как сильно всё изменилось с их последнего разговора. Насколько сильно отличается нынешнее положение дел от задуманного Кондром? Неужели, Святослав на самом деле потерян? Как могло быть, чтобы великий Клин, самый настоящий наследник своего отца так легко сошёл с полотна сегодняшней истории? Василий не мог уложить этих фактов в голове. Он считал, что брат не списан со счетов, что в момент, когда всё будет очень плохо, Святослав распахнёт двери собственной светлицы и вернёт своё законное право на трон.

Анфиса постучала в кабинет и вошла, не дожидаясь ответа. Василий доверял ей больше всех и просил держать в курсе всего происходящего. Девушка осторожно, но поспешно подошла к столу князя и поприветствовала его отточенным поклоном. Василий указал ладонью на стул, стоящий напротив него. Советница присела на край, не скрывая своей стойкой осанки.

— Господин, сегодня наступил тот день.

Василий поджал брови и ответил:

— Время быстро настигло нас. Моё присутствие необходимо?

— Боюсь, ваше отсутствие будет расценено, как неуважение…

— Скорее, как неповиновение. Я буду готов через несколько минут.

Когда Анфиса дождалась Василия в коридоре, то, мягко говоря, она была удивлена. Князь выглядел ещё мрачнее, чем когда-либо. Кажется, он нашёл в своих закромах самые чёрные одежды, облачился в них и был готов идти на похороны.

Увидев не самый одобрительный взгляд, он спросил:

— Слишком мрачно?

— Не слишком…

Василий видел смущение в глазах милой девушки. Он развернул воротничок своего пиджака. Внутри воротника ткань была светлой, покроя более нежного, чем грубый Могильский шов. Анфиса улыбнулась, но не совсем была довольна. Василия не интересовало его одеяние. Главным было то, чтобы под капюшон не проник свет осеннего солнца и люди не стали свидетелями маленькой внутрисемейной тайны. Той тайны, которую Василий до сих пор успешно скрывал.

Царский двор был усеян разного рода гражданами. Многие приехали из далека, дабы воочию убедиться в тотальной смене правительства. Семейство Кроллим, в их привычной манере, было очаровано, прикованным к ним вниманием. Матушка Валераса, которая никогда не отличалась особым умом, но очень любила светские рауты, сегодня выглядела просто блестяще. Никто бы не посмел подумать, что эта дама, на склоне своей юности вышедшая замуж, уже успела овдоветь. Она была любима купцами и мужчинами благородных кровей. И, хотя, милая Барлиетта не смогла подарить кому-либо своего сердца, говаривают, что ключик от юбки обворожительной кокетки походил далеко не по одному двору. Вообще, заслуга семейства всегда крылась в их мужских членах. Отец Мегандера и Барлиетты был человеком богатым, как и его отец. Глава Кроллим закупал участки земель в тех местах, куда княжеская семья не решилась бы присесть «по большому». И Мегандер перенял все черты своего родителя, разве что, любовь к юным девам ему досталась не от папы.

Наряженная площадь близ царского двора кипела жизнью. Каждый уважающий себя гражданин Камнеземья прибыл на возложение к престолу новой крови. И это было не новостью. Дело в том, что Кондр и его наследие — это путь жёсткого завоевателя, путь крови и войны. Сейчас же, когда на смену звону мечей пришло понятие «политического диалога», его устаревшая манера правления многим приходилась не по вкусу. И пусть дети чудовища из камнеземья не были таким же воплощением человеческого гнева, они всё еще следовали пути грубой силы. Для многих приглашённых этот день был символом новой жизни.

Валерас вышел из подготовленной кареты и направился к пьедесталу, где его ожидали старейшины города. Среди них был и Мегандер. Юноша не выглядел уверенно, он вышел в свет, как запуганный заяц. Ему были чужды людские взгляды и общественный гул. Не выпуская из памяти своё последние свидание с Ростиславом, он искал глазами своего «друга» в толпе. Княжеского сына не было на празднике, как не было и княгини. Взобравшись на сооружённую сцену, Валерас был сильно взволнован. Нельзя сказать, что ему не терпелось принять роль нового правителя. Он просто следовал словам дяди, который был единственным человеком, не наплевавшим на судьбу парня, как ему казалось.

Трубачи принялись выдувать марш. Барабанщики загремели на весь Кив, предвещая коронацию. Начались монологи всевозможных чиновников о том, какую ответственность придётся возложить на свои плечи юному Кроллиму, как они надеются на его поддержу и самоотверженность. Они хвалили Валераса за то, чего он ещё не сделал, но ведь не было ни малейшего сомнения в том, что он не подведёт отчизну и их, лично. Конечно, Валерас не слушал. Он глядел блестящими глазками то на дядю, который своим примером указывал на осанку, то на матушку, уже присматривающую партнёра на вечерний праздник.

Наконец, когда громкие слова были произнесены, старейший из ныне живущих, почитаемый всеми и уважаемый в каждом доме господин Омах, подошёл к краю платформы и произнёс слова, которые говорил и Кондру — завоевателю и Святославу. Считалось, что старейшина — Омах был старым всегда. Ибо не изменилась его личина и с той поры, когда правил князь Кондр.

Старик приподнял руку и весь народ сомкнул рты, даже младенцы на руках матерей переставали плакать в такой момент:

— День, когда держава принимает нового покровителя наступил, — он говорил достаточно громко для своих тяжёлых лет на плечах, со стороны могло показаться, что из его уст летит пыль иных веков. — Пора сменяется порой, глава уходит и прорастает новая. Как на столы пиров приносится свежее, старое уходит в закрома. Но лишь одно неизменно.

Он повернулся к Валерасу, прошёл медленной поступью поближе и обратился непосредственно к нему:

— Лишь одно остаётся неизменным. Это клятва, блюсти которую Ваш священный долг.

Кроллим младший уставился на старика с опаской, он считал морщины на лице Омаха: три, четыре, двенадцать, им просто не было конца. Вовремя отвлёкшись, он услышал лишь конец речи старика:

— … клянётесь ли вы оберегать страну, как своё собственное дитя?

Мегандер указал племяннику недовольным взглядом на старика и кивнул, одобряя действия, которые они вместе репетировали накануне.

Валерас поклонился, достаточно грациозно для своего веса, но всё же несколько нелепо. Старик потянулся к мечу, который давался в руки правителю, по указу, ещё со времён Камнеземного чудовища и протянул оружие, сверкающее на солнце.

— Прими отчизну в свои руки, дитя Камня и Земли, служитель народа, князь Кивский!

Валерас принял дар старейшины и визг толпы снёс его сомнения прочь. Валерас чувствовал себя гордо, он полагал, что заслужил такую награду. Он был единственным, кто этого заслуживает. Новый правитель обратился к народу, как его учил дядя на репетициях при слугах:

— Я горд называться монархом Камнеземья. Моё правление — это новая эпоха в жизни людей бескрайних равнин. Я клянусь защищать своих граждан, как членов семьи и оберегать их жизни, как собственную.

Древняя традиция гласила, что правитель, получивший опеку над государством, должен привнести в твердыню Камнеземных законов новое правило. Всё, что ни пожелает новый государь будет принято сиюсекундно.

Писарь, который был вечным спутником больших событий уже натёр перо и приготовил лучший пергамент из Кивского каштана. Валерас посмотрел на дядю, который благосклонно кивнул.

— За сим прозвучит мой первый указ в должности главы Камнеземья. — Его манера стала красноречивой. — Наша несчастная родина пережила многое, за историю становления Камнеземья было пролито много крови и сложено множество людских жизней. Все соседние государства отрекаются от нашей земли. В глазах близлежащей Эллеании — мы всего лишь застоялые дикари. Сегодня это будет изменено.

Люди в толпе стали перешёптываться, им стало казаться, что новый правитель одним своим словом присудит Камнеземью статус Эллеанской республики. Даже Мегандер, позволивший племяннику принять закон, без его обязательного мнения, был взволнован. Валерас продолжил, переходя на громкий тон:

— Сегодня и навеки! Граждане страны не будут подчиняться княжествам!

Все стали негодовать. О чём говорит этот холёный мальчишка? Он объявляет анархию?

— Я — Валерас Кроллим, не буду вашем князем. Глядя на соседние государства, процветающие и безмятежные, Я, Ваш законный правитель, нарекаю Себя королём! Отсюда следует, что княжества будут переименованы в королевства. Потомки всех правителей станут принцами и принцессами, по прошествии лет и их нарекут королями. Для ношения подобного титула необходима корона и замок, достойный славы короля! — сейчас Валерас подбирал громкие слова, считая, что совершает самую важную реформу в жизни государства.

После этих слов, на сцене появился неизвестный юноша, в руках перед собой он держал золотую корону, украшенную всевозможными камнями и рисунками. Почётно возложив венец на собственную голову, Валерас высоко задрал подбородок.

Хотя народ не совсем мог принять такой нелепый закон, как основу правления нового государя, старейшина Омах выступил со своими последними словами:

— Вы слышали глас государев. Примем его, как дар и подчинимся ему. — После этих слов он приложил кулак к груди и сказал на порядок громче, чем до этого. — Братьям поклон, врагам почтение моё. Собрав зерно, точи копьё!

Люд в толпе разразился овациями. Всех воодушевлял этот громкий клич. Люди отвлеклись от не самого логичного, на их взгляд, слова царского. Валерас испытал смущение. Но его раненное самолюбие уже наметило основные пути становления нового закона.

Василий не подходил к площадке. Он стоял у одного из наряженных столбов, опершись на него. Ставший отныне королём Могили, он наблюдал за зеленеющим от злости и недовольства лицом Мегандера, высматривал откровенные повадки матушки короля. И советники выглядели неловко, они выделялись на фоне имбецильных лиц, отчего выглядели ещё глупее остальных. «Как хорошо, что этот мальчишка забыл обо мне, — думал Василий, — теперь осталось продержаться до прихода моих ребят или же дождаться Святослава. Он не мог так просто умереть, нет, не мог!»

День постепенно отходил на смену вечера, и люди закатили гуляния, на которые способен только житель Камнеземья. Веселье начиналось от самых врат, уходя дальше, вглубь города.

Под навесом, сделанным накануне перед коронацией, шло празднование, которое захватило в свой хоровод каждого гражданина Великого Кива. Почти каждого.

В самом углу у выхода на задний двор, Василий сидел в полном одиночестве. Его не интересовала музыка, блюда вызывали отвращения, даже извивания прекрасных горожанок в танце были для него чем-то отталкивающим. Он с трудом вытерпел те дни, когда приходилось находиться в центре человеческого внимания, а это было уж совсем невыносимо. Но покидать мероприятие раньше своего правителя — дело очень подозрительное, а совершать проступков ему было нельзя, ибо коршун наблюдал за каждым его шагом.

Небольшая группа людей, сопровождавшая Василия из Могили, была расформирована. Каждому из его маленького войска нашлось дело, вдали от Князя отхожих мест, разумеется. Василий был один. Под пристальным вниманием шпионов и нюхачей. Он чувствовал нависающий над головой меч, который непременно пронзит его насквозь, стоит лишь совершить ошибку.

Когда пир был в самом его разгаре, Мегандер решил, что новому правителю стоит уединиться с кандидатурой, претендовавшей на должности разносословных чинов. Разумеется, все те, кто занимал высокие должности были приглашены в зал советов. Если князь, а с этих пор — король, пожелает возложить ответственность за какую-либо ступень правления на человека, не занимавшего должность, то он будет немедленно приглашён в зал, а предшественник передаст борозды преемнику.

Мегандер не разговаривал с самой коронации. Не просто было понять: что на уме у этой хитрой змеи. Василий направился вслед за уходящими людьми. На пирушке ему всё равно не было места. А по договору, сегодня он должен стать главным советником. Однако, оценивая происходящее, Василий считал, что скорее будет сидеть на колу, чем на стуле подле короля.

Бывший князь видел, как люди расслабились. Они пили и ели, как не в себя. Больше походя на голодных похотливых свиней, они соблазняли друг друга, дамы хватали мужчин за воротники и утягивали в укромные уголки, где-то в тени слышались стоны и всхлипывания. Василий смотрел на это и думал, что он не единственный урод здесь. По крайне мере, не самый отвратительный.

Как бы не сложилось сегодняшнее заседание, у покровителя Могили уже появился ответ. Его приближённый капитан сухопутных войск предупредил князя о выступлении. А прибытие обозначил на раннее утро, когда город уйдёт в небытие, после праздничного труда.

Зная, что Мегандер может не сдержать своих слов, он решил плыть по течению до завтрашнего утра. Рубин мятежного сердца уже расположился в его ножнах, ожидая рассвет, как знак кровавого знамения. Сквозь замочную скважину было видно и слышно всё, что происходило за дверью. Василий немного отошёл, подставил себе маленький табурет, положил локти на колени, сложив пальцы в сплетение и стал наблюдать.

Мегандер любезно занял место возле племянника, осматривая знакомые лица. Он, как обычно, щурился, выдавая в своём взгляде презрительный оттенок. Когда собравшиеся расселись по местам, он встал:

— Сегодня небеса даровали нам своё благословение в лице этого юноши. Будем же благосклонны к их выбору и примем нового… Кхм. — Он хотел было сказать «князя», но в силу уже вступил новый закон. — Нового короля!

В зале совета послышались овации. Советники улыбались и выглядели счастливыми. Валерасу казалось, что им сложно усидеть на местах от небывалого возбуждения. Когда Мегандер уселся на своё место, король встал во главе стола и стал говорить, будто никогда не был испуганным мальчишкой:

— Я рад приветствовать каждого в за этим столом. Примите моё почтение и знайте, что каждый здесь на хорошем счету у государства и лично у меня. — В его словах звучал заученный накануне текст. Он продолжал говорить о том, как рад стать главой государства, о том, как он надеется сделать Камнеземье самой могущественной державой! И советники тоже высказывали своё предельно оптимистичное настроение. Происходило то, что в простонародии величали: лизать сапоги друг другу, чтобы вместе ими весело скрипеть.

Василий улавливал каждое слово. Наверное, только ему было по-настоящему важно то, что происходит за дверью.

Когда полемика закончилась, Валерас подозвал того самого мальчика, подавшего корону на празднике днём. Тот поднёс свиток своему королю и развернул прямо перед ним. Валерас повернулся к столу боком, отчего стал виден его круглый живот. Мегандер ничего об этой бумаге не знал, он с настороженностью ожидал, что же оказалось на уме у племянника.

— Приказ о постановлении короля Валераса-Ман-Трой-Кроллима. — Эти слова были знакомы в стенах совета — Генмельские придатки к именам известных людей, придающие, по их мнению, шарма к знатным лицам. Раз уж Валерас прибавил их к своему имени, значит его закон распространился дальше лишь одного титула.

Король поджал подбородок и громко зачитал письмена на бумаге:

— Со дня, когда застоялое и нелюдимое государство, именуемое Камнеземьем, было выращено на землях, принадлежавших цивилизованным народам, наша страна терпела тиранию прошлого века. Века завоеваний и потерь. Время, когда всё решалось ударом меча, отныне приостановлено. Раз уж человек обладает даром слова, то он обязан использовать это слово в первую и последнюю очередь. Настала пора попрощаться с пыльными заветами дикарства и принять новый цивилизованный облик. — После этих слов произошла пауза. Все в зале не на шутку встревожились, ожидая томительного продолжения. — Отныне и навек, каждый житель нашей неизмеримой столицы станет жить не в устарелом Киве, а в новом, полном надежд и открытий — королевстве Санктур! Помимо сего, каждое из пяти королевств примет новые имена и новые обличия.

Итак, Лежащий близ столицы, город Каргополь будет представлен, как Грануат, в честь открытого там месторождения драгоценного камня.

Княжество Вышеград, отныне, будет названо королевством Сиа.

Не безызвестная Могиль, будет называться — …

Василий затаил дыхание.

— Могиль, будет называться — Могилью. Это громкое имя идеально ложится на земли, которые соразмерны холодным местам упокоения усопших.

В этот момент Мегандер, доселе бывший в настороженном недоумении, едва ухмыльнулся. Василий за дверью лишь слегка пощурился, поняв, какое место ему уготовил король.

— Государь, — обратился к Валерасу Солан, — ваши слова гласят о пятом королевстве.

— Да, это так.

— Но, господин…

— К королю следует обращаться — «Ваша светлость»! — возмутился Валерас.

— Ваша светлость, Камнеземье не содержит в своём составе пятого королевства.

