Здесь…
Смех, раздавшийся за окном, ворвался в уши навязчивым жужжанием пчелы.
Да сколько же можно?!
Перо, слишком глубоко окунувшееся в чернила, полетело в сторону, рассыпая по сукну стола пятна черных, быстро высыхающих лужиц. Следом отправился скомканный лист дорогущей бумаги, за которую только вчера было отдано пять золотых монет из семейной казны. Воображение и так не желало радовать своего хозяина яркими образами, а под заливистые трели девичьего смеха и вовсе отказывалось трудиться.
Даннио взъерошил волосы, словно это могло помочь заставить голову думать, а потом, увидев свое отражение в полированной глади шкафа, скривился и начал заново приглаживать встопорщившиеся пряди. Негоже выглядеть как пугало. Слуги и те засмеют, хотя их-то давно можно было скрутить в…
Сжавшийся кулак выглядел неубедительно. Точно так же неубедительно, как и долговязый наследник престарелых супругов Элларте. Целиком. Ведь все при нем: и высокий рост, и широкие плечи, и сильные руки, но кому-то другому этого хватило бы с лихвой, чтобы притягивать девичьи взоры, а Даннио, которому до совершеннолетия оставалось подождать лишь пару месяцев, даже со всем прочим богатством не мог похвастаться победами в любовных сражениях.
В чем крылся секрет вечных неудач? Юноша никак не мог понять. Но время шло, и покорные тела домашних служанок начали не то что надоедать, а заставлять стыдиться содеянного. Тем более что вот уже более половины прошедшего года темно-серые глаза одной юной соседки заменили собой весь мир.
Ах, эррита Нийес… Как же она хороша!
Сказать по правде, упомянутая особа мало чем отличалась от своих сверстниц, в изобилии живущих неподалеку от дома Элларте, но влюбленному сердцу казалась, разумеется, самой прекрасной из всех. Юная, пышноволосая, не привыкшая еще чопорно опускать взгляд, как то полагается делать благовоспитанным девицам на выданье, она бередила сердце юноши. И не только сердце. Но если телесные нужды еще можно было удовлетворить, то душевные муки не желали поддаваться излечению. Помогали только стихи, и то… Не сегодня.
С другой стороны, Даннио все же подозревал, почему никак не может добиться успеха. Спасибо стараниям папеньки и маменьки, дай им Боженка долгих лет жизни! Да и как можно обвинять их в желании уберечь единственного наследника от малейших опасностей? К тому же за виноградниками должен быть присмотр, ведь они приносят доход, позволяющий величаво выпрямлять спину при встрече даже с гордячками Фьерде. А войны и прочие глупости — удел тех, у кого за душой нет ни монеты. Собственно, именно так и сказал отец, когда Даннио робко заявил о своем желании послужить Катрале в суровых рядах бальгерии.
Не то чтобы юноше так уж хотелось напяливать на себя мундир, в котором южное солнце кажется еще жарче, чем есть на самом деле. Но у черной ткани было одно совершенно восхитительное преимущество: она вызывала на девичьих щеках яркий румянец. И эррита Нийес наверняка другими глазами взглянула бы на своего поклонника, если бы тот прошелся по улице с рубиновой звездой на груди…
А смех за стенами дома Элларте становился все громче, и, судя по звонким переливам, смеялись уже не две девицы, а намного больше. Небось его обсуждают, иначе зачем болтают прямо под окнами?
Даннио встал, отодвигая стул так резко, что тот только чудом не опрокинулся.
Надо закрыть ставни. Пусть в комнате сразу станет нечем дышать, это лучше, чем прислушиваться к чужим шуткам, страшась услышать свое собственное имя. Но когда юноша подошел к окну, желание отгородиться от мира несколько поблекло.
Она была там. Она тоже была там! В кружевах шали, плотно укутывающей обтянутые тонкой тканью платья хрупкие плечи. Прекрасная и нежная, как вино, что давят из ягод, растущих в теплой тени самого крутого горного склона.
На какое-то время Даннио и вовсе потерял слух. Какая разница, что слетает с этих упругих розовых губ, если от одних только звуков голоса все тело начинает дрожать сладостной дрожью? Пусть она говорит. Говорит что угодно. Пусть даже объявит, что ненавидит его, только не умолкает!
Но едва юноша приготовился слушать, отдаваясь на волю звуков, все вдруг тревожно стихло. Даннио подался вперед, выглядывая из окна в поисках того, что могло вдруг прервать смешливый девичий разговор, и невольно расширил глаза.