— Если бы вы не перебивали меня, — несколько обиженно сказал король, — в составе государства имеется северный край, безвкусно называемый Северными островами. Подобные сочетания слов перестали использоваться цивилизованным обществом уже очень давно. Три острова в северных краях необходимо именовать как-то иначе. Однако, мне доложили, что они не совсем входят в наш состав. Вот почему, я желаю, чтобы к концу осеннего листопада, флаги Санктура возвышались над заснеженными скалами.

Последние слова новопровозглашённого правителя и вовсе выбили, едва сдерживаемое, терпение советников из равновесия. В зале началось бурное негодование. Как бы высоко не задирал нос государь, он всё равно будет стоять на плечах своих господ, и сейчас Валерас совершает чудовищную ошибку — он топчется на этих самых плечах.

Мегандер тут же встал из-за стола, его кропотливый труд не мог закончиться свержением в день коронации. Мужчина поджал губы и обратился к королю:

— Ваша светлость, позвольте заметить.

Валерас не собирался останавливаться, его свиток был полон слов. Но перечить дяде юноша себе позволить не мог.

— Как вы, вероятно, заметили, сегодня был очень тяжёлый день для всех нас. Ваша коронация, хлопотный праздник, конечно, очень важно ознакомиться с аспектами вашего закона целиком и полностью, но, всё же, это, вполне, могло бы подождать до утра следующего дня.

Валерас понял, что продолжать читать документ в его руках — уже не стоит. Он чувствовал, как в сторону его величества пристально уставлены десятки глаз. Они выглядели осуждающе, грозно. Осознающий неловкость момента, он согласился с дядей и свернул бумагу.

— Вы правы, господин Мегандер. Дела могут и подождать.

— Согласен с вами, ваше величество. У нас нет войн накануне и полы под нами не горят. — Мегандер попытался разрядить накалённую обстановку. — Пожалуй, вам следует пройти в королевские покои. Если помните, в преддверии вашего назначения на престол было отстроено великолепное здание, аккурат возле главной площади. Вам следует взглянуть, ваша светлость, оно действительно заслуживает только королевского внимания.

Советники кривились так, словно по их языкам водили дольками лимона, надавливая на мякоть, чтобы выделялся кислый сок. Эти любезности были так фальшивы, что даже шляпка от гвоздя больше походила на монету, чем их искренняя игра.

Валерас отдал свиток мальчишке, едва приклонил голову и направился к выходу. Советники встали из-за своих мест, только после того, как это сделал Мегандер. Василий успел отойти за угол, чтобы встретить короля уже в коридоре. Когда Валерас оказался близ Князя отхожих мест, они стали шептаться, продолжая идти к королевским покоям.

Кроллим старший не стал любезничать. Вполне серьёзно он обратился к присутствующим:

— Судя по всему, уважаемые советники, первый день правления короля оказался не очень успешен.

В зале снова послышался гул. Мегандер продолжил, слегка повысив голос:

— Могу заверить вас — юношество проходит. На примере собственного опыта мы можем подытожить, что у каждого здесь присутствующего было бурное воображение в молодости, как и порывы. Но ведь никого не линчевали за смелые заявления и свежие предложения. В конце концов, новая реформа не ударит по вам и вашим семьям. Лишь крохотная попытка внести что-то новое — разве это преступление? Давайте не будем забывать: наша роль состоит в том, чтобы помочь неокрепшему разуму следовать по истинному пути. Семья Кроллим трепетно относилась к советам почитаемых господ. И это не изменилось на сегодняшний день. Потому, я считаю, что наша задача — помочь новому правителю занять достойное место подле нас. Направлять его крепкой рукой, пока он сам не потянет нас вперёд.

— Есть огромное НО, господин Кроллим. — Вступил с возражением один из советников. — В словах нового кня…, нового короля, было отчётливо слышно желание захватить север! Не думаю, что это была коллективная ошибка слуха.

Мегандер повернул голову к советнику и дал понять, что подобная резкость крайне не уместна. Когда советник ощутил всю тяжесть взгляда старшего из дома Кроллим, он молча сел на стул. Мегандер продолжил говорить более сдержанно:

— Как бы не прозвучало ваше замечание, оно справедливо. Да, союз, заключённый с Северными островами длится уже порядка двадцати лет. Он заключался князем Кондром незадолго до кончины и остаётся действующим и по сей час. Но если взглянуть на север не как на скалы за морозным фронтом, а как источник очень приличного дохода, то мы с вами допускаем непозволительное упущение.

— К чему вы клоните? — Поинтересовался Солан.

— Я купил участок земли на одном из трёх островов. Двадцать гектаров обледенелых камней. Казалось бы, какой здравомыслящий человек позволит себе подобное приобретение. Но я знаю цену всему, как своим деньгам, так и своим землям. И цена тем каменным пустошам оказалась куда выше, чем самый дорогой особняк в Камнеземье.

Мегандер оттянул подол своего платья и достал маленький кожаный мешочек. Он растянул верёвочку, стягивающую горлышко и медленно высыпал на стол небольшие зелёные камни. Советники оживились, они внимательно смотрели на манящий блеск драгоценных изумрудов. Мегандер поднял один и бросил на стол перед Соланом:

— Вот к чему я клонил, господин Солан. На севере находятся залежи ценных камней. Мои работники говорят, что на соседних участках добывают руды. Они не уточняли какие, но уверяли, что ночью, когда на моих землях все ложатся спать, добыча у граничащих с нами мест не прекращается. Более того, им не нужен проблеск факелов, чтобы видеть добываемое, ибо из-под земли вырывается солнечный свет.

— Золото. — Заключил Солан, вертя изумруд в руке.

— Не будем поспешны в наших выводах. — Сказал Кроллим, убирая камни в мешочек. — У нас есть время на раздумья. Занимайтесь привычными делами, рассчитывайтесь с долгами и нарабатывайте новые, но! Как только вы захотите стать богаче, как только решите расквитаться с задолженностями раз и навсегда — помните, ваш король предлагает очень выгодное дело.

Совет ещё долго заседал, обсуждая все прочие важные моменты, связанные с ними, с государством. Валерас шёл до двора своего нового поместья с новым советником, которого представят завтра по утру. Василий говорил с новым правителем ласково, он старался изо всех сил, чтобы не раскрывать свои манеры болотного изгоя. В его речах звучали высокие эпитеты, он нагружал Валераса своим знанием языка, делаясь всё ближе к владыке за столь короткий срок.

У самых врат, Валерас попрощался с князем Могили, выказывая желание увидеться поскорее и приняться за государственные дела. Василий поклонился и стал уходить, как неожиданно, король окрикнул его:

— Господин, будущий советник!

— Да, ваша светлость. — Василий сказал это стоя спиной к Валерасу, выдавливая последнее сквозь зубы.

— Будьте добры, подыщите себе иное имя.

Василий развернулся, показывая непонимание.

— Не думаю, что в новом мироустройстве подле короля будет возможно положение вашего старомодного нарекания.

Василий приподнял бровь, но под капюшоном этого видно не было. Он снова решил опустить свою гордыню, на благо будущего. Князь приклонил голову и сказал с натяжным уважением:

— Пусть оно будет выбрано вами. Наверняка, вам будет легче советоваться с тем, кого вы сами создадите.

Валерас не заметил нотки сарказма и принял такое отношение к себе, как должное. Он стал чувствовать свою важность, свою незаменимость. Король приподнял голову и прошёл мимо охраны, как индюк на птичьем дворе. Василий же выглядел, как раненный пёс, уползающий в конуру.

Вечер в светлице короля был беспечен. Матушка Валераса кружилась в танце под музыку лютни и флейты с купцом из Златогорья, многочисленные родственники ели, как не в себя, стараясь при этом выглядеть по-королевски солидно. Однако они бы больше подошли на роль основных блюд и лучше смотрелись бы на столе, чем за столом.

Валерас был на высоком троне, сделанным под заказ из золота высшей пробы, украшенного слоновой костью и деревом красной породы. Мегандер появился ближе к полуночи и ласково подозвал Валераса в кабинет, отстроенный именно для дяди, так он хотел быть всегда подле именитого племянника, чтобы подсказывать и направлять юношу.

Мегандер предложил королю присесть на его личный стул, а сам прикрыл дверь. Валерас был в приподнятом настроении, он видел, как каждое слово, произнесённое им в течение дня заимело высокий статус. Казалось, все вокруг были довольны его новым положением. Но как только Мегандер повернулся к племяннику лицом, эти мысли стёрлись мгновенно. Озлобленный и взбешённый, Кроллим старший проследовал к Валерасу твёрдой поступью. Глядя напуганному ребёнку прямо в глаза, он ударил по пухлой щеке тылом своей костлявой ладони.

Младший Кроллим схватился за, тут же покрасневшую, щёку. На стороне принявшей удар выступили слёзы. Ужас и непонимание наполнили глаза мальчишки. Он с искренней растерянностью смотрел на дядю, как на срубленное дерево, летящее прямо на него.

Мегандер, выпустивший пар, изменил мину на лице, сделавшись, как обычно безучастным. Разбавив воздух своим дыханием, он и вовсе стал выглядеть радушно. Мегандер положил руку на плечо племянника, похлопал пару раз и прижал испуганного юношу к себе.

Валерас успокоился, он покорно обнял дядю, как делал это всегда, с самого раннего детства. Мегандер был строг к племяннику, но любил его, как сына. За неимением собственных детей, Мегандер всегда очень трепетно относился к сыну своей ветреной сестры. Пусть не все черты характера мальчика были по душе старшему из семейства, но он не желал другого. Каждая неудача делилась у них поровну, каждое восхождение становилось их общей победой. Иногда дядя мечтал втайне выдать сестрёнку замуж, да куда-нибудь подальше, за границу, за горы Аль-Арум, только лишь бы оставить мальчика на своё попечительство. И юноша был близок к дяде: Мегандер был для него настоящим отцом, он старался перенять от дяди все черты характера, он хотел быть похожим на него. Оба всегда находили общий язык, оба прислушивались ко мнению друг друга. И когда сын Святослава поступил с племянником так низко, Мегандер всецело ощутил боль парня. Посему он поставил Валераса выше всех, позволил ему предложить закон, который не нужно обсуждать с дядей. Не ожидая, что его идея окажется столь непредсказуемой, он попросту потерял равновесие.

Их разговор прошел спокойно. Они обсудили всё произошедшее сегодня, ибо в течение дня им не представлялась подобная возможность. Валерас объяснил, что хочет искоренить княжеское правление, чтобы сделать семью Кроллим единственным возможным правителем государства, а не вовсе потому, что ему хочется приукрасить действительность. Рассказывая о том, как благоприятно сложатся отношения с соседними странами, которые наблюдают за ситуацией здесь, он рассчитывал, что доходы семьи и бывшего Кива взойдут на несколько ступеней выше.

Мегандер выслушал всё. Каждое слово было оценено его тонким умом, и теперь он больше не воспринимал Валераса, как мальчика с пухлыми щеками. Однако его очень не устраивало то, что Могильный правитель так рьяно старается сунуть свою ложку в их семейный котёл.

— Ваше величество, — гордо и с уважением сказал Мегандер, — вы вправе решать сами, но. Валерас, я считаю, что ты должен позволить мне решить судьбу твоего несостоявшегося советника самостоятельно.

Валерас не мог позволить себе отказать. Юноша отправился в королевские покои, обняв дядю перед уходом. Мегандер остался в кабинете один. Он держал в руках маленькую скрученную бумажку на которой виднелись буквы под светом свечей. Он задумал что-то серьёзное. Он не позволит княжеской семье ошиваться у порога своего дома, и теперь в его руках была причина, сделать всё как можно радикальнее.

Утро следующего дня ознаменовалось большим собранием. Господин Кроллим-старший стоял у престола, где восседал его высокопочтенный племянник. На их колкий суд были представлены два неугодных члена княжеского двора.

Мегандер предъявлял обвинения в измене, не вступившему в должность советника Василию. Валерас предъявлял обвинения в измене, не сумевшему скрыться за юбкой матери Ростиславу.

***

За несколько часов до суда.

Ночь в столице стала горячей от суеты уходящего дня. Василий был в своих покоях. Находясь в полном одиночестве, он касался изменившегося лица. Закрыв глаза, князь ощущал ровность линий, кончиками пальцев он чувствовал собственную красоту. Слишком много лет он представал перед людьми пещерным уродом, все эти годы он оставался один, наедине с самим собой, он наслаждался недолгой формой. Эта внешность свела бы с ума сотни женщин и мужчин. Сам Творимир бы позавидовал ювелирно и трепетно выточенной красоте. Ему бы поклонялись, для этого личика были бы открыты все двери, как в спальни, так и в дворцовые кабинеты. Сейчас Василий был тем, кем хотел быть каждый день. Нега собственной идеальности придавала воздуху приторный запах. Его дурманила мысль о похождениях к знатным дамам, которые ползали бы перед ним на коленях, в надежде получить лишь секунду его внимания. Влажные мечты прервал шум тяжёлых шагов в коридоре.

Совершенно без стука, в дверь вошёл Кроллим-старший, за его спиной виднелись два огромных стража, те же парни помогали Лексану покинуть свою маленькую обитель.

Василий приобрёл вид, который был с ним при встрече с чужими взглядами. Мегандер прошёл к стулу рядом с кроватью и жестом показал, что вставать не стоит.

Нелюбим принял положение полуприседа, упираясь ладонями в кровать:

— Вы уверены, что вошли в нужную дверь?

Мегандер поджал губы и расслабился на комфортной мебели. Его вид был не столько ехидным, сколько упоенным.

— Ты очень не осторожный человек, Василий. — Он обращался к князю глядя в окно.

Василий сощурился и напряг плечи. Он стал перебирать варианты, среди худших было раскрытие его плана по захвату власти грубой силой. Но никто об этом не мог знать, лишь два человека были в курсе плана. Воевода Власон не стал бы трепаться о таком деле. «Что же у тебя на уме?»

— Сегодня утром я дам тебе шанс преклонить колено и по праву занять своё место в собственной Могили. Так как ты потерял всякое доверие, по возвращении из столицы, ты займёшь место среди реальных отхожих мест. Я назначу тебя всевечным сточным князем. Отныне твоя стезя — канализация с дерьмом твоих же узников. Ты обязан принять эти условия, поверь, они слишком порядочны в твоём случае.

Василий не подавал знаков недовольства или удивления.

— Утром король назначит меня советником. Это оговорено публично и не может быть оспорено обвинениями без доказательств.

— Хм-м. Какой чудесный вид из окна. — Кролим прошёл к распахнутым ставням. — Отсюда виден практически весь город. Вон трактир и площадь признания, но самое любопытное, — он присмотрелся, — виден вход через западные ворота, ведущие через маленькую аллею прямо в сердце города.

Самые страшные ожидания Василия подтвердились. О его плане узнали. Но сейчас его люди далеко, они не успели бы подойти к городу так скоро. Мегандер, поганый паук, ты ловишь в свои сети всё на свете! Но даже если Василия возьмут под стражу, к утру Могильцы будут по эту сторону стен. Праздник произвёл эффект, Василий видел, что пили и гуляли все, а стража, стоящая на постах не сможет оповестить о тревоге со стрелой в глотке.

Василий едва заметно улыбнулся. Кроллим смог заметить ухмылку и спросил:

— Вы отказываетесь от моего великодушного предложения.

— Я отказываюсь от любых предложений, если они не предоставлены моим правителем. А вы — не он!

Скулы Мегандера поджались, он не договаривал, что-то рвалось из него. Кроллим подошёл к кровати и заявил.

— Кому ты можешь доверять?

— Кому вообще можно доверять?

— Вот именно. — Прошипела старая гадюка и швырнула Василию записку прямо в лицо.

Князь поистине возмутился, он смотрел на Кроллима озлобленно, развернув бумажку он прочёл самые гадкие слова, которые можно было увидеть: «Армия на подходе. В пяти часах от Кива привал. Все, без исключения, на месте.»

Василий узнал почерк. Узнал манеру написания левой рукой, она принадлежала никому иному, как воеводе Власону. Старый ублюдок купил самых близких людей Василия, он плавал в омуте с пираньями, считая себя одним из них, но для кровожадной рыбы, Василий — тонущий кусок мяса.

Ясно понимая, что к городу подходят уже не его люди, Василий опустил взгляд. Он рассчитывал на Власона, рассчитывал на помощь людей, которые росли с ним в одной яме. Эти подлые подонки продажны, как иронично. Василий читал очень много хроник, где единственной возможностью смены власти было предательство…

— Значит, либо канализация, либо плаха?

Мегандер улыбнулся, он был доволен эффектом, который сумел произвести.