По улице прямо по направлению к стайке девушек шел человек в черном. Обладатель красной пряжки, правда не закрепленной на груди, а болтающейся на конце цепи, почему-то оторванной от камзола. Да и шел он как-то странно, словно что-то заставляло его переставлять ноги вопреки желанию тела. На каждом шаге человека пошатывало, а с пальцев правой руки на брусчатку мостовой срывались темные капли.
— Он ранен! — взвизгнула одна из девиц, а эррита Нийес, его прекрасная и нежная возлюбленная, побледнев лицом, но упрямо закусив вспыхнувшую алым губу, бросилась к мужчине в черном.
Бросилась вовремя, потому что на следующем шаге он непременно бы упал, а так опустился на мостовую, поддерживаемый тонкими, но неожиданно сильными девичьими руками, и Даннио чуть не задохнулся от ярости. Она готова прийти на помощь первому встречному, а его, одного из богатейших людей Катралы, не удостаивает даже тенью благосклонного взгляда? Да как такое возможно?! Или всему виной этот проклятый черный мундир?
Тем временем и другие девицы осмелели настолько, что окружили лежащее тело и склонились над ним, то ли причитая, то ли обсуждая случившееся. А потом Нийес подняла голову и отчаянно закричала:
— Да помогите же кто-нибудь!
Даннио отступил в глубь комнаты.
Жаль, что не успел вовремя захлопнуть ставни, но всегда можно отговориться тем, что задремал или вовсе был в другом месте дома и не слышал призывов о помощи. Спасать жизнь человеку, в крови которого выпачканы пальцы прекрасной эрриты? Нет. Ни за что. Пусть умрет, и чем скорее, тем лучше.
— Что-то стряслось на улице, хозяин? — спросила просунувшая нос в приоткрытую дверь служанка.
— Ничего.
— А что же там за крики?
— Тебе показалось. Никаких криков нет.
Но словно в насмешку из-за окна снова раздался голос Нийес, благодарящий кого-то, кто все же откликнулся на зов.
— Да как же нету? — Служанка бесцеремонно прошмыгнула к окну мимо Даннио. — Ох, да там мужчине дурно стало! С чего бы вдруг?
— Иди к себе.
— И народу-то сколько набежало… И мокро на камнях, да только не вода это, а…
— Пошла вон!
Окрик подействовал: служанка вздрогнула и попятилась к двери.
— Да я вовсе и не хотела вас тревожить, хозяин… Да я…
— Вон, я сказал!
Девушка покорно склонила голову, отступая в коридор, но про себя улыбнулась. Когда господин пребывал в подобном настроении, следовало ожидать, что вскоре ему потребуются услуги особого рода. Услуги, за которые обычно перепадает пара лишних монет, а значит, нужно всего лишь подождать, не отходя далеко, а то можно упустить свою удачу, ведь мужчине все равно, кому из женской части прислуги заплатить за полученное удовольствие.
Но прошла минута, другая, а хозяин молчал. Не звенел колокольчиком, не кричал, вообще ни звука не доносилось из комнаты, даже на улице все вроде затихло. Служанка не выдержала, снова заглянула внутрь.
Хозяин сидел за столом, хмуро глядя куда-то прямо перед собой и не замечая шелеста юбок. Только когда служанка осмелилась тронуть плечо под шелком камзола, он словно очнулся ото сна, посмотрел на нее бешеными глазами и медленно проговорил:
— Я хочу побыть один. Неужели непонятно? Я хочу побыть один!
В следующее мгновение служанке показалось, что свет небесный мигнул, врываясь в комнату. Синий всполох метнулся прямо к хозяину, осветил все его черточки, превращая и без того не слишком привлекательное лицо в посмертную маску, а потом растаял, будто впитавшись в человеческую плоть быстро и без остатка, как вода впитывается в иссушенную солнцем землю.
Служанка протерла глаза и снова посмотрела на хозяина. Нет, почудилось, И взгляд остался прежним, бешеным, и даже кровь к обычно бледному лицу прилила, да с излишком.
— Я хочу побыть один, — медленно, почти нехотя прозвучали одно за другим уже сказанные ранее слова, и служанка почувствовала, как непонятный, из ниоткуда вдруг появившийся в комнате ураган поднимает ее в воздух и закручивает волчком.