— Боюсь, что ты опоздал. Завтра на суде король отдаст приказ о твоём скором свидании с покойным Святославом.

Василий опустил голову, смирившись с участью, уготованной для него. В тёмной камере он считал, что происходящее — это единственный логичный финал для его изуродованной жизни.

***

Утром, когда Василий, грязный, побитый, без тканей закрывающих уродливое лицо, стоял на коленях у престола нового государя, в резиденции князя Святослава послышался крик. Два амбала тащили Ростислава в одном нижнем белье. Он походил на испуганного щенка, извивался, крутился в цепких руках, казалось, он даже скулил…

Племянника бросили около Василия. Князь отхожих мест косо посмотрел на мальчика: ни матушка, ни память о герое отце и легендарном деде, ничего не помогло ему предстать перед судом возмездия. Нелюбима волновало другое — как эта мерзкая тварь Власон сможет стоять здесь и смотреть на плоды своего предательства?

Кроллим старший запел, как свирель. В его речах звучали громкие эпитеты в адрес всей княжеской семьи. Людей кормили идеей враждебности наследия Кондра. Народ поддерживал короля, дядюшка которого преподносил факты и доводы так, что загипнотизированное стадо даже не могло подумать противно.

Княгиня кричала и рвалась к сыну, но её держали крепко. Мегандеру надоела эта суета, он приказал заткнуть рот защитнице предателей.

Король смотрел на обидчика свысока. Он был возбуждён, ему нравился вкус власти. Ему нравилась возможность вершить суд над судьбами, совершенно не боясь чьего-либо возгласа. Валерас потирал подлокотники из слоновой кости, нервничая, пребывая в натуральном желании скорее закончить всё!

Василий попросту смирился. Он давно думал об этом. Мысль о том, что его жизнь скоро закончится, прервав страдания, давала странное ощущение покоя; и лишь желание увидеть глаза предателя не давало ему совсем свесить голову. Он знал, что Власон, скорее всего убежал из лагеря, чтобы сообщить их местоположение. Но ребята Могили не так просты, они способны заподозрить подвох даже от самых близких.

Ведя агрессивную подачу греховности княжеской семьи, Мегандер неожиданно прервался. Он улыбнулся и обратился к Василию:

— Василий, Нелюбим, Князь отхожих мест! Твой план не просто провалился. Вся армия твоих шакалов сейчас за этими дверьми!

Василий вскинул голову. Он не мог поверить, что солдат раскрыли.

Мегандер спустился к своему пленнику и сказал ему почти шёпотом:

— Ты видишь, видишь как далеко я смотрю? Ты пытался найти помощи у своих людей, но твоих людей попросту нет на свете! Тебе нельзя никому верить. Поэтому я здесь над тобой, а ты стоишь на коленях перед ребёнком, который ещё вчера не значил ничего. Видишь, даже братья тебя предали. Этот урок будет для тебя последним — нельзя доверять никому.

Василий опустил взгляд, он не хотел ничего доказывать, судя по тону — всех доблестных солдат Могили уже перебили. Он собрался с мыслями и еле выдавил из дрожащего рта:

— А где же тот, кому я верил?

— О-о-о, он здесь. Прямо в этом зале.

— Пусть выйдет, я хочу, чтобы он своим языком сознался в предательстве.

Мегандер засмеялся. Он прошёл к бочке, стоящей в тени, сунул туда руку и вышвырнул голову Власона прямо к ногам князя.

— Никому нельзя доверять, тем более тем, кто уже проявил свои предательские качества.

Василий смотрел на полуразмазанное лицо, которое смотрело в пустоту холодными глазами. Князь улыбался во весь рот, ему стало несказанно хорошо. «На том свете, я с тобой расквитаюсь!»

— Видимо, сказать о предательстве он уже не сможет… — прошипел Василий. — Давай Кроллим, сделай начатое, с меня достаточно.

Народ взвыл, предвкушая кровавую расправу. Те, кто совсем недавно поддерживал радушного князя с востока, сейчас жаждали увидеть зияющую рану на месте уродливой головы.

Палач поднёс пень и корзину для головы. Василия положили на плаху и Кроллим-старший отдал приказ. Княгиня рыдала глухим криком, Ростислав лежал, понимая свою участь в луже собственной мочи, его трясло, а лицо побелело. Василий же был спокоен, он был готов принять судьбу, был готов увидеть отца…

Валерас, будучи уполномоченным главой, подал жест о решении безоговорочной казни.

Топор палача был занесён над головой Нелюбима, грязные руки напряглись в совершении привычного удара. Когда люди затаили дыхание, чтобы услышать звук рассекающихся хрящей, дверь с грохотом распахнулась.

Солнечный день освещал его. Перед народом предстал князь, тот князь, которого они давно ждали. Характерные усы заметили все, народ остановил гул и перешёл в ожидание. Это был он, тот самый — князь Нестор.

Часть четвёртая.

Глава 1. Ответственность.

Корабль качало в объятиях Аниланской волны. Вышеградский царь, не имеющий и малейшего представления о событиях, разворачивающихся в столичных землях, направлялся к порту, в котором он надеялся добыть необходимую информацию.

Кормовая каюта была, отнюдь не уютным пристанищем. Всюду виднелись пыльные вещи, принадлежавшие бывшему капитану. Странно, но Твикс не желал выбрасывать их или, хотя бы, почистить. Тяжёлый воздух, нависающий над его головой, обстановка, нагнетающая чёрную тоску, всё это заставляло Твикса ни на минуту не терять из головы истину — он раб, он предатель, он убийца. Последнее настолько въелось в его разум, что он постоянно видел лица своих похитителей, всё время рисовал их и расклеивал по всем стенам, после чего, в порывах не стихающей ярости, бросал в них ножи.

Нет, он не был сумасшедшим. Напротив, сознание его было полно точной решимости — он в тонкостях разобрал каждую деталь, каждый шаг, который он предпримет, встретившись «лицом к лицу» с заветной троицей.

Вечером, за сутки до прибытия в порт, в дверь капитана постучал боцман, выбранный командой после событий, случившихся на старой «Служанке». Войдя, он попался на взгляд «исподлобья», капитан вертел в руке нож и не моргал. Мужчина в дверях не был подвержен воздействию подобных выходок. Старый морской волк повидал многое, и капитан Шмитль был не самым первым его начальником. Просто и доходчиво моряк доносил свои мысли окружающим. В мозолистых руках виднелась чёрное полотно.

— Новый флаг. Мать его через колено, всю ночь штопали его. — Он раскрыл ткань, показывая тот самый символ: две скрещенные кости и череп у перекреста.

— Один вопрос, — Твикс обратился к боцману. — Почему флаг здесь, а не на палубе?

Боцман громко шмыгнул носом:

— Матросы. Как художники блаженные — насрут на полотно и ждут одобрения от старших. Мне-то до чайкиной жопы, что тут намалёвано, но люди прям трясутся от ожидания вашего слова.

Твикс улыбнулся под банданой, которая была обёрнута вокруг его рта. Он слышал родную морскую речь, его ублажали грубые и прямые слова.

— Не мешкай, боцман, вели натянуть его на мачту.

— Я бы натянул их самих на мачту, кэп, это бестолочи! Рею от гафеля отличить не в состоянии!

— У тебя есть полномочия. Пользуйся ими. А меня более отвлекать не смей.

Капитан обернулся к своему столу и продолжил рисовать три ненавистные картинки. Боцман не выходил, он кашлянул погромче, обращая на себя внимание.

— Что ещё? — спросил Твикс.

— Дело такое, — несколько неуверенно сказал моряк, — в трюме пусто, как в голове у юнги. Делать нечего, весь провиант, сука, раздали уже поди третьего дня. Жрать людям надо, кэп. Слабеют, болеть и подыхать станут.

Твикс отвлёкся от своего дела.

— Долго я не обращал взора к своим доверенным матросам.

— Хех, — ухмыльнулся боцман, — доверенным — проверенным. Не хочу голову под ножик, как овечка подсовывать, только знать надо вам кое-что. Негодование на судне, ой как скоро, в бунты вытекает. Я-то над шкурой своей не трясусь, меня ежели и тронут, то, токма за огурец губами. Но вы, кэп. Вы им чужой. Да, спору нет, корабль взялся очень смело. Мать моя на такелаже, вы как в зад гадюкой ужаленный скакали по «Служанке». Но этого не достаточно.

Твикс вслушивался, он всё прекрасно понимал. Время упускалось, такого нельзя было дозволять. Немного поразмыслив, он отдал такой приказ:

— Пусть каждый матрос, каждая живая душа на корабле соберёт свои едовые пожитки и оставит у моей двери. И вот ещё, что. Эту ночь все проведут наверху. Трюм должен быть пуст, чтобы аж ветер гулял меж гнилых перекладин. Утром поговорю с ними лично.

Боцман кивнул и вышел к матросам, столпившимся у каюты. Твикс слышал галдёж и недовольство. Однако поток искрящегося мата из уст боцмана быстро разогнал безутешное стадо.

К ночи все были на палубе, поистине, приказ капитана всё ещё что-то значил. У дверей каюты лежал небольшой мешок с, почти раскрошенным в пыль хлебом. Твиксу стало не по себе — моряки не должны голодать или мучиться жаждой, это всё его просчёт. Не простительный просчёт. Твикс снял сапоги и бандану с лица. Он взял мешок и исчез в трюме до самого утра.

На восходе солнца люди быстро встали на ноги. Солнце на востоке и пустые животы быстро пробуждают от морского сна. Началось недовольное бормотание. Все рьяно протестовали, они бесились, что согласились отдать последние хлеба в руки раба-беглеца. Все собрались у капитанской каюты, ещё более возмущаясь, видя отсутствие заветного мешка.

Боцман стал объектом всеобщего негодования. На него спустили собак, но ведь не лыком шит старый пройдоха. Ему быстро удалось отвести внимание от себя:

— Щенки слюнявые! Что от меня получите-то? Я — то здесь, аккурат, с вами стою! Я над вами флага не подымал. Не мне ответ держать перед урчащими животами! Вон ваш спаситель, с него и спрос. — Боцман указывал на Твикса, сидящего на перилах, отгораживающих штурвал. Он свесил ноги в сторону команды и жевал кусок чёрного хлеба.

Возбуждённая толпа загорелась яростью. Они просто взбесились, увидев, как последние ломти исчезают в глотке человека с обгоревшим лицом.

Капитан изводил их, он видел, как матросы готовы наброситься на него, порвать его на флажки, ради заветного куска.

— Что ж, команда, хороший хлеб вы прятали, однако. Ну, не лучший, но достойный.

Уставшие и голодные, моряки походили на обезумевших пираний, кто-то попросту не сдержался и вынул шпагу из ножен. Твикс тут же бросил кусок на пол и спрыгнул с клинком к озлобленному моряку.

— Что, голод помутнил рассудок? — он шёл, как кошка на охоте, — а, вот, я сыт!

Дрожащая рука сжимала лезвие, матрос смотрел на капитана, как яростный вепрь. Ещё несколько колкостей, и безымянный моряк набросился на своего капитана. Твикс с лёгкостью обезоружил парня и взял его, как живой щит, заведя клинок прямо к шее обессиленной жертвы.

— Я ел всю ночь, и сил мне не занимать. — Ухмылялся Твикс. — Но не вы! Я разрежу вас, как масло раскалённым ножом. Неужели какой-то голод способен поставить вас в положение против собственного капитана?

Будто теряя былой запал, матросы стояли, как обиженные дети. Им больше не хватало сил, даже просто яростно смотреть на Твикса. Они не могли противопоставить ничего, их сил не хватало ни на что. Корабль покинуть тоже было нельзя. А потому, все решили разойтись по местам и вытерпеть последний день. Ещё одни сутки и они окажутся на суше, а там их и след простыл.

Твикс видел, как опечаленные моряки направились по своим местам и обратился к своему пленнику:

— Тоже пойдёшь молча нести вахту?

— Моя вахта, теперь только в том, чтобы добраться до берега. Но до тех пор, вы — мой капитан.

Твикс разомкнул свои руки. Матрос потёр горло. Он приклонил голову перед капитаном и стал уходить. Твикс громко захлопал в ладоши, вслед уходящим морякам. Они обернулись, испытывая горечь обиды и презрения. Твикс остановился и сменил ухмылку на добродушное расположение.

— Да, на берегу вы можете быть вольным ветром и дорожка скатертью, но тут вам придётся терпеть, захваченное силой командование! Всем, без исключения. До конца следующего дня — вы в моём распоряжении. И вот моё первое задание — надраить палубу до блеска!

С тяжёлым дыханием все стали переглядываться и решили подчиниться, ибо выбора не оставалось. Твикс смотрел, как несчастные достали из-за бортов вёдра с водой и стали разливать по досчатым полам и браться за щётки. Вдруг, капитан громко окрикнул команду:

— Я чуть не забыл!

Все обратили взоры на Твикса.

— Чистить палубу на пустой желудок не полагается.

Он раскрыл двери капитанской каюты и вытянул огромный железный поднос, стоящий на столике на колёсиках, специально полагающийся для подачи обедов капитану. Горой стояли на нём куски копчёного мяса, жир ещё не стёк и не застыл на поджаристой корочке, и запах разнёсся на несколько миль вокруг, подхваченный ветром. Моряки были обескуражены. Растерянные и недоумевающие, они стояли неподвижно, глотая подступающую слюну. Твикс выкатил столик на середину палубы и направился к каюте, где взял мешок, с оставшимися кусками хлеба и стал жевать их за закрытой дверью.

Боцман взял кусок с подноса и понюхал.

— Драть меня палкой с занозами, мясо! Не мираж!

Все стали подходить, озираясь, как испуганные собаки на двери закрытой каюты. Матросы принялись к трапезе. Твикс слышал суету и был доволен. Хлеб ему был по душе, как и крысам, пойманным ночью.

Спустя какое-то время, в дверях вновь появился боцман.

— Шипит ещё. Небось на хвосте жарили?

Твикс ухмыльнулся, не оборачиваясь. Боцман продолжил:

— Оно-то, да, хорошо. Щас набьют кишки и помягче будут. Вот только одного не пойму, откуда?

— Я прислушался к совету. — Ответил капитан. — Так, какая разница?

Мужчина в дверях кашлянул:

— Кэп, без обид, почистить трюм от облезлых крыс, дело и вправду хорошее, да вот только впихивать их своим подопечным под видом добродетелей! Оно ж выглядит, как хер солдату отрезать — он-то напрочь о бабах забудет, только и о войне думать станет. Но спасибо большого уже и не скажет.

— Расскажешь? — спросил Твикс.

Боцман опять кашлянул:

— Я — ваша правая рука, без меня и ложку ко рту не поднести и жопу-то не подтереть. Авось повезёт, просрутся и всё на том. Надо угольки потушить наверху, дым стоит над судном.

Старый моряк направился к месту ночной готовки и лично стал разбирать «полевую кухню». В это время, капитан улыбался под своей чёрной банданой, выводя на бумаге контуры трёх лиц.

Боцман бормотал себе под нос, плевал за борт. Среди остатков ночного пункта приготовления пищи валялись шкурки, было достаточно кроваво и липко. Но вперемешку с останками грызунов, мужчина наткнулся на белое перо. Ничего необычного — над их головами постоянно кружатся пташки морского королевства. Но уж больно въелась ему в голову эта деталь. И мяса было на подносе многовато.

Капитан завалился на не заправленную кровать, уставший от ночной охоты. Закрыв глаз, он вспоминал, как взял скудные запасы команды и направился вглубь корабля. Как смастерил из клетки, в которой перевозили животных не затейливую ловушку, как наловил с пару-тройку крыс и разделал их своим личным ножом. Аккуратно разложив тушки в металлический таз, он вышел на корму, натянул рыбацкую сеть с грузиками по углам, сделав её ловушкой-накидкой, как привлёк внимание бессонных чаек, как поймал с добрую дюжину пернатых, как вспорол и общипал птиц и обжарил на огне, в сложенной из добротного камня печи. И ни куска не съел сам. Он слишком долго мучил команду и теперь отдал в знак раскаяния всё, что был ей должен.

Весь день судно приводилось в порядок без капитанского надзора. Твикс не чувствовал голода или усталости, его не посещали мысли о потерянном престоле, не посещали мысли о длинном языке боцмана, и самое главное — ставшие привычными, встречи со скелетом тоже прекратились. Сегодня он был спокоен и свободен от всего — выполнив обязанность, оставленную так на долго перед своими подчинёнными, он освободил свой побитый разум на какое-то время от давящих грузов. Пролетевший день ознаменовался криком из аистового гнезда:

— Земля! Порт! Земля! Порт!