Стены комнаты, дверь, окно, шкафы, стол и прочая утварь закружились перед глазами девушки, двигаясь все быстрее и быстрее, пока не слились в единое целое, а потом взгляд все же смог вновь проясниться. Но только чтобы упереться в плохо проштукатуренный шов кладки соседнего дома — за мгновение до того, как все тело с размаху ударилось о камень и кровавыми ошметками разлетелось в стороны.
И сейчас…
Солнце здесь вставало рано и сразу же начинало припекать, спасала только плотная многослойная кисея занавесок, чьей-то заботливой рукой погрузившая комнату в прозрачные утренние сумерки.
Я откинул тонкое покрывало, но прохлады телу это не принесло, скорее наоборот, кожу, покрытую потом, выступившим в предрассветные часы, защипало, только добавляя огня и без того нагретой плоти. Интересно, как здешние жители спасаются от избытка тепла? Ответом на незаданный вопрос послужила проскользнувшая в комнату фигура, лишенная какой бы то ни было одежды.
— Помните, я говорила, что умею быть благодарной?
Она присела на край постели, приминая простыни, провела кончиками пальцев по моему животу, спускаясь все ниже. В другое время и, конечно, в других обстоятельствах, возможно, рядом со мной нашлось бы место стыду, но сейчас он явно был лишним гостем в спальне.
Я потянул эрриту Эвину, благороднейшую из благородных, к себе за тонкую, чуть суховатую, но заманчиво гибкую талию, и женщина словно бы поддалась, уступая моему намерению, но в следующее мгновение уже нависла сверху, всем видом показывая, что здесь и сейчас править будет она. Так же уверенно, как давеча правила гнедым жеребцом. Я ничего не имел против, но, улучив момент, все же перевернул ее на спину и прижал к простыням. Только для того, чтобы вдохнуть аромат, пропитавший ложбинку меж грудей.
Пахло степью. Сухой, жаркой, вспыльчивой, непокорной и властной, как ладони, упершиеся в мою макушку и показавшие, куда следует двигаться дальше…
Когда жар, наполнявший нас изнутри, без остатка выплеснулся наружу и пришло время наслаждаться покоем, Эвина приподнялась на локтях и лениво заявила:
— Ты должен был спросить что-то вроде: «В этом доме так принимают каждого гостя?» Еще тогда. Сразу.
Я улыбнулся, молчаливо соглашаясь.
— Почему же не спросил?
А в самом деле, почему? Такое поведение куда больше подходило бы человеку, оказавшемуся в далекой стране, среди чужого народа и незнакомых обычаев. А я поступил наоборот. Не как гость, а как… хозяин. Как уроженец столицы, с молоком матери впитавший, что Дарствие от одного края до другого неделимо. И принадлежит тем, кто нашел в себе смелость предъявить на него права.
— Лишний вопрос — лишнее промедление. А мне показалось, что вы… что ты не намерена медлить.
Она с серьезным видом кивнула, посмотрела на меня долгим немигающим взглядом и торжественно объявила:
— Твои родители воспитали достойного сына. Мужчина должен быть тверд как скала и столь же немногословен.
— А женщина?
Эвина склонила голову набок, закрывая половину лица упавшими вниз тяжелыми прядями чуть спутавшихся волос.
— Женщина… Ей надлежит найти среди скал ту, которая выше всех возносится к небесам.
Я протянул руку, желая дотронуться до кожи, так и оставшейся сухой, но пальцы поймали лишь воздух: благороднейшая из благородных уже стояла посреди спальни, потягиваясь всем телом.
— Сейчас подадут завтрак. А принятие пищи слишком важное дело, чтобы поступаться приличиями.
И она упорхнула прочь, оставив приоткрытой дверь, через которую из коридора доносились шаги слуг, в отличие от нас уже давно расставшихся с объятиями жарких постелей.
Что ж, завтрак так завтрак. Одежды, в которой я ввечеру прибыл в имение Фьерде, поблизости не оказалось, видно, прачкам было дано повеление заняться чистотой вещей нежданного гостя. Пришлось облачиться в костюм, похожий на те, в которых щеголяло большинство обитателей имения, разве что полотно рубашки явно было выткано из смеси шелковых нитей, а узкие штаны украшала пестрая вышивка. Сапоги мне, благодарение Божу, оставили мои и вместо цветастого кушака предложили подпоясаться прежним обычным кожаным ремнем, из чего можно было сделать вывод, что длинные разноцветные полосы ткани на талиях — отличительные родовые или артельные знаки. Копался ли кто-то в поясной сумке, разбираться было лень. К тому же, кроме флакона и подорожной, там ничего не могло найтись: дорожные жетоны пребывали отнюдь не в моем распоряжении.