Когда боцман постучался, Твикс уже надел потёртый костюм, который достал из сундука: пиратский наряд, в котором Твикс щеголял по захваченному кораблю мог привлечь ненужное внимание на земле.

— Кэп, не спите? — поинтересовался матрос.

— Когда горизонт окрашивается твердью, сон — непозволительная роскошь.

Берега, накрываемые волнами Мракоморья, были вымощены большими каменными пластами. Порт Расшор всегда был и оставался одним из центральных точек соприкосновения разнообразных морских культур. Это был аналог человеческого муравейника. Здесь всё время происходило слаженное движение, обязательно осознанное, обдуманное. Купцы переплывали Чистомор, минуя все холодные течения коварного Мракоморья, чтобы именно здесь набрать диковинных товаров, чтобы потом выгодно продать их в своих родных краях.

Люди здесь были быстры и точны. Каждый, кто оказывался на берегу тут же приспосабливался к течению. Долго стоять и смотреть по сторонам — это, пожалуй, самое не приемлемое поведение здесь, ведь каждая минута вашего отрешения, это драгоценная пища для портовых воришек. А они-то рыскают постоянно, бдят и ищут наживы.

Хотя форт и стены порта были серы, а те части, которые опускались в воду уже совсем заросли плесенью и водорослями, отношение к окружающему населению всегда было доброжелательным. Находясь в этом потоке вечно занятых своим делом людей, каждый обретал внутренний хлыст, подстёгивающий каждого ступившего на пирс в поисках своих собственных нужд.

«Служанка» была подготовлена к остановке. По приказу Твикса палубы были натёрты до самых глубоких щелей в деревянном настиле, все гнилые доски в облицовке судна были заменены. Флаг расшитый для угоды нового капитана надёжно покоился в сундуке. Никто не желал упоминать о происшествии в море, это пятно останется прикрытым для жизни будущей.

Капитан шагал по мостику, разглядывал каменную кладку на берегу и ему вспоминалось, как очень давно, будучи под надзором регента он отдал приказ о постройке порта, и лично вложил первый камень в основание восточной стены. Теперь он возвращается сюда как чужак, он был готов ко встрече с кем угодно, он знал, что полностью перевязанная голова — от макушки до углов нижней челюсти, привлечёт внимание. Но лучше уж перетерпеть расспросы и сомнительные взгляды, нежели полностью оттолкнуть всех, кто находится поблизости.

Пришвартовавшись, команда закрепила прижимные канаты и стала приводить себя в надлежащий вид. На берегу необходимо поддерживать себя в ещё большем порядке, нежели в море. Честь моряка посрамить никоим образом нельзя, её можно лишь множить. Посему, на берегу все становились приветливее и симпатичнее. Но никто и никогда не забывал, что в первую очередь он — дитя моря, вскормленный и воспитанный им, остающийся вечным должником бездны, породившей его. Возможно, вплетение в умы моряков этого сокровенного для мореходов правила привело к тому, что семей у них никогда не было. Да, кто-то заводил детей на далёких берегах, кто-то умудрялся становиться объектом любви десятков и десятков женщин (порой женщин из одного города или даже одного двора). Апогеем их жизни становилось нежданное убиение в прибрежных городах — покинутые и не любимые отцами сыны находили оружие, иногда они делали это голыми руками, но очень часто, видя трагичную жизнь, полную одиночества, которая всегда ложилась на плечи женщин, поддавшихся чарам крепких морских красавцев, и за это презираемых окружением, они добирались до корня всех бед и беспощадно выдирали его.

И команда Твикса не была исключением, отнюдь. Но у бывалых морских псов была ещё одна особенность: их совершенно не волновала скоропостижная смерть. Нельзя утверждать, что они, прямо как обезумевшие берсерки бросались в объятия костлявой дамы, нет. Они просто не считали нужным думать о той стороне горизонта.

Ступив на вымощенный причал, Твикс невольно задумался о юности, которая проходила близ портовых берегов. Ему всегда напоминали о княжеском происхождении, каждый день ему навязывали всё новые и не интересные манеры поведения, которое, пусть и нехотя, приходилось усваивать. Сейчас те хлопоты казались доброжелательной игрой, никак не схожей со взрослой действительностью. Хотя капитан и поддался мимолётным воспоминаниям, во внутреннем кармане своего пиджака, он держал три сложенных листка, на каждом из которых были довольно детально изображены три искомые цели.

Дав добро на самоволку до обеда, Твикс направился к ближайшей таверне: там ходят самые свежие слухи. Каково же оказалось его удивление, когда почти вся команда направилась в ту же сторону.

Оказавшись в большом просторном помещении, моряки почти с порога накинулись на выпивку, чья стоимость составляла пол-ломанного гроша. Оно и не удивительно — Твикс вылил все запасы спиртного, он был крайне жесток в отношении алкоголизма на судне. Но матросы не могли позволить себе много, не потому что ослабли за время путешествия или были уставшими от постоянного надраивания палубы — у них попросту не было денег. И это могло стать поводом для шальных идей. Боцман был рядом с капитаном и дал ему совет, прежде чем удалился к блудницам:

— Щас наслушаются хороших и толковых людей, и во хмелю бунт удумают. Их-то дюжина чёртова человек, оно так, но вас-то поменьше, а теперь они ещё и сыты. Честь имею, кэп. — На том он удалился, дав понять, что не станет встревать в разборки между старшим и младшими.

Твикс видел, что боцману не наплевать на происходящее. Поступок капитана был достоин уважения, но не достаточен для поголовного признания. Ибо за время командования на «Служанке» мнение о нём было сложено в сторону худшую, нежели в лучшую.

Капитан решил разобраться с командованием несколько позже. На данный момент, его интересовало лишь одно — где искать трёх похитителей. Конечно, когда поиски увенчаются успехом, он узнает и кто его заказал, и кто есть сами негодяи. Но сейчас было категорически необходимо узнать главное — где эти трое?!

Не дожидаясь сумерек, Твикс прошёл мимо пьянствующей толпы — от княжеской жизни почти ничего не осталось: его походка перестала быть раскидистой, подбородок он прижимал книзу, несколько сутулый и худощавый, он полностью перестал быть Волнорезом, правителем Вышеграда и самым желанным мужчиной океанского побережья.

Такой же потрёпанный, как свой вечерний костюм, он прошёл к стойке, где стоял табернариус (человек, который был и владельцем заведения и служащим в этом самом заведении). Твикс облокотился на натёртую поверхность и обратился к табернариусу:

— Уважаемый, не найдётся ли у вас компании в довесок к выпивке?

Мужчина за стойкой окинул капитана взглядом, остановив своё внимание на, практически скрытом под тканями лице:

— Да, я уважаем здесь, тут не поспоришь. И вот какое дело. Уважаемым людям нужно представиться перед тем, как спрашивать, не находите?

Твикс убрал локти со стойки, он понимал, что таинственное сокрытие своей личины не сыграет на пользу его любопытству. Он попытался увезти разговор в сторону, но мужчина по ту сторону стойки был непреклонен.

— Здесь приличное заведение. А вы не дама с восточными манерами, чтобы лицо за тканью прятать. Либо по-нашему, либо за дверь!

— Я просто хочу узнать кое-что, и к каждому вашему слову будет прилагаться монета, не самым низшим номиналом. — Твикс, хоть и выглядел отчаянно, всё же не терял своего, почти переставшего бросаться в глаза, высокомерного акцента. — Так что? — вновь поинтересовался капитан.

— Наклонись-ка, — сказал табернариус, натирая кружку.

Твикс поддался вперёд, мужчина прошептал, невзирая на шум, который, кажется, на мгновение стих:

— Сейчас, вот прямо в эту минуту, собрал свою шваль и вымелся самостоятельно, без чьей-либо помощи.

Твикс напрягся, его стала переполнять злоба. Он уже вознамерился тут же распорядиться о полном истреблении каждого, кто сидел в этом чёртовом гнезде, но понимал, что это уже не в его власти. Он видел, что по углам стояли по двое-трое человек, которые не пили и не ели, они просто стояли весь день на одном месте, эти люди были наняты табернариусом, не иначе. Броситься на них в открытую он не мог, более того — все те, кто отдыхали в этой шараге, не вступились бы за не знакомого моряка. Он отступил, возможно впервые за всю свою жизнь. Допивающие свою скудную пайку матросы «Служанки» наблюдали за происходящим и направились за своим капитаном. Уже на подходе к выходу, Твикс наткнулся на взвод солдат, одетых в лёгкие доспехи с гербом Вышеграда на груди: руками, держащими гнездо с птенцами.

«Вот они, — подумал Твикс, — сейчас эти люди узнают его, заберут в столицу, и братья помогут ему найти похитителей, наказать предателей и восстановить былое звание Мракоморского Волнореза», однако, когда один из солдат отпихнул обмотанного моряка в старом потёртом костюме — эта иллюзия рассеялась как мираж на пустынном штиле.

— Уходим, — прошипел Твикс, глядя на табернариуса, лижущего пятки обычным солдатам Вышеграда. Это были лишь шестеро человек, отправленных на поиски своего правителя. А как бы он скакал перед Твиксом, узнав, что говорит с самим Волнорезом?

В отчуждённом здании становилось душно, и команда скоро покинула его. Шагая по каменным дорогам, моряки шептались за спиной капитана, который совершенно отстранился от внешнего мира. Его душу плющило от ударов, словно молотом кузнеца. Как же так вышло? Всего лишь несколько мгновений, пара простых движений — и великий князь стал безымянным и безликим мусором?

Как странно, раньше он даже не задумывался, что мир без Творимира может вертеться своим чередом. Чувство собственной важности было его основным двигателем по жизни. Как же получилось, что он уж более не важен? Никому не нужен? Он шагал по мостовой, а ветер с севера гулял под ногами. Измученный и уставший, он похлопал по карману, где лежали портреты похитителей. Желание вышвырнуть их в море переполняло разбитого мужчину. Ему хотелось бросить эти бумажки с обрыва и самому броситься в объятия морской бездны, которую он любил больше, чем самого себя. Когда мысли о самоубиении заняли его сознание полностью, кто-то потрепал Твикса за рукав.

Боцман не был любезен, но, как капитан заметил, ему было не наплевать на происходящее.

— Кэп, отозвался старый матрос, вы-то человек занятой, ясное дело, да только небо-то над нами совсем нависло, как вымя над телёнком. Однако же, молоком оно не разразится. И даже не дождём. Может уже пора бы трюмы набить чем получше, нежели крысами?

Твикс видел, что вся команда ждёт его решения. Они рассчитывали на него. Наверное, именно это смогло пробудить в нём то самое, почти растаявшее, чувство собственной важности.

— Значит, — голос Твикса из-под повязки был приглушен, — есть возможность о которой я не знаю?

— Отойдём куда потише, — сказал боцман и повёл всех к пляжу, где никто не мог помешать.

Когда моряки оказались достаточно далеко от людной улицы, боцман расположился на песке и стал рассказывать полученную информацию:

— Дабы нам, с вами, господа — морские негодники, не стало совсем-таки худо, есть способ набить кармашки. Набить туго!

Все были заинтересованы, мужчина кашлянул и продолжил:

— Во всём этом городе есть лишь два способа срубить звонких: первый — это вынести их из дома казначея портового, да, попыхтит, врагами народа объявит, может и расправу затеет, но зато денег будет и себе на кружку, и соседу на хохотушку. Второй вариант полегче, конечно: у людей классом пониже здесь одна семейка предлагает на хранение, пока ты в порту, некоторые ценности поберечь. Само собой, берегут они их знатно, вот только не воины же оне! Так что, вот наш с вами приговор: побольше, али полегче. Что думать будем, кэп? Вот, только в виду имейте, думать нам ещё с час, а может и того менее.

Твикс не лукавил, он открыто заявил, что хотел бы дать своим подопечным самое лучшее, но силы их были недостаточны для штурма казны, так что выбор его пал на хранилище.

Хотя порт и считался местом наиболее безопасным для недолгого спасения от жизненных и морских штормов, многие, кто оставался здесь на время, не чувствовали себя в безопасности. Как рыба, плавающая над кораллами, вечно ожидающая нападения хищников, люди дрейфовали по городу, дожидаясь неприятностей.

Твикс не был пиратом, и команда не стремилась к званию «бича морского», но для моряка не чужда лёгкая нажива. Будь она кровавой или слёзной. Хотя это и есть реальная картина настоящего пиратства — лёгкая нажива, кровавая, слёзная. Так, может быть, капитан принял тёмную сторону, просто он этого ещё не понял? Или понял?..

Ночь была совсем не дружелюбна. Лунный свет не был виден за гущей нависающих туч, северный ветер гулял в порту, теребя оконные заслонки, как листья погибающих деревьев. Это было только на руку изголодавшейся шайке. Твикс повёл всех за собой, боцман был штурманом. Семья, принимающая на хранение ценности была одной из самых старых в порту. Будучи Волнорезом, князь видел этих людей — они старались держаться честно и никогда не брали больше, чем положено. И, что теперь? Неужели покалеченное тело и рассудок и вправду заставят героя морей так низко пасть? Твикс был непреклонен, он жаждал расправы, и готов был добыть ради неё любые средства. Однако, стоит добавить, что у капитана было одно условие — никакой крови; запугивать — да, угрожать — а как иначе? Но ни один из хранителей не должен будет пострадать, таково правило.

Дом-хранилище было не сложно отыскать: под подкошенным старым клёном это крохотное строение стояло с полсотни лет. Команда решила разделиться и обойти с двух сторон. Они крались в темноте, как змеи в поисках добычи — бесшумно, бездыханно, стремительно. Трое из команды уже стояли у заднего входа, дожидаясь сигнала. Сам Твикс, вместе с остальными осмотрели одну единственную комнату через полуразваленные ставни. Три человека сидели вокруг печи, где постукивали горящие поленья. Твикс знал, что придётся хорошенько постараться, чтобы добыть информацию о месте нахождения заветного свёртка с пожитками. Он был готов к насилию. Не стоит думать, что хотел, вовсе нет. Не хотел, но был готов.

Бесшумно отдав приказ, Твикс обнажил клинок. Моряки затаили дыхание. Капитан подал знак и команда ворвалась в беспомощную обитель. Трое людей не шелохнулись. Они сидели вокруг печи, закутанные в потёртые пледы. Твикс решил, что хранители спят, но вот одного ему понять не удавалось — как можно сохранить благоговейное забвение, когда за твоей спиной стоит куча вооружённых грабителей?

Боцман подошёл к печи и ткнул одну из фигур кончиком шпаги — подделка!

— Что это вообще значит? — послышался резонный вопрос от одного моряка.

— Это значит, — обречённо прошептал боцман, — что и бедняки готовы бороться за свои никчёмные пожитки.

— Боцман, кто навёл вас на это место? — раздражённо спросил Твикс.

— Тот, кто сразу раскусил гнилой орешек! — послышался самодовольный голос со двора.

Команда быстро осознала бедственность своего положения, они попались в западню.

— Теперь у вас есть два пути, — снова заговорил голос с улицы. — Первый: добровольно сдавайте оружие, мы пощадим вас и позволим загладить провинность путём работ на каменных рудниках…

К слову, рудники в порту Расшор — это то место, о котором знали на протяжении всей Аниланской волны. Ссылаемые на «исправительные работы» бедолаги навсегда оставались в толщах этих бесконечных пород. Надо сказать, процесс захоронения не справившихся с работой был очень прост: на место бессильно упавшего наказанного сбрасывали плоский валун. Делалось это всё на глазах всех остальных провинившихся, что придавало стимула к работе. Стоит ли пояснять, кто добровольно согласится на подобное? Более того, сроки «отработок» устанавливались на усмотрение властей порта, и предугадать их решение было очень проблематично.

… - И второй: вы поляжете в этом стареньком домишке, который прекрасно горит, ввиду сухой древесины, из которой он сделан. — Человек снаружи был горд собой, тот кто произносил эту речь протягивал каждое слово, наслаждаясь мелодией собственного голоса.

Твикс не позволил команде броситься в объятия смерти. Он всегда был капитаном и всегда был в ответе за других. Огромное количество недостатков морского правителя всегда балансировали с его главной добродетелью — заботой о ближнем.

Взяв за шкирку юного матроса, словно непослушного щенка, капитан спешно направился к окну, где сказал что-то своему подопечному и незамедлительно вернулся ко входной двери. Его приказ решительно прозвучал в стенах ветхой хижины.

Люди снаружи были готовы к отпору, сладкоголосый командир гвардии отдал приказ о боевой готовности, а сам взял в руки чашечку чая с блюдцем и стал потягивать ароматный напиток, на манер придворного аристократа. В щелях деревянной обшивки хижины показался подозрительны шорох. Солдаты приготовились к отпору, прекрасно понимая, что шансов на победу у грабителей нет. Напряжение нарастало, за дверью явно что-то затевалось. Командир улыбался, предвкушая неплохую прибавку к жалованию, и уже грезил о том, как приобретёт в ювелирной лавке маленькую побрякушку из чистого Карнеольского золота, ведь его молодая жена не раз стирала глазки до красноты, намекая и выпрашивая эту чудесную подвеску. Он видел, как юная красавица, раскинув руки, бросится в его жаркие объятия и совершит то, о чём он не раз просил.

На пике мечтаний, командир был жестоко прерван. Дверь свалилась прямо перед портовым отрядом. Вся комната горела. Хотя пламя внутри уже разошлось повсюду, снаружи не легко было догадаться о происходящем. Стражи всполошились, но командир постарался сохранить спокойствие:

— Наверняка, они попытаются выбраться из противоположного окна. Двое останутся тут, а остальные займут оборону с другой стороны. Им не обойти нас, кольцо сомкнуто.

Его речи звучали уверенно, стражники не могли не поверить в них. Когда бойцы заняли позицию, в рядах вооружённых бойцов появилось беспокойство. Дом был похож на большой нарывающий абсцесс, который вот-вот вскроется и окатит своим содержимым всё вокруг. Командира тоже не покидала мысль о действии «не по плану».

В какой-то миг тишина полностью захватила зону проведения ареста. Как всплеск гейзера, из окна прямо в толпу выскочило горящее тело. Стражники недоумевали, они пытались побороть тревогу и страх и потушить горящего перед ними человека.

— Отвлекающий манёвр. — Заключил командир. — Ждём их с центрального входа!

Его слова были пророчеством, только, несколько искажённым. Когда дверь была полностью оторвана с петель, из неё повалились ещё два горящих тела, причём одно вылетело прямо на самого командира.

Суматоха разгорелась не на шутку. Взбешённый командир приказал собрать основные силы на окне — он был уверен, что это ещё один манёвр, который был очень легко раскрыт. Внутрь никто заходить не желал, ибо хижина воспламенилась, как свиток старого пергамента. Слишком точно, слишком детально была возведена постройка, игравшая роль капкана.

Разъярённый командир во главе своего отряда дождался обвала крыши, а после и последней вспышки горящего дерева. Воров не было, он был уверен, что их тела будут извлечены из-под завала. Во время работ по разгребанию пожарища, не были обнаружены даже следы людского происхождения. Тела, которые были выброшены в окно и дверь оказались куклами, которые сидели вокруг очага, играя роль приманки. Но ведь командир догадался об этом, он знал об отвлекающем манёвре и был готов встретить неприятеля у окна!

Пока мечты о прекрасном подарке для дамы сердца гасли в его глазах, парусник «Служанка» отправлялся по волнам Чистомора вдаль от злополучного порта. На палубе был настоящий праздник — команда чествовала своего капитана и его неожиданную добычу.

На самом деле, излишне точное повторение ветхости привело к тому, что матросам не составило руда выдернуть несколько досок, служивших стеной. В месте, где эта стена прилегала к дереву, а соответственно была сокрыта от глаз стражи, они проделали выход. Капитан приказал закрыть окно тканью, поджечь хату изнутри и дважды отвлечь внимание стражников. Затем, когда пожар разгулялся не на шутку, они сумели выбраться и сбежать в тени. Но, о какой же добыче тогда идёт речь?

Будучи князем, ещё в далёком детстве, Творимир возложил первый камень, ставший основой для постройки городской сторожевой вышки. Мечтая попасть сюда вновь и поиграть в искателя сокровищ, он закопал под фундаментом маленький свёрток с драгоценными камнями, которые отец оставил ему, прежде чем исчезнуть навсегда.

Теперь эта игра была закончена, коротко и быстро. Безо всякого авантюризма и интереса. Твикс поблагодарил себя в детские годы, приуныл, вспомнив бесчисленное количество различных женщин, окружавших его с самой юности и отсутствие самой главной женщины в своей жизни, вспомнил безмолвно покидающего его отца, но всё же остался доволен — он снова сумел выполнить роль капитана, он снова заставил команду поверить в него.

Они шли полным ходом, теряя порт из вида. Служанку обнимал холодный северный ветерок, который сумел остудить ожоги на телах команды, но не сердце их капитана. Сердце, по-прежнему жаждущее мести. Которую ему пришлось отложить, ведь боцман уже налил полные чашки, а ром не должен гулять по деревянной посуде, он должен гулять по крови моряков!

Глава 2. Следуя указанной цели.

Какое-то время два молодых человека провели на опушке, глядя, как догорает огромный особняк, с его кошмарным хозяином. Лексан совсем изнемог — он не спал, не ел, совсем не переставал думать о потерянном друге. Напротив, Брин олицетворял саму жизнь в чистом виде. Его словно не коснулись крушение каравана и огромная лапа бирюка.

Решив, что полученного отдыха уже было достаточно, они осмотрелись.

— Нам нужно добраться до цивилизации. — Заключил Лексан.

— Собственно. Два грамотных человека при хорошем внешнем виде, — намекая на одежды, которые Брин присвоил в доме, — вполне могут называться цивилизацией.

— Предлагаешь остаться здесь и строить общество?

— Эм… Боюсь, что моя новая внешность могла ввести тебя в заблуждение. Дело не в тебе, просто я ещё не готов строить серьёзное общество. Пойми, Лексан я молод, ты ещё моложе, мы обязательно найдём тех, с кем захотим создавать новую ячейку цивилизации, но не сейчас и не с тобой, прости.

Лексан смотрел на Брина, как на самого распоследнего идиота в деревне. Он всё никак не мог понять суть этого человека — глубочайшее мировоззрение, чувство стиля, манерность и большая физическая сила, в купе с, доходящим до абсурда, неуместным остроумием и некоторой отстранённостью, делали беглеца величайшей загадкой для гонца.

— Мы не можем отдыхать на задворках этого жуткого места, — промолвил Брин, — сил и так не прибавляется, а закат не за горами… — он запнулся — не за стволами, — намекая на окружающую их столбовую чащу.

— Но куда нам идти? Мы ведь заблудились, разве нет? — ответил Лексан, пытаясь отряхнуть копоть с одежды.

— Как бы то ни было, — заговорил Брин, — я последую за тобой. В конце концов, у тебя есть задание. Важное, так ведь?

Лексану вспомнилось, как Брин отнёсся к возложенной на гонца миссии. Ему было непонятно, почему бывший заключённый рассмеялся над трепетным отношением гонца к своей цели. А теперь он хочет помочь, хочет следовать за гонцом, предлагает помощь… Бриннэйн был прав, работа есть работа. А попутчик не станет обузой, особенно, если он в состоянии постоять за себя и своего компаньона.

Через какое-то время, господа собрались с силами и выдвинулись вглубь леса. Обходя стройные стволы, они делали засечки на деревьях каждые десять-двенадцать шагов. Это было необходимым ориентиром на случай, если они заблудятся или станут ходить кругами. Беседы «обо всём, да ни о чём» не происходило. Оба понимали, что необходимо беречь силы, ведь, кто мог знать, сколько продлится их пеший поход. Сколько времени им придётся идти по этому древесному царству в поисках цивилизации?

Спустя примерно час безуспешных попыток хоть как-то выйти на след человечества, они обнаружили достаточно широкую реку. Вода оказалась чистой, вероятнее всего, река брала своё начало в горах, которые были сокрыты от глаз высокими деревьями. Казалось, что имеет смысл забраться на одно из них и разглядеть окружение, но столбовой чаща называлась не просто так. Деревья, которыми была усеяна эта часть леса именовались репанами — они не были широки в обхвате, кора их была тонкой, без наростов и продольных восходящих трещин, а ветви и листву можно было обнаружить лишь на самой макушке. Эти деревья назывались «столбами», потому что на ярмарках по всему Камнеземью выставлялись сточенные столбы, на верхушках которых вешались разного рода призы, смельчаки, способные взобраться на самый верх, могли сорвать желаемое. Как не сложно догадаться, таковых ловкачей находилось не много, чего уж говорить о двух побитых юношах, которые с трудом могли передвигать ноги.

Лексан решил наполнить бутыль, в которой когда-то было вино. Он подошёл к каменистому берегу и опустил горлышко в бурлящий поток: «Бррр… не хотел бы я оказаться в этой ледяной воде» — подумал гонец, и тут же лицезрел прыжок над своей головой. В полутора метрах от него в бегущем течении оказался Брин, окативший Лексана своим «приводнением».

Брин, как маленькое дитя барахтался в холодной воде, словно не замечая низких температур. Он радостно нырял и сопротивлялся течению, искренне радуясь встрече с рекой.

Лексан же сидел на берегу и выжимал промокшую одежду. Словно старая недовольная бабка, он бормотал себе под нос несвязные слова, которые очень походили на брань в адрес одичавшего компаньона.

Оказавшись на берегу, Брин радовался, перебегая с камня на камень, пока не добрался до гонца.

— Наконец-то! — восторженно говорил Бриннэйн. — Это она, друг мой!

— Ты лично знаком с этой рекой? — колко спросил Лексан.

— Ха-ха! — рассмеялся Брин. — Эта, другая, неважно какая, это она, мой друг — это свобода!

Лексан и хотел бы поучаствовать в этом вихре жизнерадостности, но благоговение перед свободой ничуть не приближало их к социуму, поэтому гонец продолжил выжимать подкопчённый кафтан.

— Если свобода не вдохновляет тебя так же, как меня, — продолжил Брин, — то вот ещё повод для радости.

Лексан был заинтересован, но от дела своего не отвлекался.

— Близ рек всегда имеются людские поселения. — Заключил Брин, переведя дух.

Гонец остановился. Он глянул на течение реки и убедился в весомости слов беглеца.

— Да, так и есть. — Сказал гонец. — Теперь осталось выяснить, в какую сторону нам двигаться, чтобы найти селение?

Брин вытерся шарфом, который он «изъял» из шкафа в жутком доме.

— Можно было бы разделиться. Но в таком случае теряется смысл моего обещания. — Сказал Брин.

Лексан ухмыльнулся.

— Думаю, стоит идти по течению. — Выдохнул Брин и вытер лоб уже мокрым полотном.

— Желаешь плыть по течению? — незлобно поинтересовался гонец.

— Почему бы не пойти путём наименьшего сопротивления. Сама вода будет бежать подле нас, речной ветерок будет толкать нас вперёд.

— Как-то не убедительно. Слишком романтично и туманно, ведь сил и времени до заката у нас не много. — Несколько расстроено высказал уставший гонец, вспомнив, насколько облегчало дорогу седло гнедого товарища.

— Хм-м. — Задумался Брин. — Да, времени и сил не достаточно, чтобы дать лирике этих мест проникнуть вглубь сознания…

Спутники расстроено глядели себе под ноги. Но тут Брин воскликнул.

— Отбрось уныние! Селение, вероятнее всего, будет расположено ниже по течению на равнине. Там и климат поприятней и зверья поболе. Заметь, нам не встретилось даже кролей или белок.

— На таких деревьях белки бы не смогли ужиться. — Вставил своё слово Лексан.

— Это значит, что я прав, не так ли?

Лексан не особо хотел оспаривать вполне логичное заключение Брина. Да и сил на это не было. Спустя несколько минут, господа решили выдвигаться в путь. Они собрали вещи, оделись, что было кстати, ведь худощавое тело Бриннэйна с торчащими из-под кожи рёбрами, выглядело почти так же отталкивающе, как бирюк из ужасного дома. Холодало, что не удивительно для запоздалой осени. Они старались не сбивать темпа и следовали за мистической надеждой. Казалось, вот-вот они набредут на домик у берега (не такой, какой им довелось найти в лесу). Но поиски оказались тщетными и темнота очень быстро расстелилась среди стройных стволов.

— Нам нужно остановиться. — Очень серьёзно сказал Брин. — Дальше идти нет смысла, мы очень устали.

Лексан полностью разделял мнение своего спутника. Он был вымотан ещё тогда, когда покинул ужасное поместье, что уж говорить о голодном походе. Выбрав место чуть подальше от холодной реки, они расположились меж деревьев, которые росли кругом, образуя замкнутое кольцо. Лексан вынул из сумки кресало, пока Брин собирал хворост. Пальцы гонца коснулись краешка письма Анфисы внутри сумки и из-за этого в его животе появилось странное тепло. Почему здесь, вдали от столицы и от этой милой девушки, он вдруг стал думать о ней? Он отчётливо видел её нежные белые ручки, которые держали перо и чернила, чтобы написать послание; ему хотелось верить, что Анфиса была несколько смущена, и поэтому руки советницы едва заметно дрожали, отчего буковки были не выведены каллиграфическим манером. Они росли в одном дворе (царском дворе). В то время, когда несносный мальчишка выпускал гончих лошадей на свободу, считая стойло местом заточения, маленькая девочка наблюдала за его храбрыми поступками из беседки старшего советника. Она была восхищена порывом добродетели, который заканчивался для юного Лексана поркой…

В ту счастливую пору, гонец принимал эту миловидную девочку за некое подобие статуи в аллее царей: она была бледна, холодна, движения её были неохотны, но будто продуманы, и каждое из них казалось осознанным. Если Лексан мог, неожиданно для себе, резким движением стукнуться о край стола до звёздочек перед глазами, то она, казалось, сделает так, что сам стол отодвинется от макушки темноволосой головы. Лексан видел, понимал, какие они разные. Начиная от чина и заканчивая частотой дыхания. Он был резок, прямолинеен, она же всегда знала, что скажет и даже, что подумает.

Так, почему именно эта придворная дама в чёрном плаще и бледной кожей так глубоко засела в его душе? Он видел многих. У княжеского порога всегда толпились разгорячённые и желанные особы: они были статны, румяны, в глазах их горело солнце, а под юбками пылал пожар. Да и сам гонец был хорош собой, оттого дефицитом внимания он не страдал. Но ни одна попытка полностью поддаться страсти с какой-либо из них не могла достичь апогея. Нет-нет! «Мужской слабостью» он не страдал, однако того, как описывали любовные утехи все вокруг, он не испытывал. Возможно, они были легкодоступны, слишком откровенны и болтливы.

Его сердце металось от потери друга, теперь ещё одним камнем на него лёг груз упущенной возможности. С тяжёлыми мыслями он ушёл в объятия сна, который оказался крепким до самого пробуждения.

Нельзя сказать точно — утро ли наступило или послеобеденное солнцестояние. Вокруг было спокойно, умеренно. Неподалёку шумела река, а столбовая чаща, словно бесконечная стена охраняла покой двух путников.

Утро напустило тревогу, когда из глубины столбовой чащи послышался шёпот. Когда Лексан и Брин одновременно распахнули веки, на их лбах выступил холодный пот:

— Не думаю, что нам обоим это послышалось, — беспокойно сказал Брин, глядя на гонца встревоженным взглядом.

Они направили взор в противоположную от реки сторону, в ту часть леса, которая была непроглядно заставлена деревьями. Молодые люди отчётливо слышали звук, который совсем недавно вселил в их разум неподдельный ужас; словно голос из тёмных недр нашёптывал бесчувственное и глухое: — Т-с-с-с-с.

Вскочив на ноги, они стали осматриваться. Тщетные попытки разглядеть окружающую их чащи окончились железным возгласом Брина:

— Ты, как знаешь, а я к реке!

После этих слов, он быстро оделся и спешно направился прочь от своего ложа. Лексан, в силу хорошего и не потревоженного сна, очень скоро нагнал его. Молча путники добрались до берега струящегося потока воды. Шёпот не преследовал их, но желания дожидаться этого кошмарного звука господа не испытывали. Принятое накануне решение о спуске вниз по берегу реки было окончательно и безмолвно принято, и путники двинулись подальше от, возможно не реального, но такого убедительного шума.

Стоит ли говорить, какая красота окружала юношей? Неумолимый поток реки разбегался меж острых камней, большей частью спрятанных под чистой водой; местами возникала радуга над руслом, когда свет преломлялся над брызгами живой красоты. Парни не могли любоваться округой, они были голодны, но сил прибавлял ночной сон, а шёпот из глубины чащи дал им источник мотивации.

И вот, наконец, чудо! На одном из прибрежных выступов они встретили двух рыбаков. Путники переглянулись, и как малые дети, бегущие навстречу любимым родителям, направились к полусонным рыбакам.