Пока я одевался, расторопная служанка заставила служившую столом широкую скамью всякой снедью, а вот из питья предлагалась только белая и на взгляд довольно густая жидкость, оказавшаяся не чем иным, как кислым молоком. Впрочем, довольно приятным на вкус и даже освежающим глотку. Также в моем распоряжении оказалось много сыра и фруктов, зато лепешек к трапезе почему-то не полагалось.
— Сворачивай ломти сыра и макай в подливу, так тут принято есть, — посоветовал Натти, перешагивая через порог. — Они не сломаются, не бойся.
— Уже успел подкрепиться?
— Да куда там… — рассеянно махнул рукой рыжий, затягивая шнуровку рубашечного ворота. — И проснуться не успел, как…
Судя по расслабленному довольству, сквозившему в каждой черточке его лица, наши утренние занятия мало чем отличались друг от друга.
— Хороша была девица?
— А? Девица? Ах ты об этом… — Он подумал и кивнул. — Хороша! Тебя спрашивать не буду, не дождешься.
А жаль. Честно говоря, хотелось чуточку похвастаться.
— Присаживайся. Позавтракаем.
Второй раз предлагать не пришлось: Натти по-хозяйски уселся на край скамьи и запустил руку в тарелку с тонкими сырными ломтями.
— О чем ты хотел вчера мне сказать-то?
— Вчера?
— Ну да. Все за рукав дергал.
— Мм… — Рыжий жадно глотнул молока, и с уголков его рта вниз побежали белые струйки. — Есть кое-что, о чем тебе нужно знать. На всякий случай.
— А именно?
Он дожевал сыр, прежде чем ответить:
— Тот парень, которого ты согласился подвезти. Он не показался тебе странным?
— Это мягко сказано. Но без его помощи…
— Да-да-да! Помощь — дело святое. Просто… — Натти задумчиво цыкнул зубом. — Иттан его знает. И он знает Иттана.
— Как это?!
— А вот так. Некоторое время назад он приходил к охотнику и напрашивался в ученики. Ну или в помощники, главное, чтобы изничтожать демонов.
Я вспомнил вчерашнее сражение, сопоставил умения русоволосого юноши со стремительностью той же Ньяны, когда толстушка была моей защитницей, и покачал головой:
— Он, конечно, талантлив, но не в нужной степени. С демоном не справится.
— Вообще-то демоны бывают разные, — заметил рыжий. — Только дело в другом. С демонами, усилившими человеческое тело, обычный человек не справится никогда. Выстоит лишь тот, кто сам примет в свою плоть нужное количество да-йинов.
Намек на то, что в теле охотника, как в клетке, томится не один десяток демонов, каждый из которых выполняет свою работу? Кто бы сомневался! Но это ведь дело наживное? Или нет?
— Не понимаю, к чему ты клонишь. Не захотел посвящать парня в охотники? Твое право.
— Я бы и не смог. И никто бы не смог, даже Бож с Боженкой. Потому что этот парень — недокровка. Помнишь, я тебе говорил о них?
— Говорил. Но, признаться, я не ожидал, что они встречаются…
— Сплошь и рядом? Вообще-то нет. Не все да-йины этим злоупотребляют.
— Почему? Из них же получаются самые верные слуги для тех же демонов, если я правильно помню твои слова.
Натти неопределенно мотнул головой:
— Так-то оно так, но…
— Короче, ты и сам толком не знаешь, верно?
— Не знаю. Видишь ли, демоны со мной долго не откровенничают. Да и вообще редко желают перекинуться парой слов.
— И ты никогда не пробовал их расспросить?
— Если хочешь, сам пробуй. Вот первого же да-йина, кто мне попадется, приведу к тебе. На допрос.
А что, было бы любопытно. Даже заманчиво. Только вряд ли обещанное исполнится слишком скоро. Но в любом случае припомню Натти его слова, когда время придет. Непременно.
— Так почему же ты отказал парню? Ну не всунуть в него пару-тройку демонов. И что? Лишний чуткий нос тебе бы точно пригодился!
Натти скривился и потер шею.
— Да, он был бы мне благодарен. К тому же верен… До гроба. И полезен, чего уж греха таить.
— Тогда почему?