Мужчины у воды очень яростно отреагировали на незваных гостей:

— Стой, кто идёт? — воскликнул один из них.

Отдышавшись, Лексан представился. Не оставляя места манерам, он признался, что вместе с Бриннэйном, заблудился, после крушения каравана (о злосчастном доме, однако, упоминать не стал).

Рыбаки не доверительно оглядели потрёпанных господ.

— Караван, говорите? — спросил плотный мужчина с гладкой бородой. — Да уж, напасть. Есть такое, в округе говаривали, что каравана не дождались уже третьего дня.

— Значит, вы осведомлены о нём? — поинтересовался Брин.

Не понимая странного слова «осведомлены», рыбак по-простецки ответил:

— Караван с деревней ведёт торговлю. Приходит, значит, и со всего Камнеземья разно-разные товары носит. Всяко диво можно обменять на рыбу. Оне нам ткани из Кива, а мы им икры, да мёду.

Лексан тут же вспомнил своё знакомство с Лисиком, и заметно потускнел.

— Ну, будет тебе, — обратился молодой рыбак к своему старшему товарищу, — господа, небось устали и голодны, поди?

— Ваша находчивость заслуживает отдельной похвалы. — Запел Брин.

Бородатый мужчина шепнул что-то своему компаньону и кинул взгляд на неожиданных появленцев.

— Лексан, — шепнул Брин, — они чем-то встревожены. Думаю, что твой титул не внушает им доверия.

Лексан ответил, также не повышая голоса:

— Может они знают, что ты был узником на караване?

— Очень надеюсь, что нет.

Рыбаки стали серьёзнее и старший из них задал твёрдый вопрос:

— Давно ль караван пострадал?

Лексан не стал реагировать возмущённо, хотя голод делал его заметно агрессивнее:

— Как вы и сами упомянули. Три дня назад караван потерпел крушение.

— И вы вдвоём выжили, и только вдвоём? — снова спросил рыбак.

— Иных с нами нет, в противном случае, нас было бы больше. — Вступился Брин.

Рыбак не доверительно поинтересовался:

— Три дня в столбовой чаще и без единой царапины? Неужто вам не повстречался никто по дороге?

Путники нахмурились. Возможно о проклятом доме было известно в этих краях. Однако Брин настаивал, что им повезло наткнуться именно на этих достопочтенных господ.

— Коли всё так, то стоит проводить господ к старейшине? — Напрямую спросил рыбак помоложе. — Людям, которые вынесли столько времени в зарослях спиралесья стоит дать шанс на разговор под твёрдой крышей.

Мужчина постарше нахмурил брови, стал бормотать себе под нос и отплёвываться при каждом слове. Затем он похлопал своего товарища по плечу, зазывая следовать за собой. Рыбаки вытянули сети из речного русла, сложили её в плотный склад и закрепили на плечах молодого рыболова.

— Просим следовать за нами, господа. — Юноша обратился к Брину и Лексану вежливо.

Все двинулись вдоль бегущей журчащей реки. Прохладный ветерок дул им в спины, и теперь потерпевшие караванокрушение, наконец, чувствовали свежесть, доселе приглушенную давящими руками страха. Брин любовался красотами, которые так долго были недосягаемы (особенно за плотной тканью тюремного шатра). Лексан же не мог чувствовать себя в безопасности — его настораживали новые лица, новые места, всё сильнее в голову вкрадывались мысли о преследующем роке невезения, нависшим над его юной головой. Он не хотел видеть страданий, смерти, даже кроны и стволы деревьев вызывали тревогу; всё, чего желала душа посла царской воли — это крепкой выпивки. Однако подле него шагал человек, который не давал утонуть в пучине удушающих терзаний. Брин выдал мысли вслух:

— У них же должна быть курочка?

Лексан, уже смирившийся с непредсказуемостью своего компаньона, ответил:

— Если ты желаешь завести домашнее животное — за сотни лет люди приручили много живности; можно раздобыть кота или даже погребную крысу. Куры не лучшие из братьев наших меньших.

— Живые куры моему сердцу не близки, да и искать дружбы у пернатых клювоголовок я не спешу. Меня прельщают их тушёные или сваренные с укропом душистые части. Особенно вкусны грудки. — Брин даже закатывал глаза, в предвкушении мясного застолья.

— Грудки сухие, они тянутся, как кожаные ремни! — Лексан воскликнул так громко, что рыбаки попятили глаза. Лексан кашлянул, делая вид, что не ведёт себя как ребёнок.

Брин перешёл на шёпот:

— Просто научись их готовить. И тренируй зубы. — Он щёлкнул челюстями. Этот звук тоже донёсся до рыбаков, те вновь обернулись. На манер своего товарища, Брин стал кашлять.

Минуя берег из прибрежных гладких каменных пластов, они вышли на широкую тропу, которая привела путников к воротам. Лес окружал деревушку, как живая защитная стена, а прямо у корней ютился тёплый туман, видимо, тянущийся от реки. На карауле стоял пожилой крепкий мужчина, который незамедлительно разбудил в сознании гонца воспоминания о старике Морвасе.

Рыбаки объяснили пополнение в своих рядах и попросили проследовать в хижину старейшины, который был главой сего поселения. Лексан уверенно шагнул к двери жилища старейшины, но Брин не последовал за ним, ему на глаза попался усатый мужчина с круглым животом и огромным подносом ощипанных кур.

— Даже не думай! — грозно прошипел гонец, веря в желание Брина направиться за желанным угощением. — Из уважения нужно хотя бы представиться этим людям!

Манерно, словно почётный гость на балу городского вельможи, Брин достал расчёску, уложил свои волосы, немного почесал ею бороду и отряхнул костюм, который по-прежнему превосходил беглеца по размеру, и обратился к гонцу:

— Ваше замечание неуместно, видите ль, к старейшинам должно прибывать в достойном свете, а не как…

— Как кто?

— Как вы, собственно. — Брин тряхнул головой, укладывая волосы без помощи рук.

Лексан закатил глаза и отвернулся от двери хижины. Он тоже стал отряхивать поношенный кафтан. Как же так вышло, что беглец, который провёл неведомое количество времени за решеткой, куда лучше сохранил манеры, чем столичный гонец при царском дворе, который всю жизнь занимался оттачиванием поведения в людской среде? Юноша потёр свой кафтан, отбил лесную грязь с обуви, чем вызвал лишь разводы из чернозёма на крыльце почётного дома, затем он попытался вспомнить об осанке, которая некогда украшала его спину, но, увы, тяжёлые приключения погнули его позвоночник. Собравшись с силами, Лексан решил ступить за порог. Брин последовал за ним. Только вот не чувствовалось никого дружелюбия вокруг. Как-то сухо относятся к представителям всенародной власти, будто бы визит придворного служащего в этом захолустье был обычным делом.

Внутри большой избы восседал статный мужчина в летах, чья борода была ухожено подстрижена и, в отличие от подавляющего большинства данного населения, достигала лишь верхней трети живота. Убранство было скромным и слегка тусклым. Будто паутина на стенах и копоть над большой пристенной печи были специально подготовлены в мастерской. Старейшина восседал за большим столом из сухого бука, на поверхности стола лежали кипы бумаг и мешочки, внутри которых, скорее всего, были монеты. Догоревшие и догоравшие свечи растекались по высохшей древесине, их воск покрывал трещины и изъяны сруба, делая комнату ещё печальней. Восседал же старейшина точь-в-точь как тот рыжебородый из деревни Морваса, они вообще жутко походили друг на друга, отличаясь, разве, одеждами и цветом волосяных покровов.

Гонец, казалось бы, уже набрал воздуха полной грудью, чтобы раскатиться тем самым заученным наизусть представлением. Но… Что-то стало не так, всё на свете стало не так. Лексан извлёк много разных уроков из событий, произошедших с ним незадолго до сего дня. Оказалось, что реальная жизнь совсем не такая, какой она казалась в застенках столичных домов. Реальность показала ему, что ни честь, ни правила, ни что-либо, что может упорядочить бытие не имеют значения. Реальность сделала так, как она часто поступает с неопытными и молодыми щенками — пнула острым носом сапога прямо под мягкий пушистый зад.

Лексан смутился, но решил, что молчание будет признаком неуважения. Он не был в том положении, чтобы показывать недовольство и раздражённость. Подобрав нужные слова, гонец решительно шагнул к столу и приготовился приветствовать старейшину.

Бриннэйн решился, что в неловкий момент необходимо вмешаться.

— Из города под куполом небесной глади, — Брин вёл себя, как торгаш, разменивающий гниющий товар, — из земель далёких, из земель, благословлённых выше упомянутыми небесами, в вашу скромную обитель прибыл посол княжеской воли, гонец царского двора — Лексан Великокивский!

Лексан ткнул Брина в бок локтем. Беглец сморщился. Старейшина отвлёкся на шум перед столом.

Пауза.

***

Пауза затянулась.

— Ваше появление как-то связано с крушением каравана? — словно кирпич, вопрос старейшины прилетел прямо в лоб путников.

Юноши переглянулись. Лексан не стал юлить:

— Мы действительно были пассажирами каравана. И стали свидетелями и участниками его крушения.

— Спаслись лишь вы двое? — старейшина не плескал эмоциями, монотонные реплики и не более.

На мгновение гонец вспомнил о Лисике, мгновение длилось не долго:

— Лишь двое. — Он снизил голос, подстраиваясь под манер говора старейшины.

— И более ни одного? — уточнил старейшина.

— Я отвечаю двояко? — сухо, но с укором спросил Лексан.

Старейшина нахмурил брови. Вероятность того, что крушение доставило деревенской экономике немалых хлопот стала крайне высока. С его стороны потеря торговых партнёров выглядела убыточно. Но владыка деревни не стал разминать тему негодования. Двое, что стояли перед ним могли дать ценную информацию. Не обязательно им доверять, но вполне разумно дать шанс на разговор.

— Если всё так, — чуть послабил напряжение в голосе старейшина, — ваша дорога была мучительной. Бесчеловечно мучить вас после пережитого. Проследуйте к избе с красной крышей. Передайте распоряжение от старейшины Миртогора.

Путники оценили жест и стали направляться к двери.

— Не держите зла на недружелюбие. — Сказал им вслед старейшина. — Караван был нашей единственной связью с внешним миром. Разрыв таких связей неминуемо ведёт к бедам.

За сим, глава деревни снова зарылся в бумаги.

Будучи на улице, Брин обратился к гонцу. Обратился со всей серьёзностью, обратился разительно иначе, чем в кабинете старейшины.

— Их недружелюбие оправдано полностью. Друг мой.

Лексан ощутил сжимающую головную боль, затягивающуюся как обруч. Казалось, сейчас произойдёт признание, о котором Лексан пытался не думать весь тот путь от самого крушения.

— Бриннэйн. Они знают, что это ты повинен в крушении каравана?

— Они предполагают, что один из нас, а может и оба приложили к этому руку. — Голос беглеца звучал стальным холодом. Краски сгущались, как и небеса над их головами.

— Значит, — Лексан звучал обречённо, — убежище, которого мы ищем, станет нашей тюрьмой?

Лицо Бриннэйна словно окаменело:

— И мы сами идём в клетку. К сожалению, моё чистосердечное признание не спасёт тебя от оков. И бежать шансов у нас тоже нет. Наша усталость и голод — это их козырные карты.

Лексану было тяжело реагировать на эти слова. Утомление тянуло гонца к земле. Он не злился на Брина, не злился на себя (за то, что не стал спрашивать о произошедшем на караване). Головная боль делалась всё тяжелее, как и тело гонца.

Глаза Брина отражали усталость его компаньона. Не дожидаясь потери сознания гонца, он прихватил его за плечо. Стараясь удержать равновесие, беглец громко выкрикнул:

— Вам всё же придётся нас сопроводить. — Он обращался куда-то позади себя. — Бежать не станем. — Он обернулся. — Попросту не сможем…

Находясь порознь, путники смогли отдохнуть: как от дороги, так и друг от друга. Странно, если раньше воображение Лексана превращало тюрьму в место обитания самых изощрённых кошмаров, то сегодня он воспринимал её теплее. Стены этой избы выросли в голове гонца в непокорный бастион. Ему казалось, хотело казаться, что тюрьма — это необходимый стоп-пост, на котором стоит перевести дух.

Перед допросом им обоим предложили пищу и освободили от ноши собственных одежд, оружия и личных вещей. Юноши были благодарны. Безмятежное течение времени уже подплывало к вечеру. Лексан, вдоволь отдохнувший, обратился к Брину:

— Могу я прямо спросить?

— Я не тороплюсь, — сквозь сон ответил Брин, — как и ты, собственно. Догадываюсь, чего ты хочешь знать. Однако, вопрошай же. — Его тон снова сошёл на приятельский.

Гонец собрался с духом, но лица к Брину не повернул, спросил как бы себе под нос:

— Ты и впрямь принял участие в той катастрофе? — Лексан звучал печально и несколько сердито.

Брин пригладил бороду и ответил так же себе под нос:

— Что это может изменить, друг мой?

Гонец подтянул подбородок к груди и стал звучать крайне грозно:

— Это может решить в корни — друг или не друг!

Бриннэйн ощутил всю серьёзность слов гонца. Видимо, была причина, по которой Лексан относился к своему компаньону недоброжелательно, однако, вследствие обстоятельств, не мог предъявить своё негодование прямолинейно.

— Лексан. — Брин опять понизил голос и отвечал крайне серьёзно, — словом друг я разбрасываться не стану. Мы и вправду имеем право называться друзьями. Будь уверен, не многие, совсем не многие в состоянии пережить наш совместный путь. И выбраться живыми, благодаря взаимопомощи. — Он задрал подбородок, оголив горло, на котором остались следы от жутких пальцев чудовища из зловещего поместья.

Лексан посмотрел на кровоподтёки. Он и сам не мог понять, как и почему бросился на помощь. Рефлекс? Инстинкт? Привитое желание спасти мир? Всё вместе? Но сейчас Брин в помощи не нуждался, а местоположение было крайне подходящим для серьёзного разговора, терзающего гонца с самого пробуждения после крушения.

— Просто будь честен, — Лексан едва сдерживал нарастающие чувства, — ты причастен к крушению каравана? Да или нет?

Вновь заключённый в тюрьму, вновь обвиняемый, Брин принял позу, в которой он сидел при первой встрече с гонцом.

— Нет. — Будто отрезав все обвинения на корню, Брин грозно ответил Лексану. — Нет.

Сердце гонца нагнало ритм. Его лицо стало краснеть, а капилляры в склерах расширились — этот ответ его не устраивал.

— А как же твоё милое предупреждение? — Лексан взялся за прутья решётки, которые соединяли две клетки воедино.

Брин резко схватился за руки гонца и подтянулся к расщелине между прутьев:

— Я не лгу своим друзьям, — Брин был в ярости, в глазах беглеца блестел огонь, который пылал в них в кладовой ужасного поместья, — и это принцип!

Лексан вырвал руки из хвата своего сокамерника, после чего сам крепко зажал кулаки Брина:

— Признайся, почему ты так поступил? Зачем рушить целый караван, чтобы сбежать? — Лексан практически перешёл на крик, — Зачем уничтожать неповинные жизни, ради спасения своей? Насколько ты ценишь себя выше других, с чего ты взял, что стоишь больше, чем все пассажиры этого города под небесами?!

Брин слегка размяк, он не понимал, почему Лексан был так недоволен своим спасением:

— Ты следовал по своему пути не в одиночку? — предположил Брин.

Лексан не мог определиться с тем, как реагировать на вопросы Брина. Горечь разлуки с единственным бескорыстным существом особо сильно впивалась в кончик языка. Существенно поразмыслив, гонец остановил поток извергающейся злобы — она рикошетила от металлических прутьев сдавливающей клетки, отчего оставляла в сознании тяжёлые ожоги. Убавив пыл, гонец отодвинулся от решётки и опёрся об одну из «стен»; сложив руки на коленях, он утомлённо вздохнул, выдыхая гневный порыв в окружающую тишину.

Брин отступил от решётки. Он не выглядел озабоченно, не выглядел отчаянно — тюрьма ему не была в новинку.

— Никогда бы не стал рисковать чужой жизнью в пользу своей, — беглец понимал, что его слова останутся блуждать в застенках тюрьмы, пока не растворятся во мраке затхлых стен, а потому особо не вкладывался в их смысл, скорее он пытался оправдаться перед самим собой, — зная, что караван был полон неповинных ни в чём жизней, я бы точно не стал рушить его в угоду собственного освобождения.

Они не пытались общаться, их отношения друг к другу нельзя было назвать дружескими — и Лексан и Брин понимали это прекрасно, несмотря на постоянные восклицания со стороны вновь пленённого Брина: «Друг!».

Никто не хотел обсуждать наступившее положение: Лексан всё пуще уходил в себя, оставляя происходящее в руках судьбы, Брин же стоял ровно, глядя в единственную щель в стене, называемую в этом скудном месте окном, он поджимал брови (его что-то гложет, очевидно это связано с караваном, неужто раскаивается? А быть может чего-то не договаривает?).

Время допроса приблизилось к застенкам тюремный камер. Сруб из красной крыши оказался не очень прочным, стало быть, не так часто в этих землях брали людей под стражу: клеток во всём помещении было всего три.

Лексан и Бриннэйн прибыли в комнату для допроса в зените полнолуния — холодный свет земного спутника разливался по помещению, а само ночное светило стояло аккурат в рамке круглого окошка.

Допрос вёл некий, уставший от жизни от всей, офицер окружной гвардии, коей являлись, ни взять, ни убавить, двадцать шесть пеших и три всадника. Ненужность происходящего чувствовали абсолютно все присутствующие. Брин даже хотел шепнуть своему сокамернику о том, что при должном отдыхе, они вдвоём сумеют захватить деревню под свой контроль.

Процессия об обвинениях началась. Неспешно, устало и обречённо начал задавать глухие вопросы утомлённый от собственного бытия офицер. Глас его звучал, словно шорох шерстяного одеяла после стирки и сушки:

— Представитель охраны деревни Проселки, пан Эвель-фон-Струг, — невыносимо долго протянул офицер, словно совсем не желая представляться, общаться и жить вообще, — ваши имена, господа?

Стало неловко. Лексан даже стал поглядывать на происходящее понизив призму собственной обиды. Хотелось пожелать офицеру пойти домой и поспать, при большом желании — пойти домой и повеситься.

Брин молчал, а потому гонцу пришлось не затягивать надвигающуюся тишину:

— Лексан.

— Фамилия? — Будто из последних сил спросил офицер.

И тут Бриннэйн расправил плечи: он вдруг неожиданно понял — фамилия гонца ни разу не прозвучала ни в одном разговоре, ни в одном документе. Неподдельный интерес заполнил его загоревшиеся глаза, и он едва ли сам не переспросил вслух: «А фамилия?».

Лексан нахмурился. Подобно деве, получившей непристойное предложение от молодого человека на сеновале, он отвернул лицо от вопрошающего.

Офицер был человеком простым, а приказ, данный ему был ещё проще: ежели арестованные говорить сами не намерены, надобно им помочь в сием действии, то есть пытать, пока не прокричат необходимое. Эвель потянулся к сумке, висевшей на спинке стула и стал выкладывать на стол один за одним предметы необходимости в случае допроса:

— нож с закруглённым концом, напоминающий серп;

— две спицы с разной длиной;

— стальные иглы для введения под ногти;

— металлическая груша со странным поршнем — на данной конструкции господин Эвель-фон-Струг остановился. Ехидно поглядывая на замысловатый предмет, он потянул поршень на себя: округлое тело груши широко раскрылось, открывая юношам нутро сего инструмента… глаза путников тоже раскрылись…

— Если быть внимательным, — заговорил офицер, — можно понять, куда именно помещается этот любопытный объект.

Он отпустил поршень, груша замкнулась, юноши дёрнулись.

— Не всплывают подробности, господа? — Эвель говорил саркастично и враждебно. Видимо, время разговоров подходило к концу, и постепенно наступало время действий.

Лексан глянул на Брина, потом в пол и решил, что пора сознаваться, он встал из-за стола, выпрямился и представился так, как обязан был представляться пред каждым вопрошающим:

— Из города, уходящего крышами в само небеси, из края великого князя Святослава и его священного двора, под покровительством Кивскгого правителя в сей град прибыл гонец царской воли — Лексан. — Он закончил и поклонился.

Фон-Струг, хоть и ощутил некое жжение пониже спины, но свято поверить в чёткий слог не поспешил.

— Значится, из двора самого князя Кивского путь держать изволите? — он снова заговорил неспешно и протяжно. Откинувшись на спинку стула, офицер продолжил. — А, ежели я вам иголочку под ноготок проведу, кем станете представляться, — он говорил с ухмылкой, словно и жить снова захотел, но это прошло очень быстро.

Лексан не удивился, что всем поселениям мира, которые численностью населения не выше осиного гнезда, наплевать на слова столь важного человека (ведь посол княжеской воли был крайне важен, личное ношение посланий от главы государства, считалось неизмеримой привилегией). Лексан не стал трепаться, он уже порядком устал кувыркаться в колесе судьбы, а потому стал развязывать узел на штанах, уверенно глядя в глаза офицера.

Брин не поворачивался к гонцу лицом, он лишь косился, стараясь отречься от происходящего. Эвель подтянул подбородок к шее, выпячивая глаза, и готовился ткнуть закруглённым ножом в место, которое пытается оголить юноша.

Лексан снял штаны резким движением, он смотрел на офицера свысока и уже совсем не чувствовал себя арестованным.

Эвель-фон-Струг немного прищурился — оказалось, что аккурат подле достоинства гонца виднелась чёрная, аки смола, татуировка.

Брин стал смотреть в другую сторону.

Лексан громко выпалил:

— Как представитель княжеского двора, я требую немедленно призвать на аудиенцию главного представителя сего селения. Немедленно требую вернуть мои вещи и вещи моего компаньона. — Совершенно иной говор, совершенно иной образ создал гонец. — Оговорюсь последний раз: немедленно.

Офицер перестал выглядеть столь непринуждённо и уверенно. Ему это представление по душе не пришлось, однако он учитывал, что происходящее и впрямь стало не подконтрольно. Эвель встал из-за стола, выпрямил пиджак и обратился к гонцу, как подобает военному человеку:

— Как председатель окружной гвардии деревни Проселки, прошу дать время привести на сий разговор Старейшину деревни и документ. — Он стукнул пятками и двинулся к двери, после чего скрылся в ночи.

Бриннэйн заговорил, не поворачиваясь к гонцу:

— Видимо, — он выглядел растерянно, — у послов княжеской воли имеется такой прибор, что даже офицеры встают на носочки?

Лексан более не желал вести светские беседы, отчего серьёзно обратился к Брину.

— Слишком многое себе позволяют люди, не имеющие права и на долю подобного. Я проделал достаточно долгий путь, обязан проделать ещё больший, однако же подмоги не наблюдается, напротив, наблюдается лишь невежество и грубость.

Брин не продолжал шутить, он решил, что гонец берёт происходящее под свой контроль, соответственно, что-то имеет на уме. Для Брина пришло время просто наблюдать.

Когда дверь отворилась, комната залилась светом трёх фонарей. В помещение вошли люди, несущие свет и свою волю. Лексан стоял без штанов, но ничуть не смущался. Люди стали продвигаться к столу, разливая свет по всей комнате, отчего голый зад гонца всё сильнее бросался в глаза.

Старейшина уселся на стул офицера, сам Эвель-фон-Струг встал позади него, а третий человек обошёл гонца, подошёл к столу и уложил на его поверхность толстую запыленную книгу, с надписью на обложке «Альманах». Никто не делал вид, будто оголённые части гонца здесь совсем неуместны.

Книга распахнулась, старые страницы переворачивались с хрустом, они были ссохшимися. Человек, перелистывавший альманах, остановился на середине книги — он представил взору господ страницу с броским названием: «Метки господ высокого назначения».

Среди нескольких выведенных рисунков, он остановился на одном единственном — точь-в-точь повторяющем узор на бедре гонца: это был голубь с расставленными крыльями, над которым была высечена корона с четырьмя гранями и камнями, украшающими весь венец, и отходящие от всей татуировки лучи.

— Сомнений нет, — промолвил Старейшина, совсем недавно спавший в своей постели, а теперь вынужденный сидеть здесь посреди ночи. — Сиюминутно освободить этих господ из-под стражи и выполнить их приказ.

Солдаты, поджидавшие снаружи, прошли в зал и осуществили наказ Старейшины. Сам Старейшина встал перед гонцом, который уже прибрал своё добро и завязал узел на штанах, принял виноватый вид и решил извиниться:

— Господин, — он не был отрешённым, как при их первой встрече, напротив, стал проявлять интерес к персоне гонца, — вашей милостью мы должны быть прощены, ибо вашему приходу предстояло огромное несчастье.

Лексан слушал, надевая свои одежды и проверяя содержимое походной сумки. Он не вмешивался в извинения Старейшины, наконец-то пришло время относительно должного обхождения с представителем княжеского двора.

— Наша беда в том, — продолжал старейшина, — что мы отрешены от большой дороги, и ведать не ведаем о той стороне просек. Поймите, тут такой переполох, а разбираться времени совсем нету. Вот и нашло на нас сие идее — что, мол, вот он, костяк наших бед — незнакомцы. — Всё больше его извинения походили на оправдание маленького ребёнка, разбившего мамин любимый кувшин, — оттого и решили строго, не знали же мы.

Лексан поднял ладонь, этим жестом он определил свою позицию — достаточно извиняться.

— Справедливости ради, — Лексан говорил, как хозяин положения, — у вас крайне удобные камеры, я даже сумел охладить кипящую голову. Благодарю за ночлег.

Офицер Эвель-фон-Струг держался ровно, но в этот момент позволил себе немного расслабиться и даже хихикнуть, однако сразу же принял позу бравую и достойную армейского воеводы. Лексан заметил это, но на радушии гонца это никак не отразилось. Он вынул из сумки «Право на одно» и развернул его на столе:

— Сий приказ дозволяет послу княжеской воли поиметь один приём пищи, один ночлег и попросить об одной услуге, которую осилит селение. Что ж, господа, — он закатил глаза и ухмыльнулся, — поесть вы нам уже предложили, — намекая на пайку тюремной баланды, боле походившую на недоеденные свиньёй помои, — одну ночь мы тоже провели, радушный приём, — его сильно забавляла собственная гордыня, но она была скорее показушной, — осталась малая просьба.

Склонив голову, Старейшина вновь виновато пробормотал:

— Отчего ж вы как палач над нашими головами, господин, для вас найдётся место на тысячу и одну ночь и еды мы сумеем добыть на месяц вперёд, господин, проявите милосердие, не по делам нам ваша кара.

Лексан и вовсе с трудом сдержал смех, но решил, что этого представления и впрямь достаточно, а потому заключил:

— Вот какая просьба, господа. Нам бы на утро двух коней снаряженных, да карту округи, дабы вернуться на большак. И, будьте уверены, деревню Проселки я вспомню лишь добрым словом. И вопрос о торговле и существовании вашего селения лично задам царским советникам.

— Не смеем и просить, господин. — Едва не упал в ноги Лексану Старейшина.

— Будет-будет, вам. — Заважничал гонец. — Я понимаю ваше положение, но и вы поймите моё. Задание важное и очень скорое. Так что же, можем мы рассчитывать на скакунов и взаимную дружбу?

— Курочек бы, — под нос пробормотал Брин.

— И, если это не поставит вас в неудобное положение, — Лексан поморщился, — куриного мяса бы в дорогу.

— Устроим. — Сказал Старейшина, прокручивая в голове, как скоро он сумеет достать всё, что просит гонец и управиться к рассвету.

— Однако же, — офицер влез в разговор, — документ оформлен на имя посла княжеской воли. Что же касается вашего спутника, господин, в указе не описано…

Брин понял, что на него это право действительно не распространяется, отчего немного пощурился.

— Этот человек, — сказал Лексан, хмуря брови и понижая голос, — мой верный соратник и слуга, если вы имеете в виду, — он наклонился к офицеру, который был ростом пониже, — лишить меня моего компаньона… Это станет первым, что я доложу своим покровителям.

Тяжёлый взгляд Лексана испепелял сердце воеводы. Эвель стал мысленно лупить себя по щекам за собственную неуместную наблюдательность, отчего покрылся холодным потом.

— Никаких проблем нет, господа любезные, — вмешался Старейшина, — это будет нашим подарком Великому Киву и его любезным господам, — в его дрожащем голосе звучал трепет неминуемого удара.

— Проблем нет… — запинаясь промычал офицер, отходя назад и стараясь как бы спрятаться за стулом.

На том и порешили: до утра путники остались в доме офицера, в котором сам Эвель-фон-Струг не появился до самого рассвета. Им предложили откушать и отпить, как почётным гостям. Остаток ночи юноши провели в компании прекрасных дочерей офицера и его терпеливой жены, никакого намёка на пошлость, никакого груза былых ошибок — эта ночь была прекрасна: шутки, басни, пение и сытно накрытый стол.

Утро встретило путников обещанными дарами, особенно пришлись по душе Брину несколько тушек запечённых кур, обернутых в лопух. Приятное прощание и скорейший возврат к большому миру ждал путников, а новый день встретил их поспешный шаг тёплым туманом.

Деревня Проселки попрощалась с новыми знакомыми, желая поскорее вернуться к обыденным делам. Тёплый туман всё глубже просачивался по улочкам, наполняя дворы приятной влагой. Старейшина считал, что выбрался из ситуации, как нельзя, выгодно, офицер считал, что миновал беды, которая могла свалиться ему на голову… Но беда пришла к этим людям очень скоро.

Когда вечером ко вратам в родные Проселки вернулись те самые рыбаки, их сердца дрогнули от удара судьбы — вся деревня была опустошена, вместо людей на улице и в хатах остались лишь одежды, всё выглядело так повседневно: будто только что кто-то стирал, готовил, бегал по двору и собирал камушки… Селение посетил не туман — дымка. Её безмолвные и беспощадные обитатели призвали в свои нескончаемые полки новые души, и поток тёплого тумана двинулся дальше, не ведая преград, не ведая жалости.

Юноши скакали на лошадях, их лица обдувал приятный осенний ветер. Они остановились у ручья, чтобы напоить коней, а сами присели в траву и каждый молча подумал о своём. Брин мечтал поскорее выполнить своё обещание и провести гонца до самого пункта назначения, а Лексан думал о том, что сумеет сделать поистине важное благородное дело и вытащить деревню Проселки из небытия бренного существования.

Не все благие мечты сбываются, не все святые люди обретают рай.

Глава 3. Сеть ночного шелкопряда.

Нестор стоял у входа в обитель безумия. Он нёс в себе голос разума и нёс его с оружием в руках.

— Прекратить сие вероломство, — громко заявил князь, указывая на брата, лежащего пред топором палача.

Змеиный нрав Мегандера требовал ему уползти в нору, откуда его не достанут цепкие лапы Нестора. Но ещё сильней в нём заиграла обида за столь несвоевременный визит Каргопольского правителя.

— Здесь вершится правосудие, — зашипел Кроллим старший, щурясь, — это решение народа!

Нестор не собирался вести диалог, его глаза кипели гневом, а глаза армии за его спиной жаждой крови.

— Этот город чести совсем не знает, — Нестор шёл к самому месту казни, позади него, как вода со склона горы в залу стекались бронированные воины, — всего несколько недель без Кивского правителя, и вы обратились в стаю голодных до глупостей шакалов! — Нестор решительно шёл к трону. Когда князь добрался до палача, второй мигом обронил топор и пал на колени, не способный даже стоять.

Князь Каргополя не проявил никакого внимания к брату — его цель была иной.

— Никакой чести, а за сию низости души, никакой пощады! — Он двигался уверенно в зале, наполненной гробовой тишиной.

— Дядя, — трусливо обратился Валерас к своему наставнику, — что тут происходит? Как это понимать?

Дядя и сам не знал, как это понимать, дядя желал ушмыгнуть незамеченным и скрыться от всего мира, но весь этот мир сейчас заострил внимание именно на нём.

Когда Нестор дошёл до самого трона, его лицо порозовело.

— Сейчас же, — голос его был наполнен яростью, — сейчас же подними свою жирную задницу с престола моего брата!

Валерас, будто заворожённый, стал сползать вниз и откатываться за спину своего дяди. Весь зал застыл в изумлении. Всех волновала развязка.

— Я прибыл как раз вовремя, — Нестор обратился к совету вельмож, — это место не будет занято семейкой, которую я, надеюсь, в ближайшем будущем переселю подальше от столицы, — он повернулся к господам Кроллим, — либо на север, либо на небеса.

— Охладите свои речи, господин князь Нового Каргополя, — вмешался старейшина Солан, — этот титул был получен законным образом, вопрос о назначении Валераса Кроллим на должность правителя Великого Кива был поднят советом и принят народом. Ваш визит — важнейшее событие, господин, но даже это не может изменить того факта, — Солан захрипел, — что вы — не Святослав.

Люди стали шептаться, Нестор не был смущён или удивлён — этот старый дряхлый Солан готов целовать ту задницу, которая предложит побольше золотых гор, как это делал Мегандер или замахнёт над ним меч пошире, как это делал Святослав. Нестор обратился к старику:

— Может пора провести реформы, которые затронут каждого в этом поганом городе?

— Не в вашем городе, — за спиной Нестора послышался коварный голос Мегандера, — как бы вы не хотели это изменить, — Кроллим ощутил поддержку совета столицы, — должность правителя Великого Кива занята по всем канонам Валерасом Кроллим. Если сия кандидатура вас не устраивает, вы можете подать прошение о пересмотре сего решения и дождаться скорейшего ответа.

Нестор гневался, но держался достойно, как и положено князю.

Мегандер совсем потерял страх, видя, что политика сейчас давит на Нестора и поддерживает Кроллим. Он обратился к князю с неожиданным заявлением:

— Даже если ты и сможешь убрать короля Валераса с престола, — он сделал паузу и растянулся в недоброй улыбке, — князь Святослав завещал этот пост ему!

Мегандер указывал пальцем на Василия, который не мог вмешаться в полемику, теряя всё больше сил от каждого вздоха. Мегандер вернулся к Нестору:

— Этот человек пошёл на сделку, и мы можем пойти навстречу ему, но не тебе, князь Каргополя.

Нестор был озлоблен и возмущён, в действительности, начинать резню прямо в царской зале не было приемлемо. Более того, паршивый Мегандер был прав — не было у Нестора никакой поддержки закона, все карты были на руках кукловода семейства Кроллим.

— Я пересмотрю все ваши решения лично, господа. — Нестор говорил мягче, не лишаясь при этом ярости в голосе. — И когда доберусь хоть до одной ошибки в вашем хрустальном замке — он падёт сотней острых осколков на голову каждого заговорщика.

— Нет заговорщиков, — едва не заорал Мегандер, — и падать нечему! А сейчас мы все насладимся казнью преступника подле наших ног!

— Не будет никакой казни, — сухо заключил Нестор, он подал знак солдатам, которые окружили Василия, вытолкнув палача. — Этот человек теперь под дланью защиты Нового Каргополя. И боль, отныне причинённая ему, вернётся страданиями увеличенными в стократ.

Василий видел, что Нестор вовсе не вступается за честь младшего брата — Князь отхожих мест был всего лишь инструментом, рычагом давления на неприятеля, но этого было достаточно. Достаточно, чтобы не сгинуть тут, на глазах ревущей толпы. Он знал, что стоит затаиться, сейчас ему нужно перевести дух и набраться сил — армия Могили не заставит себя долго ждать.

Нестор оставил полемику и престол, которым были полны его амбиции, ему стоило отступить и перевести хоть какую-нибудь часть совета на свою сторону. Эта змея в мантии не протянет долго, рука западного правителя отсечёт ядовитую голову Мегандера, но для этого было необходимо подождать.

Сам же Кроллим проводил взглядом двух братьев, ему не терпелось отправить их обоих на виселицу, но не сейчас. Данная битва была оставлена, а пока ему трепетно хотелось укрепить правление своего племянника.

Сети были натянуты, теперь лишь время укажет, кто попадётся первым.

Весь Кив был поставлен на уши. Никто не остался безучастным. Люди были растеряны, они не знали, кто сейчас правит, кому необходимо дать присягу и кому служить. Город захлестнула волна негодования, волнения приводили к стычкам, порочащим мирную повседневность.

Светлица Святослава была полна армейских служивых князя Нестора — должная защита княжеской семьи. Случилась первая встреча царицы и князя, они отнеслись друг к другу, как старые друзья. Ростислав, который ввиду последних событий был напуган, как заяц, находился всё ближе к матери, а увидев дядю, сразу бросился в его объятия:

— Наш спаситель! — вопил мальчик, не сдерживая слёз, — ты защитишь нас?

— Останови слёзы, храброе дитя, — Нестор был непоколебим, — теперь Я стану стеной, отгораживающей вас от всех невзгод.

— Ему нужна опора, как никогда, — княгиня Милена и сама была растрогана, — всем нам.

— Ваше положение оказалось бедственным. — Нестор обратился к жене брата, не выпуская племянника из объятий. — Нет сомнений, после головы Нелюбима, Кроллим потянулись бы за вашими.

Ростислав крепче прижался к дяде, хныкая.

— Но этому не бывать, — заключил Нестор, — при мне этого не случится.

Глотком свежего воздуха, Нестор прошёлся по жилищу старшего брата: от его присутствия всем стало легче. Князь Нового Каргополя принёс с собой частичку неземного света во дворец, грея каждого, но его яркие лучи были способны ослепить.

Нестор расхаживал по трофейному залу старшего брата, рассматривая всевозможные дары военной славы Святослава. В это же самое время туда забрёл и Василий, Нелюбим неспешно вошёл в залу и, стараясь избежать столкновения с Нестором, направился к стойке с рубином мятежного сердца. Когда Нелюбим коснулся меча, князь Каргополя вмешался:

— По какому праву ты тянешься к этому клинку? — сухо произнёс Нестор, схватив Василия за рукав и оттянув его от меча.

— Это оружие, — Василий не смотрел Нестору в глаза, — оно было даровано мне от князя Святослава лично. Теперь меч принадлежит мне.

Нестор смутился, его вид был отнюдь не дружелюбным, совсем напротив.

— Принадлежит тебе? — Нестор оттолкнул Нелюбима в сторону. — В этом городе и в этом замке ничего не может принадлежать тебе. Здесь ты не возьмёшь даже паутину с потолка, я такого точно не позволю. — Грозно заявил князь.

Василий отступил.

— Всё имущество из этой комнаты принадлежит моему брату. — Нестор был грозен.

Василий смотрел на брата, не поднимая глаз к лицу Каргопольского правителя. Он освежил в памяти внешность одного из старших братьев — худощавые ноги, не крепкое тело и лишь громогласный голос, роднивший его со Святославом и Кондром. Нелюбим скорчился и сжал губы.

— Что? — возмутился Нестор. — Хочешь рассказать мне, что и в тебе течёт сближающая нас кровь?

Василий всё же обратил внимание на лицо Нестора, но не осмелился смотреть брату в глаза.

— Я всё сказал, — продолжил Нестор, — здесь есть место только для рук Святослава. Тебе здесь места не будет.

Князь отхожих мест понимал, что речь идёт не только о дворце. Он прекрасно помнил, не раз возводил в памяти тот день, когда семейство отказалось от младшего брата — Нестор рьянее других поддерживал инициативу об отправлении Василия вслед за отцом. Эта неприязнь не стала меньше, Нестор всё так же относился к младшему брату с презрением, а теперь, когда Нелюбим и вовсе выглядел, как искажённая тень самого себя, стал выдавать подлинную ненависть.

— Это была воля брата. — Промолвил Василий, снова уставившись в пол.

— И речи быть не может о воли брата! — Нестор агрессивно направился к Василию. — Тебя должны были казнить ещё пару дней назад на глазах народа, возможно, не стоило останавливать руку палача.

Василий сжал кулаки. Нестор не обращал внимания на реакцию Нелюбима:

— Мне благодарности от тебя не нужно. Твоё нахождение здесь оскверняет память о былых временах. Я надеюсь, что в ближайшем будущем ты залижешь свои поганые раны и исчезнешь из этого города.

Василий не давал отпора, он выглядел, как загнанный зверь, которому нечего противопоставить охотничьим стрелам.

— Я получил приглашение от его имени, так же как и ты.

— Я запрещаю тебе говорить о Святославе! Хватит! Как только ты оказался в чертогах Кива, весь мир сошёл с ума. Теперь рукой совета верховодит семейка Кроллим, а дальше хуже. Никаких оправданий. Тебе здесь места нет. Твоё будущее с этим местом связано быть не может.

Нестор спустил гонор на полушёпот и обратился к Василию с грубым презрением:

— Чем скорее ты уберёшься в свою сточную канаву, тем быстрее этот город отмоется от помоев, что ты принёс из неё.

Нависла немая тишина. Василий отступил, сильно раненный от встречи с костоломами Мегандера и горько раненный словами Нестора.

Князь Нового Каргополя был уверен, что именно Василий принёс беды в этот город, ему всегда казалось, что втроём братья заправляли бы Камнеземьем куда продуктивнее. Что до Нелюбима, его отвращение и гнев не были направлены лишь на Нестора, его ненависть распространялась далеко за пределы этого замка, дотягиваясь даже до светлицы короля Валераса.

Этот горький разговор расширил пропасть между братьями ещё больше, пустота, разрезающая хоть малейшую возможность на взаимопонимание достигала масштабов непростительных. Каждый остался при своём — ни друзья, ни враги; ни братья, ни товарищи.

К тому времени, в доме семьи Кроллим гремело настоящее землетрясение. Мегандер был в ярости, как от несостоявшейся казни, так и от надвигающейся угрозы разжалования Валераса.

Нынешний же король Великого Кива был вовсе не в подавленном положении: ему то и дело предлагали ввести новые законы, предлагали новых невест и новых угощений. Лишь горечь от не скорого отмщения своему «лучшему другу» портила его царский аппетит.

Валерас прибавил в весе. Закономерно став шире, он требовал новых нарядов под свои новые широты. Мало кому удалось выглядеть столь непривлекательно, находясь в таком почётном положении, но король справлялся. Нельзя указывать человеку на его недостатки, но и прикрывать на них глаза тоже не стоит. У «Ясноликого» короля совершенно пропало желание и возможность перемещаться пешком — для сего были выделены четверо крепких ребят гвардейского склада. Им бы следовало крушить головы неприятеля у входа в ворота, но, отныне, они следовали указующему пальцу Его Величества. К слову, Его Величество указывало излишне часто к столовой, либо к театру, ожившему благодаря усилиям маменьки Валераса.

Святейший правитель и ходить бы стал под себя, не будь рядом дядюшки, чьи слова могли заставить племянника хотя бы повернуться на другой бочок. Мегандера не смущал расслабленный темп ведения дел мальчика, ведь, он лично отдавал большинство распоряжений, зачастую исключая племянника из цепочки правления. Одно стало тревожить Кроллима старшего — потенция племянника стихала с каждым набранным килограммом.

Одним из затяжных вечеров, после приёма пищи и прибытия в каминный зал, Мегандер уединился с Валерасом. Юноша пытался достать кусочек мяса, застрявший меж зубов, не спеша водя пальцем по эмали. Змеиный взгляд Мегандера был способен даже отравить воздух. Едко прожигающие глаза добрались до пухлого лица Валераса, на что король отреагировал трусливым обтиранием руки с перстнями о край своего платья.

— Тебе следовало бы хоть немного подумать о будущем. — Сухо произнёс Мегандер, растворяя слова в пламени каминного очага.

Валерас было рыгнул, но с усилием остановил желудочный газ.

— Будущее уже наступило, милый дядюшка. — Он старался выглядеть под стать своему статусу, но Кроллим старший всё ещё видел в Валерасе обыкновенного мальчика, который оказался слишком высоко. Его беспокоило, что падение с такой вершины может стать фатальным, а поймать подобного рода эго и… и тушу, будет крайне сложно.

— Я бы не стал касаться дел монарших, мой король, — Валерасу грело нутро, когда уважаемый дядя обращался к нему с почтением, — однако, править в одиночестве становится тяжёлым бременем.

— Ни слова о женщинах, — Валерас превращался в дикобраза, когда речь заходила о противоположном поле, — наш с вами альянс, господин Кроллим, куда лучше управляется, народ доволен, разве не так? Смысл менять что-то?

Мегандер испытывал откровенное отвращение, видя, как племянник превращается в пустое место, даже находясь с самим собой наедине.

Через арку между комнатами вошёл личный слуга Валераса, на подушке сшитой из шёлка и окаймлённой золотой плетью он нёс маленькую фарфоровую шкатулочку.

— Подноси, подноси, милок, — Валерас даже завёлся на минутку, — скорее, мой хороший, сделай поплотнее.

Пока слуга доставал пряную сушёную траву из шкатулки и забивал её в личный кальян короля, ростом с доброго солдата, Мегандер решил тихо уйти в свой кабинет.

Валерас сделал затяжку и расплылся в своих подушках, приходя в объятия потустороннего блаженства.

Мегандер хмуро сжимал в руках бумагу с законами, ему хотелось порвать в клочья тупость собственного племянника, да ещё и увековеченную средь этих строк. Как сильно он сожалел о своей тяге к любви с юностью, ибо не будь сего порока в сердце Кроллима старшего, он бы непременно стал бесспорным правителем всего Камнеземья.

С тяжёлым сердцем, ближайший советник короля уложил законы в папку бумаг, когда в его покои привели белокожего подростка.

Карнавал поднебесья разливался звездопадом. Затяжная осень снимала с верхушек не только листву, но и блестящие светила. Василий прогуливался по задворкам вымощенных камнем улиц, растягивая удовольствие свободы. Свежие раны не приносили боли, он привык терпеть боль и усталость — Могиль воспитывала характер и тело; откровенно, ему было куда по душе быть битым и размазанным о пол, чем позёрствовать на постоянных встречах с честным людом.

Одиночество Нелюбима прервала советница князя, изящная и благородная Анфиса осторожно вторглась в личное пространство Василия. Какое-то время они шли вдоль сонных улиц не разговаривая, фонари освещали дорогу, не прикрывая ни свежих увечий князя, ни свежих увечий каменистой клади. Анфиса решилась начать диалог:

— Настоящее спасение. — Она никогда не повышала голос, напротив, чем тише говорила советница, тем больше веса придавалось сказанному.

— Князья являются вовремя. — Сухо произнёс Василий, несколько прихрамывая, тем самым давая понять, что Нестор мог бы и поспешить. — Держу пари, князь мог войти в зал и пораньше, думаю он стоял у дверей и глядел в замочную скважину.

Анфиса ухмыльнулась, под светом фонарей даже блеснул ряд белоснежных зубов, но улыбка на её лице быстро перешла в обычное нейтральное состояние:

— Перемирие не кажется бессрочным. — Заметила девушка, выпрямляя спину.

— Я бы добавил, не кажется короткосрочным. — Василий не очень-то скрывал своего беспокойства, не скрывал в силу своего каменного сердца. — Не удивлюсь, если ночью меня добьют в постели собственного брата… — он кашлянул, сплюнув на край дороги немного крови. — Не удивлюсь, если это сделает другой брат.

— Вы слишком низко цените участие господина Нестора. — Анфиса протянула князю платок. — Вопреки остроконечным отношениям, князь спас вас, ни больше, ни меньше.

Василий принял подарок, платок разбудил рецепторы в носу, проносящие сигнал в саму кору мозга — женские духи. Всяко приятней запаха собственной крови, которая достаточно долго освежалась новой и новой порцией увечий.

— Будь любезный князь расторопней, — сказал Нелюбим, вытирая кровь с лица, — мог бы прибыть вовремя. Совершенно непонятно, как он умудрился опоздать на праздник.

— На праздник, который сменился не одной печалью. — Анфиса подхватила мысль князя. — Полагаю, что под опекой властителя Нового Каргополя, вам ничего не грозит.

— А я полагаю, — Василий понизил голос, — что каждое мгновение в черте этого поганого города — это угроза.

Советница опустила глаза, ибо князь был совершенно прав: из подлинных источников, добытых в библиотеке при царском дворе, она узнавала всю историю дома четы Кондра. И Василий там был, писарь, которому было велено внести имена князей на бумагу, очевидно, был человеком прямолинейным и честным, потому как не было упущено ни малейшей детали из жизни княжеской семьи. Конфликт братьев так же попал в эти письмена. Возможно, большая его часть была продиктована летописцу устами одного из старших братьев, уж больно часто фигурировало в текстах прозвище Нелюбим, и тем реже там появлялось имя Василий.

Этот город и впрямь изменился. Поднебесье Великого Кива не могло держаться без своей неколебимой опоры. Как только князь Святослав вычеркнул своё имя из княжеского списка, вся столица наполнилась грязью, смываемой в своё время светом великого правителя.

Не лучшие времена для города, не лучшие времена для его жителей. Игра за престол приветствовала нового фигуранта, и князю Нестору было чем играть.

Шелкопряд плетёт сеть, пауки плетут паутины, но вот в чём вопрос: кто попадётся первым?

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• »